Книга Успех онлайн

Филипу

1: Январь

I

Похоже, я растерял все, что меня когда-то красило.

Терри

– Терри на проводе, – сказал я.

Телефонная трубка прокашлялась.

– Привет, Миранда, – продолжал я. – Как дела? Нет, Грегори на минутку вышел. Перезвони чуть позже. Ладно. Пока.

На самом деле Грегори сидел рядом с дверью, положив руки ладонями вверх на крашенный под мрамор кухонный стол.

– Порядок? – спросил он.

Я кивнул, и он перевел дух.

– Теперь она стала посылать мне похабные стишки, – сказал Грегори.

Подходящий момент, чтобы его ублажить.

– Правда? И что за похабные стишки?

– Скажи, тебе случалось получать от девицы похабные стишки?

– Вроде нет.

– И никак ее не заткнуть. Все про мою «горделивую палку». И какая-то чушь про ее «сокровищницу». А может, и мою сокровищницу – не знаю.

– Скорее все же про ее сокровищницу. Не может же у нее быть горделивой палки?

– У нее может. С такой станется. Даже две.

– И что же она пишет о твоей горделивой палке в своем похабном стишке?

– Только про нее и талдычит. Тьфу! Еле дочитал. И никак ее не заткнуть. Мне такие дела не нужны.

– Какая мерзость! – сказал я с воодушевлением. – И что же ты собираешься предпринять, Грег?

– То-то и оно. Что я могу? Сказать ей: «Слушай, давай обойдемся без похабщины, ладно? Кончай свою похабень»? Так она меня и послушает. Правда, я всегда могу обратиться в полицию… вот пусть полиция и разбирается. А что она заставляет вытворять меня в постели…

– Почему бы тебе просто не сказать, чтобы она убиралась?

Грегори посмотрел на меня щенячьим взглядом, в котором читался благоговейный ужас.

– Ну, ты даешь! Ты что… ты что – так бы и сделал?

– Боже мой, нет. Я бы заставлял ее заставлять меня вытворять черт-те что в постели. Я бы даже разрешал ей писать мне похабщину. Я бы даже писал ей похабщину в ответ.

– Ты серьезно?

– Спорим. Я уже дошел до точки. Не могу дольше терпеть. Кажется, все решили перестать со мной трахаться. Не понимаю почему. Джита и та не хочет.

– Это та малютка, ушастая? А она-то что?

– Откуда мне, черт побери, знать? Говорит, что не хочет. И не знает, почему не хочет. Но знает, что не хочет.

Услышав это, Грегори оживился.

– Забавно, – сказал он, откидываясь на спинку стула. – У меня так все наоборот. Все всегда хотят меня трахнуть больше, чем я их.

– Так ведь ты у нас голубой, разве нет? А если ты – педик, то всякий захочет тебя трахнуть. В том-то вся и суть – быть педиком: занимайся чем хочешь и с кем хочешь – всем наплевать.

– На данный момент – ничего похожего, – сказал Грегори, и мышцы его стройной шеи напряглись. – Если бы не эта херова Миранда…

– Ну да.

– Со своими запросами. – Он спрятал лицо в ладонях. – Такой ночи, как последняя, я больше не вынесу. Просто не вынесу. – Он взглянул на меня. – Тварь ненасытная. Рассказать тебе про одну из ее штучек? Рассказать? Она отсасывает тебе, после того как ты ее трахнул! После. Вот так. Сука. Что скажешь?

– Пиздец просто. В лучшем смысле этого слова.

– Конец света – можешь мне поверить. А еще она теребит тебе яйца всю ночь, пока ты делаешь вид, что спишь. А еще она ковыряется своими… ну, ты понимаешь.

– Что – прямо у тебя в жопе?

– Точно.

– И что тут страшного? – спросил я нетерпеливо. – Уж должен был привыкнуть.

– Но у нее не ногти, а когти.

– А не мог бы ты просто – о, Господи – переговорить с ней обо всем этом? Окоротить ее, одним словом.

– Конечно нет. Что за бредовая мысль. А знаешь, сколько у нее было любовников? Угадай. Ну, смелее. Угадай. Больше сотни за два года!

– Чушь.

– Истинно говорю. Она и не скрывает. Если прикинуть – по одному в неделю. У Кейна все ее трахали. У Торки все ее трахали. Все и везде ее трахали. Куда ни глянь. Каждый прохожий ее трахал! Ни разу не встречал человека, который бы ее не трахал. И носильщики, наверно, трахали. И уж лифтеры ее точно трахали. И…

– Я ее не трахал, – заявил я, решив поставить точку в этом пугающем обмене опытом.

И что же услышал в ответ?

– Но ты бы мог, Терри. Честно. Никаких проблем. Она частенько говорила, что ты ей нравишься. А она вечно трахается с теми, от кого ее воротит. Слушай, она тебя хорошенько прощупает. Это точно. Хочешь скажу, с чего она начинает? Только ты собираешься ее поцеловать, как она обеими руками вцепляется в твой…

Да неужто? Ой, не похоже, чтобы она на меня клюнула. (Все прочие-то клевать и не думают.)

Девицу, которую я сейчас от Грегори вроде как отшиваю, зовут Миранда. Ей девятнадцать. У нее жесткие светлые волосы, душевная фигурка, влажные синие глаза и большой, резко очерченный рот. Она хорошенькая, и я, похоже, ей не чета. Но вообще-то выглядит она шикарно. И характер у нее, наверное, не простой (вероятно, она и делала все, о чем рассказывал Грегори, если ее об этом просили). Не считая того обстоятельства, что я по уши влюблен в Миранду, есть еще три убедительнейшие причины, по которым я готов принять у Грегори эстафету.

Во-первых. Она мне действительно нравится. В отличие от стандартных партнеров Грегори женского пола (надменных сирен с рельефными чертами лица, крупами племенных кобылок и именами вроде Анастасия или Тэп. Все они лощеные, дорогие и почти всегда вдвое выше меня. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не называть их сэр), Миранда ухитряется производить впечатление представительницы рода человеческого: встретив ее, легко проникнуться мыслью, что вы оба – с одной планеты. Вместо вялого отвращения – или, чаще, заученного равнодушия, – с каким девицы Грега обычно реагируют на мое появление, Миранда узнает меня, говорит «привет», «до свиданья» и всякое такое. На самом деле я сталкивался с ней всего дважды: первый раз, когда забавная малышка, пыхтя, поднималась по лестнице (она, видите ли, «забыла» про лифт), и второй – когда крохотная глупышка одевалась поутру (после того кэк Грег убежал на работу. Нет, сисек ее я не видел). Оба раза она добродушно поболтала со мной.

Во-вторых. Я крайне живо интересуюсь, исходя из общего принципа, всеми интимными подробностями, касающимися Грегори. Мне нужны подробности и еще раз подробности, доподлинные подробности, причем обязательно болезненные, ранящие и нелепые. Я лелею мечты о его импотенции, монор-хизме и преждевременном семяизвержении. Я страстно желаю его срывов и неудач; я томлюсь ожиданием узнать о постигших его травмах. (Почему бы ему просто не вышвырнуть своих девок и не стать тем, кто он есть на самом деле, – гомиком? Для меня так было бы намного проще.) И конечно, прежде всего я жажду, чтобы Грегори не был так щедро одарен от природы. Я алчу этого. Мне всю жизнь хотелось, чтобы у него был маленький член. Еще до того, как мы встретились, его половое убожество было первейшим условием моего благополучия.

В-третьих. С одиннадцати часов вечера 25 июля прошлого года (да и тогда это было нелегко. Все-таки бывшая подружка. Я напоил ее и напился сам. Я рыдал, когда она сказала мне, что не даст: это настолько сразило ее, что она тут же согласилась) мне никого не удавалось затащить к себе в постель. Это было полгода назад.

Что же вдруг стряслось со всеми девицами, мать их за ногу?

Или что-то не так со мной?

Я никогда не придавал значения тому, как я выгляжу (Грегори, как я понимаю, не способен думать ни о чем другом). Вид у меня самый заурядный. Если не считать рыжеватых волос – в недолгие школьные годы меня даже прозвали Рыжиком, – вид у меня самый заурядный, я похож на образованного представителя среднего класса, выбившегося в кое-какие начальники, словом, на одного из тех, мимо кого вы, не замечая, каждый день проходите по улице и не узнаете, даже если повстречаете вновь. (Вы не станете провожать меня взглядом. Но кому какое дело?) Я всегда, и довольно поверхностно, полагал, что выгляжу неплохо, во всяком случае – не уродом. За всю мою жизнь у меня было среднестатистическое количество женщин и такое же среднестатистическое, связанное с ними количество тревог, колебаний и благодарности.

Теперь все иначе. Как, почему? Они разговаривают со мной, они готовы отправиться со мной в гости или на прогулку, пообедать со мной, выпить, потискаться, почмокаться и даже лечь со мной в одну постель. Но трахаться? О нет, только не они. Только не они – о нет! (Да что они вообще себе думают, а?) Это могло бы обидеть и смутить меня, если бы я хоть раз возомнил себя привлекательным. Но мне никогда и мысли такой в голову не приходило. Что же заставляло их трахаться со мной раньше? Мое былое обаяние, или то, что девушки были добрее, а мои уловки хитроумнее, или дело просто в удаче? Похоже, я растерял все, что меня когда-то красило.

Я все еще пытаюсь отшучиваться, и, возможно (я думаю), именно поэтому у меня такой тон… А теперь дела пошли так плохо, что я более или менее истощил запас прежних подружек, снова вытащив их всех на свет божий – всех, кто не вышел замуж, не забеременел и не умер, – и попытался уговорить их трахнуть меня. Решительно все отказались. Я звонил девушкам, которых не видел по три-четыре года. Я объездил по железной дороге всю Англию, навещая девушек, которые успели начисто меня позабыть. Я приставал на улице к психопаткам и дурнушкам. На работе я обхаживал скучных плоскогрудых секретарш. Я делал предложения недужным пожилым дамам. Я пытался заставить их трахаться со мной. И получал решительный отказ.

Может, кто-нибудь объяснит мне, что, собственно, происходит? В чем загвоздка? В чем камень преткновения? Полагаю, с моими легкими и дыханием все обстоит нормально – по крайней мере, никаких радикальных ухудшений (если результаты бесчисленных ингаляционных тестов чего-нибудь да стоят). Нельзя сказать, что за последнее время я резко подурнел. Мои отвратительные волосы выпадают не быстрее, чем раньше. (Не скрою, что в пожилом возрасте меня ожидают проблемы с геморроем. Но они-то этого не знают, верно?) Не считая зимних месяцев, я принимаю ванну каждые тридцать шесть часов и всегда прихорашиваюсь перед редкими свиданиями, о которых и вспоминать-то ужасно. Правда, я набрал немного лишнего веса, но это исключительно потому, что слишком много пью в последнее время. А вы бы на моем месте не запили?

(Но в бутылку я больше не лезу, о нет. И вообще еду крышей.)

Грегори никогда не выведет меня на чистую воду. Он и не подозревает о правде, которая кроется за моими плебейскими шуточками. Я сказал ему, что завел себе девицу в Ислингтоне. Делая вид, что провожу время с ней, я сижу в пабах и кофейнях. Я заявляюсь домой поздно, пошатываясь, и что-нибудь ему вру. Грегори ничего не должен знать. Он не должен знать, что по ночам я сижу в своей постели, как демон, ненавидя всех и вся. (Днем, конечно, все иначе. Днем, среди бродячих страхов и печали улиц, тебя поджидают свои, особые ужасы.)

Но к чему я все это? Думаю, моя задача – заставить вас ненавидеть его так же, как я. Это нетрудно. Достаточно лишь не закрывать на происходящее глаз. И чтобы вы тоже не закрывали.

Да неужто?

– Да неужто? – спросил я у него. – И как мы все это провернем? Скажем, когда она должна прийти?

– В любой момент. Ты готов?

Грегори стоял у окна и поигрывал тростью с серебряным набалдашником. Невозможно удержаться, чтобы не описать его наряд: черный плащ оперного вампира с пурпурной оторочкой, отцовский жилет и гаремные шальвары – а может, они и вправду были из гарема? – защемленные у лодыжек дорогими велосипедными прищепками. Взгляд его, как всегда, был почти болезненно добродушным; он выглядел умным, изысканным и до мозга костей пидором.

– Как мы все это проделаем?

Грегори неопределенно пожал плечами. По-прежнему стоя у окна, он был целиком поглощен своей тростью.

– Ты мне сказал, что это легко, – произнес я, сам пораженный ноткой неприкрытой жалобы, прозвучавшей в моем голосе.

(Иногда я говорю так, что можно подумать, будто меня оскорбили. Я чувствую себя глубоко задетым, едва не лишенным дара речи.)

– Легко и есть, Терри. Просто надо все хорошенько обдумать.

За несколько минут мы разработали план, впрочем более чем примитивный. По плану Грег должен был держаться с Мирандой значительно грубее, чем предполагали сложившиеся между ними отношения, довести ее до слез, а потом улизнуть, в каковой момент на сцене должен был возникнуть я, причем о наличии своей рыжеватой персоны в квартире я предупрежу Миранду, открыв дверь на ее звонок.

– Ты уверен, что у тебя получится? – спросил я непринужденно, боясь его спугнуть.

– Конечно, – ответил Грегори. – Нет ничего проще. Она сама теперь то и дело хнычет.

– Почему?

Звучит неплохо, подумал я. Миранда действительно может проделать все обещанное, если замудохается так же, как я. (Уж я бы точно проделал, с кем угодно.)

– Не знаю, – сказал Грегори. – Я всегда стесняюсь спросить. Думаю, она просто тронутая. Сейчас большинство девиц такие.

– Куда это ты собрался? В то пидорское место?

– Ничего в нем пидорского нет. Там и девиц много.

– Ну, не пидорское – тогда бисексуальное.

– Угу. Теперь послушай. Как ты насчет того, чтобы сходить за вином и прочим? Мог бы ее на всякий случай напоить.

– Этого добра у меня полно.

Он смерил меня с головы до ног смачно неприязненным взглядом.

– Стоит ей напиться, и она уже ни хрена не рюхает. Делай с ней что хочешь.

– Честно?

– Честно. Сразу становится на все согласная.

– Ладно, попробую.

– Попробуешь? Слушай, спорю, что, едва переступив порог, она тебя чем-нибудь ошарашит. Спорю, что она…

В дверь позвонили.

– Давай, – сказал Грегори.

Открыв девушке – белый джемпер и джинсы, робкий взгляд, с которым я не осмеливался встретиться, и во рту у меня был какой-то странный молочный привкус – и проводив ее наверх, я проскользнул в свою темную комнату. Я пил виски, пока не услышал властные шаги Грега.

– Ну, вперед, – шепнул он мне в передней. – Вперед.

Я надеялся, что к этому времени Миранда уже будет рыдать, биться в истерике или, что еще лучше, потеряет сознание. Но она стояла, маленькая и спокойная, перед высоким окном. Полноватая, но очень симпатичная, подумал я. И с болью отметил, что ее хлопчатобумажный рюкзак так и висит на ее горестно опущенных плечах.

– Ушел? – спросила она, не оборачиваясь.

Не люблю, когда со мной разговаривают, не оборачиваясь.

– Боюсь, что да, – ответил я.

Миранда обернулась.

– Мне жаль, – сказал я, чувствуя, как гудит воздух. – Мне жаль, если ты расстроилась.

– Не знаю, что теперь и делать, – вяло произнесла она.

– Такой уж он, ничего не попишешь.

– Он что – всегда таким был?

– Нет, не всегда. Пошли вниз. Когда-то он был отличным парнем. Хочешь выпить? Когда был молодым. Пошли, у меня есть. Он изменился сильнее, чем меняются многие другие. Сюда. Не знаю почему. Пошли вниз, поговорим. О жизни, о Грегори и обо мне.