Книга Студия пыток онлайн

Эне и Джону

1. Не ожидай слишком многого

«В прекрасном правда, в правде – красота», – вот все, что нужно помнить на земле.^[1]

Джон Китс

Не ожидай слишком многого.

Старый носильщик сказал мне это в мой первый рабочий день. Мы называли его «Кошкины Ссаки». В лицо – господин Макфи, а за спиной всегда – «Кошкины Ссаки», или, сокращенно, КС.

– Не ожидай многого, сынок. Они будут уверять, что на их вонючих чердаках хранятся королевские украшения, но это треп и ничего больше. Хотя иногда – не часто, но бывает – ты попадаешь в убогое муниципальное захолустье, может, в простую многоэтажку, и находишь там сокровище. Так что держи ухо востро и отсеивай этих пустозвонов. В то же время, глядя на карту, не думай, что для нас там совсем ничего не найдется, потому что тебя в любой момент может ждать открытие. Я тут работаю уже тридцать пять лет и не перестаю удивляться тому, что мы находим и где мы это находим.

– Да, конечно, господин Макфи, – сказал я, а про себя подумал, глядя на пугающие горы мебели: «Старый хрыч, торчишь тут уже тридцать пять лет!»

Я не думал о Макфи, когда ехал на этот вызов. Вот уже двадцать пять лет – из своих сорока трех – я работаю в аукционном бизнесе. В лицо меня называют Рильке, за глаза – Трупом, Телом, Ходячим Мертвецом. Лицо у меня и правда слегка изможденное, а тело длинное и сухое, но я не воняю и не жду слишком многого.

Я ничего не ждал, направляясь к Хиндланду по Кроу-роуд. На звонок отвечал не я, а в списке обращений было написано: Маккиндлесс. Три этажа с чердаком. Смерть владельца. Оценка и распродажа имущества. Мне и не нужно знать больше. Только адрес и это сообщение в кармане.

Я ненавижу Хиндланд. В любом большом городе найдешь его подобие: зеленые пушистые окраины, две машины на дороге, общеобразовательные школы и скука, скука, скука.

Показная респектабельность снаружи и замысловатая грубость за дверьми. Большинство городских домов перепланированы в многоквартирные. Дом Маккиндлесса – самый большой на этой улице, и до сих пор стоит нетронутым. Я остановил машину и посидел еще немного, разглядывая его. Дом выделялся среди остальных зданий – темный, строгий фасад, три ряда затемненных окон. Неизвестно, что там, внутри, ясно одно – в доме есть что-то дорогое. С покатой крыши чердака за мной наблюдали маленькие оконца со створками. Да еще чердак и цоколь – больше похоже на пять этажей. Если нам повезет и душеприказчик умершего хозяина примет наше предложение, один этот дом обеспечит нам целую распродажу. Но что-то я размечтался – там, в доме, могло ничего и не оказаться, хотя все шансы имелись. Я развернул фургон и увидел то, что когда-то было садом. Длинная трава теснила прошлогодние крокусы. Кто бы тут ни жил, прошлой весной он был еще в состоянии разбить сад, а этой весной посадил цветы.

Никогда не ожидай слишком многого.

А КС добавил бы: «Но будь готов: все, что угодно, может случиться».

Я отбросил челку со лба, пригладил волосы ведем оценку, эта старая ворона сделает выбор в пользу каких-нибудь крупных мальчиков.

– Пройдемте на кухню, в этом мавзолее кухня – единственное место, где я чувствую себя более-менее уютно.

Она повела меня по коридору к лестнице со стертыми посередине ступенями. Их, видимо, топтали целые поколения Маккиндлессов. Она подволакивала левую ногу. «Уж не протез ли, – подумал я, – и зачем она усложняет себе жизнь, взбираясь по лестнице, когда в доме столько места и есть из чего выбирать?» Кухня была двухуровневая: на нижнем – буфетная, – и там же я заметил открытую дверь в сад. На огромном кухонном столе уже стоял термос с кофе, несколько кружек и тарелка с печеньем.

– Это горничная моего брата накрыла на стол. Кроме. всего прочего, у меня артрит и вечная ангина, поэтому стараюсь экономить силы для дел снаружи.

– Очень разумно.

Из сада потянуло дымом. Я подошел к двери и увидел ухоженную лужайку, на другом конце которой горел костер. Старичок-садовник ворошил пламя длинной палкой. Он заметил меня и поднял свободную руку, словно защищаясь от удара. Потом надвинул кепку на глаза и подбросил в костер какие-то бумаги из черного пакета для мусора. Голос Маделейн Маккиндлесс вернул меня к столу.

– У вас хорошие рекомендации, мистер Рильке.

– Приятно слышать – мы почти сотню лет занимаемся этим делом в Глазго.

Она сфотографировала меня взглядом с головы до ног. Еле заметная улыбка.

– Я вам верю. Мой брат Родди умер три недели назад, ни я, ни он не состоим в браке, так что мне одной досталось это бремя. Вы, вероятно, удивились, что я обратилась к вам: ваша фирма, безусловно, пользуется уважением, но слишком мала, а для меня было бы разумнее обратиться в одну из больших английских компаний.

– Да, это очевидный вопрос.

– Я хочу, чтобы все было сделано быстро.

– Я хочу, чтобы все было сделано быстро.

Ее голубые глаза, слегка обесцвеченные временем, смотрели на меня в упор. Мне хотелось сразу спросить ее, почему так быстро, но в уме я уже просчитывал наши возможности, время, деньги и рабочих, которых мгновенно можно будет подключить к делу. И она это прекрасно знала.

– Мне хотелось бы взглянуть на дом, перед тем как я смогу сказать вам, сколько времени это может занять. К концу недели я смогу сделать предварительную оценку.

– А мне нужно, чтобы дом был очищен к следующей среде. Времени достаточно, чтобы упаковать и отвезти вещи на склад. Дом должен быть пустым. Если вы не сможете сделать это за неделю, скажите сразу. Я выбрала вас, мистер Рильке, но есть и другие желающие.

Я поверил ей. Правда, слабо настаивал на своем, объясняя, что за неделю может случиться многое и мы не можем быть полностью уверены в том, что уложимся в срок, но мы оба знали, что это я впустую теряю время.

– Я слишком стара, чтобы обсуждать все это, мистер Рильке. Либо вы работаете, либо нет. Понимаю, что работы много, потому обещаю вам лично комиссионные сверх платы за аукцион, в знак моего расположения к вам – но только если вы уложитесь в срок.

Она меня сделала.

– Я позвоню в офис и вызову людей, чтобы начать оценку имущества сегодня же, после обеда. Вы, конечно, понимаете, что нам придется работать и по ночам, возможно, всю эту неделю.

– Делайте что хотите, я предоставлю вам неограниченный доступ.

Она бросила мне через стол связку ключей:

– Приходите и уходите в любое время. Я доверяю вам сохранность дома.

– Хорошо, раз мы договорились, я могу начинать. Возможно, есть личные вещи, документы, письма, которые вы хотели бы забрать. Вы с кем-то их уже разбирали?

– Рабочий кабинет брата на первом этаже. Я сама им займусь.

– Замечательно. Если нам попадется нечто, что может быть интересно вам, я принесу это в кабинет.

Я повернулся, чтобы уйти. Мне не хотелось звонить в офис сейчас. Трехнедельная работа за одну неделю, и потом лишь три дня спустя – распродажа…

– Мистер Рильке.

Я задержался; держа руку на ручке двери. Она пристально смотрела на меня, словно не решаясь что-то сказать.

– У моего брата есть еще один кабинет наверху. Это переоборудованный чердак. Он работал там, когда хотел полного покоя. Туда можно попасть лишь по складной лестнице, а это для меня слишком… я была бы вам очень признательна, если бы вы смогли взять это на себя. Не думаю, что там окажется что-то интересное, – скорее всего дополнительное топливо для костра, но все же я высоко оценю ваше благоразумие в этом вопросе.

– Обещаю вам!

Я подарил ей свою лучшую, искрящуюся улыбку и пошел к лестнице.

Ненавижу смерть.

Особенно недавнюю смерть и свежее горе… и свежую жадность.

Ужасная нервотрепка – работать с осиротевшими родственниками. Как сказал один человек, никогда не знаешь, что они могут выкинуть. Бывало, дочери смотрели на меня и плакали, пока я паковал жизнь их отцов. А я, бывало, наблюдал, как отпрыски дерутся из-за каких-то мелочей, когда тела их родителей еще не остыли. Что до мисс Маккиндлесс – невозможно было определить, что она чувствовала, потеряв брата.

Я все-таки позвонил. Разговор прошел именно так, как я предполагал. Пообещал прийти в пять и все объяснить. Остаток вечера будет посвящен выносу мебели, в первую очередь – картин и других предметов искусства. Правило гласит: лучшие вещи нужно выносить первыми. Так ты не упустишь и не испортишь ничего, и, даже если сделка окажется неудачной, у тебя есть шанс с чем-то остаться.

Команда прибыла в два, в мятежном настроении от перспективы работать с двойной нагрузкой. Я приветствовал их весело – уверил, что работы хватит всем. Я легко мог представить, что к концу недели их начнет тошнить от работы в таком темпе. Но, войдя в дом, они успокоились. Работы было действительно много. Давно у нас не было целого загородного дома в такие короткие сроки, а значит, понадобятся дополнительные руки – чьи-то безработные сыновья, братья и двоюродные братья, которых вытащат из постелей, оторвут от дневных мыльных опер и заплатят наличными.

И работа была хорошая, даже более чем. Антиквариат в таком масштабе давно не выставлялся на аукционах в Глазго, а про «Аукционы Бауэри» и говорить нечего.

Мои первые годы работы прошли в атмосфере сожаления. Старшие коллеги постоянно жалели обо всех ушедших «хороших вещах», о серебре Георгов, сокровищах и остатках империи, которые, по словам КС, словно мусор были разбросаны по аукционным залам его времени. Я обычно закатывал глаза и считал все это стариковским нытьем. А теперь сам оплакивал викторианские лавки древностей и безделушки «арт-деко». Я скучал по уличным лоточникам и букинистам, я хватался за голову, глядя на то, что сейчас выдают за качество, и жалел молодежь. Лучшее так и не попалось мне в руки. Оно было потеряно навеки.

По крайней мере, тогда я так думал.

Я бродил по тихим комнатам, затаив дыхание и наскоро заполняя инвентарный лист звездочками и восклицательными знаками. Я трогал текстуру великолепной мебели, созданной, когда королева Виктория была маленькой. Открывал ящики и находил там блюда со старинными монетами, коллекции марок, аккуратно собранные в альбомы, украшения в бархатных коробочках, граненый хрусталь, завернутый в салфетку, серебро и постельное белье, какое можно найти только в старых домах. Должно быть, его сестру – последнюю из их рода, замучили налоги или она собирается куда-то сбежать. Она продавала свое наследство слишком быстро и дешево. В комнатах, наверное, неприятно пахло, но общее впечатление оказалось для меня настолько сильным, что я не почувствовал запаха. Я брел счастливый, как Аладдин, который впервые потер лампу и увидел джинна.

Несмотря на ликование, я все же заметил некое отсутствие. Обычно, когда занимаешься домом, чувствуешь дух его бывшего владельца – неповторимый стиль, какие-то мелочи, говорящие об образе его жизни. Обычно находишь фотографии, сувениры, памятные безделушки. Книги показывают интересы и пристрастия, а между страницами попадаются билеты на поезд, билеты в кино, театральные программки, письма. Я находил засушенные цветы, рекламу вин, открытки, бутылки, спрятанные за шкафами, любовные записки, предупреждения из банка, срезанные кудряшки младенцев, ошейники давно умерших собак, вазы с засохшими цветами, невозвращенные библиотечные книги, в квартирах холостяков попадались туфли на шпильках. Что же касается Маккиндлесса, к концу моего обхода я знал о нем не больше, чем в начале. Его собственность оказалась настолько стерильной, словно кто-то приложил большие усилия, чтобы достичь такого эффекта. Все вокруг говорило: я очень богатый человек. И ничего больше. Я нашел старую фотографию с резными краями. Черно-белый образ мрачного круглолицего человека. Взгляд пронизывающе холоден. Я поежился. Но я и сам не слишком хорошо выхожу на фотографиях. На обратной стороне надпись: «Родерик, 1947». Я рассеянно положил ее в карман и поехал в офис «Аукционов Бауэри», оставив команду под присмотром старшего носильщика Джимми Джеймса.

Темнело. Не было еще и пяти часов, но уже загорались фонари и рекламные щиты небольших магазинчиков. Я вел фургон по Большому западному шоссе, лишь на дюйм отставая от шедшей впереди машины. В витрине магазина тканей «Зам-Зам» три манекена с начесами на лбах стояли в танцевальных позах, разодетые в шелк и парчу. Мужчина и женщина позвонили в дверь ювелирного магазина и восхищенно замерли над украшениями для невесты. Африканские фанковые дроби неслись из фруктово-вегетарианской лавки «Солли». Поток автомобилей завернул на мост, и я вместе с ним. У входа в метро, под оранжевой буквой U воздух превращался в пар. Люди пропадали в этом пару, некоторые выныривали из него в другом конце перехода, другие шли в тоннель под рекой и исчезали. Радио в моей машине от музыки перешло к новостям… В Ирландии все по-прежнему плохо, в Палестине опять дерутся, тори и лейбористы никак не могут договориться. Какого-то парня пырнули ножом недалеко от футбольного стадиона, потерялся младенец, убита проститутка.

Вокруг моста сгущались сумерки. Остатки света тонули в тенях, погружая в ночь всю обширную парковую зону. Я вспомнил детство, когда каждый закат над Клайдом из-за смога превращался в сплошное индустриальное зарево. На небесном фоне, словно корпус огромного перевернутого корабля, вырисовывалось здание «Аукционов Бауэри» – четырехэтажный дом из красного кирпича с черепичной крышей. В окнах третьего этажа горел свет. Там ждала меня Роза Бауэри.

Начался дождь, и вода застучала по дну шахты старого лифта. Я нажал на кнопку и услышал, как он спускается, звеня цепями. Заезженная решетка жалобно заскрипела, когда чья-то рука открыла ее изнутри.

Прекрасная пара – редкий баланс тучности и худобы; их общий вес, наверное, равняется весу двух обычных людей. Изможденные лица, засаленные воротнички и потрепанные костюмы, приобретенные на распродажах, красноречиво говорили о пьяных посиделках до поздней ночи, после которых сил хватает только на то, чтобы упасть на незастеленную кровать. Толстуха несла огромную папку, из которой вываливались бумаги. Худощавый держал бумаги в руках. Они обогнули меня, виновато опустив глаза. Я смотрел, как они удаляются: кто, интересно, им был нужен? Еще я подумал, что, застрянь я сейчас в лифте, Роза Бауэри скорее всего оставила бы меня между этажами, пока не появится новый объект для оценки. Лифт дрогнул и остановился, я толкнул решетчатую дверь, вышел и увидел Розу.

Если бы Мария Каллас и Палома Пикассо могли пожениться и родить дочь, она была бы похожа на Розу. Черные, зачесанные назад волосы, бледная кожа, ярко-красная помада. Она курит «Данхилл», пьет минимум одну бутылку красного каждый вечер, носит черное и ни разу не была замужем. Четыре века назад Розу сожгли бы на костре, как ведьму, и я скорее всего подбрасывал бы в него дров. Ее прозвали Хлыстом, и, казалось, ей это даже нравится. Джо Бауэри умер двадцать лет назад, и с тех пор мы работаем вместе. Ни с одной женщиной я не был так близок и никогда не хотел быть.

– Ну что, Рильке, рассказывай, почему мы должны теперь делать трехнедельную работу за одну неделю.

Я сел на краешек туалетного столика шестидесятых годов. Пальцы пробежались по черному ореховому дереву, местами прожженному сигаретами.

– Выбора не было, Роза, вещи отличные, мы неплохо заработаем. Вопрос стоял ребром – да или нет.

– И ты решил, что один можешь принимать такое решение?

– Да.

– Рильке, когда отец оставил мне в наследство свои аукционы, что это было? Огороженный забором рынок рухляди. А теперь? – Я приподнял бровь: невежливо прерывать литанию. – А теперь это лучший аукционный дом в Глазго, который скоро перестанет быть лучшим, если ты не прекратишь подобные выходки. Мы ведь не управимся с таким объемом за неделю.

– Подожди. Сначала посмотри на эти вещи собственными глазами. Мы справимся, Роза.

– «Мы справимся». При чем тут «мы»? Ты ведь самостоятельно принял это решение, все сделал по своему велению. А если я кое-что другое уже запланировала?

– Но ты ведь не запланировала.

– К твоему счастью. Но могла… Ты так и не повзрослел. Скорее регрессируешь с каждым годом. За этот срок сделать всю работу – нереально. Что, если у меня есть договоренность с кем-то еще? Всякий раз, когда я начинаю надеяться, что ты взялся за ум, что-то случается, и я направляюсь то в полицию, то в больницу. Порой я даже думаю, что детей у меня не было оттого, что с восемнадцати лет приходилось нянчиться с тобой. – Она отвернулась. – Господи, что за день сегодня идиотский!

– Детей у тебя нет потому, что ты удушила бы их на первой неделе жизни. Но если бы ты изменилась, мы с тобой могли бы их завести. Конечно, я в долгу перед тобой. Ты вечно вытаскиваешь меня из неприятных историй, а мне так ни разу и не пришлось даже подраться за тебя… или успокоить тебя в трудную минуту…

– А… – отмахнулась она. – Ты не подумал, что неплохо бы посоветоваться со мной?

– Просто я был вынужден сразу отвечать, «да» или «нет». И ты не представляешь, что там за вещи! Один бог знает, почему она выбрала именно нас, но радуйся, что так вышло. Это очень выгодная сделка, и нам стоит напрячься. Ты оглянись – ну что тут сейчас есть хорошего?

Комната казалась вымершей – так выглядят многие конторы после ухода служащих. Без суеты распродаж она походила на пустую раковину, на какую-то пародию офиса. Безобразная, слишком огромная для современных квартир дубовая мебель, тут же стоят ящики с салфетками и другими безделушками. Шесть больших комодов напоминают перевернутые на торец гробы.

– Боже мой, Роза, ты только взгляни на эти комоды! Неделю назад у «Салли Энн» на витрине висел плакат: «Купи комод и получи второй в подарок!»

– Наши продажи идут удачнее.

– И в «Вулворте» продажи удачнее. Роза, это все очень грустно. Уродливая мебель для работников министерства соцобеспечения. И так неделя за неделей, месяц за месяцем. А вещи Маккиндлесса хорошие – лучшие! Я видел, а ты нет. Мы справимся, если перестанем спорить и начнем сейчас же.

Пока я говорил, Роза уже достала сигареты и рылась в сумке, ища зажигалку. Я наблюдал за ней, а в сумке мелькали косметичка, черные колготки, упаковка тампонов, пачка неоплаченных счетов и какая-то потрепанная книжка. Заметив мой интерес, Роза ответила мне быстрым, колким взглядом. Я вынул коробок спичек и дал ей прикурить.

– Спасибо, – не очень искренне сказала она.

– Я видел, как выходили твои посетители. Роза медленно затянулась и покачала головой:

– В детстве я думала, что все шерифы выглядят как Алан Лэдд.^[2]

– Что, какая-то проблема?

– Как всегда. У нас большой оборот, а прибыль остается прежней. И цены, между прочим, растут. Я попросила их подождать, пока найду последние квартальные расценки. Они сказали, «никаких поблажек не будет».

– Как раз теперь можно будет решить эту проблему, – сказал я, а Роза глубоко вздохнула и с трудом улыбнулась. Я знал ее достаточно хорошо, понял, как она расстроена, и оценил эту улыбку.

– Ладно, – сказала она, – может, выпьем чего-нибудь, пока будешь рассказывать?

– Я думал, ты собиралась бросить пить днем?

– День был трудный, к тому же уже шестой час. – Она прошла в соседнюю комнату и вернулась с бутылкой, где уже не хватало парочки стаканов. – Тебе же разрешается один бокальчик за рулем?

Она протерла бокал концом юбки и протянула мне.

– Роза, ты что – взяла его из этих ящиков? – Я кивнул на коробки с хламом под столом.

– Да они чистые. Господи, я помню время, когда тебе было плевать, из чего пить, лишь бы было что. Пей давай и рассказывай.

Так я и сделал. Довольный свалившимся на меня кладом, я положил его к ее ногам, не задумываясь, куда все это нас заведет.