Книга Талантливый мистер Рипли онлайн - страница 2

2

Том заказал билет на самолет, вылетавший в 12.00 во вторник. На то, чтобы загримироваться и вникнуть в курс дела, у него будет два часа. За это время он не успеет слишком разнервничаться. Том завел машину и направился в Мелён, чтобы снять со своего счета в банке некоторую сумму – во франках.

К банку он подъехал в 11.40, а в двенадцать начинался обед. Том был третьим в очереди у кассы, но женщина у окошка сдавала целую кучу собранных где-то взносов или Бог знает чего, передавая кассиру мешки с мелкими деньгами и плотно зажав ногами другие мешки, еще стоявшие на полу. Кассир же за решеткой, все время смачивая палец, торопливо отсчитывал пачки банкнот и заносил отсчитанные суммы в две разных ведомости. Стрелки приближались к двенадцати, а сколько времени все это могло еще продлиться, было неизвестно. Внутренне забавляясь, Том наблюдал, как очередь распалась, и трое мужчин и две женщины, прижавшись лицом к решетке, тупо уставились, словно загипнотизированные змеи, на кучу денег, как будто она была оставлена им в наследство неким родственником, копившим эти деньги всю свою жизнь. Том махнул на это дело рукой и вышел из банка. Он обойдется и без наличных; он и взять-то их хотел только для того, чтобы раздать своим английским знакомым на случай их поездки во Францию.

Во вторник утром, когда Том укладывал дорожную сумку, мадам Аннет постучала в дверь его спальни.

– Улетаю в Мюнхен, – произнес Том бодрым тоном, – на концерт.

– О, Мюнхен! Бавария! Вам нужно потеплее одеться. – Мадам Аннет привыкла к его импровизированным отъездам. – И надолго, мсье Тоом?

– Дня на два, на три. Насчет почты не беспокойтесь. Я позвоню вам и справлюсь насчет нее.

Тут Том вспомнил об одной вещи, которая могла оказаться очень кстати, – мексиканском кольце, хранившемся, если он не ошибался, в шкатулке с запонками. Да, оно было здесь, среди пуговиц и запонок, тяжелое серебряное кольцо в виде двух свернувшихся змей. Он не любил кольцо и забыл, откуда оно взялось, но оно было мексиканским. Том подул на него, потер о штанину и сунул в карман.

В 10.30 прибыла почта – три конверта. В одном, пухлом, была целая пачка телефонных счетов, выписанных отдельно за каждый междугородний разговор; вторым было письмо от Элоизы, а третий, пришедший авиапочтой из Америки, был надписан почерком Тому незнакомым. На обратной стороне конверта он с удивлением увидел имя Кристофера Гринлифа и адрес в Сан-Франциско. Кто такой Кристофер? Но сначала он вскрыл письмо Элоизы.

“11 octobre 19..

Cheri,

Я счастлива и очень спокойная теперь. Очень хорошие трапезы. Мы ловим рыб на яхте. Зеппо шлет свою любовь. (Зеппо был смуглым греком, у которого она гостила, и Том с удовольствием сказал бы ему, куда он может идти со своей любовью.)

Я учусь лучше залезать на велосипед. Мы сделали много странствий на землю, которая очень сухая. Зеппо делает фотографии. Как идет все в Бель-Омбр? Я скучаю без тебя. Ты счастлив? Много приглашений? (Что имеется в виду? Много ли у него гостей или часто ли он сам ходит?) Ты рисуешь? Я не получила ничего от Papa.

Поцелуй Mme A. Я тебя обнимаю”.

Продолжение было на французском. Она хотела, чтобы он выслал ей красный купальник, который он найдет в маленьком шкафчике у нее в ванной. Пусть он пошлет его авиапочтой. На яхте есть бассейн с подогревом. Том сразу поднялся наверх, где мадам Аннет еще убирала его комнату, и перепоручил это дело ей, дав стофранковую банкноту, так как боялся, что стоимость авиапосылки шокирует ее до такой степени, что она решит отправить купальник обычной почтой.

Спустившись, он поспешно распечатал письмо от Гринлифа – через несколько минут пора уже было ехать в Орли.

“12 окт. 19..

Дорогой м-р Рипли!

Я двоюродный брат Дикки и приезжаю в Европу на следующей неделе. Возможно, сначала поеду в Лондон, хотя никак не могу решить – может быть, сначала поехать в Париж. Как бы то ни было, я подумал, что было бы неплохо, если бы мы могли встретиться. Ваш адрес дал мне дядя Герберт и он говорит, что Вы живете недалеко от Парижа. У меня нет номера Вашего телефона, но я могу разузнать его.

Немного о себе. Мне двадцать, я учусь в Стэнфордском университете на политехническом. У меня был годичный перерыв в учебе, так как я был на военной службе. Я вернусь в Стэнфорд продолжить обучение, но сначала хочу годик отдохнуть и повидать Европу. Сейчас многие ребята так делают. Жизнь очень напряженная. В Америке, я хочу сказать, – хотя, может быть, Вы так долго прожили в Европе, что даже не понимаете, что я имею в виду.

Дядя очень много рассказывал мне о Вас. Он говорит, что Вы с Дикки были большими друзьями. Я видел Дикки, когда мне было 11 лет, а ему 21. Помню, он был высоким блондином. Он заезжал к нам в Калифорнию.

Пожалуйста, сообщите мне, будете ли Вы в Вильперсе в конце октября или начале ноября. Надеюсь встретиться с Вами.

Искренне Ваш,

Крис Гринлиф”.

От этой встречи надо под каким-нибудь предлогом уклониться, подумал Том. Тесные контакты с семейством Гринлиф ни к чему. Раз в сто лет Герберт Гринлиф писал ему, и Том неизменно отвечал в самом любезном тоне.

– Мадам Аннет, оставляю вас поддерживать огонь в домашнем очаге, – произнес он английскую поговорку на прощание.

– Как вы сказали?

Он постарался, как мог, перевести ей это на французский.

– Аu revoir, M. Tome! Bon voyage! ^[7] – Мадам Аннет помахала ему рукой, стоя в дверях.

Том взял красный “альфа-ромео”, один из двух автомобилей, стоявших в гараже. В Орли он оставил машину на стоянке, сказав, что вернется за ней дня через два или три. Купил в аэропорту виски для “шайки”. У него уже была припрятана большая бутылка перно в чемодане. В Лондон разрешалось провозить не больше одной бутылки, но Том знал по опыту, что если он открыто предъявит одну таможеннику, тот не станет рыться в чемодане. У стюардессы он приобрел также несколько пачек “Голуаз” без фильтра, которые пользовались в Лондоне большой популярностью.

В Лондоне шел мелкий дождь. Автобус полз по левой стороне дороги мимо частных особнячков, чьи названия всегда забавляли Тома, хотя сейчас он едва различал их в полумраке. “Байд-э-ви”. Это же надо придумать. “Милфорд хейвен”. “Дан вондерин”. Названия были написаны на небольших табличках. “Инглнук”. “Сит-йе-Дун”. Господи, помилуй. Затем цепочка притиснутых друг к другу викторианских домов, преобразованных в маленькие отели с громкими названиями, составленными из неоновых трубок между дорическими колоннами входа: “Манчестер Армз”, “Кинг Алфред”, “Чешир-хаус” ^[8]. Том знал, что эти респектабельные заведения с узкими вестибюлями часто служат надежным убежищем для известнейших убийц, которые и сами выглядят не менее респектабельно. Англия есть Англия. Боже, храни ее.

Затем внимание Тома привлек плакат на левой стороне дороги. “ДЕРВАТТ” – было написано черными буквами, четким почерком, постепенно соскальзывающим вниз, – подпись художника. Тут же была воспроизведена в цвете одна из его картин, выглядевшая при слабом освещении темно-бордовой или даже черной и изображавшая нечто похожее на поднятую крышку рояля. Новая фальшивка кисти Бернарда Тафтса, разумеется. Через несколько ярдов висел еще один такой же плакат. Было даже немного странно прибывать в Лондон так тихо и незаметно, в то время как тебя так громко рекламируют по всему городу. Никто не обратил на Тома внимания, когда он сошел с автобуса на конечной станции в Западном Кенсингтоне.

С автовокзала Том позвонил в студию Джеффа Константа. Подошел Эд Банбери.

– Хватай такси и двигай сюда! – Эд был сам не свой от радости.

Студия Джеффа находилась в квартале Сент-Джонс-Вуд. Второй этаж, налево. Это было пристойное и опрятное маленькое здание, не слишком шикарное, но и не убогое.

Эд распахнул дверь.

– Черт возьми, Том! Как я рад тебя видеть!

Они обменялись крепким рукопожатием. Эд был выше Тома, его редкие белокурые волосы постоянно спадали ему на уши, и он то и дело отпихивал их назад. Ему было что-то около тридцати пяти.

– А где Джефф? – Том вытащил из красной сетки сигареты и бутылку виски, а из чемодана – контрабандное перно. – Это для всей честной компании.

– О, великолепно. Джефф в галерее. Том, слушай, ты не передумал? Все необходимое у меня здесь, а времени осталось совсем немного.

– Раз уж приехал, то рискну.

– Должен прийти Бернард. Он поможет. Расскажет о Дерватте. – Эд с беспокойством взглянул на часы.

Том снял плащ и пиджак.

– Дерватт ведь не обязан быть там с самого начала? Выставка открывается в пять?

– О, разумеется. Раньше шести нам ни к чему появляться… Я все-таки беспокоюсь насчет грима. Джефф велел еще передать тебе, что ты чуть ниже Дерватта, – но кто помнит такие детали, даже если я когда-нибудь и приводил их в своей статье? У Дерватта были серо-голубые глаза. Но и твои сойдут. – Эд рассмеялся. – Хочешь чая?

– Нет, спасибо. – Том поглядел на темно-синий костюм, разложенный на кушетке Джеффа. На вид он был слишком велик и к тому же плохо выглажен. На полу стояла пара кошмарных черных туфель.

– Почему бы тебе не выпить? – спросил Том Эда, который, он видел, был как на иголках. Если кто-нибудь нервничал рядом с Томом, это обычно действовало на него успокаивающе.

В дверях прозвенел звонок. Эд впустил Бернарда Тафтса.

– Бернард, как поживаешь? – спросил Том, протягивая руку.

– Спасибо, хорошо, – ответил Бернард несчастным тоном. Он был худ, с оливковым оттенком кожи, прямыми черными волосами и темными бархатными глазами.

Том решил, что в данный момент не стоит слишком много болтать с Бернардом, лучше поддерживать деловую атмосферу.

В крошечной, но вполне современной ванной Джеффа Эд налил в таз воды и принялся обрабатывать волосы Тома оттеночным шампунем, чтобы они выглядели темнее. Бернард стал рассказывать о Дерватте – правда, лишь после того, как Эд сначала намекнул ему, а потом настойчиво повторил, что пора уже начинать.

– Ходил он слегка сутулясь, – сказал Бернард. – Голос… Он был немного стеснителен и говорил, пожалуй, довольно монотонно. Ну, примерно вот так, если только у меня получается похоже, – произнес Бернард бесцветным голосом. – Время от времени он посмеивался.

– Кто ж этого не делает, – отозвался Том и сам нервно рассмеялся. Теперь он сидел на стуле с прямой спинкой, а Эд его причесывал. Справа от Тома на подносе лежало нечто похожее на кучку волос, вроде тех, что сметают в парикмахерской после стрижки, но Эд взял это в руки, встряхнул, и оно оказалось бородой, прикрепленной к тонкой и плотной марле телесного цвета.

– Господи, помилуй! – воскликнул Том. – Надеюсь, там будет не слишком яркое освещение.

– Мы за этим проследим, – заверил Эд.

Пока Эд трудился над усами, Том снял два своих кольца – одно обручальное и другое Дикки Гринлифа – и сунул их в карман. Он попросил Бернарда подать ему из кармана его брюк мексиканский перстень. Тонкие пальцы Бернарда были холодными и дрожали. Том хотел спросить его, как дела у Цинтии, но вспомнил, что Бернард с ней больше не встречается. А ведь они хотели пожениться. Эд щелкал ножницами вокруг его головы, стараясь смастерить вихор спереди.

– И еще Дерватт… – начал Бернард, но голос его дрогнул.

– Ладно, Бернард, хватит, помолчи! – бросил Эд и рассмеялся чуть истерически.

Бернард усмехнулся тоже.

– Простите… Нет, правда, прошу меня извинить. – В голосе его звучало искреннее сожаление.

Борода с помощью клея встала на место.

– Я хочу, чтобы ты немного походил, Том, пообвыкся, – сказал Эд. – В галерее… Мы решили, что тебе не стоит заходить вместе со всей толпой. Там сзади есть служебный вход – Джефф нас впустит. Мы пригласим нескольких журналистов к себе в офис, где будет только один торшер в другом конце комнаты. Лампочки из люстры и бра мы выкрутили, так что они просто не смогут их зажечь.

Приклеенная борода холодила лицо. Посмотрев на себя в зеркало ванной, Том решил, что он похож на Д. Г. Лоуренса. Вокруг рта он чувствовал волосы. Это ощущение ему не нравилось. На маленькой полочке под зеркалом стояли три фотографии Дерватта: Дерватт в рубашке без пиджака читает книгу в шезлонге; стоит рядом с каким-то незнакомым Тому человеком; глядит прямо в объектив. На всех трех снимках Дерватт был в очках.

– Очки, – сказал Эд, будто прочитав его мысли.

Том взял у Эда очки с круглыми стеклами и надел их. Сразу стало лучше. Том осторожно улыбнулся, чтобы не повредить еще не присохшую бороду. Стекла в очках были простые. Том, ссутулившись, вышел обратно в комнату и произнес, как он надеялся, голосом Дерватта:

– Теперь расскажите мне об этом Мёрчисоне…

– Ниже! – замахал Бернард своими костлявыми руками. – Более глухо!

– Об этом мерзком Мёрчисоне, – повторил Том.

– По словам Джеффа, М-мёрчисон думает, что Дерватт вернулся к своей старой технике, – сказал Бернард. – В той картине, что он купил, “Часы”. Если честно, я не совсем понимаю, что он имеет в виду. – Бернард потряс головой, вытащил откуда-то платок и громко высморкался. – Я только что посмотрел один из сделанных Джеффом снимков этих “Часов”. Я ведь не видел их уже года три. Саму картину то есть. – Бернард говорил вполголоса, как будто кто-то мог их подслушать.

– Этот Мёрчисон – эксперт? – спросил Том, думая, можно ли точно определить, что такое эксперт.

– Да нет, просто бизнесмен из Америки, – ответил Эд. – Собирает картины. Пунктик у него такой.

Вряд ли все это так просто, подумал Том. Иначе с чего бы им всем так нервничать?

– Мне нужно знать что-нибудь специфическое? – спросил он.

– Вроде бы нет, – отозвался Эд. – А ты как считаешь, Бернард?

Бернард открыл рот, чуть не задохнулся, хотел рассмеяться, и на какой-то момент стал похож на того молодого, наивного Бернарда, каким был раньше. Том только сейчас обратил внимание на то, как Бернард похудел со времени их последней встречи два или три года назад.

– Ах, если б я знал! – воскликнул Бернард. – Главное, ты должен твердо стоять на том, что эта картина – “Часы” – написана Дерваттом.

– Положись на меня, – отозвался Том. Он расхаживал по комнате, привыкая сутулиться, вырабатывая замедленный ритм. Он надеялся, что делает это правильно.

– Но я боюсь, – продолжал Бернард, – что Мёрчисон захочет разобраться с техникой – что бы он под этим ни подразумевал – и посмотреть, например, твоего “Человека в кресле”, Том.

Да, это тоже подделка.

– Он его не увидит, – сказал Том. – Я, кстати, очень люблю эту картину.

– Или “Ванну”, – добавил Бернард. – Она тоже выставлена.

– Ты в ней не уверен? – спросил Том.

– Да, не очень. Там та же техника.

– Так, значит, вы знаете, о какой технике идет речь? Почему же тогда вы не снимете эту “Ванну”, если она так сомнительна?

– Она включена в каталог, – объяснил Эд. – Мы боялись снимать ее – вдруг Мёрчисону захочется ее посмотреть, и он станет спрашивать, кто ее купил, и так далее…

Разговор зашел в тупик, потому что они не могли толком объяснить Тому, что именно Мёрчисон или они сами подразумевают под “техникой” в данном случае.

– Тебе-то что волноваться, – обратился Эд к Бернарду. – Ты с Мёрчисоном не встретишься.

– А ты видел его? – спросил Том Эда.

– Нет. Только Джефф видел, сегодня утром.

– Что он собой представляет?

– Джефф сказал, типичный крупный американец, лет пятидесяти. Вежлив, но упрям. Тебе надо подтянуть ремень.

Том подтянул брючный ремень и понюхал рукав пиджака. От него исходил слабый запах нафталина. В прокуренном помещении его, возможно, никто не учует. И потом, Дерватт ведь мог носить мексиканскую одежду все последние годы, а европейскую держать где-нибудь в сундуке. Том посмотрел на себя в большое зеркало, над которым Эд зажег один из ярких прожекторов Джеффа, и вдруг сложился пополам от смеха. Повернувшись к ним, он сказал:

– Прошу прощения, я просто подумал, что при таких фантастических заработках у Дерватта точно должен быть пунктик насчет приверженности старой одежде.

– Ну, он же затворник, – ответил Эд.

Зазвонил телефон. Эд снял трубку, и Том услышал, как он заверяет кого-то – Джеффа, конечно, – что Том здесь и готов ехать в галерею.

Но Том еще не чувствовал себя вполне готовым. Он чуть вспотел от волнения.

– А как поживает Цинтия? – спросил он Бернарда, стараясь произнести это жизнерадостным тоном. – Ты видишься с ней?

– Нет, я больше не встречаюсь с ней. Почти не встречаюсь. – Бернард искоса взглянул на Тома, затем опять уставился в пол.

– А что она скажет, когда узнает, что Дерватт приехал в Лондон на несколько дней?

– Думаю, ничего не скажет, – ответил Бернард хмуро. – Она не… С ней не будет проблем, не волнуйся.

Эд закончил телефонный разговор.

– Цинтия не станет ничего говорить, Том. Это не в ее духе. Ты ведь помнишь ее, Том?

– Ну так, в общих чертах.

– Если она ничего не сказала до сих пор, то и дальше не скажет, – добавил Эд. Он произнес это так, будто имел в виду: “Она не болтушка; наш человек”.

– Она удивительная, – сказал Бернард мечтательным тоном, ни к кому не обращаясь.

Неожиданно он вскочил и ринулся в ванную. То ли ему понадобилось в туалет, то ли он почувствовал, что его вырвет.

– Не беспокойся по поводу Цинтии, Том, – сказал Эд мягко. – Мы ведь живем с ней здесь, – в смысле, в Лондоне. Она года три уже ведет себя тихо. С тех пор, как порвала с Бернардом. Или он порвал с ней.

– Она счастлива? У нее кто-нибудь есть?

– О, да, она вроде бы нашла себе приятеля.

Вернулся Бернард. Том налил себе скотч, Бернард выбрал перно, а Эд не стал пить ничего. Он сказал, что боится, так как принял успокоительное. К пяти часам Том выяснил или обновил в памяти кое-какие подробности, в том числе о греческом городе, где Дерватта видели в последний раз почти шесть лет назад. Если Тома спросят, он должен сказать, что покинул Грецию под чужим именем, устроившись смазчиком и маляром на греческий танкер, направлявшийся в Веракрус.

Пальто они позаимствовали у Бернарда: оно было более старым, чем плащ Тома или что-либо из гардероба Джеффа. Том с Эдом отправились в галерею, оставив Бернарда в студии, куда все они должны были вернуться.

– Господи, он как в воду опущенный, – сказал Том, когда они вышли на улицу. Он шагал тяжело, как бы с трудом. – Надолго ли его хватит?

– Не суди по сегодняшнему дню. Он всегда сам не свой во время выставок. Он вытянет.

Ну да, Бернард – рабочая лошадка, подумал Том. В то время как Эд и Джефф процветали и наслаждались жизнью, Бернард всего лишь писал картины, которые давали им эту возможность.

Том резко дернулся в сторону от автомобиля, забыв, что тут ездят по левой стороне дороги.

– Великолепно, – улыбнулся Эд. – Так и продолжай.

Они дошли до стоянки и сели в такси.

– А этот… смотритель галереи… – как его зовут? – спросил Том.

– Леонард Хейуорд. Двадцать шесть лет. Гомик с головы до пят, пасется в магазине женской одежды на Кингз-роуд. Но он в порядке. Мы с Джеффом посвятили его в наши дела. Пришлось. Так спокойнее – он не станет возникать или шантажировать нас, после того как подписал договор, что будет присматривать за галереей. Мы платим ему неплохо, и все это его развлекает. К тому же он иногда добывает для нас выгодных покупателей. – Эд посмотрел на Тома и улыбнулся. – Не забывай подпускать побольше просторечий. Я помню, у тебя это хорошо получается.