Книга Без семьи онлайн - страница 5

ГЛАВА IV. РОДНОЙ ДОМ

– Что же сказал мэр? – спросила нас матушка Барберен, когда мы вернулись. Мы его не видели.

– Почему?

– Я встретил друзей и зашел с ними в харчевню, а когда мы оттуда вышли, идти к мэру было уже поздно. Ничего, сходим к нему завтра.

Последние слова Барберена успокоили меня. Раз мы завтра должны снова идти к мэру, значит он не согласился на предложение Виталиса.

Несмотря на угрозу Барберена, я бы, конечно, сказал матушке о моих подозрениях. Но, как нарочно, Барберен весь вечер не уходил из дому и не оставлял нас ни на одну минуту вдвоем. Я лег спать, так и не найдя возможности поговорить с ней.

Засыпая, я решил, что расскажу ей все завтра утром. Но когда я проснулся, матушки Барберен уже не было дома. – Где мама?

– Она пошла в деревню и вернется только после полудня. Не знаю почему, но ее отсутствие сильно встревожило меня. Накануне вечером она никуда не собиралась. Не отдавая себе отчета в угрожающей мне опасности, я смутно ее предчувствовал.

Барберен посматривал на меня как-то загадочно, что меня еще больше тревожило. Желая избежать этих взглядов, я вышел в сад. В этом небольшом садике росло все необходимое для нашего хозяйства: картошка, бобы, капуста, морковь и репа. В нем, казалось, не было ни одного свободного местечка. Однако матушка отвела для меня маленький уголок. Здесь я посадил много разных растений, трав, мхов, выкопанных мною в тех местах, где я пас корову.

В нашем саду не было ни аллей, посыпанных песком, ни длинных клумб, выровненных по шнурочку и засаженных редкими цветами. Прохожие не останавливались, чтобы полюбоваться на него поверх изгороди подстриженного терновника. Но я сам трудился над ним, я устроил его по своему желанию и когда говорил о нем, то с гордостью называл его «моим садом».

Прошлым летом я собрал и посадил в нем различные цветущие растения, которые должны были скоро распуститься. На жонкилиях уже появились бутоны, начинавшие желтеть. У фиалок показались маленькие лиловые лепестки, а в середине сморщенных листов примулы уже виднелись бутоны. Как они будут цвести? Меня это очень интересовало.

Но был один уголок моего сада, за которым я наблюдал с чувством большим, чем простое любопытство, – можно сказать, даже с некоторым волнением.

В этой части сада я посадил земляные груши;^[3] мне сказали, что они гораздо вкуснее картофеля. Не говоря ничего матушке Барберен, я посадил в моем саду эти корнеплоды. Когда они пустили ростки, я уверил ее, что это цветы. В один прекрасный день, когда они созреют, я в отсутствие матушки выкопаю земляные груши и сварю их. Как я это сделаю, я сам не знал хорошенько, но в моем воображении эта подробность меня мало смущала.

Как будет изумлена матушка! Как она будет довольна! Ведь вместо надоевшей картошки у нас будет новое, вкусное блюдо, и матушка не будет так грустить о продаже бедной Рыжухи. А кто изобрел это новое блюдо?

Я, Реми. Значит, и я могу принести какую-то пользу.

Понятно, что я с большим вниманием следил за ростом моих земляных груш. Ежедневно я приходил взглянуть на тот уголок, где они были посажены. От нетерпения мне казалось, что они никогда не вырастут.

Я стоял на коленях, уткнувшись носом в землю, когда услыхал, что кто-то нетерпеливо окликнул меня. Это был Барберен. Что ему нужно? Я поспешно вернулся в дом. Каково же было мое изумление, когда я увидел перед собой синьора Виталиса и его собак!

Я мгновенно понял все. Виталис пришел за мной, и для того чтобы матушка Барберен не могла за меня заступиться, Барберен услал ее с утра в деревню.

Чувствуя, что мне нечего ждать сочувствия от Барберена, я подбежал к Виталису.

– Умоляю вас, не уводите меня! – закричал я и зарыдал.

– Слушай, малыш, – сказал он ласково, – тебе но будет плохо со мной. Я не бью и не обижаю детей, а мои воспитанники, с которыми тебе придется жить, чрезвычайно милы и забавны. О чем тебе жалеть?

– Матушка, матушка!

– Во всяком случае, здесь ты не останешься, – заявил Барберен, грубо хватая меня за ухо. – Выбирай сам: этот человек или приют.

– Нет, я хочу только матушку!

– В конце концов, ты мне надоел! – закричал Барберен в сильнейшем гневе. Если тебя нужно гнать отсюда палкой, то я так и сделаю.

– Мальчику тяжело расставаться с матерью, за что же его бить? У него есть сердце – и это хорошо.

– Если вы начнете его жалеть, он заревет еще пуще.

– Теперь перейдем к делу.

Сказав это, Виталис выложил на стол несколько серебряных монет, которые Барберен мгновенно сунул в карман.

– Где его вещи? – спросил Виталис.

– Вот они, – ответил Барберен, показывая на голубой бумажный платок, завязанный узлом.

Виталис развязал его и посмотрел, что там находится. В узле оказались две рубашки и холщовые штаны.

– Это не то, о чем мы с вами условились. Вы должны были отдать его вощи, а я вижу здесь только лохмотья. – Других у него нет.

– Если бы я спросил у ребенка, он ответил бы мне, что это не так. Но я не хочу спорить. У меня нет времени, пора отправляться в путь. Пойдем, малыш. Как тебя зовут?

– Реми.

– Идем, Реми. Возьми узелок и ступай впереди Капи. Шагом марш!

Я умоляюще посмотрел на него, потом на Барберена. Оба они отвернулись, а Виталис взял меня за руку. Надо было уходить. Когда я переступил через порог нашего бедного домика, мне показалось, что я оставил в нем частицу самого себя.

Я быстро огляделся вокруг, но мои глаза, затуманенные слезами, не увидели никого, к кому бы я мог обратиться за помощью: ни на дороге, ни в поле не было ни одного человека.

Я начал звать:

– Мама! Матушка!

Мне никто не ответил, и я горько разрыдался. Пришлось следовать за Виталисом, который не выпускал моей руки.

– Счастливого пути! – крикнул Барберен и вернулся в дом.

Все было кончено.

– Ну, Реми, пойдем же! – ласково потянул меня за собой синьор Виталис.

Дорога, но которой мы шли, поднималась зигзагами в гору, и на каждом повороте я мог видеть домик матушки Барберен, который постепенно становился все меньше и меньше. Я часто бегал по этой дороге и знал, что, когда мы дойдем до верхнего поворота, я увижу домик в последний раз, а затем, как только мы пройдем несколько шагов по ровному месту, его уже больше не будет видно.

Мы поднимались довольно долго и наконец добрались до вершины горы. Виталис по-прежнему не выпускал моей руки.

– Позвольте мне немного отдохнуть, – попросил я. – С удовольствием, мой мальчик.

Он опустил мою руку и в то же время многозначительно взглянул на Капи, который, очевидно, понял его. Тотчас же, как это делают пастушьи собаки, Капи встал позади меня. Я понял, что Капи мой сторож и если я попытаюсь сделать хотя бы одно движение, чтобы удрать, он схватит меня за ногу.

Я уселся на краю дороги, обсаженной дерном. Капи улегся рядом.

Внизу расстилалась долина, по которой мы только что шли. А еще дальше одиноко стоял тот домик, где протекло мое детство. Его нетрудно было отыскать среди деревьев, потому что в это время небольшая струйка дыма выходила из трубы и поднималась вверх, почти достигая нас. Мне показалось, что с этим дымом до меня донесся запах сухих дубовых листьев, что я сижу у нашего очага, на маленькой скамеечке, а ветер, забравшись в печную трубу, выбивает дым мне прямо в лицо. Несмотря на далекое расстояние и большую высоту, все предметы, хотя и в уменьшенном виде, были отчетливо видны. Единственная курица, которая у нас еще осталась, ходила взад и вперед по навозной куче. Отсюда ее можно было принять за маленькую птичку. За углом дома я видел грушевое дерево с искривленным стволом, на котором я любил кататься верхом. Дальше, рядом с ручьем, протекавшим светлой ленточкой по зеленой траве, находился мой отводной канал. Я выкопал его с огромным трудом, для того чтобы приводить в движение колесо мельницы, которую я сам сделал. Колесо это, увы, ни разу не повернулось, несмотря на все мои старания. Все там было по-прежнему, все находилось на своих обычных местах: и тачка, и плуг, сделанный из кривого сучка, и ящик, где я растил кроликов, и садик, мой дорогой садик…

Кто увидит, как зацветут мои милые цветочки? Кто будет ухаживать за моими земляными грушами? Конечно, Барберен, противный и злой Барберен.

Один только шаг – и все исчезнет навсегда…

Вдруг на дороге, ведущей от деревни к дому, я заметил белый чепчик. Он исчез за деревьями, потом быстро появился снова. На таком далеком расстоянии я мог различить только белый чепчик, который, подобно светлой весенней бабочке, мелькал среди ветвей. Но в иные моменты сердце видит лучше и дальше, чем самые зоркие глаза. Я узнал матушку Барберен. Это она, я был в этом уверен, я это чувствовал.

– Ну что, – спросил меня Виталис, – идем дальше?

– Подождем еще, прошу вас!

– Значит, мне сказали неправду, и ноги у тебя слабые. Ты уже устал. Это сулит нам мало хорошего.

Но я ничего не ответил, а все глядел и глядел.

Да, это была матушка Барберен: ее чепчик, ее синяя юбка.

Она быстро шла, словно торопилась как можно скорее вернуться домой. Подойдя к калитке, она толкнула ее и быстро вошла во двор.

Я тотчас же вскочил, забыв о Капи, который прыгал вокруг меня.

Матушка Барберен недолго оставалась в доме. Она тотчас же вышла оттуда и принялась бегать по двору взад и вперед, протягивая руки. Несомненно, она искала меня.

Я рванулся вперед и громко закричал:

– Мама! Мама!

Но мой крик не долетал до нее и не мог заглушить журчанье ручья.

– Что с тобой! Ты сошел с ума? – спросил меня Виталис.

Я молчал, не отрывая глаз от матушки Барберен. Но она не знала, что я нахожусь так близко от нее, и не думала о том, что ей следует только взглянуть наверх, чтобы увидеть меня. Она пробежала через двор, вернулась на дорогу и стала повсюду искать меня. Я закричал еще сильнее, но и на этот раз безуспешно.

Тогда Виталис понял, в чем дело, и подошел ко мне. Он сразу заметил белый чепчик.

– Бедный малыш! – пробормотал он вполголоса.

– Умоляю вас, позвольте мне вернуться! – закричал я, ободренный его словами.

Но он взял меня за руку и заставил спуститься на дорогу:

– Ты уже отдохнул. Идем!

Я хотел вырваться, но он крепко держал меня. – Капи, Зербино! – позвал Виталис.

Собаки окружили меня. Пришлось следовать за Виталисом.

Пройдя несколько шагов, я обернулся, но мы уже перевалили через вершину горы, и я не увидел больше ни нашей долины, ни нашего домика. Одни голубоватые холмы, казалось, поднимались до самого неба.