Книга Карибский реквием онлайн - страница 2

Глава 2

Самолетик мягко приземлился на полосу аэропорта в Гран-Бурге. Государство Сент-Мари. Даг терпеливо дождался, пока соседка извлечет из кресла свои девяносто килограммов розовой плоти, и вскоре сам ступил на землю. Можно было подумать, что самолет никуда и не думал перемещаться: та же жара, те же деревья, то же небо, те же приземистые домишки. Только хлопающий на ветру национальный флаг – желтая звезда на ярко-синем фоне – и таможенник, который равнодушно прихлопнул печатью его паспорт, указывали, что он уже в другом государстве.

Снаружи вереница помятых такси ожидала пассажиров в тени каменных деревьев. Горячо любимый президент Макарио, чей сын был единственным дистрибьютером автомобилей на острове, будучи человеком рассудительным и дальновидным, подписал соглашение с иностранными производителями о возможности воспользоваться выгодными ценами на автомобили, которые вышли с завода с незначительными дефектами. Поскольку автомобильный парк пополнялся по мере того, как сбывалась очередная партия, Даг с трудом залез в машину, явно принадлежавшую к числу первых. Он дал адрес приюта, где воспитывалась очаровательная Шарлотта. Так сказать, припасть к истокам.

К счастью, дорога Пти-Бур не пользовалась большой популярностью, потому что шофер явно заключил компромисс между своим рулем, которому судьбой было предназначено вертеться только вправо, и законом, который предписывал катить влево: он решительно занял середину дороги. К огромному облегчению Дата, навстречу им попалась только одна упряжка, при этом быки благоразумно двигались строго по обочине. В противоположность некоторым своим соседям, охваченным лихорадкой модернизации, Сент-Мари из принципиальных соображений жила за счет тростникового сахара, а также экспорта бананов и рома. По пути встретились еще машины, груженные тростником, а если бы посетить какие-нибудь перегонные заводы, создалось бы ощущение, что вы вернулись на сто лет назад.

Пейзаж прокручивался перед глазами, и у Дата, который узнавал щиты по обочинам, ёкало в животе. Морн-Сен-Жан, с полями зеленой фасоли, Анс-Мариго, где он ловил крабов… Даже сам запах острова – сухой и резкий аромат цветов и йода – воскресил в нем множество воспоминаний, казалось бы давно уже забытых. Бурлящее клокотание воды внизу, под скалами. Тетина лавка, где всегда царили полумрак и прохлада и длинными цветными спиральками свисали клейкие полоскимухоловки. Вкус супа, который тетка ему готовила: крабы, зеленый горошек, плоды хлебного дерева и бананы. Кудахтанье в небольшом огороженном курятнике… Посылая его на поиски своего отца, Шарлотта, сама того не зная, увлекла его на путь по следам собственного прошлого.

– Приехали, патрон!

Даг попросил у шофера подождать его и двинулся по направлению к приюту. Это было большое белое здание, совсем недавно заново выкрашенное известью. Строгое и с виду солидное. Вполне мирное. Даг покачивал сумкой, стоя перед воротами с ухоженным садом за ними в ожидании, пока кто-нибудь ему откроет. Какая-то коротконогая монахиня наконец приковыляла к нему, бросая недовольные «Каsaye?!. Он протянул ей свою визитную карточку, украшенную девизом «Vitamimpenderevero» (посвятить жизнь истине), пояснив, что желал бы переговорить с матерью настоятельницей. Она внимательно оглядела его с ног до головы, затем удалилась, переваливаясь с боку на бок и покачивая головой, тряся в воздухе его карточкой, как пылающей головешкой.

Опять ожидание у решетки. Чтобы как-то убить время, он попытался определить, что за растения и кусты его окружают. По правде сказать, занятие было не слишком забавное: он ровным счетом ничего не смыслил в ботанике, к тому же начинал уже подыхать от жажды. Монахиня вернулась, вся запыхавшаяся, и сообщила ему на этот раз, что «paniproblem», мать Мари-Доминик ждет его. Он проследовал за ней по прохладному коридору, выложенному красной плиткой, мечтая об автомате с напитками. Учительница младших классов вела занятия, и звонкие детские голоски что-то повторяли за ней нараспев.

Мать настоятельница сидела за письменным столом розового дерева с резными выдвижными ящиками. Это была красивая женщина лет шестидесяти. Смуглая кожа, черные холодные глаза, которые, казалось, прямо говорили: «Поторопись-ка, сынок, делать мне нечего, только с тобой возиться!» Даг подождал, пока она предложит ему сесть, и только тогда начал:

– Мне очень неловко, что я вынужден вас побеспокоить, но у меня поручение от одной вашей бывшей воспитанницы, Шарлотты Дюма…

– Дюма… Да, понимаю, – оборвала его настоятельница, возвращая служебное удостоверение.

Даг посмотрел на ее полные приоткрытые губы, позволяющие видеть безукоризненно белые зубы, и у него появилось ощущение, что он рассматривает содержимое холодильника. Он вынужден был сделать усилие, чтобы продолжить:

– Мадемуазель Дюма поручила мне найти ее отца, я хочу сказать… настоящего отца.

– И какое это имеет к нам отношение? – спросила она, спокойно скрестив на груди руки.

Нет, ну в самом деле! Почему люди прикладывают всегда столько усилий, чтобы скрыть ту малость, которую они знают? Он с трудом подавил улыбку.

– Поскольку она воспитывалась у вас, я подумал, что вы могли бы сообщить мне какую-нибудь информацию

– По правде сказать, господин…

– Леруа.

– Месье Леруа. Прежде чем покинуть нас, Шарлотта попросила у меня свое досье. Я всегда придерживалась того мнения, что ребенок имеет право знать правду. И я рассказала ей все, что знала. Вот, Шарлотта Дюма.

Она протянула ему картонную карточку.

– Я знала, что вы придете. Шарлотта меня предупредила. Ученицей она была блестящей, но с очень плохим характером, такая упрямая, строптивая. Очень злопамятная. Это никогда ни к чему хорошему не ведет.

Даг молча выразил свое согласие: ему кое-что было об этом известно. Он взял карточку и быстро прочел:

ДЮМА Шарлотта:

– родилась 3 января 1971 года в г. Вье-Фор, Сент-Мари

– отец: неизвестен

– мать: Лоран Мальвуа, урожденная Дюма, родилась 8 февраля в По, департамент Жиронда; скончалась 4 октября 1976 года в г. Вье-Фор, Сент-Мари.

Вье-Фор. Черные свиньи, привязанные к кокосовым пальмам. Запах дикого антуриума, который обвивал фасад лавочки тети Амели…

– поступила в приют Святого Семейства: ноябрь 1976

– покинула: январь 1989.

И это все. Он уставился на мать настоятельницу Мари-Доминик, которая, казалось, позировала для статуи Терпения и Благовоспитанности, и прочистил горло.

– Все это мне уже известно. Мадемуазель Дюма мне об этом рассказала. Я надеялся узнать кое-что более существенное.

– Например?

– Ну, например, точные обстоятельства смерти ее матери. Или что в то время говорили о предполагаемом отце. В такого рода ситуациях, как правило, ходят всякие сплетни. Я, правда, не знаю, были ли вы уже в этой должности в те времена…

Она улыбнулась ему лукавой улыбкой мамаши, которая понимает все ухищрения сыночка, но провести себя не даст.

– Что касается сплетен, то на меня можете не рассчитывать. Я никогда их не слушаю. Про самоубийство ее матери я знаю лишь то, что мне в свое время рассказала сотрудница учреждения социальной помощи, мадемуазель Мартинес, если память мне не изменяет. Не знаю, жива ли она еще.

– Но вы вспомнили имя социального работника двадцать лет спустя! Почему?

– Может быть, просто потому, что у меня хорошая память на имена. Или, возможно, у нее было какое-нибудь необычное лицо. Или потому, что я не слишком много слышала таких печальных историй про маленькую девочку, которая однажды дождливым днем находит свою собственную мать повесившейся на балке веранды и долго сидит на корточках возле ее ног, ожидая, что кто-нибудь пройдет мимо и ее заметит. Если вам нужны подробности, свяжитесь с этой самой Мартинес, это все, что я могу вам в этой ситуации посоветовать. Она работала в Центре социальной помощи.

– Благодарю вас за помощь, – сказал он, поднимаясь и собираясь уходить.

Она смотрела на него, насмешливо сощурив глаза.

– Вы не слишком довольны, я вижу. Вы надеялись, что я выну фотографию из потайного ящика, как фокусник на арене? Увы, бедняжка, папа Шарлотты отнюдь не из таких кроликов, каких фокусник достает из шляпы. Боюсь, что вам предстоит проделать еще немало работы. Как у нас говорится: «Siouhatmoin,oukabamoinpagnien роиpotedleau».

«Корзиной воду не вычерпаешь. Я понял», – вздохнул он.

– Благодарю вас за напутствие. Не беспокойтесь, я найду дорогу.

Он взялся уже было за ручку двери, когда она добавила:

– Он называл себя Джими. Это мне Шарлотта рассказала. Ее мать все время говорила о Джими. Счастливо, господин детектив.

Он закрыл за собой дверь и покачал головой. Милейшая дама. Теперь ему оставалось только где-то отрыть мадемуазель Мартинес, которая в 1976 году была социальным работником. Направление: Центр социальной помощи и всякие административные хлопоты, то есть семьдесят пять процентов его работы.

Джими… Джими. В те времена этих Джими было как собак нерезаных, так же, впрочем, как и Бобов. У первых имелись взлохмаченные нечесаные шевелюры метр в диаметре и привязанные к шее гитары, у вторых антильские косички, тоже метр длиной, и привязанные к шее гитары. Все называли себя Джими или Бобом. Это было все же лучше, чем Туссен, Родриг или Дагобер, когда все девицы валялись на полу, слушая двойной альбом Вудстока^[8]. Итак, будем искать Джими…

Прежде чем добраться до места назначения, Дату пришлось полчаса потеть в такси. Табличка на трех языках сообщала публике часы работы. Ему оставалось переждать два пива, один сандвич и три сигареты, спрятавшись под тентом, который из-за количества дырок больше походил на дуршлаг. Хозяин лавчонки слушал местную музыку, подпевая вполголоса. Местное пиво, дьяблес, имело острый привкус, и Даг пил его мелкими глотками, вновь погрузившись в воспоминания о бурной эпохе всех этих Джими и Бобов, когда наркотический кайф длился несколько дней подряд, и ради того, чтобы заполучить косячок, юные девицы заставляли вас поверить, будто вы – пуп земли и особа, вокруг которой вертится мир.

На бескрайних пляжах Сент-Мари он тоже познакомился с одной «метро», как называли французы жителей метрополии. Но у нее не было ни богатства, ни мужа. Зато она годилась для чего угодно, и звали ее Франсуаза. Он не стал ей признаваться, что только что завербовался в морской флот, это было бы плохо воспринято в то время, он предпочел путешествовать налегке. Франсуаза… Он почувствовал легкий озноб, предвещающий приступ тоски по прошлому, и посмотрел на часы. Ура, в последнюю минуту он оказался спасен: пора. Направление: учреждение с кондиционерами.

Кондиционеров оказалось даже слишком много. Им следовало бы раздавать куртки при входе. Ему казалось, что он медленно покрывается ледяной коркой, в то время как девица в приемной, белая, с красными пятнами на лице, притворялась, будто слушает его, пялясь кроткими, безразличными глазами. Он наклонился вперед.

– Послушайте, вы не могли бы позвать управляющего? Это позволило бы нам выиграть время, а то я скоро превращусь в айсберг.

– Господин Бэкер занят.

– А вы не можете позвонить ему по этой штуке, а?

Она смущенно заерзала на стуле.

– Его нельзя беспокоить.

Понятно, кофе пьет. Или сидит в сортире, или скачет на своей секретарше.

– Когда можно будет его увидеть?

– Нужно договориться о встрече.

– Именно. А что, по-вашему, означает: «Когда можно будет его увидеть?»

– Нужно договориться о встрече.

Черт побери! Ему попался исключительный экземпляр клинической идиотки. Он ломал голову, как ему выпутаться из этой ситуации, когда какой-то толстый тип, втиснутый в рубашку, такую же белую, как его отвислые щеки, нервной припрыжкой вошел в холл.

– Господин Бэкер! – заголосила девица с выражением потерпевшей кораблекрушение, наконец-то заметившей какое-то судно.

– Что? Я спешу! – изрыгнул толстяк, вытирая платком потный лоб.

– Тут один месье, он хочет договориться с вами о встрече.

Бэкер прошелся по Дагу взглядом, который очень хотел сделать резким и колким, но, похоже, он как следует наклюкался пунша.

– Чего ему от меня надо? – пробормотал он.

– Детективное агентство «Мак-Грегор», – ответил Даг, поспешно вытаскивая и показывая свою карточку. – Я бы хотел получить информацию об одной из ваших служащих.

– Сейчас?

– Почему бы и нет? Я займу у вас всего несколько минут.

Явно успокоенный последним заявлением, Бэкер сделал Дагу знак следовать за ним и ловко лавировал впереди до самого своего кабинета.

– … дите, Мак-Грегор.

Даг не стал его разочаровывать и погружаться в долгие бесполезные объяснения. Бэкер рухнул в кресло, которое явно привыкло к такому обхождению, и посмотрел Дагу прямо в глаза, затем перегнулся через стол и прошептал:

– Вам не кажется, что кондиционер слабоват?

– Как промышленная криогенная установка – пожалуй, а если просто хочется замерзнуть, так в самый раз.

Бэкер какое-то время переваривал это здравое суждение, затем на всякий случай решил с ним согласиться:

– Да, да… Так что? Что вы расследуете?

– Я разыскиваю мадемуазель Мартинес, которая работала здесь в тысяча девятьсот семьдесят шестом году.

– А, понятно. Посмотрим картотеку.

Он нажал на какую-то клавишу своего навороченного телефонного аппарата – такая модель, похоже, выдавалась только особо ценным кадрам – и отдал пару приказов, следует признать, почти связных.

– Работка…

– Да уж.

Бэкер выпятил грудь колесом.

– Вы даже себе не представляете! На нас висит более двух тысяч дел, и это только по району Гран-Бург, а? Потому что Вье-Фор – это совсем другое дело.

– Да что вы говорите?

– Да, да, совсем другое. Здесь у нас Гран-Бург. А там Вье-Фор, да, да.

Кошмар. Даг не знал уже, как заставить свои губы улыбнуться этому проспиртованному гиппопотаму, когда вошла секретарша. Крупная темнокожая мулатка с короткими волосами произвела на него впечатление вполне адекватной особы, и это обнадеживало.

– Здравствуйте. Вот карточка мисс Мартинес.

– Спасибо, Бетти, спасибо, да, да… Но скажите-ка, у вас имеется официальный ордер?

Ну вот, здрасьте!

– Нет, мне просто нужна информация, ничего официального.

– Так-то оно так, но я не знаю, могу ли я вам сообщить данные об одной из наших служащих, если у вас нет ордера. Это частные сведения, понимаете, месье.

Даг опустил голову.

– Я должен связаться с мадемуазель Мартинес по поводу семейного дела. Ее племянник, живущий сейчас в Соединенных Штатах, хотел бы ее отыскать, но потерял адрес.

Это пришло само собой: он питал слабость к импровизированной лжи.

– Ну, да-да… Что вы об этом думаете, Бетти? – поинтересовался толстяк, потряхивая щеками.

Бетти явно думала о том, что дело затягивается, а у нее болят ноги, сам попробовал бы взгромоздиться на пятнадцатисантиметровые каблуки.

– Я не думаю, что мадемуазель Мартинес упрекнет нас, если мы поможем ей встретиться с племянником.

– Да-да… Послушайте, господин Мак-Грегор, решите этот вопрос с Бетти. У меня назначена встреча, мне пора идти.

Встреча с загубленной предстательной железой, поставил диагноз Даг, следя, как Бэкер, равномерно покачиваясь, идет в направлении двери. Он повернулся к Бетти и улыбнулся ей.

– Так можно познакомиться с карточкой?

– Вы из полиции?

– Детективное агентство «Мак-Грегор», – вздохнул он, в который раз вытаскивая свои документы.

– Фальшивка. Так что вы хотите от этой несчастной Мартинес?

– Я вам уже сказал.

Она скептически усмехнулась и уставилась своими красивыми карими зрачками прямо в черные глаза Дата.

– Ну ладно. Элоиза Мартинес, не замужем, родилась в тысяча девятьсот пятнадцатом году на Доминике. На пенсии с тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Живет в Сент, на Тер-де-О. Авеню Кей-Плат, дом сто пятнадцать. Надеюсь, вы не насильник пожилых дам.

– А что, похож?

Она улыбнулась:

– По правде сказать, непонятно, на что вы похожи.

Он размышлял над ее словами, спускаясь по ступеням лестницы, ведущей в уличное пекло. Оказавшись снаружи, он сел на скамейку, чтобы дождаться такси, и стал думать. Он всегда полагал, что кажется красивым мужиком: возраст немного за сорок, ни одного седого волоса, почти правильные черты лица, в нем что-то есть от эфиопского императора, и вот на тебе: это невинное создание поселило в нем сомнения. Правильно ли он представлял себя самого? Задав себе этот мучительный вопрос, он решил отправиться пешком до центральной площади и попытаться поймать такси там. Ну так вперед! Сумка колотила по спине, как в незабвенные времена всяких Джими. Ощущение, что за ним кто-то идет, заставило его несколько раз оглянуться, но ничего особенного он не приметил. Профессиональная паранойя, решил он, ускоряя шаг.

Дубль второй: болтающаяся кабина, красные потные туристы, маленький аэропортик, поджаренный на солнце, как булочка на противне. Это и есть Сент. Крошечный архипелаг в двухстах сорока километрах от Сен-Мартен. Тер-де-О, шесть километров в длину и три в ширину, единственная проезжая дорога, машин практически нет.

Как и все, первым делом он, вытирая лоб, направился в прокат мотороллеров. Четверть часа спустя он уже тормозил возле довольно крепкого домишки. В окружении цветущих гибискусов, он весь был розово-голубым: голубые стены, розовые ставни, на краю дороги припаркована старая «четырехсотка», подкрашенная суриком. Да, похоже, Элоиза Мартинес не являлась фанаткой «Мира автомобилиста». Даг пристроил мотороллер под пальмой и потянулся к звонку обитой дерматином двери.

Ответа Даг не дождался. Он обошел домик, но занавески были опущены. Он позвонил снова. Элоизе Мартинес исполнилось уже семьдесят. Сейчас было около семи вечера, темнело, должно быть, Элоиза где-то неподалеку, тем более что свою машину она оставила возле дома. Даг внимательно осмотрелся вокруг направо, метрах в двухстах, какая-то полуразвалившаяся хижина, вся увитая бугенвиллеей, семейство собралось на лужайке перед домом и резалось в карты; направо деревянный дом с наглухо закрытыми ставнями, растения оплели его сверху донизу. Оставалось только ждать. Он оперся на дверь и чуть было не растянулся на пороге, когда дверь вдруг поддалась под его весом и широко распахнулась.

Но открыла ему отнюдь не Элоиза Мартинес. Ему вообще никто не открывал. Он вслепую протянул руку, пытаясь нащупать выключатель. Брызнул свет, осветив большую комнату, заставленную мебелью из ивняка, диван в цветочек, забитые безделушками этажерки, низкий столик с плоским телевизором, вазу, в которой еле помещался огромный букет ярко-желтых гибискусов. На стенах фотографии в рамках, постер рекламы зубной пасты с красивым загорелым мужиком на водных лыжах. Не было только самой Элоизы Мартинес.

Но потом он увидел и ее. Она лежала на полу, за диваном, и ее ноги, обутые в белые сандалии, конвульсивно дергались. Он бросился к ней. Маленькая хрупкая женщина с седыми волосами. Она посмотрела на него уже стекленеющими глазами и прошептала:

– … таблетки…

Он проследил направление ее взгляда и, схватив флакон пилюль с этажерки, рывком открыл его. Пожилая дама дрожала, ее пальцы были влажными. Ему удалось наконец подцепить две пилюли и втолкнуть их ей в рот. Она прикрыла веки, словно желая поблагодарить, затем, резко дернувшись, привстала, застыла и с глухим стуком упала на пол, ее бесцветные глаза оставались открыты. Слишком поздно. Он тупо смотрел на ее приоткрытый рот и желтоватую искусственную челюсть, неподвижные зрачки, тонкие седые волосы, которые колыхались от сквозняка. Он осторожно приподнял ее руку, старясь нащупать пульс. Ничего. Никаких сомнений не оставалось: она мертва.

Вот уж повезло так повезло. Ни капли крови, никакой раны, типичный сердечный приступ. Наверное, она слышала, как звонят в дверь, надеялась на помощь, а он, как последний идиот, прогуливался вокруг домика, теряя время. Черт. Явись он на несколько минут раньше, она осталась бы жива. Наверное, это глупо, но он чувствовал свою вину.

Он поднялся, злясь на самого себя и заодно на жизнь. Ему позарез нужно было как-то подкрепить силы. Видеть, как она умирает прямо у него на руках, хотя он и не знал ее, оказалось очень тяжело. Он заметил ряд бутылок на низком столике и наклонился, чтобы рассмотреть этикетки. Ром, конечно, и снова ром, ром уже стоял у него поперек горла! А, вот и бутылка хереса. Он откупорил ее и уже приготовился хватить изрядный глоток, когда вдруг звук клаксона раздался так близко, что он подпрыгнул от неожиданности. Струя хереса из бутылки оставила широкий след на его рубашке. Просигналившая так некстати машина, рыча, проследовала своей дорогой, ее молодые пассажиры горланили во все горло. Даг отыскал крошечную кухню, что по коридору направо, и открыл кран с горячей водой, чтобы привести себя в порядок.

Закрывая кран, он их и увидел. Два стакана. Не вымыты. Он втянул носом запах. В обоих был ром.

Хороший. Край одного из стаканов запачкан бледнорозовой губной помадой. Даг вернулся к трупу. На губах Элоизы Мартинес оставались розовые следы. Она пила из одного стакана, а из второго пил кто-то еще. Подруга? Друг? Любовник? Он пожал плечами: ну и что это могло ему дать? Она имела право принимать кого угодно. Он реагировал как типичный коп, дурацкая привычка. Кстати, о полицейских, самое время им позвонить. Но сначала следовало провести небольшой обыск по всем правилам. Никогда не знаешь, что пригодится.

Для начала он бросил взгляд на фотографии в рамочках и сразу же ее узнал: светлые глаза и личико с острым подбородком, в тридцать, сорок, пятьдесят лет, часто в окружении ватаги ребятишек. Он задержался на самых старых из них, внимательно рассматривая детей на снимках, и не был разочарован: Шарлотта действительно оказалась на одном из них, она испуганно вцепилась в юбку мадемуазель Мартинес, длинные волосы заплетены в косички, зеленые глаза, кошачий взгляд. Ну и что дальше? Оторвавшись от фотографий, он направился к бюро с круглой крышкой, стоявшему в глубине комнаты. Он осторожно обошел тело и приблизился к столу. На поверхности ничего, кроме стакана с карандашами и ручками и журнала кроссвордов, уровень пятый. В ящиках педантично разложенные картонные папки с крупными буквами на обложках: «Электричество», «Вода», «Налоги», «Пенсия», «Личное».

Он жадно схватил папку с этикеткой «Личное».

Там оказались письма. Вскрытые, расправленные и разложенные в хронологическом порядке. Письма от родственников, живущих в самой Франции, письма от подруг и тому подобное. Чтобы разобрать их все, понадобился бы не один час; он ограничился лишь тем, что быстро пролистал, бросая взгляд на подпись, когда вдруг одно из них привлекло его внимание: подписано оно не было. Обычный листок в клеточку, на котором неловкой рукой начертано несколько слов: «Она не покончила с собой. Ее убил дьявол. Не говорите об этом никому, или он убьет и малышку». Дата тоже не указана. Дрожащий почерк читался с трудом, почерк алкоголика.

Элоиза Мартинес вложила его между двумя другими письмами: от сентября и декабря 1976 года. Значит, она, должно быть, получила его уже после смерти Лоран Дюма. Да, никаких сомнений, это письмо имело отношение к Лоран. Рокот мотора прервал его размышления. Имело ли смысл ему дальше оставаться здесь? В конце концов, насколько мог он судить, Элоиза Мартинес скончалась от сердечного приступа, и помочь ей он никак не мог. Он сложил письмо, засунул его в карман брюк, поприветствовал труп кивком головы, перешагнул через подоконник, бесшумно скользнул в темноту и добрался до дороги. Сотни крабов тулулу выползли на свой традиционный вечерний променад, и он слышал, как под его подошвами хрустели их скорлупки. Отвратительно. И разумеется, фара мотороллера не работала.

По засаженной акациями улице он медленно доехал до самого центра города, уселся за стол в маленьком ресторанчике, украшенном бамбуком, заказал пиво и Коломбо, мясное рагу с рисом, по-прежнему ломая голову над тем, что ему удалось узнать.

Итак, кто-то решил, что Лоран не покончила с собой, а была убита. Бред соседа-алкоголика? Кто бы мог это ему теперь рассказать? Элоиза Мартинес скончалась так некстати. После того как это произошло, ему только и оставалось, что вернуться в Филипсбург, сообщить Лестеру, что он потерпел фиаско, и возвратить деньги Шарлотте. Может быть, вначале позвонить, чтобы узнать, что ему теперь, по ее мнению, делать? Он порылся в своем отощавшем кошельке и извлек смятый клочок бумаги, на котором он тогда записал телефон мисс Дюма. Было 9 часов. Вполне вероятно, она находилась дома, а он – вот уж повезло – догадался захватить с собой мобильник. Но – вот уж не повезло, – набирая номер, он заметил, что нервно пульсирует сигнал «батарейка садится». А он внезапно вспомнил, что забыл зарядное устройство у себя в кабинете.

– Алло?

Какой-то тип. Голос мрачный.

– Я хотел бы поговорить с Шарлоттой Дюма.

– А кто это?

Акцент явно южноамериканский.

– Леруа, Даг Леруа, это срочно. На моем телефоне садятся батарейки, и…

На том конце провода какое-то шушуканье. Сигнал садящейся батарейки начинает мигать сильнее.

– Алло, Леруа?

Шарлотта. Он предпочел обойтись без приветствий:

– Я звоню из Сент. Сейчас все объясню. Послушайте, похоже, след оборван. Я могу продолжать, но надежды немного. Я хотел бы знать ваше мнение.

Приглушенный мужской голос на том конце:

– Что еще за Леруа? Что он там нарыл?

– Заткнись. Вы все еще здесь, суперсыщик?

– Сейчас отключится…

– Мне нужно его найти, это очень важно для меня, понимаете?

– Так да или нет?

– Продолжайте. Еще четыре дня. Ни одним больше. У меня нет денег…

Отключилось.

Даг бросил бесполезный отныне аппарат в сумку. Четыре дня. И зачем они ему? Он доел свое Коломбо, переперченное и уже остывшее. Разумеется, милая Шарлотта поддерживала с Васко Пакирри куда более тесные отношения, чем желала в этом признаться. Ну и дальше-то что? Это ничего не добавляло к тому факту, что Элоиза Мартинес мертва, а сам он валится с ног от усталости. Остается только поискать гостиницу и на своей шкуре убедиться, действительно ли утро вечера мудренее.

Шарлотта повесила трубку, по ее лицу невозможно было догадаться, о чем она думает. Мужчина, стоящий за ее спиной, пожал плечами:

– И зачем это все, только время теряешь, киска.

– Это мои деньги, что хочу, то и делаю.

Васко Пакирри красноречиво воздел глаза к потолку. Эта метисочка совсем сбрендила! Растранжирить свои монеты, чтобы найти козла, который когда-то трахнул ее мамашу! Можно подумать, он сам знал, кто его отец… Он переместил девяносто пять килограммов своих золотистых мышц к трельяжу, который украшал угол большой каюты, отделанной красным деревом, и уселся на маленький атласный пуфик. Неподвижно стоя возле большой кровати, застланной покрывалом из такого же атласа, Шарлотта нервно кусала ногти.

Дождевые струи лениво колотили по белому корпусу яхты.

– Ты все грызешь себя, а что от этого изменится?

– Тебе не понять. Ты просто жирный кретин, ублюдок, которому на все плевать. Мать твоя была шлюхой, так что, конечно…

Васко адресовал сам себе в зеркало ослепительную улыбку, потом ответил по-испански:

– Не пытайся вывести меня из себя: нет у меня сегодня настроения.

Он схватил щетку, стал расчесывать густые черные волосы, которые падали у него до пояса, попутно любуясь игрой своих выпуклых мускулов, бронзовым оттенком маслянистой кожи и красивым лицом, достойным вождя ацтеков.

– Сукин сын! Ты даже не знаешь, что это значит: выйти из себя. Ты вообще не мужчина, ты просто вонючий импотент!

Шарлотта приблизилась к нему и рассматривала презрительным взглядом.

Он поднялся, со щеткой в руке.

– Ты меня достала, Шарлотта, сейчас ты у меня получишь!

– Давай, ну давай, ублюдок, слабо? Хоть что-нибудь сделай, мешок с костями!

Она с силой толкнула его обеими руками в грудь. Он не сдвинулся с места ни на сантиметр и, продолжая все так же улыбаться, резко хлестнул ее щеткой по лицу. Она, не удержавшись на ногах, навзничь упала на кровать, ее шелковый белый халатик задрался, открыв голые ноги. Он, по-прежнему улыбаясь, склонился над ней.

– Vetealinfiemo!^[9] Мерзкое ничтожество! У меня завтра фотосессия. Думать надо! Из-за тебя у меня теперь будет черт знает что, а не физиономия! – проорала она, поднеся руку к огромной гематоме, которая начинала уже наливаться синевой между глазом и виском.

Медленно помахивая щеткой, Васко приблизился к ней и другой, свободной рукой развернул лицом вниз. Он задрал халатик, обнажив округлые ягодицы Шарлотты, и, склонившись над ней, провел жесткой щетиной щетки по нежной коже, затем прошептал на ухо:

– Ну сколько?

– Раз пятьдесят… – промурлыкала Шарлотта, уткнувшись лицом в простыни.

Васко выпрямился, грациозным движением откинул голову, отчего пышная шевелюра, мешавшая ему, плавно взлетела назад, поднял руку и начал хлестать.