Книга Берег Утопии онлайн - страница 3

Осень 1835 г

Любовь и Варенька «возвращаются» в сад. Варенька на восьмом месяце беременности, у Любови в руках книга.

Любовь. Хорошее было время – время барона Ренна. Тогда в последний раз мы все были заодно, как раньше. Если бы я знала, как все перессорятся, я бы лучше вышла замуж.

Варенька (легко). Где же был Михаил, когда меня надо было спасать? Нет, Дьяков хороший человек, если бы только не… но это не его вина, не всем же быть философами, когда дело доходит до любви. Это подарок свыше, даже то, что тошнит, и то, что не хочется… Ты когда-нибудь хотела с бароном Ренном?

Любовь. Ой, нет!

Варенька. Это все из-за шпор.

Любовь. Варенька!

Они обнимаются, смеются и плачут. Пауза.

Интересно, а это когда-нибудь бывает прекрасно, я имею в виду кроме романов Жорж Санд?

Варенька. Я была бы не против… с Онегиным.

Любовь. Да!

Они хихикают заговорщицки.

Тебе не кажется, что Станкевич похож на Онегина?

Варенька. Может быть, я тоже встречу своего Онегина и убегу с ним.

Любовь (потрясена). Варенька! (Пауза.) Как давно ты знаешь, что любишь его?

Варенька (попалась и смущена). Я не сказала, что… (признается) с первой минуты – на катке в Москве. Я несла коньки Натали, и он взял их у меня. Следовать зову сердца! Любить, где хотим и кого хотим, позволить любви вести нас к общему счастью!

Любовь (Пауза). Только вот Санд не обо всем рассказывает…

Варенька. Хочешь, я тебе расскажу?

Любовь. Нет! Ну… давай.

Варенька. Только ты спрашивай.

Любовь. Не могу.

Варенька. Помнишь, когда осел жестянщика залез в загон к нашей Бетси?

Любовь. Да!

Варенька. Вот вроде этого, только лежишь на спине.

Любовь. Ох!

Варенька. Нет, ну не такой большой, конечно.

Они хихикают заговорщицки. Любовь смущена. Из дома доносятся голоса.

Любовь. Это они? Не оглядывайся.

Михаил показывается внутри дома с Николаем Станкевичем, красивым, темноволосым молодым человеком 22 лет. Михаил, услыхав смех в саду, подходит к окну.

Михаил. Это Любовь. И Варенька с ней.

Станкевич. Женский смех – это как слияние ангелов. Женщины – святые существа. Для меня любовь – это религиозное переживание.

Варенька. Не думаю, чтобы он этим занимался.

Любовь. Варенька!.. (С тревогой.) Правда?

Варенька. Николай Станкевич хранит невинность ради тебя. Но вот до следующего шага он все никак не додумается. Правда, Михаил говорит, что у Станкевича самая светлая голова во всем московском философском кружке, так что, может быть, он все-таки догадается… Спроси его, может, он хочет, чтобы ты ему показала…

Любовь. Что? Наш пруд с рыбами? (Вдруг.) Обещай, что никому не скажешь – я храню один его сувенир.

Любовь вынимает «из-под сердца» маленький перочинный ножик длиной в 1–2 дюйма в сложенном виде.

Варенька. Что же ты молчала?

Любовь (смущенно смеется). Прямо у сердца!

Варенька. Что он тебе подарил? Свой ножик?

Любовь. Нет… он мне его не дарил, я… (Со слезами.) Какая я глупая. Натали просто разыгрывала меня.

Любовь пытается убежать. Варенька ловит ее и обнимает.

Внутри дома Михаил и Станкевич – ученик и наставник – сидят за столом над кипой книг.

Станкевич. Бог, в понимании Шеллинга, – это космос, единство природы, которое пробивается к сознанию, и человек – первая победа на этом пути, животные дышат ему в затылок, овощи несколько отстают, а камням пока еще печем похвастаться. Как в это поверить? Представь, что это стихи или живопись. Искусство не должно быть верно, как теорема. Оно может быть правдиво иначе. Его правда заключена в том, что во всем есть смысл и что в человеке этот смысл становится очевидным.

В саду Любовь и Варенька уселись на скамейку. Варенька решительно встает.

Варенька. Я сама его спрошу.

Любовь. Не вздумай!

Варенька. Тогда сиди здесь, чтобы он видел, как ты читаешь.

Любовь. Я не собираюсь никому навязываться.

Варенька. Распусти немного волосы.

Любовь. Варенька, не надо.

Варенька. Не буду, не буду.

Варенька уходит. Любовь садится и открывает книгу.

Станкевич. Внешний мир лишен смысла помимо моего восприятия. (Останавливается, чтобы взглянуть за окно.) Я смотрю в окно. Сад. Деревья. Трава. Девушка в кресле читает книгу. Я думаю: кресло. Значит, она сидит. Я думаю: книга. Значит, она читает. Теперь девушка поправляет волосы. Но как мы можем быть уверены в том, что предмет нашего восприятия – женщина, читающая книгу, – реально существует? Быть может, единственная реальность – это мое чувственное восприятие, которое принимает форму женщины, читающей книгу, во вселенной, которая на самом деле пуста!

Но Кант говорит – нет! То, что я воспринимаю как реальность, включает в себя понятия, которые я не могу испытать с помощью чувств.

Время и пространство. Причина и следствие. Отношения между предметами. Эти понятия уже существуют в моем сознании, и с их помощью я должен разобраться в своем восприятии того, что женщина закрывает книгу и встает. Таким образом, мое существование необходимо, чтобы завершить описание реальности. Без меня в этой картине чего-то не хватает. Деревья, трава, женщина – всего лишь… О Боже мой, она идет сюда! (Нервно.) Она сейчас зайдет! Послушай, тебе лучше остаться! Куда же ты?

Михаил. Меня все равно отец ищет… (Мрачно.) Мне пришлось попросить его расплатиться с кое-какими долгами, которые остались у меня в мире видимой реальности, так что теперь он занят тем, что ищет мне место.

Любовь переходит из сада в дом с книгой в руках.

Любовь. А, Мишель! (Замечая Станкевича.) Прошу прощения.

Михаил. Никому, кажется, нет дела до того, что мы со Станкевичем ведем смертный бой с материальными силами во имя объединения нашего духа с Мировым разумом – а завтра он должен ехать в Москву!

Любовь собирается уходить.

Да, теперь уже все равно. (Станкевичу.) Местный губернатор – приятель отца, из чего следует, что я должен заниматься чернильной работой и сделаться коллежским асессором.

Любовь. Ты будешь рядом, в Твери, мы будем часто видеться.

Михаил. Увы! Этому не бывать. Мы с Николаем собираемся в Берлин, к первоисточнику.

Любовь. Но на что ты собираешься жить?

Михаил. А, буду преподавать… математику, не знаю, какое это имеет значение? (Искренне.) Понимаешь, Люба, я – один из тех, кто рожден для своего времени. Я должен пожертвовать всем во имя моей священной цели, я должен укреплять свой дух, пока я не смогу сказать: «То, что угодно мне, – угодно Богу». (Уходя с беспечным видом.) Я все это объясню отцу.

Михаил уходит. Станкевич в затруднении. Любовь – не меньше его. Станкевич аккуратно складывает книги. В эту минуту из дальней комнаты доносится шум ссоры. Она продолжается некоторое время, потом прекращается. Любовь уже было начала говорить, но в эту секунду распахивается дверь и влетают Татьяна и Александра. Они говорят, перебивая друг друга.

Татьяна, Александра. Ой, Люба! Ты слышала? Отец с Михаилом – ой! – простите! мы ничего!

Они едва вошли, как уже вышли. Станкевич приготовился говорить, но в эту секунду поспешно входит Варвара.

Варвара (не останавливаясь, говорит Любе). Теперь он вообразил, что он Господь Бог.

Варвара пересекает комнату и уходит. Станкевич окончательно теряет смелость и собирается уходить.

Любовь. Так вы уже завтра в Москву?

Станкевич. Да. (Выпаливает.) Вы давно не появлялись в философском кружке. Нам не хватает… женского взгляда.

Любовь (неудачно). А что, Натали Беер больше не ходит?

Станкевич (неправильно поняв ее, холодно). Я… Я понимаю смысл ваших слов.

Любовь (в полном отчаянии). В моих словах не было никакого смысла!

Станкевич начинает поспешно собирать книги. Любовь хватает первую попавшуюся книгу.

Могу я взять эту книгу? Почитать. (Она рассматривает название.) «Grundlegung zur Metaphysik der Sitten».^[14] Это интересно?

Станкевич. Это по-немецки.

Любовь. Ich weiss.^[15]

Станкевич. Да… да, конечно, если хотите. Но вы уже что-то читаете. Это философия?

Любовь. Нет, я не знаю. Это просто роман, Жорж Санд.

Станкевич. Философ любви.

Любовь. Да, она говорит, что любовь – это высшее благо.

Станкевич. Возможно, во Франции. Кант говорит, что благие поступки совершаются только из чувства долга, а не по страсти или сильному влечению.

Любовь. Что же, хороший поступок не может быть совершен по любви?

Станкевич. В том смысле, что тогда он не дает нам морального превосходства. Потому что, в сущности, мы совершаем его для собственного удовольствия.

Любовь. Даже если это делает счастливым другого?

Станкевич. Последствия здесь не играют роли.

Любовь. А действовать из чувства долга, если это ведет к несчастью?…

Станкевич. Да, это нравственно.

Любовь (робко). В Германии, может быть…

Станкевич (настойчиво). У Канта человека судят только по его намерениям.

Любовь (все еще робко). Дурак тоже может действовать из лучших побуждений.

Станкевич (взрывается). И действует! Откуда мне было знать, что Натали Беер ошибочно истолкует мои намерения? Я говорил с ней только о философии!

Любовь. Да, и надо быть дурой, чтобы повторить эту ошибку. (Достает маленький перочинный ножик и протягивает ему.) Я нашла – вот. Это, кажется, ваш перочинный ножик.

Станкевич. Мой? Нет, это не мой.

Любовь. Как, разве вы не теряли такой?

Станкевич. Нет. (Пауза.) Возможно, мне бы стоило такой иметь.

Любовь. Может, возьмете…

Михаил врывается в комнату. На каждом плече у него по набитой сумке.

Михаил. Мы уезжаем!

Он вешает одну сумку на плечо Станкевича. В этот момент в комнату поспешно входят Татьяна, Александра и Варенька. Они говорят, перебивая друг друга, в то время, как Михаил собирает свои книги со стола и нагружает ими Станкевича.

Варенька. Мишель – ну хоть раз в жизни…

Татьяна, Александра. Не уезжай, не уезжай! Что ты будешь делать? Мы уговорим отца…

Станкевич. ЧТО случилось?

Михаил. «Dahin! Dahin! Lass uns ziehn!»^[16]

Татьяна. Когда ты вернешься?

Михаил. Никогда! (Начинает тянуть за собой Станкевича к двери, которая ведет в сад.) Я велел Семену задержать почтовых – я еду в Москву!

Варвара тоже вбегает в комнату и присоединяется к общему беспорядку.

Варвара. Ты разбил отцу сердце! Когда приедешь в Москву, пойди к Пливе и закажи еще метр серого шелка – запомнил? – серого шелка!

Михаил, Станкевич, Варвара, Варенька, Татьяна, Александра и еще двое дворовых с вещами проходят через сад, под звук общих причитаний и упреков.

Михаил. Мне не нужны родители! Я отрекаюсь от них! Они не существуют! Они меня никогда больше не увидят!

Беспорядочная процессия исчезает из виду, а затем стихают и голоса. Любовь остается одна в комнате, садится за стол. Входит Александр; замечает ее и садится рядом. Он сильно постарел с тех пор, как мы видели его в последний раз всего два с половиной года назад. Он наполовину слеп, а теперь еще и на три четверти потерял силы.

Александр. Я сам доктор философии. Мы не занимались болтовней о какой-то внутренней жизни. Философия заключается в умении умерять свою жизнь так, чтобы множество жизней могло сосуществовать с той долей свободы и справедливости, какая позволяет удерживать их вместе, а не с той, что заставит их разлететься в разные стороны, от чего вреда будет больше. Я не деспот. Для Михаила смириться с моими желаниями было бы похвально и, да, философски оправдано; для меня пойти у него на поводу было бы абсурдно и достойно презрения. Мой сын говорит, что я мучил тебя во время твоей помолвки. Тебя, мою любимую дочь. Неужели это правда?

Любовь прижимается и плачет у него на груди.

Как, должно быть, изменилась жизнь, пока мне казалось, что она стоит на месте.