Книга Man and Boy онлайн - страница 2



2

Когда мне до чертиков надоел вид ржавого белого фургона, тащившегося впереди, я резко вырулил на встречную полосу и вжал педаль газа в пол.

Моя новая машина в одно мгновение обогнала старый фургон и победно зарычала. Ловко встраиваясь на полосу перед ним, я успел разглядеть водителя – этакая неясная смесь из гнилых зубов, татуировок и откровенной ненависти. В следующую минуту он исчез в зеркале заднего вида. Мой «Эм-Джи-Эф» означал, что я больше не буду любоваться на ржавый белые фургоны и их водителей. Все по осталось позади. Я мог смело смотреть в будущее, где меня ожидали езда с откинутым верхом и восхищенные взгляды пешеходов. Но уже на следующем красном светофоре фургон подтянулся и встал сбоку от меня.

«О боже, – подумал я, – вот оно, безумное дорожное соперничество».

– Ты, урод, – презрительно бросил водитель фургона, опуская стекло, за которым я увидел лицо, напоминающее бифштекс, разбухший в ведре с пивом, – вылезай и подтолкни.

Он умчался вперед на зеленый свет, а я продолжал сидеть на месте. Несколько секунд меня трясло от негодования. Я отчаянно пытался сообразить, что именно должен был ответить этому наглецу.

Если я и вылезу, приятель, то лишь для того, чтобы затолкать твой дерьмовый фургон в твою же татуированную задницу! И если бы я толкал свою машину, приятель, – да, лучше всего называть его именно так, фамильярно: «приятель», – то все равно перемещался бы куда быстрее, чем ты. Пивное пузо! Толстобрюхий придурок!

Я представил себе, как профессионально отбрил его, а затем легко и непринужденно рванул вперед с кривой ухмылкой. Да так, что только шины завизжали. Но на самом деле я продолжал сидеть и меня по-прежнему колотило от злости. А позади уже раздавались недовольные гудки, и водители начали орать, что уже давно горит зеленый.

Наконец я тронулся с места, рассуждая о том, что бы на моем месте сделал мой отец.

Он, разумеется, не стал бы сидеть и молчать «в тряпочку». И он, конечно же, не стал бы терять время на изобретение уничтожающего ответа, достойного Оскара Уайльда в его лучших традициях.

Мой отец просто вышел бы из «Эм-Джи-Эф» и дал в морду этому водителю фургона. Да так, чтобы у него фонарь под глазом остался. Да, скорее всего, именно так он бы и поступил. Хотя, если честно, мой отец в жизни не оказался бы за рулем модной спортивной машины. Он считал, что их делают для богатых придурков.

Моему отцу было значительно комфортнее, скажем, в том же белом фургоне.

* * *

Джина отнеслась к истории с «Эм-Джи-Эф» с невероятным пониманием. Она заставила меня вернуться и переговорить с продавцом. И это в тот момент, когда даже мне самому идея покупки спортивной машины уже начала казаться достаточно нелепой.

И ведь была куча причин, по которым покупать ее было настоящим безумием. Например, в ее крохотном багажнике умещалось меньше вещей, чем в тележке супермаркета. Нам совсем не нужны были два автомобиля. Машина с мягким откидным верхом в Лондоне являла собой объект ненависти любого прыщавого четырнадцатилетнего кретина с лезвием в носке, нарывающегося на неприятности. Но Джину все это просто не интересовало.

Она сказала, чтобы я пошел и купил эту штуковину и перестал думать, что жизнь кончена, просто оттого, что мне исполняется тридцать лет. Она еще добавила, что мое поведение трогательно, но при этом засмеялась, обняла меня и чуточку встряхнула. Она старалась добиться от меня хоть малой толики здравого смысла. Шансов на это у нее почти не было.

За те семь лег, что мы прожили вместе, мы не могли позволить себе купить достойную вторую машину. Честно говоря, мы не могли позволить себе купить даже поганенькую вторую машину. У нас и первая-то не слишком хорошая машина появилась недавно.

Но в последнее время у нас уже перестали случаться сердечные приступы каждый раз, когда приходил повторный счет. Наконец-то с работой у меня понемногу наладилось.

Я был продюсером «Шоу Марти Манна». Это веселое ток-шоу выходило в эфир каждую субботу поздно вечером. Шесть лет до того я работал продюсером «Шоу Марти Манна», шедшего на местном радио. Большая часть страны ничего и не слышала о ведущем этого шоу, настоящем психе и порядочном стервеце. Теперь мне кажется, что все это было так давно…

В течение последних двенадцати месяцев нам с Марти удалось превратить безбюджетное радиошоу в низкобюджетное телевизионное. Выяснилось, что граница между ними на удивление тонкая. Однако, перейдя эту границу, Марти Манн превратился в своего рода звезду.

Когда мы заходили с ним в ресторан, все посетители немедленно прекращали есть и разговаривать, чтобы только посмотреть на него. Девушки, которые еще недавно побрезговали бы дотронуться до него даже в хирургических перчатках, теперь считали его богом любви. Его фотографировали, даже когда он не делал ничего особенного. Для Марти наступило время большого успеха, и у него хватило порядочности прихватить меня с собой.

Критики, по крайней мере те, кому он нравился, называли Марти «взрослым ребенком», имея в виду, что он весь из себя такой открытый, искренний и обладает удивительной интуицией. Они справедливо считали, что он задает такие вопросы, о которых другие интервьюеры предпочитают даже не задумываться. И действительно, процесс внутренней цензуры который в той или иной степени присутствует у всех, в мозгу Марта, казалось, никогда и не существовал. И, что самое удивительное, на эти вопросы ему отвечали, хотя на самом деле он заслуживал, в лучшем случае, душевной пощечины.

Критики, которым Марти не нравился, тоже называли его «взрослым ребенком», подразумевая под этим, что он эгоистичен, инфантилен и довольно– таки жесток. Но на самом-то деле Марти вовсе не был таким. Иногда я наблюдал за тем, как наш Пэт часами мирно играет своими пластмассовыми игрушками – героями из «Звездных войн». Вот это было типичным поведением ребенка. У Марти никогда не хватило бы терпения па подобное. Марти не был ребенком. Он был просто недоразвитым, что ли.

Мы познакомились на маленькой радиостанции, где все сотрудники либо двигались вверх по служебной лестнице, либо вот-вот должны были вылететь с работы. Я хорошо помню это отвратительное маленькое здание, где было не продохнуть от сгущенных амбиций и табачного дыма дешевых сигарет. Большинство из той публики, что звонили нам, оказывались либо безнадежно одиноки, либо готовы обгавкать все вокруг. Но я немножко скучаю по этой работе, потому что именно там я впервые встретился с Джиной.

Все сотрудники из кожи вон лезли, чтобы добыть гостей для своих программ. За нашими гонорарами никто особо не охотился: они были такие мизерные, что невооруженным глазом их и различить-то было сложновато, поэтому в подборе гостей зачастую присутствовал элемент импровизации.

Например, когда первые японские банки начали закрываться по причине банкротства, мы добились того, что в прямом эфире эту тему прокомментирует не экономист и даже не журналист, специализирующийся на финансах, а самый настоящий профессор, преподававший японский язык в колледже через дорогу от нас.

Да, он являлся преподавателем иностранного языка, но, как и любой другой учитель языка, был безумно влюблен в страну, где говорили на этом языке. Кому же еще, как не ему, обсуждать, почему это вдруг азиатские тигры превратились в кастрированных домашних котов? Конечно, можно было найти массу более достойных кандидатур на его место, но это было лучшее, что нам удалось раздобыть. И все бы сошло, да вот только он не явился на передачу.

Как бы в знак сочувствия лопнувшему японскому пузырю профессорский аппендикс дал о себе знать с худшей стороны именно в то утро, когда ему следовало прийти на радиостанцию, а потому ему на замену вышла его лучшая ученица – Джина.

Высокая, искрящаяся своей красотой Джина. Она свободно говорила по-японски, являлась неплохим специалистом в области культуры, и у нее были ноги длиной в бесконечность. Я привел ее в студию и даже не осмелился заговорить с ней или посмотреть ей в глаза. Она была прекрасна, очаровательна и очень умна. Но самое главное – она оказалась совершенно недостижимой. Девушка из недосягаемой высшей лиги.

А потом, когда в студии загорелась красная лампочка, что-то произошло. Точнее сказать, не произошло ничего: Джину заклинило. Она перенервничала и не могла говорить.

Когда я впервые увидел ее, то подумал, что к ней не подступиться. Но как только она стала заикаться, потеть и что-то невнятно мямлить про экономический упадок, то неожиданно превратилась в обычного человека. И я понял, что у меня есть шанс. Возможно, небольшой. Примерно такой же, как у снежка в аду. И все же это был шанс.

Я прекрасно понимал, каково ей приходилось в тот момент. Красная лампочка всегда оказывала на меня подобное действие. Я чувствовал себя весьма неуютно перед микрофоном или камерой и от одной мысли об этом до сих пор обливаюсь холодным потом.

Итак, когда все кончилось и Марти прекратил ее страдания, мне было совсем несложно выразить ей свои искренние соболезнования. Она прекрасно справилась с собой, посмеялась над испорченными нервами и даже побожилась, что на этом ее карьера в радиовешании закончена раз и навсегда.

Мое сердце сжалось.

Я подумал: «Но в таком случае как же я увижу тебя снова?»

Что меня больше всего подкупало в Джине, так это то, что она почти не обращала внимания на свою внешность. Она знала, что красива, но не придавала этому большого значения. Точнее сказать, она считала, что эта деталь в ней наименее интересна окружающим. Лично я сам не из тех, на кого оглядываются на улице. А человек с невзрачной внешностью не может небрежно относиться к истинной красоте.

Как-то раз Джина пригласила меня попробовать суши в «Сого», большом японском универмаге на Пиккадилли-Серкус, где весь обслуживающий персонал был ей знаком. Она непринужденно разговаривала с ними по-японски, а они дружно называли ее «Джина-сан».

– Джина-сан? – заинтересовался я.

– Это трудно перевести дословно, – улыбнулась она. – Что-то вроде «уважаемая, Достопочтенная Джина».

Уважаемая, достопочтенная Джина. Она влюбилась в японскую культуру, еще когда была маленькой девочкой. Она даже провела в Японии целый год в промежутке между шестым классом и колледжем: преподавала английский в Киото («Самый счастливый год в моей жизни» – комментировала она этот промежуток времени) и планировала вернуться туда. Ей предложили работу в американском банке в Токио. Ничто не могло остановить ее. И я только мысленно молился о том, чтобы это удалось мне.

Мучительно напрягая мозг, силясь вспомнить все то немногое, что я знал о Японии, я упомянул Юкио Мисиму. Она сразу же забраковала этого романиста, обозвав его банальным и слащавым («Понимаешь, Япония – это же не только сырая рыба и ритуальное самоубийство»), и добавила, что, если я действительно хочу понять эту страну, мне нужно почитать Кавабату. Она даже предложила мне несколько книг. Я понял, что это и есть мой шанс, а потому в тот же миг ухватился за него.

Мы встретились в баре, и она принесла роман «Снежная страна». Я прочел его сразу, как только вернулся домой. На горном курорте пресыщенный плейбой влюбляется в обреченную гейшу. Да, это было действительно неплохо. Читая роман, я представлял себе глаза Джины, ее ноги, ее лицо, озарявшееся непостижимым внутренним светом всякий раз, когда она смеялась.

Она готовила ужин у себя в квартире. Мне приходилось снимать ботинки у самого входа. Мы долго обсуждали японскую культуру – точнее, Джина говорила, а я слупит и пытался есть палочками, роняя кусочки куриного филе на ковер. Потом неожиданно наступало время вызывать для меня такси или чистить зубы нам обоим. После этого мы занимались любовью на полу, вернее, на матрасе. Ради нее я был готов разбомбить Пёрл-Харбор.

Я хотел, чтобы она оставалась со мной навсегда, поэтому обещал ей все на свете: счастье, любовь до конца жизни и, конечно же, семью. Я знал, что семья – это как раз то, что придется ей по душе: ее собственный папочка бросил ее и мать, когда Джине было всего четыре года, и она выросла в тоске по настоящей семейной жизни. И все-таки она горько плакала, когда сообщала в банк, что не поедет в Токио.

Вместо того чтобы жить в Японии, она стала работать внештатным переводчиком в японских компаниях в Сити. Но многие из них теперь разорились или закрывались перед отправкой домой. Ее карьера оказалась вовсе не такой, о которой она мечтала. Я знал, что она пожертвовала очень многим ради того, чтобы быть со мной. Если бы я не был так безумно счастлив, я бы, наверное, чувствовал себя виноватым. С тех пор как мы поженились и родился Пэт, Джина сидела дома. Она сказала, что не прочь расстаться с работой ради меня и Пэта – «моих мальчиков», как она нас всегда называла.

Я подозревал, что решение стать домохозяйкой ради настоящей семейной жизни далось ей непросто. Но она всегда старалась обставить все так, что это казалось естественном и само собой разумеющимся.

– Не желаю, чтобы моего сына воспитывали посторонние, – заявила она. – Чтобы какая-нибудь толстенная девица из Баварии на целый день усаживала его перед видиком, пока я пребываю на работе.

– Вот именно! – поддержал ее я.

– И не хочу, чтобы он питался замороженными продуктами, наспех разогретыми в микроволновке. Не хочу приходить домой без сил и падать от усталости, вместо того чтобы играть с ним. Не хочу, чтобы он рос без меня. Не хочу, чтобы его детство было похоже на мое. Я хочу, чтобы у него была настоящая семья.

– Согласен, – кивнул я, понимая, что для нее это была больная тема. Еще немного – и она могла бы начать орать во всю глотку, высказывая свое мнение по поводу воспитания собственного ребенка.

– А что тут плохого, если женщина сидит дома с малышом? Все эти амбиции – просто безнадежно устаревшие восьмидесятые годы. Невозможно успеть переделать все на свете. Мы ведь не умрем, если у нас будет поменьше денег, да? И ты все равно сможешь покупать мне суши раз в неделю, правда?

Я сказал, что буду покупать ей столько сырой рыбы, что у нее вырастут жабры. И она осталась сидеть дома с нашим сыном.

А когда я возвращался с работы вечером, то кричал: «Привет, родная! Я уже дома», – как будто мы были героями какой-то американской телевизионной комедии пятидесятых годов, где Дик Ван Дайк приносил домой бекон, а Мэри Тайлер Мур мастерила из него неподражаемые сэндвичи.

Не знаю, почему я пытался подшучивать над этим. Может быть, потому, что в глубине души все же чувствовал, что Джина только притворяется домохозяйкой, а я прикидываюсь тем, кем всегда был мой собственный папа и пытаюсь разыгрывать роль отца семейства.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт