Книга Кружево онлайн - страница 4

3

Шум голосов в большом зале «Империала», соединявшем в себе гостиничный вестибюль, кафе и небольшой пассаж, перекрывался то звуками фортепьяно, то звоном посуды, то время от времени вспыхивавшим чьим-нибудь громким смехом. С четырех часов начинался обычно наплыв тех, кто заходил выпить чаю или коктейль. Хозяйка зала для бриджа, сидевшая под написанным маслом изображением Мадонны, проверяла список записавшихся на сегодняшнюю игру, а на столе для триктрака уже начали стучать кости. В углу зала принц Али Хан с самым серьезным видом нашептывал что-то на ухо девушке-латиноамериканке с черными как смоль волосами. Сидевшая чуть поодаль от него молодая и стройная Элизабет Тейлор потянулась за четвертым кусочком обсыпанного сахарной пудрой торта.

Открывающиеся в обе стороны входные двери распахнулись, и в вестибюль в окружении небольшой свиты вошел Аристотель Онассис. За ним следом появилась белокурая девушка, сжимавшая под мышкой несколько книг. Она явно хотела проскользнуть незамеченной; но тогда ей не следовало появляться в такой компании, поскольку администратор, метрдотель и старший официант одновременно повернули головы в сторону вошедших, чтобы предупредить любое возможное пожелание одного из богатейших людей мира. Джуди Джордан – а это была именно она – попыталась прикинуться одним из постояльцев отеля и, глядя прямо перед собой, быстрым шагом направилась мимо швейцара к лифту. На ней были белый, застегивающийся со спины на пуговицы свитер, клетчатая юбка в складку, белые гольфы чуть ниже колен и спортивные двухцветные туфли без каблуков, утопавшие в толстом ковре вестибюля. Слава богу, почти дошла. Осталось пятнадцать шагов… десять… пять… черт! По обе стороны от лифта внезапно возникли несколько арабов-телохранителей. Джуди увидела впереди себя ровную, оливкового цвета шею, принадлежавшую темному стройному молодому человеку, который вошел в лифт в сопровождении адъютанта, одетого в военную форму одной из западных стран. По соображениям безопасности никому другому не разрешалось входить в лифт с принцем Абдуллой или любым иным членом сидонской^[18] королевской семьи, которая постоянно бронировала два номера «люкс» в «Империале» на то время, когда восемнадцатилетний принц приезжал в «Ле Морнэ».

Джуди повернулась и направилась было к лестнице, но в этот момент почувствовала, как на плечо ей легла тяжелая рука.

– Фрейлейн, — прошипел ей на ухо консьерж, – вам нечего здесь делать. Вам положено пользоваться служебной лестницей. Вы даже не являетесь нашим постоянным сотрудником. Делаю вам последнее предупреждение, в следующий раз вы будете уволены.

– Я прошу прощения, но нас задержали на занятиях языком, а мне еще надо успеть переодеться перед сменой. Я хотела сделать как побыстрее.

– В «Империале» никаких извинений не принимают. Марш на служебную лестницу, живо!

Вот почему вместо того, чтобы подняться на шестой этаж в лифте, Джуди пришлось тащиться целых сто двадцать две ступеньки вверх по лестнице, затем преодолеть бегом еще два пролета до чердака, где пространство под наклонной крышей было поделено тонкими перегородками на небольшие комнатки, чем-то похожие на коробки для обуви, которые предназначались для гостиничной обслуги.

Джуди бросила учебники на серое одеяло и влезла в форму, что носили официантки расположенного при гостинице кафе «Шеза». Еще три дня, а там выходной, подумала она, затягивая шнуровку на вышитой белыми кружевами блузке, ныряя в широкую сборчатую красную юбку и затягивая тесемки черного кружевного нагрудника. Завязывая их уже на ходу, она добежала до конца коридора, постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнула ее и вошла.

Ник, прямо в одежде, лежал на железной кровати. Рукава белой рубашки были закатаны, одна нога заброшена на другую, через дырку в сером носке торчал палец.

– Год 1928-й был почти столь же удачным, как и 1945-й, – говорил он. – Крайне благоприятным для «Медока», «Грейвс», «Сент-Эмилион» и «Помероль», несколько менее благоприятным для сухих белых сортов «Бордо», но отличным для «Сатерне». – Ник бросил учебник на кровать. – В следующий вторник экзамен по винам. У тебя не найдется сейчас минутки немного погонять меня, а, Джуди?

– Никак не могу, Ник. Я опаздываю. Заглянула только попросить: не мог бы ты чего-нибудь стянуть на кухне, если я не успею поесть?

– Ты еще слишком молода, голодать тебе еще рано, – ответил Ник, спуская ноги с кровати и садясь. – Обещай, что проведешь воскресенье со мной, и я тебе натащу столько всего, что на три дня хватит.

– Договорились. Тогда и по винам тебя погоняю.

– 0'кей. Загляну к тебе в «Шезу» выпить чашечку кофейку перед сменой. На что только не идешь, чтобы лишний разок тебя увидеть!

Она послала ему в ответ воздушный поцелуй, выскочила из комнаты и помчалась в кафе: снова те же сто двадцать две ступеньки, только вниз.

Энергия, казалось, била из нее ключом; но, несмотря на это, Джуди чувствовала себя предельно уставшей. Настолько, что, честно говоря, в воскресенье предпочла бы весь день проваляться в постели. Шел всего лишь четвертый месяц ее пребывания в Швейцарии, но усталость уже преследовала ее постоянно. На языковых курсах в Гштаде занятия начинались ежедневно в восемь утра и продолжались до половины четвертого; потом еще час вместо обеда приходилось тратить на выполнение домашних заданий. Затем – кафе «Шеза», где она работала официанткой шесть дней в неделю, с одним выходным, и где ей полагался только один очень коротенький перерыв, чтобы перекусить, хотя ее смена продолжалась до часа ночи. В Швейцарии не существовало профсоюзного контроля над условиями труда; но, с другой стороны, никто не мешал работать столько, сколько можешь. Ей вообще повезло, что удалось найти работу. Договориться об этом ей помог пастор Хенцен в самом начале летнего сезона, когда гостинице нужны были дополнительные рабочие руки. Вначале ее взяли только на пару месяцев, потом оставили на дополнительный срок, но зарплату дали более низкую, чем у других официанток. Денег едва хватало на то, чтобы оплачивать счета прачечной; однако здесь Джуди получала еще бесплатное жилье и питание, а именно это и было для нее главным.

Максина, Кейт и Пэйган уже сидели за столиком в «Шезе» с какой-то четвертой девочкой, которую пригласили только по одной причине: у нее был брат в «Ле Морнэ». Однако Пэйган еще полчаса тому назад сделала для себя вывод: если этот Найджел хоть немного похож на свою глупую корову-сестричку, то знакомиться с ним незачем.

– Папочка говорит, что в результате Найджел так переменился, обзавелся невероятно хорошими контактами, – монотонным голосом бубнила Франческа? – Папочка говорит, что считает плату за учебу там полезным капиталовложением, потому что он хочет, чтобы Найджел получил широкую международную подготовку, а в «Ле Морнэ» учатся только те, у кого есть деньги и имя. Знаете, там собрались дети всех нефтяных магнатов. И это совсем не похоже на обычную школу.

Это старинный замок на озере Леман. – Она откусила кусочек пирожного с кремом. – Если у них вечер свободен, то они могут съездить в Женеву или в Лозанну. Им даже разрешают уезжать на уикенды, если родители не возражают. – И Франческа взяла еще одно. – Работать им приходится очень много, но они не загнаны в клетку, как мы тут, в «Иронделли». А по субботам они ходят на танцы. Зимой в субботние вечера здесь гостиницы устраивают платные танцы, хотя Найджел ходит только в солидные места вроде «Империала» или «Паласа».

– Мы ни разу не ходили, – сказала Кейт. – Мы и танцевать-то не умеем.

– Только польку и шотландский танец, этому нас в школе учили, – поправила ее Пэйган.

Мальчики, танцы, великолепные гостиницы – все это зачаровывало, возбуждало и тревожило одновременно. Счастливая Франческа, думали девочки, как ей повезло, что у нее есть старший брат.

– А когда ребята из «Ле Морнэ» сюда приезжают?

– Они сейчас здесь и пробудут в Гштаде три месяца, с января до марта. Мамочка говорит, что здесь все очень хорошо расписано, так что после рождественских каникул чемодан Найджела посылают не в Руэ, а прямо в Гштад.

– Ой, кстати, – быстренько соврала Пэйган, – сестра-хозяйка просила меня передать тебе, Франческа, чтобы ты зашла на почту. Там для тебя лежит посылка. Надо будет заплатить три франка.

Франческа обрадованно завизжала, расплатилась по счету и убежала.

– Не могла ее дольше терпеть, – громко сказала Пэйган.

– И я тоже, – произнесла официантка очень маленького роста. Пэйган обернулась и тут сообразила, что официантка в традиционном швейцарском костюме – это та самая девочка, которую она спасла в горах. Ее короткие светлые волосы выглядели так, как будто их обкорнали кухонными ножницами, что соответствовало действительности. Очень серьезным голосом она проговорила: – Вы спасли мне жизнь…

– Рада, что ты это наконец поняла! – перебила ее Кейт.

– … и ты сломала руку!

– Нет, только растянула предплечье, – сказала Пэйган. – А у тебя все в порядке?

– Ни царапинки, но перепугалась я крепко. У меня только коленки несколько часов дрожали. Даже и не знаю, как мне тебя благодарить. Я понимаю, я не должна была так убегать…

– Ничего, Ник нам объяснил, в чем было дело, – сказала Пэйган.

– С тобой все было в порядке, – опять резко перебила Кейт, – а с Пэйган было очень плохо. Она упала в обморок, а рука у нее чуть не отвалилась. Ее два Дня продержали в постели.

– Замолчи, Кейт! Она ни в чем не виновата. В конце концов, она же не нарочно свалилась с того обрыва.

– Я с него даже не свалилась. Мы просто стояли, и вдруг подо мной поехала земля. Но я совершенно не боялась разбиться, а думала только о том, что опаздываю на смену.

– Ну ладно, забудем об этом, – сказала изрядно смущенная Пэйган. – Посмотрите лучше, кто пришел!

Она приветственно помахала Нику, который в этот момент как раз открывал тяжелую резную дубовую дверь. Тот поднял руку в ответ, сильно наклоняясь, чтобы пройти под косяком, почерневшим за несколько веков от каминного дыма. Кафе «Шеза» было намного старее, чем вся остальная гостиница: в XVII веке это была ферма, и потому стены здесь были толщиной в руку.

– Я сейчас больше разговаривать не могу, – сказала Джуди, – но по воскресеньям мы с Ником свободны, и я бы очень хотела, чтобы мы встретились: тогда бы я как следует тебя и отблагодарила. Кстати, у меня для тебя кое-что есть.

Она поспешно наполнила чашки горячим шоколадом и умчалась со своим подносом. Ник молча смотрел ей вслед, и было очевидно, что голова у него идет кругом,

В воскресенье после обеда входная дверь «Шезы» распахнулась, и вместе с клубами морозного воздуха в ней появились Джуди, а за ней Ник. На Джуди был ее обычный воскресный костюм: синие, подвернутые до колен джинсы, спортивные туфли без каблуков, белые носки и куртка-матроска в горошек. Она огляделась по сторонам и обрадовалась, увидев девочек.

– Привет! – поздоровалась она, протягивая Пэйган большую красиво упакованную коробку, перевязанную белой атласной лентой. Внутри лежала пара ярко-красных длинных, до колен, вязаных носков с кожаными подошвами. Пэйган была искренне обрадована.

– Они подходят под мой красный шелковый пояс, – сказала она и стала настаивать, чтобы Кейт немедленно примерила подарок.

Максина повернулась к Джуди:

– А почему родители послали тебя сюда на языковые курсы, а не в одну из здешних школ?

– Они меня вообще никуда не посылали. Я им не сказала, что подала заявление на стипендию для поездки по обмену, потому что никогда не думала, что сумею пройти отборочный конкурс. А когда прошла и сказала, мама просто рассвирепела. Она считает, что в пятнадцать лет рано еще уезжать из дома, да и вообще она не понимала, зачем мне понадобились иностранные языки. Но наш священник убедил ее, что я должна использовать талант, дарованный мне господом. – Джуди усмехнулась. – Здесь за мной должен присматривать пастор местной лютеранской церкви. По-моему, он полагает, что я собираюсь стать миссионершей в Африке и знание французского и немецкого языков необходимо мне, чтобы разговаривать потом с язычниками в Бельгийском Конго и в Восточной Африке.

– А на самом деле ты туда поедешь? – Максина аккуратно расправила юбку своего лучшего, мандаринового цвета, платья, которое надела исключительно ради Ника.

– Нет, я поеду в Париж, – уверенно ответила Джуди.

– Одна?! И родители тебя отпустят одну?

– Они ничего не будут знать. Я им напишу после того, как приеду туда и найду работу. Иначе они могут и не разрешить, – объяснила Джуди.

Три другие девочки, пораженные, замолчали, они сами никогда не задумывались о своем будущем, никогда ничего не планировали наперед дальше следующих каникул. Все в их грядущей жизни представлялось им в принципе столь же простым и ясным, как на рисунках в детских книжках для раскрашивания, и ответственность за все, что должно было произойти в будущем, лежала не на них, а на ком-то другом. Каждую из них ожидал впереди алтарь, после которого должно было наступить вечное блаженство; в эту картинку оставалось только вставить конкретное лицо того прекрасного принца, который повел бы каждую из них к алтарю. Ученицам «Иронделли» работа Джуди представлялась чем-то невероятно настоящим по сравнению с уроками домоводства, на которых они учились резать лук, или машинописи, где после скопированного из учебника делового письма они делали припечатку: «Пожалуйста, примите уверения в моих самых искренних чувствах».

Кейт стала с интересом расспрашивать Джуди о языковых курсах.

– Да, обучение там действительно очень интенсивное, – рассказывала Джуди, – и это хорошо, потому что мне нужно за год научиться бегло говорить и по-французски, и по-немецки. Все остальные, кто там учится, тоже хотят как можно быстрее освоить язык. Они все старше меня, есть даже настоящие старики – такие, кому уже за Тридцать! В Гштад приезжают со всего мира те, кому по работе потребовалось знание еще одного языка. И они день-деньской сидят в маленьких кабинках с наушниками на голове и учат. Но по-немецки я еще говорить не могу. Наверное, мне надо не болтать слишком много с Ником, а только заниматься и заниматься немецким.

Ник с обожанием посмотрел на нее:

– У нас вообще почти не остается времени даже на разговоры. В комнаты к себе мы заходим только для того, чтобы поспать. В семь утра я уже начинаю накрывать на столы к завтраку, потом до трех дня мы без перерыва работаем в ресторане. Затем перерыв до половины седьмого вечера, и снова в ресторане до одиннадцати. Это если нет никакого банкета, или свадьбы, или чего-нибудь подобного – а то приходится и до двух часов ночи вкалывать, а вставать потом все равно к семи утра.

– Нам еще тут повезло с жильем, – сказала Джуди. – Те ученики официантов, которых взяли сюда на время из «Паласа» в Лозанне, говорят, что там они живут по пять человек в комнате под самой крышей. А в «Паласе» в Сент-Морице, мне рассказывали, временные работники вынуждены спать в подвале.

– Боже, я, кажется, начинаю считать «Иронделль» курортом, – проговорила Пэйган, которой нравились медлительность и скука школьной жизни, в отличие от Кейт, приходившей в отчаяние от царившей в школе лени и тоски на уроках.

После этой встречи Джуди стала оставлять по средам, после обеда, столик в «Шезе» для девочек, и они просиживали там по два часа с одной-единственной чашкой дорогого горячего шоколада; а по воскресеньям Ник водил всю компанию в кафе, и уж там они объедались вовсю.

Бросающаяся в глаза независимость Джуди производила большое впечатление на трех девочек, которые завидовали ее энергии, жизнестойкости, бодрости и выносливости и не отдавали себе отчета, что на самом-то деле Джуди приходится каждое утро заставлять себя собираться с силами и настраиваться на рутину и тяжкий труд предстоящего дня. Девочки неохотно, но подчинялись школьному расписанию; Джуди же устанавливала себе расписание сама и неумолимо выдерживала его. Манера Джуди говорить тоже завораживала учениц «Иронделли»: ее речь была прямой и резкой, она говорила всегда то, что думала, тогда как девочки из более привилегированных семей были приучены скрывать свои чувства и никогда не выражать открыто своих взглядов и желаний.

Девочки быстро сообразили, что, хотя Ник и был без ума от Джуди настолько, что не замечал никого вокруг, он все же годился на роль того старшего брата, о котором все они тосковали, – такого, который восхищался бы ими, защищал их, поддразнивал бы, знакомил с другими мальчиками и платил бы за их скромные развлечения. С Ником они чувствовали себя в полной безопасности. С ним не надо было играть в любовных «казаков-разбойников», гоняться за победой над представителем другого пола или же спасаться самой от какого-нибудь «охотника за скальпами». Интуитивно три подружки из «Иронделли» быстро нашли верный способ флиртовать с Ником. Они могли провоцировать его как угодно, совершенно не опасаясь при этом за возможные последствия. Фактически они получили возможность практиковаться на нем как и сколько хотят в твердой уверенности, что опасаться с его стороны им нечего. Этим они и занимались.

Нику все это льстило. Ему нравилась его новая роль пажа трех привлекательных, но, в общем, ничего особенно не требующих девочек. Воспитанный в холодных стенах традиционной английской школы-интерната, выросший в деревне, застенчивый, он не так уж часто раньше знакомился с девочками, тем более с привлекательными. Но у него были прекрасные манеры, и когда он не краснел ежесекундно по пустякам, то выглядел и держался в окружении четырех девочек гордо, как настоящий паша. Поскольку он стал играть столь важную роль в этом «круге», как окрестили их компанию другие девочки-завистницы из «Иронделли», то Ник вскоре избавился и от застенчивости, как правило, присущей единственному ребенку в семье, и от обычных для английского подростка мучительных сомнений в себе.

Девочки были уверены, что рано или поздно познакомятся с другими мальчиками, потому что с середины ноября каждую неделю стали устраиваться танцы; но, хотя у них и был Ник, иногда они испытывали приступы непонятного беспокойства, их охватывала тоска по приключениям.

Как-то в воскресенье, справившись с огромной порцией бананового мороженого, Пэйган зевнула и сказала:

– А не удрать ли нам как-нибудь вечером через заднюю дверь и не отправиться ли в какой-нибудь шикарный ночной клуб вроде «Гринго»?

Ник строго посмотрел на нее и откинул со лба назад густые черные волосы.

– Будьте осторожны. Вас выгонят, если поймают. А потом, может быть и кое-что похуже. – Он покраснел. – Нечто скверное. Знаете Поля, водителя старика Шардена?

– Да, это его шофер, – подтвердила Кейт.

– Нет, он водитель, – поправила Пэйган. – По-французски все равно. А в английском языке шофер – это тот, кого вы нанимаете на вечер. А водитель работает у вас постоянно.

– Ну, как бы он там ни назывался, вы понимаете, о ком я говорю. Так вот, Шарден… э-э-э… гомосексуалист, а Поль – его… э-э-э… друг. Я знаю, потому что за спиной у Шардена Поль занимается тем же самым с одним из поваров «Империала». – Ник покраснел еще гуще. – То, что я вам сейчас расскажу, не больше чем слух. Но ходит он очень упорно, и я об этом слышал не раз. Вы знаете, конечно, что по-настоящему Шарден любит только деньги.

Все кивнули, соглашаясь.

– Так вот, в городе говорят, что, если девочку застают с мальчиком вне школы, ее немедленно исключают, если только во избежание позора ее отец не согласится заплатить хорошенькую сумму. При этом на самом деле может ничего и не быть вообще или быть не больше, чем шуткой; но Шарден расписывает все по телефону ее родителям в самых мрачных тонах. Вопрос, кому поверят родители: своей дочери или Шардену? И ей ведь приходится признавать, что она действительно где-то была, поэтому обычно родители верят в худшее и платят.

– Не может быть!

– Откуда ты знаешь?

– А в городе известно, что он гомосексуалист?

– Все официанты здесь знают, что Шарден «голубой», – сказал Ник. – У него давным-давно работают только смазливые шоферы, хотя на самом деле ему водитель не нужен. На окраине города есть бар – он называется «Ку-ку», – там довольно странные типы околачиваются. Я бы туда не пошел, честное слово!

– А он не боится, что его самого могут начать шантажировать? – спросила Пэйган.

– Если все эти разговоры о шантаже правда, то Шарден ведет опасную игру. Но она все-таки не настолько опасна, как это может показаться. Шарден очень тщательно подбирает возможные жертвы. А выбор у него богатый. Он ведь не мог бы никакими средствами добиться того, чтобы девочки по ночам вообще никогда и никуда не убегали, верно? Даже если бы захотел. А родители девочек далеко, в другой стране, и они богаты. Шарден никогда не запрашивает больше, чем родители девочки могли бы заплатить без малейшего напряжения. Насколько я знаю, самая маленькая сумма, которую он в таких случаях просит, это стоимость обучения за год. В целом родителям обычно проще бывает откупиться от небольшого скандальчика. А поскольку ученицы из разных стран, то их родители не знают друг друга и нет опасности того, что они между собой разговорятся и все выяснят.

Девочки, не прерывая Ника, внимали его словам, загипнотизированные этими внезапно открывшимися перспективами.

– Так что, ради бога, будьте осторожны, – продолжал Ник. – Кто знает, может быть, что-то в этих слухах и правда. Я понимаю, что все это сплетни. Но я слышу подобные истории всякий раз, когда попадаю на виноградники нашей гостиницы. И это еще не все. Некоторые ребята говорят, что Поль – бисексуал.

Теперь Нику пришлось объяснять девочкам, что такое бисексуал. Лицо у него пылало от смущения, и он уже жалел, что вообще начал этот разговор, но ему начало нравиться внимание, с которым слушали его подруги.

– Рассказывают, что если девочка из очень богатой семьи убегает куда-нибудь ночью, а Шарден ее поймает, то Поль… нарочно соблазняет ее и фотографирует в разных… э-э-э… компрометирующих позах. Бармен из «Империала» говорил мне, что в прошлом году отец одной девочки из Бразилии перепил у него и начал ругать Шардена. Он сказал, что прилетел сюда потому, что его начали шантажировать; что не хотел обращаться в полицию, поскольку тут замешано имя его дочери; и что если об этом скандале станет известно, жена ему никогда не простит… Что ему нужно защищать честь семьи и репутацию его дочери, иначе она никогда не выйдет замуж… Ну и все такое… А потом сказал, что никогда не простит своей дочери того, что она поставила его в такое положение, когда он не мог заявить, что Шарден его обманывает. Ему показали фотографии, на которых его дочь была с Полем. – Ник улыбнулся. – Наверное, фотографии были довольно необычными. Тот мужик сказал бармену, что заплатил за них тридцать шесть тысяч швейцарских франков. Наличными.

Для Пэйган, Максины и Кейт жизнь в «Иронделли» протекала в завораживающей атмосфере сентиментальной наивности. Телом уже почти женщины, ученицы были на самом-то деле еще детьми. С бурной щенячьей радостью и энергией они хихикали, прыскали со смеху, весело носились и визжали и, в общем-то, были еще довольно глупы. От уроков им становилось скучно, разговоры о любви завораживали их, они горели нетерпением узнать, что такое страсть, и единственным их стремлением было в кого-нибудь влюбиться. Они готовились стать женщинами, и в самом воздухе, казалось, было разлито ожидание этого. Девочки были способны просиживать часами с журнальными статьями и инструкциями в одной руке и тюбиками дорогого грима в другой, выясняя, какое у каждой из них лицо – овальное, круглое или широкое. Масса времени тратилась на разговоры об одежде, на примеривания и на обмен вещами. Все девочки хотели, чтобы у них была как можно более узкая талия, и потому затягивались широкими эластичными поясами. Все они носили балетные тапочки без каблуков, широченные юбки колоколом, бледно-розовые или бледно-голубые свитера и небольшую нитку мелкого жемчуга на шее. У девочек, приехавших из США, были бюстгальтеры, которые придавали грудям идеально ровные округлые очертания и заставляли их торчать вверх, в результате груди чем-то напоминали перевернутые чашки или детские песочные «куличики». Новые ученицы-неамериканки во вторую же свободную субботу бросались покупать французские кружевные бюстгальтеры. После этого девочки до бесконечности сравнивали свои груди, измеряли их и делились друг с другом всевозможными сомнениями и опасениями на этот счет: «А у меня одна больше другой…», «Почему мои висят ниже, чем твои?», «А у Серены на самых сосках растут волосики…», «Если сбоку закладывать в бюстгальтер носок, то расстояние между грудями станет шире…», «Я бы хо тела, чтобы они у меня были побольше…», «Мне бы хотелось не такие крупные…».

Максина всеми силами старалась избегать подобных сравнений. У нее были крупные, тяжелые, низко опускающиеся груди, к которым она еще не успела привыкнуть и очень стеснялась их, а потому старалась засовывать их чуть ли не под мышки. В результате постепенно она привыкла сутулиться, а плечи у нее приобрели округлость. Что бы ни говорили ей другие девочки, ничто не могло убедить ее в том, что великолепные выпуклости у нее впереди – ее достоинство, а не недостаток. Стоило ей увидеть на улице, далеко впереди себя, группу дорожных рабочих, как она мгновенно краснела до корней волос, потому что знала: как только она поравняется с ними, все они завороженно уставятся на ее грудь и будут глазеть, пока она не пройдет. Пытаясь как-то успокоить дочь, мать сказала Максине, что ее embonpoint^[19] исчезнет после того, как у нее появится первый ребенок и она станет кормить его грудью. Но сама мысль о том, что придется таскаться с этими футбольными мячами еще многие годы, пока их не высосет ребенок, который еще даже не зачат, Максину вовсе не утешила. И поэтому если не было необходимости одеваться в дорогие вещи от Диора, она предпочитала скрывать свои объемы под большими и бесформенными свитерами.

Как-то вечером Максина, облаченная в одно из таких коротеньких одеяний, учила Кейт танцевать un slow^[20]. Обняв Кейт и громко наигрывая на губах мелодию «Пароход медленно плывет в Китай», Максима торжественно кружила ее на узком пространстве между двумя кроватями. «Даже хорошо, что здесь так тесно в ночных клубах тоже всегда тесно», – проговорила Максина, никогда в жизни не бывавшая ни в одном ночном клубе. Ни одна из них еще не ходила на свидание с мальчиком; не знала бы, о чем говорить на таком свидании, если бы оно состоялось; все три отчаянно завидовали тем девочкам, у которых были старшие братья; и все трое постоянно терялись в догадках, куда следует девать нос в тот момент, когда тебя целуют.

О подобных вещах они говорили друг другу каждую ночь. Как только выключали свет, Пэйган прокрадывалась к ним из своей комнаты, завернувшись в клетчатое, наподобие шотландской юбки, набитое гусиным пером стеганое одеяло, садилась по-турецки в ногах на кровать Кейт, и девочки начинали обсуждать со всех сторон вопрос, что значит быть женщиной. Они неизменно и единодушно соглашались, что ответят только на настоящую любовь, распознать которую, они были уверены, можно будет мгновенно. Потом они решали, за какого мужчину каждая из них была готова выйти замуж, и каждая излагала остальным свои представления о том, как должен выглядеть Прекрасный Принц. Потом обсуждались подвенечные платья, потом – свадебное путешествие. А затем в уютном ночном мраке они полушепотом говорили о той интригующей тайне, с которой еще не сталкивалась ни одна из них… о сексе. Это всегда было нечто романтическое: им бы и в голову не пришло, что после секса приходится иногда спать на мокрой простыне. Они и представить себе не смогли бы Прекрасного Принца с эрекцией, а тем более в презервативе.

Отсутствие ясных представлений в вопросах пола было среди учениц всеобщим и поразительным. Чтобы не показаться невеждами, все девочки в «Иронделли» врали напропалую о своем сексуальном опыте, который в целом равнялся нулю. Пока что весь сексуальный опыт Кейт и Пэйган сводился только к тайным мыслям о тампонах: ни одна из них тампонами еще не пользовалась, но Пэйган стащила у матери брошюру, и теперь они вместе с Кейт сосредоточенно изучали иллюстрации, вызывавшие у них растерянность и смущение.

Ни одна из них еще не исследовала пространство у себя между ног, не знала особенностей его чувствительности и даже не видела его. Ни одна еще не слышала о мастурбации и даже не осознавала, что уже испытала ее. Максина, которой было тогда четырнадцать лет, приняла последствия невольной мастурбации за религиозный экстаз: в этот момент она как раз ерзала на стуле на уроке Закона божьего. Пэйган, охотившаяся верхом на взятой напрокат лошади, на которой было необычно высокое в передней части седло, испытала непривычное ликование, которое отнесла за счет возбуждения от азарта погони. Кейт всегда любила забираться в физкультурном зале по канату из-за приятного щекочущего зуда, который возникал, когда, поднявшись до самого верха, она плотно обхватывала канат ногами и, слегка притормаживая ими, то сжимая, то ослабляя при этом ягодицы, начинала скользить по канату вниз. Как-то раз такое же ощущение возникло у нее, когда она была на самом верху каната, и она так и застыла там, блаженно раскачиваясь из стороны в сторону, не в силах сдвинуться с места и совершенно безразличная к резкому сердитому голосу преподавательницы мисс Хейдок – та уже привыкла к тому, что девочки замирают, добравшись до верха каната, – требовавшей, чтобы Кейт немедленно спускалась вниз.

Максина – которая была француженкой и которой уже исполнилось семнадцать, на год больше, чем Кейт и Пэйган, – была для них уважаемым и непререкаемым авторитетом во всем, что касалось вопросов пола, потому что ее этому учили. Все мальчишки одинаковы, объяснял Максине священник, все они коты. Всем им нужно одно и то же, а ты не должна давать им этого, потому что когда они своего добьются, то станут тебя презирать за то, что ты не устояла. Даже если мальчик клянется, что любит тебя, получив желаемое, он тебя же с презрением отпихнет – и наедине, и, что хуже всего, прилюдно, – потому что, естественно, его уважение к тебе исчезнет. Если действительно серьезный мальчик действительно тебя любит и при этом продолжает настаивать на своем, то он тебя просто проверяет – правда, священник не сказал, в чем именно и для чего. Мужчины по каким-то непонятным причинам неспособны контролировать свои чувства, и если половая страсть все же берет над ними верх, то виноваты в этом все равно ты и твоя привлекательность: это называется «ты его завлекла». Подобные вещи могут легко закончиться катастрофой, и что тогда ты станешь говорить своему мужу в первую брачную ночь?! Если не сбережешь себя для мужа, то брак с самого начала сложится неудачно и вся твоя жизнь окажется испорченной. Потому что мужчина всегда сможет разобраться в истинном положении дел, что бы ты ему там ни говорила.

Можно было только удивляться тому, что у девочек не вызывали недоумения двойные стандарты в вопросах пола. Они принимали как нечто само собой разумеющееся, что мальчик может от страсти потерять над собой контроль; но им никогда не приходило в голову, что и девочка тоже способна испытывать подобную силу чувств, и это вполне объяснимо. Они считали естественным, что ответственность за пределы, до которых можно доходить в отношениях между полами, несет девочка, а не мальчик: она обязана контролировать меру его страсти. Поэтому девочки приучались подавлять собственные сексуальные побуждения. Эта привычка постепенно переходила в устойчивый тип поведения, и по прошествии ряда лет многим девочкам уже трудно было превысить те пределы, заходить за которые запрещалось, или даже просто испытать возбуждение. Степень их сексуальности была уже запрограммирована, а сама сексуальность извращена.

Максина убеждала подруг, что итальянки берегут себя для своих мужей, но в то же время позволяют мужчинам практически все, только другими способами.

– Противная, все-то ты придумываешь! – возражала Пэйган. – И как это мужчина может разобраться, девственница ты или нет?

– Если он не может вставить свою штуку, значит, ты девственница, – объясняла Максина, – если ты, конечно, не занимаешься слишком много спортом: верховой ездой, велосипедом или гимнастикой.

Свои жесткие правила сексуального этикета существовали и на тот случай, когда у девочки был кавалер, имевший, по ее мнению, шансы со временем превратиться в возлюбленного. По счастью, Максина знала все эти правила и делилась своими познаниями после того, как в школе выключали свет.

– Во время первого свидания, – авторитетно утверждала она, – нельзя ничего, только один многозначительный взгляд при прощании. – После этих слов наступала тишина, и в кромешной темноте девочки упражнялись в умении бросать многозначительные взгляды. – После второй встречи можете позволить ему поцеловать себя в щеку. А на следующий раз разрешить ему на прощание настоящий поцелуй.

– Французский, с языком? – спросила Кейт.

– Нет, это только на четвертый раз. Максине пришлось признать, что сама она этого еще никогда не делала, и поэтому она поспешно перешла к пятому свиданию, во время которого, если мальчик действительно имеет серьезные намерения, то можно допустить его к тому, что находится выше талии. Здесь возможны два варианта: через одежду или под нее. Что касается самой Максины, то она лично никогда в жизни не допустила бы ни того, ни другого: она была твердо намерена сохранять благоразумность до замужества.

Некоторые девочки, однако, позволяли мужчинам опускаться ниже талии, что опять-таки предполагало два варианта – через ее нижнее белье и под него – но при условии, что у него брюки остаются застегнутыми… Ну, вы сами понимаете.

– А если под белье, то что тогда?

– Тогда он гладит то место, где у тебя растут волосы. – И в комнате повисла тишина: девочки в темноте лихорадочно гладили себя по этому месту, но ровным счетом ничего не испытывали.

Седьмая стадия этого издевательства заключалась в том, что мальчику можно было позволить уже абсолютно все. Абсолютно все – это, конечно, чудесно, но и жутко опасно.

Учитывая, что любая ученица в «Иронделли» впадала в ужас при одной лишь мысли о возможной беременности, можно было только удивляться той поистине религиозной их убежденности, что, если дойдет до дела, они-то забеременеть не могут, особенно в первый раз. Господь этого не допустит; а кроме того, и статистика подтверждает, что в самый первый раз этого не бывает. Если, конечно, не трогаешь… ну, это самое. Сперма пугала всех девочек. Достаточно только одного этого маленького яичка, одного-единственного из многих миллионов, и можно забеременеть. А эти проклятые штучки живут по четыре дня и незаметно ползут вверх по твоим ногам даже под трусиками. Поэтому лучше не рисковать вообще, и мальчик должен обязательно принимать меры предосторожности. Но если он пользуется этой резиновой штукой, то это так противно!

– Она называется «французский салат», – авторитетно заявила Пэйган.

– Ничего подобного. Его название – capot anglais^[21], – холодно поправила ее Максина.

Но как бы ни называлась эта штуковина, она вызывала еще одну проблему, связанную с правилами хорошего тона. Должна ли девочка отворачиваться, когда мальчик надевает эту штуку? Или она должна делать вид, будто ничего не замечает? Или он должен надеть эту штуку заранее, когда еще только собирается на свидание? Но в последнем случае это только доказывало бы, что он вовсе не потерял голову от вашей красоты, но с самого начала все так и планировал. И кроме того, как вообще она надевается?

– Мне кажется, – сказала Пэйган, – что, когда у них торчит, они сверху разглаживают эту штуку. Вроде перчатки, только с одним пальцем.

Не очень романтично, подумали про себя девочки. Но они должны были признать, что все-таки лучше, чем забеременеть. Забеременеть – нет, это просто немыслимо! Если какой-либо девочке настолько не повезло и судьба ткнула в нее пальцем, ей, бедняжке, приходилось долго сидеть в обжигающей горячей ванне и выпивать целую бутылку чистого, неразбавленного джина. В таком случае настоящая подруга должна была сидеть с ней рядом в этом пару, подбадривать ее, не давать ей упасть в обморок и утонуть и не разрешать ей спьяну шуметь – иначе могла услышать сестра-хозяйка. Или же надо было найти довольно крупную сумму и отправиться на одну из этих темных улочек, к старухе, которая разложит тебя, как ощипанную курицу, на грязном кухонном столе, разведет твои ноги широко в стороны, а потом, даже не вымыв рук, воткнет в тебя вязальную спицу. Конечно, если ты богата, то можно обратиться в частную клинику, и тогда тебе все сделают под анестезией, вязальная спица будет из нержавейки и стерилизованная, а все станут делать вид, будто тебе просто-напросто удаляют аппендицит.