Книга Галаор онлайн - страница 5

Кошка, мышка и сова

С годами Брунильда все больше становилась похожа на монумент, превращалась в экзотическую безделушку, предмет роскоши, а бедная принцесса, засушенная девочка, давным-давно была забыта. А потому и стража, охранявшая пьедестал, начала мало-помалу утрачивать бдительность, пока не утратила ее окончательно.

Пьедестал из желтого алебастра с красными прожилками, бегущими по нему, как языки пламени, торчал вопросительным знаком.

Король с королевой не знали, печалиться им или радоваться – ведь никто не знал, что именно произошло. Быть может, прекрасная Брунильда вернулась к жизни? Или ее просто украли? Только какому же варвару, какому извращенцу понадобилось то, что не нужно никому?

– Где ты, девочка моя? – вопрошала донья Дариолета. – Где ты спишь? Где просыпаешься? Чьи руки сжимают твое твердое тельце? Или бродишь ты где-то, прекрасная сомнамбула, не зная воспоминаний, не ведая судьбы своей? Вспоминаешь ли заботливую и нежную мать, что кормила и ласкала тебя в те счастливые дни, когда не в добрый час принесенные дары еще не изуродовали тело твое и душу, не исказили твои черты?

В городе никто не спал. Двери дворца стояли закрытыми, все укромные уголки обшарены. Искавшие все перевернули вверх дном, и казалось, что тут побывала банда грабителей: даже подушки были вспороты, и всюду летал гусиный пух.

Возвращение рыцарей пришлось как нельзя кстати. Не дав себе ни минуты отдыха, включились они в поиски принцессы.

Дон Фамонгомадан проявил наибольшее рвение: петух и трех раз еще не пропел, а двадцати четырех подозреваемых уже схватили, подвергли пыткам и казнили, хотя расследование не продвинулось от этого ни на йоту.

Ясно было одно: во дворце принцессы нет. Маловероятно также, что она находилась в городе. Неутомимый, хладнокровный и здравомыслящий дон Фамонгомадан вскочил на Сарданапала, крикнул: «Я отыщу принцессу, живую или засушенную!» – и поскакал в ночь, сопровождаемый своими молчаливыми мрачными слугами.

На дона Хиля Осторожного и еще нескольких рыцарей возложили задачу доставить всех девушек в возрасте пятнадцати лет или около того во дворец, где каждую из них допрашивали лично король и королева.

Остальные рыцари посовещались, снова развернули яркие штандарты и, разделившись на отряды, поскакали по многочисленным дорогам, ведущим из столицы в глубь королевства.

Об отваге

Еще затемно, в мельчайших деталях обсудив результаты поисков и расследований, дознаний и опознаний, поделившись друг с другом всеми тревогами, опасениями, подозрениями и размышлениями, отправились в путь и дон Оливерос с доном Галаором.

Они покинули дворец почти тайно, лишь учтиво простились с королем и королевой, и сейчас медленно ехали по той единственной дороге, по которой не поехал никто: по дороге, ведущей к речке Аутомедонт. Дон Галаор не забыл ни сыновей короля Кальканта, ни доброго великана Брудонта, ни того, как широко, по-детски раскрылись при виде чудовища его собственные глаза. Он решил в одиночку изничтожить страшного кабана. Дон Оливерос, видя его упрямство и решимость, счел за благо поехать вместе с ним: в конце концов, он восхищался отвагой Галаора и с радостью отмечал его сходство с отцом, непобедимым королем Гаулы, с которым дона Оливероса связывала давняя дружба, закаленная в тысяче боев.

Занимался рассвет. Друзья мирно беседовали:

ОЛИВЕРОС: Кто знает, что такое отвага? Я не слышал, чтобы кому-нибудь удалось дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. Отвагу нельзя получить в наследство, она, я полагаю, не передается от одного человека к другому, как не передается любовь к женщине или пристрастие к острой пище. Она переменчива, как удача. Я знаю одного человека, который боится темноты, но никому не посоветую встретиться с ним в бою. Знаю одного короля варваров, который бросался в битву в белой рубахе и без доспехов, но дрожал перед своей маленькой злобной женой. Говорят, что ему снились ужасные кошмары. Для отваги нет страхов больших и малых, она не подразделяет их на виды – это дело головы, а не сердца. Больше того: она к страху вообще никакого отношения не имеет. Неправда, что смелый человек боится, но побеждает свой страх: у смельчаков нет страха, для них битва, что для ребенка игра. Потому что если появляется страх, с ним уже ничего нельзя поделать. От чего угодно можно избавиться, но от страха – нет.

ГАЛАОР: А связана ли отвага с яростью? Я замечал, что в гневе человек становится бесстрашным.

ОЛИВЕРОС: Страх и гнев – братья-близнецы: нас приводит в ярость то же, что вызывает страх. Угроза может породить в нас и ярость, и страх. Разгневанный человек живет в страхе.

ГАЛАОР: Однажды мы с отцом взбирались на скалу. Отец сказал мне: «Пока будешь подниматься, пой. Ни о чем не думай, поднимайся так же спокойно, как если бы шагал по равнине. Не думай о том, что ты карабкаешься на скалу, только пой и двигайся». Размышляя сейчас над тем, что сказал мне тогда отец, и над тем, о чем только что говорили вы, я прихожу к выводу, что отвага сродни добровольной потере сознания. Да, это как игра.

Уже совсем рассвело, когда горное эхо донесло до них крики страшного кабана.

Стрела, пущенная в небо

Он мчался навстречу чудовищу. Ощущал напряженные мускулы коня. Лицо его холодил утренний воздух. Руку оттягивало копье.

Вдали горой щетины и мяса высился кабан – сопел, фыркал, бил о землю копытом. «В шею! В шею!» – донесся до него крик дона Оливероса, и он бросился в атаку.

Конь летел стрелой, и Галаор закричал от восторга, как кричал в детстве всякий раз, когда несильное течение реки несло его к небольшому водопаду. Он всегда завидовал стрелам, выпущенным в небо, – гармонии и обманчивой легкости их полета, их свободному падению. Галаор пришпорил коня и снова крикнул, заглушив фырканье и топот несущегося ему навстречу чудовища.

Он увидел огромную кабанью морду, белоснежные клыки, алый язык. Он опустил копье, прижался к шее коня, проскочил под кабаньей головой, снова поднял копье и вонзил его. Копье входило все глубже и глубже, и вот оно уже потащило за собой самого Галаора. Он подумал, что сейчас сам вонзится в кабана вместе с копьем, но тут он вылетел из седла, его залило темной и теплой волной, он вцепился в копье, закрыл глаза и с силой врезался во что-то очень твердое. Удар был страшный. Последний удар. После него не было ничего.

ОЛИВЕРОС: Мы в том месте, где ты убил кабана. Ты проспал девять часов. У тебя ничего не сломано, но не поднимайся, полежи так до утра. Сейчас дам тебе воды. Твой конь пал, тебе же очень повезло: ты слетел кабану на шею, и он, падая, не придавил тебя. Ты потерял копье: я не смог его вытащить – ты вонзил его слишком глубоко.

ГАЛАОР: Я должен был это сделать. В тот день, когда мы вышли на охоту все вместе, мне нужно было скакать в гущу битвы без остановки, пусть без пользы, но надо было скакать без остановки, а я остановился. Я должен был все исправить, должен был снова пережить и страх, и ярость. Я думаю, что вернул свое доброе имя.

ОЛИВЕРОС: Для тебя в той битве главное то, что твоя лошадь остановилась? Ты понимаешь, к чему это могло привести?

ГАЛАОР: Дело не во мне. Есть законы рыцарства, которые нельзя нарушать. Они такие же старые, как законы природы, они старше, чем луна. Меня научили всему. Сам же я обладаю лишь свободой пустельги, которая складывает крылья, и ее перья, внутренности, глаза и кости камнем падают вниз. Только тот, кто рожден рабом, может что-то делать или от чего-то отказываться, исходя лишь из своих насущных потребностей.

ОЛИВЕРОС: Ты полагаешь, Галаор, что всегда будешь следовать тому, чему тебя научили?

ГАЛАОР: Нет ничего, что не предусмотрено в канонах рыцарства. Я чувствую, что Брунильда совсем близко, я должен ее найти.