Книга Книга несчастной любви онлайн - страница 2

таис

Когда, обессилев совсем, я достиг перевала,

увидел крестьянку-горянку, что путь преграждала.

«Ты кто?» – я спросил, «Я горянка, – она отвечала, -

таких поджидаю, как ты, их встречала немало».

Книга благой любви, 952

Мне было тринадцать лет, когда моя сестра показала мне фотографию своего класса, чтобы открыто спросить, кто мне нравится больше всех. Дело в том, что мне нравились многие – Габи, Сесилия, Лусиана, Анхелика и Эрика, – но Мария Лила упорно твердила, что мне должна понравиться Лус Мария, которая чрезвычайно привлекательно выглядела в красной шляпке коллежа «Реджина Пасис». Одноклассницы моей сестры населяли мои самые романтические детские грезы, особенно после того, как мама изрекла, словно суровая составительница гороскопов: «Он женится на подруге Марии Лилы». И я полировал взглядом фотографию из второго ящика комода под зеркалом, чтобы отыскать хоть какую-нибудь подсказку, разглядеть хоть какое-нибудь предвестие или условный знак.

В то время моя сестра была еще слишком маленькой, чтобы ходить на вечеринки, куда приглашали мальчишек, так что я соглашался сопровождать маму, когда она шла забирать Марию Лилу с праздничных полдников и обедов. Я брызгал на лицо лавандовой водой, надевал рубашку с длинными рукавами и даже причесывался, теша себя мыслью, что подруги Марии Лилы, едва открыв дверь, мгновенно брякнутся в обморок – настолько я буду неотразим. Однако что-то внутри меня омрачало мои добрые намерения, и по мере того, как я приближался к дверному звонку, мое лицо превращалось в бульдожью морду. Введенный в заблуждение телевизором и идиотскими кинофильмами, я полагал, что буду более привлекательным для девчонок, если проникнусь к ним презрением. Так что когда они всей своей ватагой встречали меня на пороге, я хмурил брови и, глядя только на свою сестру, строго гавкал: «Послушай-ка, мама ждет тебя в машине и говорит, чтобы ты поторапливалась». И, торопливо сбегая к машине, я слышал за спиной их звонкий смех, слышал, как одна из них передразнивала меня голосом популярной мультяшной собаки. И как же я бесился, когда меня называли «Блохастый красавчик» ^[23].

Много раз я спрашивал себя, почему я играл столь нелепую роль, ведь мне нравилось ухаживать за девчонками, выглядеть влюбленным, обольстительным и симпатичным. Всякий раз, когда наступал день рождения Марии Лилы, я одевался с ритуальной дотошностью тореро, обливал себя духами, как если бы от меня уже попахивало гнильцой, и репетировал перед зеркалом аптечки полуулыбки матадора, дерзкие косые взгляды и пленительные гримасы. Но дело в том, что после этого я не шел на праздник, а жеманства ради запирался в своей комнате.

Я грезил, что самые красивые девчонки с фото звонят в мою дверь и упрашивают меня спуститься в гостиную, а я, ворча, соглашаюсь, позволяя им восхищаться собой, и развешиваю во все стороны недовольные мины, отпускаю косые взгляды и криво подмигиваю, пока подруги Марии Лилы шепчут ей на ухо, как же чудесно пахнет твой брат. Но болезненная реальность была иной, ведь я появлялся только в тот момент, когда уже звучало «Happy birthday to you, мы желаем тебе», и становился объектом шуток и полузадушенных ехидных смешков. Разве возможно, чтобы одна из этих прекрасных гадюк стала моей женой? Я стыдился спросить об этом маму.

Коллеж моей сестры был новым, и он постоянно достраивался, что вдохновляло нравоучительных и нравостроительных монашек организовывать благотворительные лотереи, вербены ^[24], пикники, олимпиады, и всякий такой воскресный бал-маскарад мог бы посоперничать по результатам с деяниями налоговой инспекции и налоговой полиции. Меня мутило от подобных мероприятий, но из соображений стратегической галантности я все-таки прогуливался на них – хмуря бровь, с перекошенным лицом, как если бы в глотке у меня застрял целый лимон.

Скоро я заметил, что пара других моих товарищей по коллежу – такие же братья соучениц, как я, – столь же одиноко и печально прогуливаются по дворику «Реджины Пасис»; несгибаемая атрофия нашей воли мешала нам пойти на контакт. Некоторые животные защищают от чужаков самок, которые кормятся на их территории, но человеческий самец – это единственное существо, способное защищать от чужаков пустой кусок бетона. Я убежден, что если бы мы нравились девчонкам, то никогда бы не стали друзьями.

Карлитос был добродушным и улыбчивым, и, следовательно, его тактика состояла в том, чтобы сеять улыбки направо и налево. Роберто был известен своими хорошими отметками и застенчивостью, и потому делал ставку на тоску в глазах и меланхолию. Карлитос и я были почти друзьями, потому что мы ходили в один и тот же коллеж, но и Роберто с Карлитосом также были знакомы, потому что их отцы были знаменитыми перуанскими анестезиологами, вечеринки они умели организовывать что надо – засыпали на них все подряд. Когда мы решили объединить наши гениальные способности к соблазнению, девчонки уже привыкли к нашим дежурным силуэтам, впечатанным в последний ряд пустынных трибун стадиона, и в конце концов они дали нам прозвище известных разбойников – «хороший, плохой, злой» ^[25] (Роберто и я бились за право считаться плохим).

В один прекрасный день мы четко осознали, что ни одна девушка не полезет на крутые трибуны школьного стадиона, чтобы признаться нам в любви и поэтому мы решили оставить свою поднебесную наблюдательную вышку и поискать какую-нибудь степную волчицу. На равнине мы оказались менее заметными и более уязвимыми – как соколы с подрезанными крыльями или выброшенные на пустынный берег киты – и вскоре рассосались в банальной анонимности толпы, где существовали только наша застенчивость и красивые женщины.

Тогда-то она и позвала нас:

– Эй, вы играете в волейбол?

По правде сказать, энтузиастки-монашки устраивали различные празднества, чтобы построить коллежу спортивные сооружения, и поэтому в конце учебной недели организовывались волейбольные и баскетбольные турниры – дисциплины, в которых «Реджина Пасис» добилась заметных успехов на национальном уровне. Однако мы всегда не отрывали глаз от девчонок, которые приходили на площадку, чтобы подурачиться и пококетничать, и презирали тех усердных девчонок, которые целый день, обливаясь потом, лупили по мячу. Кто бы сказал нам, что именно эти, усердные, и подадут нам мяч.

– Ну так что, играете в волейбол или нет? – настаивала она, нетерпеливо постукивая мячом о землю.

Волейбол был одним из самых успешных и популярных видов спорта в Перу, правда, это касалось только женского волейбола. По какой-то странной причине, которую так никто и не разгадал, наши мужские сборные никогда не завоевывали – ни в одной дисциплине – таких наград и трофеев, какие завоевывали женщины, и, честно сказать, хорошо что еще девчонки в футбол не играли, ведь тогда позорище было бы полнейшим.

– Так что, я целый день буду вас ждать! – нетерпеливо воскликнула она. – Ты, что повыше, на блок! Ты – чего смеешься – на подачу! А ты – чего вылупился – становись в центр на прием.

В один миг она отструктурировала нашу жизнь на три часа, и пока Роберто скакал, блокируя удары противника, а Карлитос подавал, сея улыбки игрокам команды противника, я потонул в бурном потоке очарования, которое излучала эта неукротимая и решительная девчонка – нечто среднее между Жаной д'Арк и греческой богиней. Она умело раздавала указания, будто брызгала нежными словами, ее смех был самым красивым и искренним, какой я только слышал, она была элегантна, как импала, газель или любая из тех прекрасных антилоп, которые летали по воздуху в документальных телевизионных фильмах.

В мои тринадцать мне было сложновато подобрать точное сравнение красоте и чувственности, и поэтому в голову мне лезли классическая мифология и «National Geographic». И как было тут не искать сравнений, если она зависала в воздухе, если каждое ее движение напоминало мне музыкальную круговерть дождя, а сама она была единственной и уникальной, как те виды фауны, что стоят на грани уничтожения? Я восхищался, видя, как она укрощает самые опасные удары, околдовывает мяч и превращает его в невесомый пузырь или сверхзвуковую ракету, как взмахивает руками, нежными, будто перья, и беспощадными, будто хлыст. Какие следы оставили бы на моем теле ее ласки? – испуганно спрашивал я себя, покрываясь от страха гусиной кожей. Когда после того волшебного вечера мы топали на остановку, я высказал Роберто и Карлитосу самый возвышенный комплимент, какой только можно было придумать в нашем возрасте: «Эта девчонка красивей, чем Надя Команечи ^[26]».

Вечером воспоминания о ней непрерывно осаждали меня, и на память приходили будоражащие образы цирка, где кошачья упругость хищников восхищала меня так же, как волнообразные и великолепные тела гимнасток на трапеции и помощниц иллюзионистов, вечно опутанных кружевами и парчой. Я подумал о тех женщинах, которые почти голыми извивались на крупных лошадях, и заснул, ощущая безудержное движение лошадиных хребтов, гарцуя на стремительных крупах и поглаживая ухоженные гривы, свободные от сбруи и лент.

Через два дня моя сестра поведала мне, что одна из ее подружек сказала ей, что я хороший парень. «Кто сказал?» – спросил я, не зная, огорчаться мне или разом спустить с тормозов все свое тщеславие. «Таис, – ответила она. – Она также сказала, что ты должен учиться играть в волейбол». Мы помчались в ее комнату, чтобы она показала мне Таис на фото из комода, и я едва не помер от учащенного сердцебиения и лихорадочной дрожи, потому что Таис – это была она; Таис – женщина-антилопа; Таис – укротительница кровожадных животных; Таис – Команечи в форме коллежа «Реджина Пасис».

Много лет спустя я понял, что никто не влюбляется в кого бы то ни было только потому, что он «хороший парень», но тогда та многообещающая фраза оказалась для меня каким-то колдовским заклинанием, и я был просто счастлив знать, что такая красивая девчонка поверила, что я – «Блохастый красавчик» – был также и «хорошим парнем». Таис не сказала мне, что я нравился ей, не сказала даже, что ей приятно мое общество, но это все ерунда, ведь я был слепо убежден, что раз я ей показался «хорошим парнем», то рано или поздно она станет сохнуть по мне.

Я втайне и надолго – на года – полюбил последние дни учебной недели, и никогда не пропускал всех этих глупых, организованных монашками мероприятий, куда ходил только для того, чтобы увидеть ее, чтобы улыбнуться ей, и из-за нее я стал еще более улыбчивым, чем Карлитос. Мама была права, мне было суждено жениться на подруге Марии Лилы. Единственное «но» – Таис еще не знала об этом.

Любовь к ней заставляла меня чувствовать себя как-то по-особенному, поскольку любить девочку по имени Таис, живя в окружении глорий, патрисий, сусан, габриэлей и всяких там марий, – это возносило меня над банальностью существования. Но откуда взялось имя Таис? Я перерыл «Эспасу» и «Ларусс», «Сокровище юности» и «Всемирный альманах», жития святых и энциклопедии и вытащил таким образом наружу небывалый этимологический инвентарь: в IV веке до Рождества Христова Таис была афинской гетерой, которая заставила Александра Великого поджечь Персеполис; в греко-латинских комедиях ненасытные куртизанки были известны под именем Таис; на скалистом дне в Северной Атлантике водилась красивая ракушка с названием Таис, в перламутровых лабиринтах которой эхом откликалось море. Но Таис – прежде всего – была египетской проституткой, раскаявшейся и впоследствии канонизированной, вдохновившей Анатоля Франса ^[27] на создание романа, а Массне ^[28] – на написание оперы. Мне уже казалось, что в моей Таис было что-то от кариатиды, от наяды и от исстрадавшейся святой.

Через два года после моего знакомства с Таис одна подружка моей сестры закатила вечеринку, где все двери нараспашку и заходи кому не лень, и, полагаю, что не лень оказалось зайти туда и всем непрошеным гостям – любителям халявы, которые тем вечером заявились в дом Омоте. Так звали подружку Марии Лилы, устроившей первую в своей жизни вечеринку у себя дома, туда-то я и пришел, решившись объясниться Таис в любви во время нежных прижиманий первого медленного танца.

Мой танцевально-прикладной опыт был достаточно чахлым и печальным, но, по крайней мере, на основании его я смог определить главную стратегическую линию: если я протанцую с Таис все сальсы и прочие быстрые дискотечные ритмы, то во время слащавых романтических мелодий никто не посмеет отбить ее у меня, и тогда и только тогда я завоюю ее, хотя бы и ценой полного истощения организма.

Помню, как я, привыкший созерцать ее лишь в спортивной форме и вечно играющей в волейбол, опешил от удивления, увидев, что легкий макияж покрыл ее детское лицо легкой порочностью, которую несколько лет спустя я распознал в ангелах Бронзино ^[29]. Когда из динамиков загремела музыка, я кинулся к Таис, готовый насмерть приклеиться к ней до тех пор, пока за ней не придет мама.

Вечеринки в то время всегда строились согласно определенной музыкальной последовательности: начиналось все с быстрых песен на английском, потом все переходило в более сладкие песни тропического песенного жанра и достигало кульминации во время сентиментального мяуканья «Би-Джиз» или невыносимо трогательных романсов «Bread». Главное было выдержать три часа безостановочного перепляса первой и второй фазы вечеринки, и уж потом можно было расслабиться, когда приходила пора мурлыкать на ухо «You've got a friend» Джеймса Тейлора ^[30] или «Musk-rat Love» «Америки».

Хиты «Fleetwood Mac» и «Earth, Wind amp; Fire» растопили лед, и я бросился в разнузданность вечеринки, продолжившейся в арпеджио «Dire Straits», «The Moody Blues», «Led Zeppelin» и «The Rolling Stones». И протоптавшись по тюремному року, по крокодильему року, по чумному року ^[31] и по всяким прочим роковым разностям, которые попались мне под ноги, я оказался во власти Сантаны ^[32] и «Оуе cоmo va». И тут к нам налетели марсиане, никуда от них не деться, налетели марсиане, все танцуют ча-ча-ча ^[33].

Как я и предполагал, Таис отважно выдержала первую часть вечеринки, но я-то пребывал в бедственном положении, потому что моя газель из «National Geographic» вертелась как юла и основательно меня измочалила. Если она и сальсу танцует как рок, подумал я, то все мои любовные грезы в опасности большей, нежели медведь панда в клетке с уссурийскими тиграми.

Сначала мы прошлись по всему репертуару Селии Крус ^[34], «Фруко и его Вершин» ^[35], Вилли Колона ^[36] и Рубена Бладеса ^[37], надолго застряв в гавани «Моро, тропическая страна». Но худшее еще только маячило на горизонте, поскольку в те годы были в моде изнуряющие попурри, являвшиеся разновидностью «теста Купера» – атлетического испытания, состоявшего в том, чтобы навернуть десять кругов вокруг футбольного поля всего лишь за десять минут. Когда я услышал хлопки в ладоши, предваряющие «Веселье Панамы», я призвал на помощь остатки викарийского смирения, с каким тамплиеры ^[38] встречали ордалии ^[39].

На самом деле я испытывал определенную радость, созерцая толпу недотеп и нагло вваливших на вечеринку непрошеных гостей, ведь благодаря небу Таис находилась в безопасности, поскольку эти животные прибыли слишком поздно, чтобы отбить у меня мою лань. С танцевальной площадки я видел их, недружелюбных и угрюмых, и под вспышки психоделических молний, мигавших под потолком, я вспомнил документальный фильм об Африке, в котором подлые гиены преследовали ночью исполненного величия льва. Взбудораженный благородными инстинктами, я попытался рявкнуть на них, но выдавил из себя лишь хилое покашливание.

Разве возможно, чтобы столь изящное создание могло так исступленно – ну прямо как менады ^[40] – танцевать? Греческое слово enthusiasmós ^[41]вспыхнуло, озарив заклятье Таис Афинской – благосклонной к языческим жертвоприношениям, – и я вспомнил миф об Аталанте, той жестокой девушке, которая повергла в борьбе Пелея, которая записалась в команду Арго и которая ранила мягким ясеневым копьем калидонского вепря. Аталанта знала, что она непобедима, и поэтому дала согласие выйти замуж лишь за того, кто одержит над ней верх в беге, не заметив, что Афина Паллада устроила ей ловушку с золотыми яблоками. Заливаясь потом, я ощутил тоску по той героической эпохе богинь-сводниц, а поскольку Таис скорее походила на локомотив, мне только и оставалось, что доверить себя Святой Марии, потому что «Святая Мария, Святая Мария едет на поезде, Святая Мария едет на поезде, но не едет трамваем».

Мы скакали без перерыва больше трех часов, когда усилители изрыгнули музыкальную шрапнель, одарившую еще большей физической хромотой таких, как я: «Прикосновение Рулли» ^[42], уродливая мешанина четырехсот твистовых ритмов, которая прошлась по Мексике и была бездумно подхвачена в Лиме. Я жалобно посмотрел на Таис, чтобы внушить ей хоть капельку сострадания, но она удвоила количество прыжков, и я послушно последовал за ней, агонизируя, как тот труп из моего учебника по литературе ^[43], который – ай-ай-ай! – продолжал умирать.

Вдруг я почувствовал, как унимается барабанная дробь ног Таис, и я смутно различил сомалийскую конгони ^[44], великолепную антилопу, которая, согласно документалкам из «National Geographic», была способна галопировать неделями по выжженной африканской саване, отшивая таким образом наиболее прилипчивых преследователей. Сведенный судорогой и оцепеневший от напряжения, я смотрел, как Таис, снова ставшая газелью, импалой, быстро и элегантно удалялась от меня.

Изредка проницательный взгляд Таис пересекался с горящими как угли глазами пришлых нахлебников, которые продолжали вливаться на вечеринку через кратер, который открыла семья Омоте, отворив все двери нараспашку, чтоб лезли все кому не лень. Отличительная черта чисто перуанских вечеринок: помимо хорошей еды, обильной выпивки и приличной стереоакустики, на них еще непременны и толпы любопытствующих прихлебателей, нужных, чтобы лимийские вечеринки считались успешными мероприятиями, о которых все говорят с исключительным восхищением.

Дрожащее попурри стучало по нам последними тактами, и судя по неразберихе, которая затопляла танцевальную площадку, я понял, что наконец-то пришло время медленных танцев. К тому времени моя рубашка стала размокшим мякишем – от одеколона моего папы не осталось и следа, – пропитанным под завязку потом и вездесущим запахом табака. Однако игра стоила свеч, потому что талия, столько раз виденная мной в грезах, наконец-то должна вот-вот оказаться в моих трепещущих и неверящих своему счастью, как если бы им предстояло погладить по спине спящую пантеру, руках. Когда «Карпентерс» завыли свое любовное благословение: «When I was young I listened to the radio, waiting for my favourite songs… ^[45]» – Таис обратилась ко мне, почти как в тот самый незабываемый день нашего знакомства: «Не принесешь ли мне „кока-колы"?» То есть она снова, ожидая поддержки, отправила меня в центр обороны, куда я и пошел со сжавшимся сердцем, потому что как бы то ни было, несмотря ни на что, я был «хорошим парнем».

Я знал, что, когда вернусь, мне не придется больше с ней танцевать, и издали я увидел, как она оказалась в объятиях одного из непрошеных любителей халявы. Я подумал о возлюбленной Александра, о святой грешнице и об обессиленной сомалийской конгони, попавшей в устроенную гиенами засаду. Хотелось думать, что тот, кто танцевал с ней, был самой сильной и красивой особью из всей стаи, и я признал выбор Таис чрезвычайно удачным. Я подумал, что, возможно, уже не в первый раз тот непрошеный любитель халявы выполняет с точностью палача подобный остроумный маневр, но я пришел в отчаяние, представив, что, возможно, это был самый первый в жизни медленный танец Таис. Ее взгляд выдавал ее. Мне было не важно, что она не стала танцевать со мной, но мне было бы приятно, если бы она иногда и на меня смотрела вот так. Когда пришла мама, чтобы забрать нас, Элтон Джон пел «Someone save my life tonight»…

В волейбольные дни в «Реджина Пасис» я всегда приходил на площадку, втайне лелея надежду на нашу встречу, и даже чувствовал себя ее сообщником, я знал пристрастия и мечты Таис, которые никогда не смог бы воплотить. Однажды я снова встал на приеме мяча в центре обороны, и она с вызовом в голосе предупредила меня, что будет резать. Полагаю, что я улыбнулся – я всегда ей улыбался, – потому что знал, как она умеет резать без ножа.