Книга Драная юбка онлайн - страница 5

Грязь, мой любовник

Я перекатилась на живот и засунула руку под футболку – проверить, горяча ли еще моя кожа. Отцовский сад был в полнейшем беспорядке: никакой лужайки, только лоскутки травы и сорняков под дикорастущими деревьями. Но все равно, когда я вернулась домой из «Дня и Ночи», я пошла в сад, потому что поняла, что сейчас нет для меня места лучше.

Раньше мое тело никогда не бывало таким горячим.

Я засунула руку между ног, желая протолкнуть ощущение дальше, засунуть его в самую глубину, быстрее и глубже, глубже и быстрее, пока не забудусь в нем. Земля подо мной была твердой, тверже любого мальчика. Мои бедра приподнялись; я услышала свой тихий и протяжный вздох.

В саду кто-то еще был, я услышала шаги за кустами роз.

Я разглядела его; мое лицо еще вжималось в грязь. Отец. Он стоял в нескольких футах с серебряными ножницами в руках. Он не закончил срезать цветы, а просто развернулся и пошел по утоптанной дорожке к дому. Я знала, что он наблюдал за мной, потому что в его глазах я разглядела вину и ужас.

Смахивая грязь с лица, я перевернулась на спину. Я смотрела на небо, которое превращалось из серого в черное, потом на нем появились первые звезды. Ветер коснулся моих волос и прошелестел в деревьях.

Я хотела попасть в свою комнату, но не решалась зайти в дом. Как я взгляну ему в глаза? Мой бедный отец, наверное, всего лишь вышел срезать цветы. Потому что он всегда делал это для меня. Когда я возвращалась из школы, ваза с цветами ждала меня на растрескавшемся белом подоконнике.

В тот вечер в моей комнате не было роз. Я кинула блокнот на пол, и страницы затрепетали веером. Написанные у Мина слова казались еще большей насмешкой после чудовищного разговора с Брауном. Стань манекенщицей. Беги из этого города. Будь у меня нож, я бы смогла вырезать эти слова. Вместо этого я выдрала страницу и разорвала ее в клочки.

На столе лежал «Лорд Джим».^[4] Мне полагалось написать годовое сочинение по английскому. Показать, как роман раскрывает темы: (а) человек и природа или (б) человек и люди. Я решила притвориться старательной ученицей, на случай, если папа зайдет в комнату. Однако я совершенно не ощущала себя старательной. «Лорд Джим» – да наплевать. Я провела целый год в героических приключениях Беовульфа, Гамлета и Роберта Планта. Ландскнехты и вероотступники – я была сыта по горло их триумфом над препятствиями. Я запустила «Лордом Джимом» в стенку.

Когда я вышла на кухню, отец на меня даже не взглянул.

На ужин суп, как неожиданно. Симус был поваром в Парсифале, ресторане здоровой пищи, где подавали семнадцать видов супов. Божественная Капуста и Жеруха – что-то типа того. Ресторан постоянно был набит тощими студентами и обкуренными голландками из общежития. По четвергам бедняки ели бесплатно.

В тот вечер в супе что-то подгорело, в зелени плавали черные хлопья.

Фарфоровая супница была в изящных розочках. Все в нашем доме было старым и обшарпанным, все, кроме посуды. Мать Эверли подарила ее моим родителям на свадьбу.

Ходят легенды, что после свадьбы моя мама попыталась расколотить все свое приданое. Молодожены закинулись кислотой в гостиничном номере. Отец пытался остановить маму, но она была сильно не в себе. Думала, что чашки – это такие птицы, пытаются летать по комнате.

Она метала фарфор в стены, разукрашенные розовыми сердечками.

Осколки были просто прекрасны, утверждала она, белые черепки – будто лебеди.

Я никогда не видела моей бабушки, даже ее фотографий не видела. Может, она лысая и с подагрой, дряхлая маразматичка в своем особняке в Мичигане. Мой дед изобрел какой-то оптический механизм и после смерти оставил целое состояние своей жене и единственной дочери Эверли. Эверли была невероятно щедра. Она отдала все свои деньги Семейству Кайфа.

Если я стану манекенщицей, узнает ли бабушка мое лицо в журналах? Отец сказал, что я все больше похожа на Эверли, и эта схожесть его порой пугает. Когда они познакомились, ей было шестнадцать.

Первая любовь – самая тяжкая, говорил отец со слезами на глазах.

Первая любовь самая… Господи, я не выдерживала, когда он так слабел. Из-за этого я перестала расспрашивать о матери. Только его потерянное лицо при малейшем воспоминании заставляло меня радоваться, что я никогда не влюблялась и мне это не грозит в окружении идиотов типа Дина Блэка.

Как прошел день? всегда спрашивал меня отец после школы. Всегда, но не сегодня. Оно, пожалуй, и к лучшему. Что бы я ему ответила?

Папа, сегодня я прогуливала и познакомилась с мужиком, который сказал, что я могу стать манекенщицей и заработать много денег. Его мерзопакостный друг умолял меня пойти в его студию посниматься. Пристрелка, вот как это называется, а ты – вроде жестяной утки в тире. Эти мужики пообещали, что помогут мне переехать в Нью-Йорк и попасть на страницы «Семнадцати». Папа сильно бы расстроился, узнай он, что мне этого очень захотелось, пусть на мгновение. Он хотел, чтобы я воспринимала красоту как зло. Тщеславие увлекло твою мать в темные лабиринты. Он съеживался всякий раз, когда заставал меня за чтением модных журналов.

Почему бы тебе не почитать книжку? постоянно спрашивал он. Сходить на пляж? Солнце, эти журналы погубят твою душу.

Пап, сегодня я познакомилась с клевой девицей по имени Китаянка. Она пила духи и лила розовую жидкость прямо на голую грудь. Она хотела затянуть меня на вечеринку в «Королевский Отель». Эй, пап, ты бывал на вечеринках в «Королевском Отеле»?

Папочка, как работа? спросила я беспечно и радостно.

Он не ответил, встал и выплеснул остатки супа. Я знала, почему ему не хочется на меня смотреть. И кто его упрекнет? Его преследовал вид моих лодыжек в воздухе, мои закрытые глаза, мои приоткрытые губы и глубокий вздох.

Мне нужно было сотворить что-нибудь необычное, чтобы изгнать эту картину у него из головы. Но я ничего не могла придумать. Я пялилась на розу, вспоминая, как рвался разрез на юбке Джастины, когда она бежала.

В конце концов отец заговорил.

Ты когда-нибудь контактировала с кем-нибудь из тех девочек из Орегона, ну из этого, из Семейства?

С чего бы мне с ними контактировать? Я не видела их с восьми лет. Мы тогда сбежали от Семейства Кайфа в три утра, покинув коммуну без единого «прощай». Кайф – это одно, сказал отец, хаос – совершенно другое.

Мы сбежали в микроавтобусе Вождя, поменяли номерные знаки в Портленде и в темноте ехали в сторону Канады.

Несмотря на то, что Вьетнам уже давно закончился, отец все еще прятался от ФБР. После того как мы пересекли границу, он заставил меня поклясться, что я никогда, никогда не стану связываться ни с кем из Семейства Кайфа. Он сказал: Твоя мать – предательница, они все предатели. Не доверяй никому, даже тем, кто когда-то был твоей семьей.

Даже если бы он меня не предупредил, мне бы и в голову не пришло контактировать с дочерьми. Они звали моего отца Папочкой. Он был единственным мужчиной, который уделял им внимание. Их настоящие отцы лениво валялись с моей любвеобильной матушкой в кровати Вождя или шлялись обнаженными у воды, ища Кайфа в Тихом океане.

Симусу эта омерзительная жизнь претила. Он пек девочкам блины. Папочка, орали они и вцеплялись в его джинсы и фланелевую рубаху. Иногда я задумывалась, что с ними стало, но в основном совершенно не хотела знать.

С какой стати мне контактировать с этими уродами? Ты же сам мне запретил.

Мне просто подумалось, если бы мне пришлось уехать, тебе бы не помешали какие-нибудь друзья.

А у меня есть друзья, ответила я, встала и начала мыть тарелки. Мытье посуды было моей обязанностью. Я содержала дом в чистоте, оплачивала счета и стирала. Мне нравилась безопасная предсказуемость банковских балансов и резкий запах отбеливателя.

Помните, я вам говорила, что родилась с жаром? И что он возвратился, приблизительно когда я впервые увидела Джастину? Это не совсем правда. Был еще один раз, но он к делу отношения не имеет. Впрочем, если я расскажу, вы поверите, что мой отец не такой уж и сумасшедший.

В ту ночь, когда мы бросили маму, я начала гореть, незадолго до границы. Мое тело покрылось испариной – отец вспоминал потом, что лоб у меня был горячим как угли. Вокруг никаких больниц, только дороги и леса, отец был почти уверен, что я могу умереть до того, как мы доберемся до Канады.

В Тофино было темно, хоть глаз выколи, и почти сплошной лес, но каким-то образом он разыскал спуск к океану и окунул меня в холодную воду. Мы улеглись спать без палатки, под сенью деревьев, и поутру жар отпустил полностью. Отец рассказывал, что я смеялась и бегала по пляжу, радовалась замкам из песка, и водорослям, и ракушкам, я была счастливее, чем за всю жизнь в Орегоне. Вот почему он чувствовал, что в долгу у лес: он был уверен, что деревья спасли мне жизнь. И я позволяла ему думать так: это снимало с него часть вины за то, что он разлучил меня с Эверли.

Сейчас отец поигрывал шлейками комбинезона; я никогда еще не видела его таким напряженным и беспокойным.

Я взглянула на его темно-карие глаза, щетину на щеках. У отца очень искренняя улыбка, люди в момент ему начинают доверять.

Он достал свои папиросные бумажки.

Ну вот. О боже.

Слушай, Сара. Ты такая… ну просто… знаешь… я…

Он ведь еще даже не обкурен.

Отцовская проблема в том, что он слишком остро чувствует. Чувства тебя выматывают – тебя можно обидеть, тебе можно сделать больно, ты обкуриваешься, чтобы облегчить стресс и утихомирить боль.

Наплюй, хотелось мне сказать, пожми плечами. Не обожай свою дочку так сильно. Не позволяй пейзажам волновать тебя.

Я подошла и села рядом с ним. Когда-то он заплетал мне косы, потом перестал, и я надеялась, что, может, и сейчас заплетет. Может, он перестал потому, что мне исполнилось шестнадцать; может, потому, что я слишком сильно похожа на Эверли. Он отодвинулся.

Посидел, разглядывая марихуану, лизнул шов самокрутки. Бумажки вывалились из его дрожащих рук.

Он засуетился, заговорил о доме, который построит в лесу своими руками – солнечные батареи, никакого электричества. Он спросил, когда заканчивается школа.

Двенадцать дней. Не могу дождаться. Я ненавижу…

Слушай, золото, ты… я… мне надо в Иден. Сейчас. Ты можешь приехать, когда закончишь. Я думаю, так будет лучше.

Я могу поехать с тобой прямо сейчас, сказала я, хотя совершенно не хотела в лес.

Мне попадет, если я заберу тебя из школы прямо сейчас.

Да всем наплевать. Они даже не знают, что я существую.

Ну, эта любопытная социальная работница знает. Если растишь дочь в одиночку, поверь мне, они всегда за тобой следят.

Он много и сбивчиво говорил о том, как Деревья в Идене зовут его, ждут его.

Сильвия будет тебя навещать. Она может даже здесь ночевать, если захочешь, сказал он.

Ни за что. Я не буду жить с Сильвией ни за какие коврижки, ответила я.

Мне кажется… ну, я не… сама знаешь. Она может… я не могу… с тобой… ты уже в том возрасте, когда женщине…

Я не желаю жить с этой ебаной Сильвией!

Я никогда раньше не ругалась при отце. Он заплакал, за ним и я заревела. И никуда не спрячешься.

Я просто попросил ее. Она не будет здесь жить. Она будет иногда заходить и проверять, как у тебя дела. Она любит тебя, Сара.

Она любит всех и вся. Она любит каждый сраный клочок травы.

Ради бога, прекрати ругаться. То, что с тобой происходит – невыносимо.

Со мной ничего не происходит!

Ты раньше… Он не договорил, но я знала, что он хотел сказать.

Я подошла к раковине и умылась. Когда я обернулась к отцу, он сказал: Иди сюда. Давай я заплету тебе косы.

Нет, он сказал совсем другое.

Он сказал: Все, я уезжаю.

Его кожа была влажной, и я не понимала, чьи слезы капали на мое лицо. Я зарылась лицом в жесткую материю его комбинезона, я вцепилась в его хрупкое тело обеими руками. Он попытался высвободиться, но я не отпускала.

Заяц, сказал он, когда-то ты была такой же, как я.

Он имел в виду следующее: Ты была такой же, как я, а теперь валяешься в саду, разбросав ноги, и томно вздыхаешь, и ты больше похожа на свою мать, на эту сердцеразбивающуюненасытнуюпредательницу, Эверли.

Я провожала его взглядом, смотрела в занавешенное паром окно.

Я помахала, он не заметил. Забрался на водительское сидение нашего старенького заляпанного грузовичка.

Вы, наверное, думаете, что это мой отец виноват во всех бедах, которые свалились на меня? Как хотите, а я никогда не обвиню его в том, что со мной приключилось.

Во всяком случае, моего отца волновало кое-что помимо «напиться» или «купить "понтиак"», что составляло круг интересов большинства жителей Виктории. И кроме того, девицы моего возраста прекрасно справлялись. В Африке разве не возглавляли они племена? Не становились популярными манекенщицами в Нью-Йорке? Не становились управляющими «Макдоналдса» в Виктории? Как бы то ни было, они справлялись на отлично.

Я подумала, что, может, надо устроить шумную вечеринку, как делали все ученики Маунт-Нарк, когда родители уезжали в отпуск.

А может, я приглашу сюда Китаянку и Маргарет, и они останутся ночевать. Маргарет шепотом расскажет об отморозках. Китаянка поорет о моряках. А потом я расскажу о своем садовом любовнике. О моем любовнике – грязи.

Только вот одна неувязочка – на данный момент мне не очень хотелось еще хоть раз в жизни встречаться с Китаянкой или Маргарет.

Я села на пол и с силой сжала голову коленями. Вот и осталась я безотцовщиной в этом тихом и неподвижном доме.

Тут глухо забурчал холодильник.