Книга Черный ворон онлайн - страница 2

– Есть путь. Только негоже мне, потомственной викке, и говорить-то про это.

Ада напряглась.

– Ты, как я уеду, можешь ее в церковь отнести, окрестить. После того она долго болеть будет, страшно, на всю жизнь калекой останется. И жизнь будет у нее недолгая, тяжелая. Но Рогатый власть над ней потеряет. Только непременно ты сама должна в церковь отнести, добровольно. Если Клава тайком окрестит – ничего не изменится.

– Ой, мама… Страшно как! Болезнь, уродство, ранняя смерть… А если не окрещу?

– Благодетель ее своими заботами не оставит. Все у нее будет, к чему человек стремится, и в изобилии. Ум, здоровье, красота, сила. Удача небывалая будет… Только решать сейчас надо. Потому что какое решение ни выберешь, про то, что было и второе, забыть придется. А это можно, только пока я здесь.

– Дай папиросочку!

Ада курила, смотрела в окно, барабанила пальцами по подоконнику.

– Нет, – решительно сказала она. – Не будем крестить.

Вечером Захаржевские узнали, что, привезя их из клиники домой и возвращаясь в гараж, Боря Руль не справился с управлением, выскочил на встречную полосу и столкнулся с грузовиком. Руль погиб на месте, «ЗИМ» превратился в груду железа, а водитель грузовика лежит в больнице в глубоком шоке.

– Ужас какой! – прошептала Ада, округлив глаза. – А если бы это было, когда мы там ехали?

Что-то в ней неуловимо изменилось. Это заметили и Клава, и Никитушка, и даже сам академик. Но словами определить не мог никто.

«Тут физиология, – решил Всеволод Иванович. – Матерью стала, заземлилась, так сказать, естественным образом. И хорошо – меньше блажить будет».

На другое утро, когда академик отправился в институт, а Ада и Клава вышли на прогулку с Никитой и девочкой, к дому подъехал грузовик с крытым белой фанерой кузовом. Проворные немногословные грузчики в черных халатах стали выносить и загружать какие-то сундуки. Ада, сидевшая с коляской в том же дворе, сообразила, что происходит, лишь в тот момент, когда из парадной вышла ее мать с большой сумкой и зонтиком.

– Мама! – крикнула Ада, устремляясь к ней через детскую площадку.

– Прощай, дочка! – крикнула в ответ Анна Давыдовна и, не замедляя шага, забралась в кабину грузовика.

– Постой!

Грузовик тронулся. Ада застыла, не добежав до него несколько шагов.

Она смотрела вслед, пока грузовик не скрылся за углом соседнего дома. Потом вернулась к коляске.

– Ну и пусть, раз так! – громко сказала Ада. – Верно, дочка?

Она заглянула в коляску, и ей показалось, что девочка улыбается.

Академик, узнав, что его обожаемая тещенька отъехала наконец в свой Нежин, хоть и немного странным порядком, вздохнул с облегчением.

– Теперь придется искать няню, – озабоченно сказала Ада.

– Найдем, – бодро ответил муж и почти без паузы добавил: – А дочку я решил назвать Татьяной. В память моей мамочки. Светлая была женщина.

Ада наморщила лоб. Помнится, они с матерью едва ли не год назад выбрали совсем другое имя и между собой так и называли еще не родившегося ребенка. Но какое имя? Нет, решительно не вспомнить…

– Пусть будет Татьяна, – сказала она и чмокнула академика в щеку. – Ведь ты же, котик, главный в доме. За тобой всегда последнее слово.

– Ну, если тебе не нравится… – начал капризным тоном Всеволод Иванович.

– Да что ты, котик? Очень нравится! Танечка…

XIV

Десятого мая, ровно через месяц после этого разговора, в ста двадцати километрах южнее, на пороге совсем другого роддома стояла совсем другая женщина и держала совсем другой сверток – выцветшее байковое одеяло без всяких ленточек и кружев. Сверток извивался в ее руках и слабо попискивал. Женщину никто не встречал.

– Да заткнись ты! – раздраженно сказала она, встряхнула сверток и, заметив через два дома милицейский «газик», зашагала в том направлении.

Из «газика» вылез квадратный старшина и смотрел, как она приближается.

– Ну что, Приплодова, поздравляю с приблудом! – гаркнул он и расхохотался. – Это я в смысле Приблудову с приплодом. Вишь, и распогодилось впервые за после праздников, как на заказ, не иначе блат у тебя в небесной-то канцелярии, а?

– Ох, скажете тоже… – подхихикнула Валька. – Нешто б я тогда себе такую жизнь загадала бы…

– Ты залезай давай! – продолжал, не слушая ее, старшина. – Бабы там уже каптерку для вас отдраили, кровать принесли, тумбочку, пеленок настрогали… Ох, и напьетесь, поди, вечером-то!

– Хи-хи-хи! – льстиво и чуть кокетливо подхватила, усевшись, Валька. – Мне ж нельзя, я ж теперь кормящая.

Старшина завел мотор.

– Знаем мы вас, кормящих… Ох, не спросил – мужик, баба?

– Девка, – сокрушенно сказала Валька. – И тут ничего у меня путем не выходит.

– Ну, не скажи. Бабель, она в хозяйстве тоже предмет полезный. – Он через плечо поглядел на Вальку и добавил: – Это, конечно, смотря какая бабель.

Когда они тронулись, Валька сказала:

– Ой, Сергей Сергеич, по случаю праздничка…

– Чего тебе? – настороженно спросил старшина.

– Мне тут бабы в роддоме сказали, что на Советской улице скупка имеется. Не согласитесь туда зарулить, а в поселок потом уже. Я сдать кой-что хочу…

– Золотишком, что ли, разбогатела? – Старшина хмыкнул.

– А я вам буду по гроб жизни благодарная. Угостить или там постирать чего. На огороде опять же. Только вы, пожалуйста, в скупку вместе со мной зайдите. Для солидности.

– Ох, и хитрая же ты баба, Приблудова! – сказал старшина, но на Советскую свернул.

…Это когда Вальку перед самой отправкой на поселение отпустили собрать вещички, она упихала в баул тряпки, взяла ложку, платьице от погубленной куклы (все память!), кружку, ножницы, иголки с нитками, оставшуюся банку варенья, мыла кусок нераспечатанный, припрятала на груди деньги, вырученные за швейную машинку (больше ни на что покупателей не нашлось), и полезла снимать со шкафа коробку с бигуди. Коробку она на обратном пути уронила, бигуди рассыпались по полу, а одна, проклятая, закатилась под шкаф. Валька полезла доставать ее и возле самой дальней ножки наткнулась на что-то, завернутое в тряпочку. Она развернула тряпочку – и обомлела. Богатство-то какое! Три колечка – одно обручальное, два с камушками, браслет желтый, кулон с зеленым камнем… Должно быть, от Алешеньки бедного осталось. Прежние-то сожители живехоньки, сто раз явились бы за добром своим, если бы даже и забыли, уходя… Валька завернула все это обратно и спрятала тряпочку на груди, рядом с деньгами. Там оно и хранилось с тех пор, только тряпочки менять приходилось, и еще перед каждой баней Валька запиралась в отхожем месте и быстренько подшивала тряпочку к внутренней стороне лифчика. Но теперь-то денежки нужнее будут. Она решила продать пока колечко с красным камушком, которое потоньше…

– Ну что, богатейка, – сказал старшина, когда они вышли из скупки, где их по причине его внушительных погон обслужили вне очереди и даже в цене не сильно обидели. – С тебя причитается. Давай теперь с тобой в винный заедем.

– Отчего не заехать-то, Сергей Сергеич? Угоститесь от души, от чистого, как говорится, сердца. Но только я Христом Богом прошу, не проговоритесь бабам про колечко-то… Да замолкни ты, зуда! – Это она уже крикнула ребенку, который разъерзался и раскричался в одеяле.

– Ты, Приблудова, на дите орать-то погоди, наорешься еще, – заметил старшина, – лучше спасибо скажи малявке своей.

– Это за что ж такое спасибо-то? – недоуменно спросила Валька.

– Большое и душевное. Вона, не успела на свет народиться, а уж мамке подарочек сделала.

– Ка-акой еще подарочек? – протянула Валька, совсем уже ничего не понимая.

– А такой, что аккурат к Первомаю вам, ребятницам, снисхождение вышло, так что считаешься ты теперь, Приблудова, вольной поселенкой. Хоть сегодня можешь паспорт в отделении получить…

– И ехать куда пожелаю, что ли? – не веря своему счастью, пролепетала Валька.

– Можешь, конечно, только вот зачем? Прописку питерскую ты все одно потеряла, и восстановить, я так понимаю, вряд ли получится. Разве к родственникам? Есть у тебя?

– Мать, – нехотя проговорила Валька. – Приемная. Только что я у ней забыла, у бабы Симы-то? Что тут деревня, что там – все одно. Останусь я. Декрет отгуляю, на весовую вернусь. Раз уж я теперь вольная, так здесь оно вольнее будет, чем в Хмелицах. А там посмотрим.

– Дело, – согласился Сергей Сергеевич.

Ребенок в одеяльце зашелся в крике.

– Мокрая, поди, или жрать хочет, – сказал старшина. – С пеленанием до поселка подождать придется, а подкормить и сейчас можно. Слышь, Приблудова, доставай сиську, не стесняйся.

Валька расстегнулась и дала девочке грудь. Та сразу успокоилась и громко зачмокала.

– Во наяривает! – восхищенно заметил старшина. – Назовешь-то как?

– Ее, что ли? А Танькой!

– Почему Танькой?

– Это когда я еще в УРСе работала, была там у нас продавщица, Танькой звали. Красивая, стерва. И вот, значит, повадился к ней в гастрономический генерал один, не старый еще. То сметанки возьмет, то колбаски. У нас еще девки смеялись. Что-то, говорят, Танька, женишок твой сегодня не заявился. Другую, видать, нашел. А она молчит, только губы поджимает. А потом уволилась наша Танька, и не видели мы ее месяца четыре. И генерала как ветром сдуло. Но вот под зиму уже останавливается возле магазина черный «ЗИЛ», и выходит из него тот генерал в парадной шинели, а под ручку с ним – наша Танька, вся в белых мехах и с муфтой белой! Заходят они, значит, в магазин. Танька перед каждым отделом прошлась, всем себя показала, а потом носик сморщила и говорит генералу своему: «Что-то тут товар все некачественный. Поедем, Толик, на Невский». И вышла гордо так. Все ей только вслед посмотрели… Вот и я свою шелупонь решила Танькой назвать. Вдруг тоже за генерала выскочит, будет в белых мехах ходить, попой вертеть…

Старшина расхохотался.

– Ну, Приблудова, не соскучишься с тобой! За генерала, говоришь? А полковника в зятья не возьмешь?

Так в один год и под одним именем вступили в жизнь два новых человека, носящих одно имя, и никто не ведал об их родстве. Обстоятельства их появления на свет мало предрасполагали к тому, что судьбы их когда-нибудь пересекутся. Однако пересеклись и отметили своим пересечением еще не одну судьбу. А как именно – об этом мы очень скоро узнаем.