Книга Неукротимая планета онлайн - страница 3

Глава 3

Дольше удерживать дверь было невозможно. Айхьель и не пытался сделать это. Он отступил в сторону – и в комнату тут же ввалились двое, Айхьель же молча шагнул мимо них в коридор.

– Что случилось? Что он сделал? – затараторил врач, вбежавший следом за охранниками. Он быстро проверил показания приборов, укрепленных на спинке кровати Брайона. Дыхание, температура, сердце, кровяное давление – все было в норме. Пациент лежал тихо и врачу ничего не отвечал.

Размышлений Брайону хватило до конца дня. Думать было тяжело. Усталость, действие транквилизаторов и других лекарств туманило голову. Мысли блуждали бесцельно, и он не мог вырваться из их бесконечного круговорота. О чем говорил Айхьель? Что за чушь он нес об Анвхаре? Анвхар был таким потому что… потому что он был таким, вот и все! Планета пришла к этому естественным путем. Или – нет?..

История была чрезвычайно проста. С самого начала на Анвхаре не было ничего, представлявшего сколь-нибудь значимый интерес для торговли. Мир этот находился в отдалении от межзвездных торговых путей, на нем не было залежей минералов, которые стоили бы того, чтобы их разрабатывать и отправлять в другие обитаемые миры на чудовищные расстояния. Конечно, можно было охотиться на пушных зверей и продавать меха – предприятие это было выгодным, но слишком мелким. А потому никогда не предпринималось организованных попыток колонизовать эту планету. В конце концов все произошло по воле случая. Несколько научных групп обосновались здесь, построили исследовательские станции и станции наблюдения: необычный годичный цикл Анвхара давал в этом отношении массу интереснейшей информации. Поскольку наблюдения велись долго, научные работники решили перевезти на Анвхар свои семьи. Так, медленно, но верно, возникали первые небольшие поселки. Многие из охотников также осели здесь, увеличив тем самым численность населения.

Это было начало.

От давних времен осталось не слишком много летописей, поэтому о событиях, происходивших в первые шесть сотен лет истории Анвхара, можно только догадываться: фактов на этот счет чрезвычайно мало. Примерно в это время произошел Раскол, и в этой общегалактической катастрофе Анвхар вел свою собственную войну. Когда пала Земная Империя, кончилась не просто эпоха. Многие станции наблюдения оказались в довольно странном положении – они представляли уже несуществующие учреждения. Профессиональные охотники лишились рынка сбыта своих мехов, поскольку у Анвхара не было собственных космических кораблей. Правда, никаких глобальных изменений на Анвхаре во времена Раскола не произошло, поскольку планета была совершенно самодостаточной. Как только ее жители привыкли к мысли о том, что теперь Анвхар является независимым миром, а не сборищем людей различных профессий с различными убеждениями, жизнь снова пошла своим чередом. Не то чтобы она стала труднее – на Анвхаре жизнь никогда не бывает легкой, – но, по крайней мере, внешне она почти не отличалась от прежней.

Хотя мысли и отношения людей подверглись огромным изменениям. Предпринимался ряд попыток создать некоторую стабильную форму социального устройства и общественных отношений. Они не оставили значимого следа в истории – по крайней мере, в летописях Анвхара, – за исключением того, что увенчались наконец Двадцатыми.

Чтобы понять, что такое Двадцатые, нужно знать, что Анвхар движется вокруг своего солнца, Семидесятой Змееносца, по необычной орбите. В этой системе есть и другие планеты, с более-менее нормальной эклиптикой. Анвхар, возможно, является «бродягой», планетой иного солнца, попавшей в поле притяжения Семидесятой. Большую часть своего года, длящегося 780 дней, Анвхар находится на значительном удалении от нее; потом наступает короткое жаркое лето, длящееся около восьмидесяти дней, после чего вновь наступает долгая зима. Жизнь на планете приспособилась к таким сезонным изменениям климата. На зиму большинство животных впадают в спячку, растительность же дремлет в спорах и семенах. Некоторые теплокровные растительноядные в тропической зоне, также утопающей в снегах, продолжают вести активную жизнь, а ими, в свою очередь, питаются хищники. В сравнении с летом, зима, несмотря на свои страшные холода, является сезоном мира.

Лето – время безумного стремительного роста. Трава и деревья пробуждаются к жизни и растут с такой скоростью, что крушат скалы и поднимаются к небу буквально на глазах. Снежные равнины превращаются в болота грязи, на которых в течение нескольких дней вырастают настоящие джунгли. Все развивается и размножается. Растения душат друг друга, стремясь поглотить как можно больше живительной энергии, даруемой солнцем. В этот сезон все насыщает и насыщается, потому что с того момента, как выпадает первый снег, девяносто процентов года пройдет в спячке в ожидании возвращения тепла.

Чтобы выжить, людям пришлось приспособиться к анвхарианскому циклу. За лето нужно было собрать в закрома достаточно пищи, чтобы ее хватило на всю долгую зиму. Поколение за поколением адаптировались к этому, пока сезонные изменения не стали восприниматься ими как нечто совершенно естественное. Первая оттепель весны, стремительно переходящей в лето, вызывала у «коренных» анвхарцев изменения метаболизма. Слой подкожного жира уменьшался, начинали действовать потовые железы; прочие изменения были менее заметны, чем приспособления к смене температурного режима, но не менее важны. Подавлялся центр сна в мозгу: человеку оказывалось достаточным немного подремать раз в три-четыре дня. Жизнь становилась почти истерической, лихорадочной – то есть полностью соответствующей жизни окружающего мира. К первым морозам люди успевали снять урожай стремительно созревающих зерновых и запастись мясом, консервируя или замораживая последнее в огромных холодильных камерах. Невероятно удачно приспособившись к годичному ритму жизни, человечество стало частью экологической системы планеты и обеспечило себе выживание во время долгой зимы.

Да, физически люди нормально переживали зиму. Но что касается выживания духовного – здесь дело было сложнее. Примитивные эскимосы на Земле могут впадать в долгую дрему, напоминающую спячку. Возможно, цивилизованным людям такой способ тоже доступен – по крайней мере, на несколько самых холодных месяцев земной зимы. Но это невозможно, когда зима длится дольше земного года. И главным врагом любого анвхарца, если только он не охотник, становилась скука; и даже охотники не могли всю зиму бродить среди снегов, выслеживая зверей. Выпивка была одним из способов разрешения проблемы, другим было насилие. Алкоголизм и убийства стали настоящим зимним кошмаром, в особенности после Раскола.

Но конец этому положили Двадцатые. Когда они стали частью жизни населения планеты, лето превратилось в перерыв между играми. Двадцатые были большим, чем просто соревнования: они превратились в образ жизни, удовлетворявший физические и интеллектуальные потребности человечества на этой необычной планете. Игры эти являлись декатлоном – вернее сказать, двойным декатлоном, в котором шахматные матчи и поэтические состязания занимали не меньшее место, чем прыжки на лыжах с трамплина или стрельба из лука. Каждый год проводилось два всепланетных соревнования – для мужчин и для женщин. И дело здесь было не в сексуальной дискриминации, а в реальной оценке возможностей. Различия, присущие мужчинам и женщинам, не позволяли им соревноваться на равных во многих областях: например, женщина не может выиграть большой шахматный турнир. Это принималось во внимание. Любой на планете мог принимать участие в Двадцатых столько раз, сколько ему хотелось: ограничений на это не было.

Побеждал лучший – и он действительно был лучшим. Сложная система повторных игр и отборочных соревнований обеспечивала и участникам, и наблюдателям активную жизнь на половину зимы. И все это было только прелюдией перед основной частью Двадцатых, длившейся месяц, в которой и определялся единственный победитель. И его или ее награждали именно этим титулом: Победитель или Победительница. Мужчина и женщина, превзошедшие всех на планете, кому суждено оставаться лучшими до следующих игр.

Победитель. Это был титул, которым можно было гордиться. Брайон слабо пошевелился на постели и сумел повернуться так, чтобы видеть окно. Победитель Анвхара. Его имя уже записано в книги истории, он стал одним из горстки героев этой планеты. Теперь школьники будут изучать его жизнь, читать о нем, как и он сам когда-то читал о Победителях прошлого. Будут мечтать о его славе, придумывать новые и новые приключения, связанные с победами Брайона, надеясь когда-нибудь сравняться с ним. Стать Победителем – вот высочайшая честь во Вселенной.

За окном в темном небе слабо поблескивало вечернее солнце. Бесконечные ледяные равнины отражали этот свет, и весь мир, казалось, состоял из этих холодных отблесков. Одинокая фигурка лыжника скользила по равнине; больше в мире не было никакого движения. Огромная невероятная усталость накатила на Брайона, усталость разочарования, словно бы он увидел мир в совершенно ином свете.

Внезапно с ослепительной ясностью он понял, что быть Победителем – значит быть никем. Это то же самое, что быть лучшей блохой среди всех блох в шерсти одной собаки.

В конце концов, что такое Анвхар? Скованная льдом планета, населенная несколькими миллионами разумных блох, никому во Вселенной не известная, не имеющая никакого значения для всего остального человечества. В этом мире не было ничего, за что стоило бы драться; войны, вспыхнувшие после Раскола, не коснулись Анвхара. Анвхарцы всегда гордились этим – как будто можно гордиться тем, что ты никому не нужен и не важен. Все прочие миры росли, сражались, побеждали и проигрывали – изменялись. Только на Анвхаре жизнь повторялась, шла по бесконечному замкнутому кругу, как магнитофонная пленка…

Глаза Брайона увлажнились: он моргнул. Слезы! От осознания этого невероятного факта сентиментальная жалость сменилась в его душе страхом. Неужели страшное напряжение последнего поединка повредило его рассудок? Это были не его мысли. Ведь вовсе не жалость к себе сделала его Победителем – так почему же сейчас он чувствовал именно это? Анвхар был его Вселенной – разве он мог хотя бы представить себе, что эта планета – всего лишь ничтожная пылинка в глубинах Космоса, каприз творения? Что с ним случилось, что вывернуло наизнанку его мысли?

Как только он задумался об этом, ему в голову немедленно пришел ответ. Победитель Айхьель. Толстяк со странными рассуждениями и вопросами, будоражащими разум. Или Айхьель околдовал его, как некий чародей – как дьявол в «Фаусте»?.. Нет, глупости. Но что-то ведь он действительно сделал. Может, сумел вложить в голову Брайона какую-то мысль, когда тот был слишком слаб, чтобы противиться чужому влиянию? Или воздействовал на его подсознание с помощью гипноза, как злодей в «Скованном мозге»? Брайон не мог найти оснований для подозрений, но все же совершенно точно знал, что именно Айхьель ответственен за его странное душевное состояние.

Он коротко свистнул; это послужило сигналом, включившим починенный коммуникатор у его изголовья. На маленьком экранчике появилось лицо сиделки.

– Человек, который был здесь сегодня, – заговорил Брайон, – Победитель Айхьель. Вы знаете, где он? Я должен связаться с ним.

Почему-то эти слова лишили сиделку ее профессионального спокойствия. Она хотела было ответить, но извинилась и отключила экран. Когда он зажегся снова, место сиделки занял человек в форме охранника.

– Вы сделали запрос о Победителе Айхьеле, – сказал он. – Мы держим его здесь, в госпитале, под охраной, поскольку он нарушил установленный порядок, силой вломившись в вашу комнату…

– Я ни в чем его не обвиняю. Пожалуйста, попросите его немедленно зайти ко мне.

Охранник с трудом подавил охватившее его изумление:

– Прошу простить меня, Победитель, но я не представляю, как это можно сделать. Доктор Колрай оставил специальные указания о том, что никто не должен вас…

– Доктор пока еще не распоряжается моей личной жизнью, – прервал его Брайон. – Я не заразен и не болен – я только чрезвычайно утомлен. И я хочу видеть этого человека. Немедленно.

Охранник глубоко вздохнул и принял решение.

– Он уже идет, – ответил он и отключил экран.

– Что ты со мной сделал? – спросил Брайон, едва Айхьель вошел в его комнату и они остались одни. – Не станешь же ты отрицать, что вложил в мою голову чуждые мысли?

– Нет, не стану. Поскольку весь смысл моего пребывания здесь именно в том, чтобы донести до тебя эти «чуждые» мысли.

– Расскажи мне, как ты это сделал, – потребовал Брайон. – Я должен это знать.

– Хорошо, но ты должен еще многое услышать. И не просто услышать, но и поверить в то, что услышишь. Первое, что является ключом ко всему остальному, – это истинная природа твоей жизни здесь. Как ты думаешь, откуда взялись Двадцатые?

Прежде чем ответить, Брайон принял двойную дозу стимулятора, который разрешили ему доктора.

– Мне нечего и думать, – сказал он, – я знаю. Об этом рассказывается в исторических хрониках. Организатором первых игр был Джирольди, первые соревнования прошли в 378 году по летосчислению Анвхара. С тех пор Двадцатые проводились каждый год. Вначале это были местные состязания, но вскоре они уже переросли во всепланетные.

– Верно, – ответил Айхьель, – но ты рассказываешь о том, что произошло, я же спросил у тебя, как возникли Двадцатые. Как мог один человек, кем бы он ни был, взять отсталую планету с небольшим населением, состоящим из полусумасшедших охотников и фермеров-алкоголиков и создать на ней социальную машину, работающую без перебоев, а в центр ее поставить искусственную структуру Двадцатых? Это было бы просто невозможно.

– Но ведь это было сделано! – настаивал Брайон. – Ты не можешь этого отрицать. А в Двадцатых нет ничего искусственного. Они вполне закономерны в подобном мире.

Айхьель коротко рассмеялся; в его смешке явственно слышалась ирония.

– Очень закономерны – но часто ли социальные структуры и правительства создаются по законам логики? Ты не думаешь. Поставь себя на место основателя Джирольди. Представь, что тебе пришла в голову идея Двадцатых и ты хочешь убедить в ее необходимости остальных. И вот ты подходишь к первому же вшивому скандальному пьяному охотнику, к тому же полному дремучих предрассудков, и все ему излагаешь ясно и понятно. Объясняешь, что его любимые игры – поэзия, стрельба из лука, шахматы – могут сделать его жизнь намного интереснее и полноценнее. Хорошо. Но в таком случае ты должен быть готов к тому, что он схватится за пушку.

Абсурдность такого предположения заставила улыбнуться даже Брайона. Разумеется, так не могло быть. Однако ж, поскольку Двадцатые все-таки возникли, этому факту должно было быть какое-то объяснение, и объяснение достаточно простое.

– Так мы можем рассуждать целый день напролет, – заметил Айхьель, – и ты не найдешь верного ответа, если только…

Он внезапно умолк и уставился на коммуникатор. Экран оставался черным, но на панели зажегся огонек, показывающий, что устройство включено. Айхьель протянул к нему мясистую руку и вырвал недавно подсоединенные провода.

– Этот твой доктор слишком любопытен. Но правда о Двадцатых его совершенно не касается. Зато она касается тебя. Тебе нужно понять, что тот образ жизни, который ты вел здесь, искусственно создан и разработан экспертами-социологами и внедрен опытными практиками…

– Чушь! – перебил его Брайон. – Нельзя безнаказанно ставить социальные эксперименты на людях. Начнутся столкновения, кровопролитие…

– Ты сам несешь чушь, – отпарировал Айхьель. – На заре истории, может, так и было, но времена меняются. Ты читал слишком много земной классики; ты полагаешь, что мы по-прежнему живем в век предрассудков. Перемены у человечества в крови. Все, что сейчас воспринимается как нормальное и привычное, когда-то было новшеством. Одно из последних нововведений – попытка управлять народами, создавать общества, ставящие личное счастье каждого человека превыше всего.

– Комплекс Бога, – заметил Брайон. – Загнать людей в какие-то рамки, хотят они того или нет.

– Конечно, это можно рассматривать и так, – согласился Айхьель. – Вначале попытки силой навязать народам те или иные политические структуры зачастую оканчивались плачевно. Многие – но не все. Анвхар – яркий пример того, как успешно работает искусственно разработанная структура, когда ее применяют правильно. Правда, больше мы такого не делаем. Теперь мы только защищаем развивающиеся культуры, немного подталкивая их. Когда мы работали на Анвхаре, у нас еще не было столь тщательно проработанной теории. Тогда все сводилось к тому, чтобы создать искусственную культуру, наиболее подходящую для данного мира, и внедрить ее на Анвхаре.

– Как это можно сделать? – спросил Брайон. – Как это было сделано здесь?

– Тебя наконец заинтересовало, «как». Нам понадобилось множество агентов и огромные суммы денег. Мы постарались привить людям гипертрофированное чувство гордости, что спровоцировало возникновение дуэлей и, как следствие, вызвало интерес к приемам и технике фехтования. Джирольди оставалось только убедить всех, что организованные состязания гораздо интереснее, чем отдельные случайные поединки. Сложнее было включить в создававшуюся систему интеллектуальные состязания, но однако эти трудности также были преодолены. Детали не столь важны; мы сейчас рассматриваем только конечный продукт. А конечным продуктом являешься ты. И ты нужен. Очень нужен.

– Но почему я? – спросил Брайон. – Что во мне такого особенного? Потому что я выиграл Двадцатые? Я в это не верю. Если быть объективным, между мной и любым из первой десятки нет почти никакой разницы. Почему бы не попросить кого-нибудь из них? Они сумели бы справиться с заданием не хуже меня.

– Нет, не сумели бы. Позже я скажу тебе, почему именно ты – единственный человек, который мне подходит. Время идет, а я еще должен кое в чем тебя убедить, – Айхьель взглянул на часы. – У нас еще три часа, потом будет уже слишком поздно. Прежде чем они истекут, я хочу рассказать тебе о нашей работе столько, сколько нужно для того, чтобы ты мог добровольно решиться присоединиться к нам.

– Да, задачка не из легких, – заметил Брайон. – Можешь начать с того, что объяснишь мне, что это за таинственные «вы», о которых ты все время говоришь.

– Фонд Культурных Отношений. Негосударственная структура, финансируемая частными лицами, которая существует ради обеспечения мира, благополучия и суверенитета независимых планет, их процветания, развития добрососедских отношений и межпланетной торговли.

– Звучит так, будто ты цитируешь, – сообщил ему Брайон. – Никто не сумел бы придумать этакую формулировочку просто в ходе разговора.

– Я действительно цитировал хартию нашей организации. Конечно, в общих чертах это все очень хорошо и правильно, но я сейчас говорю о конкретных вещах. О тебе. Ты – продукт тщательно разработанного и очень развитого общества. Ты вырос и воспитывался на планете с небольшой численностью населения и демократичной формой государственного управления, а это способствовало развитию твоей индивидуальности. Нормальное анвхарское образование – это прекрасное образование, а твое участие в Двадцатых дало тебе образование выше, чем у кого-либо в этой Галактике. Если ты со всеми своими знаниями и способностями проведешь остаток жизни на ферме где-нибудь в глуши, это будет огромной и бессмысленной потерей.

– Плохо ты обо мне думаешь. Я собираюсь учить…

– Да забудь ты об Анвхаре! – прервал его Айхьель, резко и досадливо взмахнув рукой. – Не перестанет этот мир вращаться и конец света не наступит, если ты улетишь отсюда. Ты должен забыть об Анвхаре, подумать о том, что по Галактическим масштабам этот мир – ничтожная пылинка, и о том, что есть множество страдающих людей во Вселенной. Ты должен подумать о том, чем помочь им.

– Но что я могу сделать – я ведь один? Прошли те времена, когда один человек, такой, как Цезарь или Александр Македонский, мог изменять судьбы мира…

– Верно – и все же не вполне верно, – ответил Айхьель. – В любом столкновении сил есть ключевые фигуры, люди, действующие как катализатор, но чтобы применить его, нужно выбрать верный момент – и тогда начнется химическая реакция. Возможно, ты – один из таких людей; но, по чести сказать, пока что мне нечем это подтвердить. Чтобы сберечь время и не вдаваться в бесконечные рассуждения, думаю, мне нужно пробудить в тебе чувство долга.

– Долга перед кем?

– Перед человечеством, разумеется, перед ушедшими поколениями, которые способствовали развитию истории, что в конце концов и позволило нам всем здесь вести полноценную счастливую жизнь. То, что было дано нам, мы, в свою очередь, должны передать другим. Это основа гуманистической морали.

– Согласен. Наконец-то я слышу действительно убедительный аргумент. Но даже этот аргумент не заставит меня вылезти из постели в течение ближайших трех часов.

– Однако ж кое в чем мы преуспели, – заметил Айхьель. – В общем ты со мной соглашаешься. А теперь применим ту же аргументацию по отношению к тебе самому. Существует планета с населением семь миллионов человек, над которой нависла угроза полного уничтожения. Моя работа и мой долг заключается в том, чтобы остановить это разрушение; именно этим я сейчас и занимаюсь. В одиночку я не смогу выполнить работу. В дополнение ко всем остальным мне нужен ты. Не кто-то подобный тебе, но именно и только ты.

– У тебя осталось чрезвычайно мало времени на то, чтобы убедить меня в этом, – заметил Брайон, – а потому позволь мне облегчить тебе труд. По твоим словам, ты занимаешься планетой, населению которой угрожает полное уничтожение. Положим, все это правда, а не чудовищный блеф, положим, если бы у тебя было время, ты смог бы доказать это. Пусть так. Но тут у меня снова возникает вопрос. Чем и как ты можешь подтвердить, что я действительно единственный человек во всей Галактике, который может тебе помочь?

– Доказательством этого является одна твоя способность, ради которой я тебя и разыскивал.

– Способность? Я ничем не отличаюсь от других людей моего мира.

– Ты ошибаешься, – возразил Айхьель. – Ты – воплощенное во плоти и крови доказательство эволюции. Индивиды, наделенные специфическими качествами, постоянно появляются среди представителей любого вида, включая и людей. С тех пор как в последний раз на Анвхаре родился человек, наделенный эмпатическими способностями, сменилось уже два поколения.

– Во имя неба, что такое эта самая «эмпатия» и как ты распознаешь тех, кто ею наделен? – Брайон фыркнул; разговор принимал какой-то абсурдный оборот.

– Я могу распознавать эмпатов, потому что я и сам эмпат; другого способа не существует. А что до того, как работает эмпатия, – я тебе это уже продемонстрировал несколько раньше. Именно тогда у тебя и появились столь странные мысли об Анвхаре. Прежде чем ты по-настоящему овладеешь даром передавать свои чувства другим, пройдет немало времени, но рецептивная эмпатия – твоя врожденная черта. Эмпатия – это то, что позволяет тебе проникать в чувства другого человека, или, если угодно, в его душу. Эмпатия – это не чтение мыслей, скорее ее можно описать как ощущение настроений, чувств и отношений других людей. Лгать тренированному эмпату невозможно – за лживыми словами он распознает истинные чувства. Даже столь неразвитый дар, как твой, весьма существенно помог тебе во время Двадцатых. Ты можешь предугадать действия своего противника; ты заранее знаешь, какое движение он совершит, когда его мышцы только начинают напрягаться. Ты принимаешь это, даже не задумываясь о сути своего дара.

– Откуда ты знаешь?

На самом деле Брайон именно так и чувствовал, но никогда и никому не рассказывал об этой своей тайне.

Айхьель улыбнулся:

– Просто догадка. Но, если помнишь, я тоже выиграл Двадцатые и тоже в то время ничего не знал об эмпатии. А ведь это замечательное качество – особенно в дополнение к нашему образованию и тренировкам. Собственно, это и подводит нас к тому доказательству, о котором шла речь минуту назад. Ты сказал, что я смогу убедить тебя, если приведу хоть одно доказательство того, что мне нужен именно ты. Я верю, что только ты способен мне помочь; я не сумел бы в этом солгать.

Тем более в этом нельзя солгать эмпату. Хочешь посмотреть, каковы мои истинные чувства? Конечно, «посмотреть» – не то слово, но для подобных вещей слов еще не придумали. Может, ты лучше присоединишься ко мне? Разделишь со мной мои воспоминания, эмоции, мое отношение?

Брайон попытался возразить, но опоздал. Врата его чувств распахнулись, он был подавлен чужими эмоциями и воспоминаниями.

– Дит^[1]… – проговорил Айхьель вслух. – Семь миллионов человек… водородные бомбы… Брайон Брандт.

Это были только ключевые слова, тянувшие за собой цепочки ассоциаций. И с каждым словом Брайон чувствовал, как на него накатывают волны эмоций…

Здесь не могло быть лжи – в этом Айхьель был прав. Это была основа чувств, то, из чего они созданы, базовые реакции на символы памяти.

ДИТ… ДИТ… ДИТ… это было слово – это была планета, и слово гудело как барабан – барабан, грохотавший как гром, и была пустынная планета, планета смерти, где живые умирали и мертвые были счастливее живых.

Неразвитый варварский ДИТ

горячий горящий выжженный

отсталый жалкий

песчаная пустыня

невероятно грязная

пески пески пески…

Люди, такие отсталые грязные жалкие

варвары полулюди недолюди

меньше чем люди

но

они

вскоре

будут

МЕРТВЫМИ

они будут МЕРТВЫМИ

семь миллионов почерневших тел

которые будут омрачать твои сны

все сны вечно всегда

навсегда потому что эти

ВОДОРОДНЫЕ БОМБЫ

ждут того

чтобы

убить

их всех если только… если только… если…

ты Айхьель остановит их ты Айхьель (СМЕРТЬ) ты

(СМЕРТЬ)

ты (СМЕРТЬ) один не сможешь сделать это ты

(СМЕРТЬ)

должен найти

БРАЙОН БРАНДТ сосунок-неопытный-зеленый-юнец-Брайон Брандт чтобы помочь тебе он единственный в Галактике, кто может завершить работу…

Поток ощущений иссяк, и Брайон осознал, что лежит, бессильно утонув в подушках, весь мокрый от пота, дрожащий от воспоминаний об обнаженных эмоциях. Напротив него сидел, уронив голову на руки, Айхьель. Когда он поднял лицо, в его глазах Брайон увидел тень того мрака безнадежности, который сам он только что ощутил.

– Смерть, – сказал Брайон. – Это ужасное чувство смерти. Оно шло не только от людей Дита, которые могут умереть. В нем было что-то более личное.

– Я сам, – ответил Айхьель, и эти простые слова снова пробудили в душе Брайона мрак, к которому он с его едва пробудившимися способностями так недавно прикоснулся. – Моя собственная смерть. А она недалека. Это поразительная и страшная цена, которую приходится платить за свой талант. Неизбежная сопутствующая эмпатии. Часть целого неисследованного феномена пси-поля, которая не зависит от времени. Смерть вызывает столь сильное возмущение поля, что вибрации от нее идут вспять по временным линиям. Чем я ближе к ней, тем острее осознаю ее. Только общее ощущение смерти – без числа и времени, разумеется. В том-то и весь ужас. Я знаю, что умру вскоре после того, как попаду на Дит, и задолго до того, как работа будет окончена. Я знаю дело, которое нужно свершить там, я знаю тех, кому это не удалось. Я также знаю, что ты – единственный человек, который, возможно, сумеет закончить то, что было начато мной. Теперь ты согласен? Ты полетишь со мной?

– Да, конечно, – ответил Брайон. – Я полечу с тобой.