Книга Доизвинялся онлайн - страница 6

Глава шестая

Теперь я знаю, что процесс извинения в чем-то сродни первому поцелую – для обоих нужна храбрость. Нужно быть готовым к резкому отпору, но одновременно твердо уверенным, что момент благоприятный. Извиняющийся должен быть убежден, что сумеет подступиться со своей просьбой о прощении в момент, который сам искусственно создал, и надеяться, что по ходу разговора он станет более реальным и соответственно, менее искусственным. Профессор Томас Шенк почти тридцать страниц посвятил этой теме в своем новаторском учебнике по международным извинениям.^[7] И назвал это «поддержанием взаимной иллюзии».

В тот день, когда я встретил на улице Гарри Бреннана, профессор Шенк и его шесть законов о взаимных иллюзиях, разумеется, еще ждали меня в будущем. У меня не было группы поддержки, чтобы помогать приносить извинения. У меня не было команды психологов, чтобы анализировать умонастроения тех, у кого я просил прощения. Я прыгал без страховки и импровизировал на ходу. Я знал только, что, извинившись перед Фионой Гестридж, я воспарил в небеса, а при виде Гарри – опять упал на землю. Когда я его окликнул, он не шелохнулся, будто собственное имя ему незнакомо, и я было подумал, что вот-вот совершу ужасную ошибку. Он по-прежнему рассматривал витрину антикварного магазина. Но разговор с женой Гестриджа открыл во мне неожиданные резервы храбрости. Я окликнул его снова:

– Гарри?

Повернувшись, он прищурился – старик, которого внезапно вырвали из задумчивости.

– Это я. Марк. – Я широко улыбнулся, но улыбка поблекла под его пустым взглядом. – Бассет… – добавил я, надеясь, что это ему поможет.

Внезапно он ожил. Подняв руку, он схватил меня за плечо и рявкнул:

– Господи милосердный, вундеркинд собственной персоной. Юный тиран и озорник. Самое острое перо Лондона. Какое счастье, какой огромный удивительный сюрприз, какое…

Он буквально окатил меня волной энтузиазма, когда мы пожали друг другу руки и рассмеялись от радости, которую подбросил нам случай.

Я чувствовал себя распоследней сволочью, и это было хорошо. Подтолкнуло меня. Вот человек, чьи средства к существованию я украл, чей желудок вывернул наизнанку, чью жизнь разрушил, а он встретил меня как блудного сына. Нутро мне снова стянуло привычным узлом вины. Я точно знал, что не могу оставить все как есть. С этим необходимо покончить, и немедленно. Черт побери, если я смог попросить прощения у Фионы Гестридж, то найду в себе силы поговорить на чистоту со стариком Бреннаном.

Я махнул на венгерскую кофейню через дорогу.

– У вас есть время на…

– Хм, а пожалуй, есть. – Он посмотрел на часы. – Да, действительно есть. Почему бы и нет. Ради прошлых дней.

Сев за столик у окна, мы заказали кофе.

– Пирог! – рявкнула официантка средних лет и среднеевропейской внешности. Это был приказ, а не предложение.

– Вы как, Гарри?

– Я пас, но вы на меня не смотрите, обязательно съешьте. Я настаиваю. – Он кивнул на стойку в дальнем конце зала. – Выберите себе что-нибудь, – сказал он, ткнув пальцем в бесстыдно манящий «наполеон» из слоеного сахарного теста, крема, клубники и хрупких чешуек шоколада. – Молодой человек вроде вас обязательно оценит его по заслугам.

Я пожал плечами, точно признавая свое поражение после долгой битвы.

– Один «наполеон», пожалуйста.

Официантка фыркнула.

– Сейчас принесу.

Повисло молчание. Я поиграл десертной ложкой, поправил подставку под тарелкой. И наконец поднял глаза.

– Я должен кое-что вам сказать, Гарри.

И изложил в точности, как все случилось: что я не собирался красть его работу, что так вышло по чистой случайности. Нет, не совсем по случайности. В результате несчастья. Просчета. Что из неловкости и смущения я подменил тарелки; что я не желал ему зла, хотя и знал, что ему, возможно, придется несладко.

Говоря, я почувствовал, что горло у меня сжалось, а во рту пересохло. Я знал, что мне все труднее скрыть дрожь в голосе, то и дело опускал глаза, чтобы не встретиться взглядом с Гарри. Я на мгновение прервался, опасаясь, что вот-вот разрыдаюсь.

Сделав глубокий вдох, я поджал мои стоптанные и намозоленные пальцы, и маловольтный ток боли подтолкнул меня продолжать. Наконец я произнес:

– Гарри, мне ужасно, ужасно жаль.

Он смотрел на меня, разинув рот. Потом уголок рта у него пополз вверх, и Гарри вдруг разразился хохотом: бесшабашным, до слез смехом, который казался неистовым, жарким и необходимым. Он не остановился, даже когда пришла с нашим кофе и моим десертом официантка, вскоре я уже смеялся вместе с ним. Она поглядела на нас возмущенно, будто наша истерическая выходка оскорбляла ее чувство приличия – совсем как пара сношающихся дворняжек на ее кухне.

– Пирог! – рявкнула она в предостережение.

– Спасибо, – как только смог, выдавил я.

Когда она ушла и мы немного успокоились, я сказал:

– Вы на меня не сердитесь?

Он сделал глубокий вдох.

– Вовсе нет, мой милый мальчик. Хотите знать почему? Вы спасли мне жизнь.

– Да? – Зубцами вилки я проломил верхний слой «наполеона» и, зачерпнув немного крема, отправил его в рот.

– Через несколько дней после того, как Боб Хантер вышвырнул меня на улицу, я пошел к врачу. Старый мотор забарахлил. – Он похлопал себя по левой стороне груди. – А врач сказал, что до преждевременной могилы мне осталась самая малость. Высокое давление, закупоренные артерии. В некоторые даже пришлось вставить шунты. Если хорошенько попросите, шрам покажу.

Я проглотил еще кусочек.

– Возможно, попозже.

– И уровень холестерина у меня… Ну, скажем так, будь это олимпийский вид спорта…

– Вы завоевали бы золото?

– Вот именно. Врач велел отказаться от выпивки, жирного, мясного, соли. Короче, всего вкусного. Если бы я еще тянул прежнюю лямку, у меня не было бы и шанса. Мертв. Труп. Памяти Гарри Бреннана посвящается. Вы оказали мне услугу. Сейчас, на новой диете, я чувствую себя отлично. И правду сказать, живу так уже несколько лет. В отличной форме. Радуюсь жизни. Большей рекомендации раннему уходу на пенсию и не пожелаешь.

– Что ж, очень рад, – сказал я, собираясь атаковать вторую половину пирожного.

– Знаете, что меня доконало? Я вам скажу. – Кончиком чайной ложки он постучал по моей тарелке. – Десерты. От них все зло. Они-то и стали бы мне смертным приговором.

Медленно и очень решительно я положил вилку возле последних хлопьев хрустящего теста и завитков густого крема. Перед глазами у меня замаячили облепленные бляшками артерии, и на долю секунды закружилась голова.

– Доедать не собираетесь?

– Пожалуй, нет, – сказал я. – Очень вкусно, но…

– Жирно?

– Да, вот именно. Жирно.

– Наверное, оно и к лучшему, милый мальчик.

– Да. – Я отодвинул тарелку. – Значит, вы правда на меня не сердитесь? – Мне хотелось вернуться на более безопасную почву нашего прошлого.

– Отнюдь. Интересная история. Рад, что вы мне ее рассказали. Даже тронут. Я на вас зла не держу.

Меня охватило то же легкое тепло, которое охватило меня после разговора с Фионой Гестридж. Я расслабился, был в мире с самим собой. У меня возникло отчетливое ощущение, что я залечил старую рану.

Гарри Бреннан откинулся на спинку стула.

– Что, приятно снять камень с души, а?

– А ведь знаете, действительно приятно! – с жаром ответил я. – Не подумайте, что вы всего лишь один из списка, но недавно я попросил прощения у нескольких человек. Нет, если быть честным, только у одного. Но главное, какое замечательное чувство! Просто потрясающее. Я совершил хороший поступок, и, оказывается, это само по себе награда.

Гарри поднял косматую седеющую бровь.

– Милый мальчик, судя по вашим словам, выходит, вы обрели призвание.

– И самое главное, старик Бреннан прав. Совершенно прав. Я нашел что-то, во что могу верить.

– Марк, милый, это чудесно. Я очень за тебя рада. Но это еще не объясняет, почему, вернувшись домой, я застала тебя посреди комнаты в одних трусах, причем всего в пыли и грязи.

Я опустил взгляд. Линн была права. Зрелище не из приятных.

– Из-за спешки, наверное. Мне просто хотелось поскорее приступить.

– Но к чему именно?

– К их разбору. – Я указал на две ветхие картонные коробки со стянутыми скотчем углами, которые я только что притащил с чердака. В потолке был открыт люк, и в комнате витал запах старой бумажной пыли. – На мне был костюм, и мне не хотелось его пачкать. А какой смысл надевать джинсы, если и их измажешь, поэтому…

Телевизор у меня за спиной был включен и настроен на канал новостей. Мое внимание привлек голос Льюиса Джеффриса III. Переговоры по репарациям за рабство в Алабаме опять прерваны, толпа афроамериканцев с темными кругами под мышками некогда накрахмаленных рубашек сгрудились вокруг главы своей делегации, который как раз готовился сделать заявление для прессы.

– Мы не перестанем искать способ залечить раны истории, тем более что эти раны глубоки и вопиют…

– А ведь он первостатейный актер, верно?

– Марк!

– Подожди секундочку.

– …но пока наши собратья-американцы не признают, что на их прошлом лежит позорное пятно, не может быть надежды на примирение…

Подойдя поближе, я всмотрелся в экран.

– Знакомое лицо, – рассеянно сказал я. – Не знаю почему, но… – Белая женщина, приблизительно одних со мной лет, одетая в деловой синий костюм, слишком теплый для летнего дня, из задних рядов наблюдала за происходящим. Коснувшись пальцем экрана, я почувствовал, как на кончике собирается статика. – У вас чертовски знакомый вид, дамочка…

– Марк!

– …кто же вы такая будете?

– Господи боже мой! Марк!

Раздался щелчок, и экран погас. Я, выпрямившись, повернулся. Линн стояла, выставив вперед бедро и весь вес перенеся на одну ногу, в лице у нее читался едва сдерживаемый гнев. В вытянутой руке она держала пульт от телевизора, который теперь нацелила на меня, точно это было оружие.

– Будь добр, скажи, пожалуйста, что такого чертовски важного в этих коробках?

– Ах да. Конечно. Ладно. – Подойдя к дивану, я начал рыться в одной и вдруг осознал, что практически голый и что мне холодно. – Фотографии, – объяснил я. – Старый хлам. Я с друзьями в школе. Пикники. Потом дурачества на подростковых вечеринках. – Достав стопку фотографий, я начал пролистывать снимки, роняя их назад в коробку с хлопьями пыли и бумажных снежинок. – Я на каникулах. – Над одним снимком я помедлил: я и Люк в жарком сосновом лесу, каждого из нас держит за руку мой огромный, голый по пояс отец, и мы все трое улыбаемся в камеру. Мне, наверное, лет семь, Люку – пять…

– Марк? – Ее голос смягчился, стал почти молящим, точно она пыталась выманить зверька из темной норы.

Повернувшись, я успокаивающе улыбнулся.

– Нет, честно, все в порядке, любимая. Постой. – Я продолжил рыться в коробке. – Ведь иногда, чтобы вспомнить все, что ты сделал, нужны фотографии, верно? Всех людей, которым ты сделал гадость. Все проступки, которые совершил.

Линн стояла теперь рядом со мной, а я стремительно тасовал мою юность, сохраненную стопкой безвкусных, мятых карточек.

– Понимаю, – только и сказала она.

Наконец я нашел фотографию, которую искал. Ее сняли на вечеринке у одного моего приятеля. Гостиная, из которой вынесли мебель (обычно из комнаты убирали все, что можно, на случай, если ее погромят). Мои друзья разлеглись на полу, поставив так, чтобы были под рукой, банки пива и бутылки дешевого вина. По углам – несколько парочек в той или иной разновидности боксерского клинча. В центре снимка (по всей видимости, повод для этой фотографии) – куча мала подростков, которые ухмыляются в камеру. На самом верху – Стефан. Меня в куче мале не было, а значит, снимал скорее всего я, но уверен, что эта гора тел и мне представлялась чертовски смешной. Нам тогда, наверное, было по четырнадцать или пятнадцать лет, а в таком возрасте, особенно если сперва достаточно выпить, груда сидящих друг на друге друзей заставляет хохотать до колик.

Но на снимке меня заинтересовало другое, то, что находилось чуть справа от горы тел: темноволосая, хорошенькая, довольно крупная девочка сидит спиной к стенному шкафу и с полнейшим пренебрежением смотрит в объектив.

– Вот она, – сказал я, ткнув указательным пальцем в слегка смазанный овал лица.

Линн прищурилась, чтобы разглядеть получше.

– Кто она?

– Кое-кто, кого я знал ребенком, – снова рассеянно отозвался я. И услышал, как Линн раздраженно выдохнула.

Я повернулся к ней.

– Эту девочку, которую я когда-то знал, зовут Венди Коулмен, – сказал я. – И мой долг – перед ней извиниться.