Книга Фальшивые зеркала онлайн - страница 2



ЧАСТЬ I

УБИТЬ МИЛОСЕРДИЕМ

Они заблудились. Это было смешно – заблудиться в аллеях дендрария. Впрочем, не очень. Теперь они опоздают на первый вечерний рейс иглолета.

Аллея маньчжурских аралий сошла на нет, затерялась в зарослях канадского тиса. Дальше, среди частокола стволов бамбука, начиналась тропа. Он посмотрел на часы, огляделся и узнал это место. Поблизости должен быть пруд.

– Ты не устала, малышка? Хочешь, я понесу тебя?

– Нет, папа, нет, я сама! – Вдруг она присела на корточки: – Гляди, я гриб нашла! Смешной какой! Синий-синий!

– Это не гриб. Это мяч. Кто-то его потерял. – Он поднял мяч из травы и несколько раз стукнул о землю. – Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь?..

– Красный, желтый, голубой, не угнаться за тобой!.. Пап, гляди! Гуси-лебеди! Там! – Она растопырила ручонки крылышками.

Да, это пруд. На темной воде белые лебеди. Высоченные араукарии, кисточки кипарисов, радиальнострельчатые шары экзотической ксантореи… Красиво. Декоративно красиво. Над белопенными кронами цветущих эндохордий – купол садового павильона, облитый лучами низкого солнца… Волшебно, ненатурально красиво. Фриз павильона жарко отсвечивал позолотой.

– Сегодня нам здорово попадет, – сказал он. – От Ирины Леонтьевны.

– Не попадет, – серьезно сказала она. – Ирина Леонтьевна добрая, она всех детей любит. А их мамов и папов тоже любит. Гляди-ка, цветочек!.. Дай мне, я хочу, чтобы он был мой.

– Нет, малышка, нельзя. Он живой и растет.

– А как его зовут?

– Так же, как и тебя.

– Лилия Тобольская?

– Просто лилия. Тобольская – ведь это твоя фамилия.

– А сколько ему годиков?

– Дней скорее всего… Не знаю. Зато я знаю, что вон тому дереву – видишь? – столько лет, сколько тебе. Ну, может, чуточку больше.

Он поднял дочь на плечо и показал ей серебристо-голубоватую жиденькую крону молодого деревца.

– Его тоже зовут как меня?

– Его зовут «кавказский холодоустойчивый эвкалипт». Четыре года назад его здесь вырастила твоя мама. Ее дипломная работа…

Дипломная работа Валентины росла неважно.

Раздался резкий щелчок, повторенный выхлопом эха над темной водой. Он посмотрел в сторону гор, одетых в лохматые бурки зелени, на заснеженную вершину с башней катапультера местного иглодрома, заметил мелькнувшую в небе продолговатую искру. Он успел привыкнуть к сегодняшней безмятежности, и этот резкий щелчок был некстати. Лучше бы его не было.

Улетали они вторым рейсом вечернего иглолета сибирского направления.

До приглашения на посадку оставалось менее получаса, и разыскивать детский сектор на ярусах многолюдного здания иглопорта не было смысла. К удовольствию Лилии. Шар солнца уже коснулся расплавленной полосы горизонта, пылали крылатые облака, и было приятно смотреть, как багровеет небо и сгущается в низких долинах дымчато-сизая мгла. Они наблюдали закат, сидя в остекленном раструбе экспресс-кафе. Лилия выпила целый бокал молочного киселя, он – два бокала кумыса. Закат был роскошный. Кафе называлось «Восход». Потом эскалатор вынес их в галерею с двумя уровнями перронов; снаружи проник сквозь стекло прерывистый вой «виа-виа-виа…», и Лилия, не спросив позволения, соскочила с дорожки и бросилась к смотровому окну.

Чаша посадочного котлована пульсировала желтыми волнами светосигналов. За пределами чаши – освещенные прожекторами утесы. В трещинах сверкал снег, вспыхивали маяки, а еще дальше и выше громоздились в темное небо дисковидные секции башни катапультера. Вой смолк. Над котлованом золотисто блеснуло длинное тело бескрылого лайнера – хлесткий удар потряс галерейные стекла. Иглолет вертикально скользнул в причальный колодец – оттуда с грохотом вырвался столб пара; объявили прибытие иглолета с Камчатки. Больше смотреть было не на что.

– Змей Горыныч, – сказала Лилия.

На ее слова обратили внимание, нашлись комментаторы: «Смотрите, как интересно интерпретирует свои восприятия этот ребенок!» – и он почувствовал отцовскую гордость. Объявили посадку. Он взял дочь на руки и вместе со всеми заторопился к перрону, вдоль которого уже лоснились, как мыльные пузыри, кабины лифтов.

Стремительный спуск. Вагон тоннельного пневмотранса. Посадочный зал – очень высокий, многоярусный, яркий, с оранжевыми спиралями вокруг эскалаторных виадуков. Тамбур-потерна, в котором всегда стоят запахи перегретых металлопластиков, смазки. Залитый розовым светом люк лайнера, стерильно-белая внутренность салона, мягкие глыбы противоперегрузочных кресел, качающихся на осях и щелкающих при малейшем движении. Наконец, жужжание герметизаторов, холодок вентиляции, последние советы бортового радиоспикера и первые толчки на старт-люнете в пусковом канале катапультера. Все это едва уловимо проскальзывало мимо сознания – он приятно был озабочен одним: удобствами для малышки. Даже на взлете все еще не хотел расставаться с ощущением безмятежности, но характерный рывок при выходе из канала, гул водородного двигателя и легкие перегрузки решительно дали понять: сегодняшний замечательный день подходит к концу… Вспыхнула надпись: «Высота 105 км, приготовиться к невесомости». Он распахнул противоперегрузочный кокон соседнего кресла – Лилия мигом перебралась к нему на руки. Как и всегда после старта, она выглядела несколько ошеломленной. Обхватив его шею ручонками, уткнулась в плечо.

– Не испугалась, малышка?

– Н-нет…

– Молодец. Смотри: включили обзорный экран. Видишь, какие яркие звезды.

Она посмотрела на звезды, как смотрят дети на снег в разгул метели. Отвернулась, притихла. Загорелое личико стало спокойно-сосредоточенным, веки слипались.

– Папа, ты завтра уедешь?

– Да. Завтра… Ты не скучай без меня, ладно? Я постараюсь почаще встречаться с тобой на экране видеотектора.

Вдруг она встрепенулась, возбужденная какой-то мыслью:

– Пап!..

– Ну?

– А можно, ты возьмешь с собой и меня?

– Видишь ли, маленькая… Мама приедет и тебя не застанет. Получится нехорошо, ведь правда?

Она кивнула. Плотнее прижалась к плечу – слева, где сердце.

Отработав маршевый участок пути, двигатель смолк. Мгновения невесомости – иглолет выбрался на вершину своей баллистической траектории и словно остановился. Повис в пространстве, усеянном глазами звезд. Девочка спит, над ее колыбелью склонилась Вселенная. Будь осторожна и ласкова, Звездная Мать, у тебя на плече молодая звезда – твой ребенок…

* * *

Андрей открыл глаза в полумрак спального грота. Вышел из состояния сна легко. Будто и не спал вовсе. Ерунда – спал. И спал, хвала сонотрону, приятно. Сонотроника – превосходная, оказывается, вещь. Жаль, не знал этого раньше… Механически усвоил на лекциях принцип работы сонотронных систем и после экзамена не помнил почти ничего, кроме основных приемов пользования. Помнится, аудиторию позабавил способ нейтрализации навязчивых снов: перед уходом в дремотное царство Морфея надо было, тронув кнопку у изголовья, думать о разных растениях. Лучше всего – о цветах. В итоге, фантасмагорический коллаж тяжелых, с переживаниями сновидений, от которых иногда просыпаешься в холодном поту, обязательно подменялся реалиями спокойных воспоминаний. Воспоминаний во сне. Он никогда не пользовался услугами сонотронной техники, но вчера, минуту поколебавшись, решил попробовать. Не потому, что побаивался ночного кошмара, а так… Не хотелось видеть во сне Валентину. Нажав кнопку у изголовья, стал добросовестно думать о разных растениях. Ирония обстоятельств: думая о растениях, он не мог не думать о Валентине… Сонотрон не подвел. Она не приснилась, и впервые в жизни он был этому рад. Вот до чего дошли дела… Ну что ж, дела, значит, дошли теперь и до этого.

Едкая горечь обиды и гнева разлилась в груди. Сжав зубы, Андрей повернулся на бок, отшвырнул одеяло, приказал себе успокоиться. Без одеяла он чувствовал, как над постелью циркулирует холодный воздух. За пределами грота в лунном сиянии голубела лесная поляна. Таежная. Поляна была под снегом. Под снежными шапками были голые ветви двух старых берез, лапы темнеющих за ними пихт и черный навал бурелома. Рослые пихты стояли стеной, но даже эта стена не могла заслонить богатырских верхушек кедровника. К березам пробиралась рысь. Он долго смотрел на нее. Снег был мягкий, рысь пробиралась с трудом, оставляя в сугробах хорошо заметную борозду.

Тонко заныл сигнал будильника. Андрей по привычке пружинно сжался перед тем, как вскочить, но вспомнил: торопиться некуда. Вдобавок надо пройти медосмотр. Проходить его лежа в постели менее хлопотно.

Он провел ладонью по голой груди. Горькая муть еще не осела.

* * *

Что-то надо с этим делать, Валентина. Но что? Мне одному все равно ничего не решить. А решать вдвоем ты почему-то не захотела. Чем объяснить твое нежелание встретиться? И это нелепое бегство… Разлюбила?.. Приди и скажи об этом открыто и внятно. За пять лет ты хорошо изучила меня и могла бы не опасаться, что я устрою тебе неприятную сцену – обезумею от ярости или стану валяться в ногах, просить, умолять. Знала, что ничего этого не было бы, и знала отлично. Не моей, значит, слабости опасалась – своей? Еще не уверилась в правоте своего состояния чувств?.. Похоже. Иначе ты поступила бы по-другому, я ведь тоже знаю тебя… Ладно, подумай и разберись. Время есть. До моего возвращения. Будем обдумывать и разбираться порознь, уж раз ты так захотела. Правда, мне разбираться особенно не в чем. Люблю тебя и безумно боюсь потерять. Понимаешь? Безумно!..

До мельчайших подробностей помню все, что у нас было общего. С того самого дня, когда я бродил, как лунатик, по аллеям дендрария и как губка впитывал ботанические сведения, которые ты с наивностью строгой школьной учительницы старалась втиснуть нам в черепные коробки всем поровну. Впервые в жизни покорно, как теленок в стаде, я прошел с экскурсионной группой от начала до конца. А когда эта группа ушла, тут же включился в другую – чтобы слышать твой голос. Чтобы ловить на себе настороженно-строгие взгляды твоих карих с зеленой крапинкой глаз. Это меня волновало… Я чуть-чуть опоздал – ты успела уже представиться экскурсантам, – и мне захотелось угадать твое имя. На счастье. Мысленно перебрал десятки имен – и простых, и редкостных, и экзотических – и почему-то выбрал Диану. Для страховки подумал, что если ты не Диана, то хотя бы одно из имен, подсказанных мне интуицией, будет твое. Увы, среди них не было Валентины… Я смотрел, как блики прокалывающего листву солнца загадочно меняют выражение на твоем таком очаровательно строгом лице, дрожат на темных твоих волосах, и в золотисто-дрожащем этом узоре мне чудился некий таинственный иероглиф судьбы. В простой и милой прическе «Аленушка», в холодноватых (до резкости) и красиво (до жути) удлиненных глазах чудилось нечто языческое…

А потом были лунные блики на море. Был крошечный остров – голые камни, нагретые за день. Мы приплыли на эти камни прямо в одежде, выбрались, тяжело дыша, с нас текло, твои босоножки торчали у меня из карманов, а свои полукеды я утопил – мы вели себя как сумасшедшие. Где-то зудел катер, чьи-то голоса упрашивали нас вернуться обратно, ты не ответила, я обнял тебя, сильно, бережно, благодарно, и ощутил, как бьется твое сердце, участилось дыхание. Мокрые волосы блестели под луной, казались совершенно черными и пахли морем, в лунном блеске голые плечи были призрачно-белыми, призрачный свет на запрокинутом белом лице, на губах, неожиданно полуоткрытых, теплых и нежных…

* * *

– Доброе утро, – донеслось со стороны изголовья. – Если позволите – дистанционный вариант медосмотра. – Голос тихий и скользкий, как шелест шелковой ткани. – Вы готовы?

Из медицинского бокса выполз пенал и, повернувшись, вывалил на постель содержимое. Андрей нашарил мягкий шлем, усеянный бородавками датчиков, молча надел. Ощущая холод металла, натянул довольно тугие носки и перчатки.

– Музыку? Новости? – заботливо прошелестел автомат.

– Да, новости Внеземелья. Голос мужской. Без экрана. – Андрей уставился в потолок. Под сводами грота ничего не было видно, кроме тускло блестевших кончиков сталактитов.

Внеземелье изобиловало новостями. О том, какие корабли из каких портов стартовали, что несли и где финишировали, Андрей слушал вполуха. Слабой улыбкой отреагировал на сообщение о подходе «Байкала» к лунной системе Сатурна – мало того, что новость запаздывала, агентство Информвнезем умудрилось лидер-контейнероносец «Байкал» назвать балкер-трампом.

Внимательно прослушал бюллютень научно-космических новостей. Меркурианский филиал НИИ физики Солнца соблаговолил наконец прокомментировать результаты Девятой солнечной экспедиции. Капсанеры (спецкорабли-солнечники) «Иван Ефремов» и «Владимир Шаталов» прошли сквозь Корону по так называемой «ныряющей трассе», благополучно вернулись к причалам орбитального порта «Солитон МС-терминал» и доказали тем самым осуществимость полетов автоматических гелио-станций на «глубоких» орбитах. Разработчики проекта «Кибер-Феникс» могли торжествовать. Другое сообщение касалось загадки «слепого луча» на Венере. Это уже пятый случай внезапной (кратковременной, к счастью) потери зрения сразу у всех членов экипажа атмосферной станции «Экватор В-2». Попытки отождествить причину «мини-слепоты» с теми или иными явлениями в атмосфере Венеры успеха пока не имеют. Н-да… Завершила основной объем исследований Первая комплексная разведэкспедиция в системе Плутона – рейдер «Лунная радуга» готов к возвратному старту. Двойная планета ничем особенным разведэкспедицию не удивила (будто бы кто-то ждал от Плутона чего-то особенного) – морозные сумерки, глубокие снега, алмазный лед с пузырчатыми полостями. Особенным был сам по себе рейд-бросок в Зону Мрака – беспримерный по дальности, новизне и отваге.

Вновь появилась в эфире заглохшая было рубрика «Линза криминалиста». Сообщение информотдела Западного филиала Международного управления космической безопасности и охраны правопорядка (МУКБОП): инспекторами стартового коридора маршрутов Луна – Венера – Меркурий наложен арест на рейсовую визу балкер-трампа «Гоулдн газел», уже готового к выходу из аванпорта орбитально-лунного терминала «Скайрафт». Причина: обнаруженный на борту смаглерский груз (контрабандный) коньячного спирта. При спецдосмотре корабельных трюмов ранен выстрелом в спину сотрудник МУКБОПа Джордж Эгул. «Ниче-го себе!..» К месту событий подошел спидджаммер «Агьюмент» – крейсер службы космической безопасности. В трюме, где было совершено покушение, найден тайник. Содержимое тайника: импульсный лучемет системы паллер и девять пакетов галлюциногенного препарата. Корабельная команда «Гоулдн газел», возмущенная преступной вылазкой затесавшегося в ее ряды смаглера, оказывает следствию добровольную помощь. Должностными лицами службы космической безопасности предъявлен ордер на арест младшему шипшандлеру терминала «Скайрафт» Калу Хизну. Младший распределитель буфетных заказов обвиняется в незаконном приобретении и хранении вредного для здоровья людей минерала «венерины слезы», повсеместно изъятого из ювелирного обращения соответствующими органами ООН. Свою причастность к драматическим событиям в трюме балкера Хизн отрицает. Следствие продолжается. Руководитель следственной группы отнес преступление на борту «Гоулдн газел» к разряду особо опасных и предупредил Управление объединенного космофлота Системы (УОКС) о безусловном существовании связи между выстрелом в трюме и фактами смаглерских сделок в снабженческом секторе терминала.

Иными словами, директорату УОКСа дали понять: ротозейство администрации терминала Управлению космофлота дорого обойдется… Ну что ж, смаглеров изобличат и накажут, гнойник будет вскрыт и санирован. Будет насильно развязан еще один грязный, запутанный узелок где-то когда-то чем-то или, может быть, кем-то изломанных человеческих судеб. Скорее все-таки чем-то. Намеренно изломать судьбу человека в условиях теперешнего уровня цивилизации далеко не просто – развернуться носителям социально вредных «талантов» особенно негде. При всем при том смаглерский промысел существует. Пусть хилый, мелкомасштабный, но существует. Говорят: наследие прошлого. Прошлое – это такая ширма, за которой удобно устраивать свалку для наиболее острых неприятностей настоящего. Любовь и нежность, кстати сказать, тоже наследие прошлого. Любовь и нежность к любимой, к голубоглазой Земле, к ребенку, зверюшке, растению… Любовь к стяжательству – да еще с оружием в руках – это, наверное, разновидность маниакального психоза.

Вторая половина выпуска новостей – обзор экономической, культурной жизни Внеземелья. Сообщение о делах на Меркурии, как и всегда, напоминало хвалебную оду. Меркурий – гордость Земли; крупнейший во Внеземелье металлургический комбинат, растущий как на дрожжах комфортабельный мегалополис Аркад с трехсоттысячным населением. По объему промышленного производства мерку рианский жилищно-индустриальный плацдарм давно «натянул нос» плацдармам Венеры, Марса, Луны, и все там, естественно, вертится вокруг комбината… О положении дел на верфи «Вулкан», флагмане орбитальных верфей Меркурия, сообщили скупо: «люстровый» суперконтейнероносец «Тобол» и однотипный его собрат «Лена» (правильнее было бы сказать: его систер-шип) выйдут на ходовые испытания в конце текущего года. И ни слова о том, что помешало выпустить эту пару сверхкораблей хотя бы в резервные сроки. Зато включили в обзор информацию для гурманов: коллектив опытно-производственного объединения «Плод» преподнес корабелам «Вулкана» хороший подарок – новый урожай цитрусовых местной плантации. Именно цитрусовыми занимается на Меркурии Валентина…

Сообщение из Приземелья: Луна готовится отметить юбилей основания первого в истории человечества внеземного города, заложенного сто лет назад на равнинном участке Моря Спокойствия. Город?.. Речь, по-видимому, идет о двух городках – Гагарине и Армстронге. Впрочем, согласно «Истории внеземной космодромии» уже с момента закладки оба лунно-экспедиционных городка не были полностью автономны, поскольку обслуживал их один космодром и общий командно-телеметрический комплекс. А лет сорок спустя обитаемый регион Моря Спокойствия действительно превратился в интернациональную базовую систему четырех плотно связанных между собой городов: Гагарина, Армстронга, Леонова и Королева. В последние годы их поглотил плацдарменный мегалополис, и теперь потерявшие коммунальную самостоятельность города образовали нечто «вроде четырех главных районов не слишком-то удачно распланированной, но достаточно комфортабельной столицы Луны. В Гагарине обосновался штаб космодесантных формирований и разведэкспедиций УОКСа, в Леонове – сектор летного состава объединенного космофлота, Армстронг мало-помалу превратился в центр по всестороннему обеспечению научно-исследовательских организаций и групп Внеземелья, а Королев сосредоточил в себе учреждения, которые координируют деятельность планетарных и орбитальных верфей. Очевидно, поэтому бывшие города все еще называют „городами“ или даже „базами“, и никого не смущает новый статус главрайонов лунной столицы. Итак, старушке стукнуло сто… Диктор Информвнезема устал рассказывать о прибывающих делегациях. Судя по количеству гостей, в столице намерены произвести триумфальное шествие или гостиничный кризис. Естественно, самая крупная делегация ожидается от УОКСа. Именитые делегаты от Управления космофлота будут развешивать мемориальные доски, резать красные ленточки, аплодировать, приятно и широко улыбаться, а в кулуарах незаметно для окружающих выслушивать доклады спецреферентов о ходе следствия на „Скайрафте“ и тут же, буквально за спинами веселящихся, вникать в очередные сверхнеотложные дела, которые в этом гигантском ведомстве возникают ежеминутно…

Спортивные новости Внеземелья он слушать не стал. Финальный бой боксеров полутяжелого веса ему удалось посмотреть во вчерашнем выпуске, а все остальное мало его волновало.

Повернув голову, отыскал взглядом рысь. Охота была удачной – зверь нес в зубах глухаря. Издали мертвая птица походила на растрепанный черный зонт… Он вспомнил морозную ночь, когда по собственному недомыслию застрял в тайге и боялся, что медведь-шатун найдет его раньше, чем люди. Ему не было и девяти лет, однако хватило ума не удаляться от поломанных эленарт, не делать попыток выбраться из заснеженных дебрей самостоятельно, и участники ночного поиска (в основном работники зверофермы) очень его за это хвалили: след машины упростил им задачу. Они еще не знали, какой удар ожидает их утром: спасенный ими юный шалопай, сын руководителя селекционной лаборатории зверофермы, ухитрился выпустить на свободу красношерстиого соболя по кличке Рубин – едва ли не единственного в мире соболя с изумительным по красоте и драгоценнейшим по достоинству темно-алым мехом. Срочно были организованы розыски, но таежный участок, где он выпустил эту живую драгоценность из багажника эленарт, накрыла пурга; поисковая группа вернулась с пустыми руками… Решив избавить своего любимца от пожизненного заточения в лабораторной клетке, он самонадеянно полагал, что логика добрых намерений обладает свойством неуязвимости и уже одно это дает ему право не пасовать пород грозным неудовольствием взрослых. Выдержал, не спасовал.

* * *

А потом, неделю спустя, из соседнего лесничества прикатила винтогусеничная машина, и отец заставил его влезть в заиндевелый кузов – взглянуть на последствия добрых намерений. У него потемнело в глазах, когда он потрогал мертвое тельце Рубина, холодное и твердое, как полено… Рожденный в клетке не имел представления, как вести себя в зимней тайге, и дорого заплатил за миг свободы, в которой ничего не смыслил. Зверька оторвали от сытной кормушки, а вместо нее дали свободу, в которой он не нуждался. «Свобода нужна тому, кому она нужна, – сказал отец. – Знакомство с будущей своей профессией ты начал с ошибки.» Освободитель забился в самый темный угол гаража и просидел там весь вечер. «Ты уже знал, что жестокость – это очень нехорошо, – сказал отец. – Теперь ты знаешь, что можно убить милосердием.» Да, теперь он это узнал. Он сидел в темноте, и слезы капали ему на руки, горячие слезы на озябшие пальцы. Плакал и видел себя руководителем селекционной лаборатории на Луне. У него был шикарный белый скафандр, сверкающий блестками желтых и пурпурных катофотов, с эмблемой биологов. Отчетливо видел уютную звероферму в оборудованном под оранжерею лунном цирке, сочную зелень, черное небо и жгуче-йодистые лучи солнца, ослабленного светофильтровой защитой, пахнет фиалками, и никакого запаха со стороны вольеров и клеток, и никаких клеток, а просто красные соболи среди незнакомых растений, сто рубиновых соболей, и всю эту сотню красавцев он решает отправить в подарок отцу, родной звероферме, и вот серебристый биоконтейнер везут к лунодрому на платформе многоколесного вездехода, но по пути какой-то мальчишка (тоже в белом скафандре) из жалости к пленникам выпускает их на бугристой равнине Моря Спокойствия, и они гибнут без воздуха все до одного…

* * *

– Пожалуйста, – прошелестел над ухом голос медавтомата, – сделайте полный выдох в приемник газоанализатора.

Андрей нащупал трубку приемника, дунул – внутри прибора взвизгнули пленки мембран. Он чувствовал: медосмотр тянется дольше обычного.

В первый прилет Луна поразила его обыденностью ландшафтов. Они оказались такими, какими он их представлял себе в детстве. Или почти такими. Быть может, поэтому всякий раз его искушала идея: выкроить время и побродить в одиночестве по каменистой равнине где-нибудь вдалеке от столичного мегалополиса. В скафандре, расцвеченном катофотами. И всякий раз, покидая Луну, он сожалел, что снова как-то не выпало случая осуществить эту свою пустяковую в принципе, но не очень простую по исполнению прихоть. Прихоть туриста. К услугам туристов – роскошные гостиницы в столичном центре и «блуждающие отели» вне мегалополиса. Коттеджи, шале и бунгало в обеспеченных воздухом зонах каньонов, ущелий, цирков, террас. Наконец – галерейные поезда, экскурсионные вездеходы и катера. Все что угодно – пожалуйста. Кроме скафандров. Скафандры современных вакуум-лунных моделей высшего класса на спецучете в контрольных органах службы космической безопасности, и пользуются ими только те, кому положено. Он не был туристом, но и прямого отношения к работам на лунной поверхности не имел.

Далеко не все правила лунного быта ему нравились. Однако не было среди них более тягостного, чем обязательный трехсуточный «арест» в зоне спецкарантина СК-1.

Для членов семей косменов, оторванных друг от друга работой на разных объектах, администрация Совета по освоению Внеземелья внедрила так называемый «совпадающий график рабочего и отпускного цикла». Что и говорить – хорошо, удобно: гарантированный для супругов отпуск в три с половиной месяца на Земле плюс примерно два месяца времени, набегавшего в лунной столице по «совпадающему графику». Но, бывало, синхронность прилета или отлета супругам не удавалась, и отсрочка свидания действовала им на нервы. Обидно, конечно. Выйдешь, допустим, из спецкарантина, а твоя половина, только что прилетев, предположим, с Меркурия, начинает томиться в зоне СК первые сутки. Нет повести печальнее… И ничего не остается, кроме взаимных телевизитов. Можно, правда, проникнуть в предзону СК и посмотреть друг на друга сквозь стеклянную стену. А если во время свидания дашь понять медикологам, что готов разнести эту стену в куски, к тебе, пожалуй, и выпустят на час-другой твою Джульетту в пленочном медскафандре с волочащимися сзади вентиляционными рукавами. Можешь обнять ее гладкие, теплые под тонким эластиком плечи, поцеловать в стеклянную выпуклость гермошлема – будь оно проклято!.. Одного такого свидания им с Валентиной было достаточно, чтобы потом никогда не тревожить друг друга в дни карантина.

В прошлый раз все складывалось вроде бы нормально.

По крайней мере, в его представлении. Простившись с дочерью в Ангарском интернате, он вылетел в Сулан-Хэрэ и утром был на Гобийском космодроме. Поднялся ветер, воздух порыжел от пыли, и среди отъезжающих прошел слух, будто бригада запуска на лазекторной станции земного базирования зачехлила свою батарею внешне-принудительного разгона, а потому старт лихтера «Метеор-27» отменен. Ничего подобного – «Метеор» принял на борт заполненный пассажирами сектейнер и точно в срок вывел его на орбиту. Зато на орбите болтались четыре часа в ожидании лунно-маршрутного тендера, с борта которого сообщили, что гобийский сектейнер они подберут после сахарского и флоридского. Вдобавок около получаса пришлось ожидать, пока лазекторная станция-автомат орбитального базирования займет удобную позицию по отношению к тендеру, и вот наконец пошли на разгон. По дороге к Луне, как обычно, пассажиров пытались развлечь музыкальной комедией. Фильм был старый и глупый, никому не хотелось смотреть. Парочка молодоженов, сидевшая слева, спорила, какой из сек-тейнеров имеет большие шансы первым попасть на лунный лихтер. Он, думая о своем, не обращал на УТО внимания, однако молодожены втянули его в разговор, и они в конце концов познакомились. Свадебное путешествие в Приземелье стало обычным явлением. Молодые люди хотят потрогать лунные скалы собственными руками. Стоит только начать…

«Совпадающий график» был рассчитан для них с Валентиной почти идеально. Лайнер «Молдавия» прибыл с Меркурия двое суток назад, и Валентине оставалось быть узницей спецкарантина до завтрашнего – полудня. Он с трудом подавил желание незамедлительно нанести ей телсвизит, снял трехкомнатный «люкс» в любимой ею гостинице «Вега» на привычном уже седьмом этаже, сообщил свой лунный индекс в информбюро городского справочного центра и, не зная, куда себя деть, подался было к бассейну. Не дошел. Слишком много друзей и знакомых. «Привет!» – «Салют!» – «Как дела?» – «Превосходно». – «К нам зайдешь?» – «Вот дождусь Валентину, а там будет видно». – «Когда улетаешь?» – «Только что прилетел». – «Неделя, значит, в запасе?» – «Меньше». Он вернулся в гостиницу, принял душ и перед сном довольно рассеянно просмотрел вечернюю программу новостей. Что-то его непонятно тревожило и угнетало. Никого не хотелось видеть. Кроме жены. Кажется, с ним такое впервые… Махнув рукой на условности, связался с зоной СК и затребовал телсвизит. Сейчас его устроил бы даже видеотекторный разговор, но, к сожалению, время было упущено. Информавтоматика с речевым дефектом на букву «р» выдала справку: «Зона СК-1, четвегтый. Валентина Николаевна Тобольская (лунный индекс такой-то) отдыхает после всчегних физиопгоцедуг. Извините, пгосим не беспокоить».

В девять утра его разбудил щелчок телепочты. От Валентины?.. Выхватил из приемника изокопию. Это была изокопия его служебного расписания на лунную пятидневку. Единственное дело на сегодня – визит к Морозову в Леонов, и дело в отличие от остальных, обозначенных в расписании, странное… Придется съездить. Хотя и не ясно, за каким лешим… Одно понятно: директор внеземельно-экспертного отдела УОКСа не станет организовывать личную встречу по пустякам. Тем более с человеком, работа которого не соотносится с кругом задач морозовского офиса. Ладно, это даже кстати. Будет чем занять себя до полудня.

Из Леонова в столичный центр он возвращался другим путем – радиально-пассажирской артерией пневмотранса скоростного уровня. Так быстрее. На перегоне в двадцать пять километров было всего четыре станции: Леонов, Зоопарк, «Вега», «Форум». Он представил себе, как войдет в номер и сразу почувствует тонкий запах «Жасмина» – ее любимых духов… А потом они поднимутся в ресторан, и за обедом он, копируя голос и жесты Морозова, в анекдотическом виде изобразит для нее результаты визита в леоновский сектор. Результаты действительно смахивали на анекдот: он и моргнуть не успел, как Морозов взвалил на него – постороннего, в сущности, человека – обязанности эксперта и подсунул ему документы какого-то дряхлого «кашалота» первобытной серии А. «Ну что вам стоит, голубчик? Дело несложное и, честно говоря, формальное. Много времени это у вас не отнимет. Составите общий диагноз, распишетесь – и домой.» – «Простите, а как посмотрит на это мое руководство?» – «Все согласовано, не беспокойтесь». Ну что ж, хотя бы в этом смысле гора с плеч.

Валентины в номере не было. Он посмотрел на часы и ощутил новый укол вчерашней тревоги. Зачем-то полез под холодный душ. Потом просматривал навязанные Морозовым документы – медленно, долго и не очень внимательно. Уклоняясь от телевизитов, с готовностью откликался на каждый вызов по видеотекторному каналу. Вызывали коллеги, друзья. Просто так и по делу. Ссылаясь на занятость, быстро свертывал разговор. Снова ждал. Неизвестно чего. Наконец решил идти обедать один. У двери его задержал робкий вызов… Обернувшись через плечо, он минуту смотрел на чистую плоскость видеотекторного экрана. Экран так и не выдал картинку, а у него не возникло желания заводить разговор с пустотой.

Обедал он в обществе Герхарда Хлоппе, иммуногенетика лунного Биоцентра. Спокойный рыжий человек с крупным носом, однокашник Валентины. Хлоппе что-то спросил про нее, и что-то он ответил ему невпопад. Из головы не выходил этот странный видеотекторный вызов.

Не заглядывая в номер, он спустился вниз и вышел на площадь имени 12 Апреля. Чтобы меньше было случайных встреч, взял левее – под стеклянную колоннаду музея космонавтики, вдоль залитых светом витрин с экспонатами. Заметив группу идущих навстречу людей, свернул под арку между витринами с «Луноходом-1» и «Луноходом-2». В глубине выставочного зала возвышался один из первых лунно-маршрутных тендеров; створки вакуум-трюма добротно реставрированного лунника были открыты. К тендеру вела аллея изящно выгнутых, как шеи плезиозавров, клинозахватных держателей, на которых покоились выполненные в натуральную величину копии орбитальных модулей «Востока», «Восхода», «Джеминай», «Союза», «Салюта», «Скайлэба», «Аполлона», «Сибири», «Гермеса», «Зари»… Он много раз все это видел, но в отличие от большинства посетителей музея никогда не испытывал перед старой техникой благоговейного трепета. Тесные, примитивно оборудованные и практически ничем не защищенные бидоны – вот что это такое, уж если говорить начистоту. Он думал только о людях и каждый раз, проходя аллеями орбитальной техники прошлого, поражался великой гордыне и дерзости тех, кто начинал осваивать Внеземельо. Витязи космоса. Даже в Приземелье они могли надеяться только на самих себя – в любом случае; кдать оперативной помощи было неоткуда. Ни тебе службы космической безопасности, ни космодесантных групп, ни гулетов мобильного базирования, ни спасательных крейсеров… – ничего, ровным счетом. Они бо не стенами огради град, но мужеством живущих в нем. Крепкие нервы, сила, отвага, песни и вера в удачу. Натуральная «Илиада»… Соблазнительно думать, что современные космопроходцы их прямые потомки.

У выхода из музея он заглянул в видеотекторный холл. Кабины стилизованы под гермошлемы. Людей в холле не было. Вошел в кабину с оглядкой, словно прятался от кого-то, торопливо сел – и зеркальная полусфера, щелкнув, захлопнулась за спиной. Только теперь осознал, что инстинктивно ищет уединения. Вспыхнул свет, звякнул сигнал приема, и на экране возник темноволосый малый с озабоченным лицом. Загорелые твердые скулы (на левой – шрам, память о Гималаях), на щеках – ямочки, которые так нравились Валентине… Он без всякого удовлетворения осмотрел свое изображение, машинально поправил прическу – экранный субъект повторил его жест. Как поживаете, Андрей Васильевич? Не по душе мне твой сегодняшний вид… Он вызвал справочное информбюро, и ему сообщили, что индекс В.Н. Тобольской зарегистрирован в отеле «Денеб». Это было уже серьезно…

Трудно припомнить, о чем ему думалось на пути к «Денебу». Открытый вагон монорельса, ветер в лицо. Ни о чем хорошем, по крайней мере, думаться не могло. Перед глазами мелькали плавно изогнутые и угловатые пересечения пронизанных солнечным светом стеклянных поверхностей, гигантские витражи, зеркальные арки, мелькали деревья, кусты, целые острова тропической зелени, «хрустальные вазы» административных зданий, ячеистые фасады многокорпусных зданий академгородка, аллеи скульптурных ансамблей, крытые чаши бассейнов, многоцветье прозрачных этажей запруженного людьми делового квартала, пузыри стадионов. Пространство обзора вокруг монорельсовой трассы то сужалось до размеров тоннельных стволов, то вдруг распахивалось так широко, что были видны едва ли не все ярусы жилых, промышленных и подсобных уровней мегалополиса, узорная пестрота подвижных лент тротуаров, исполинские свечи надувных и блестящие иглы металлических башен-опор, светлые трубы путепроводов, изящные виадуки, повисшие над кратерами, громоздко-ступенчатые полидуки. А потом замелькали развороченные недра обширнейших стройучастков, котлованы, заполненные отрядами строительных механизмов, карьерные ямы… – верный признак того, что вагон подходил к Гагарину. Очертив дугу поворота, нить монорельса втянулась в тоннель, побежала вдоль темных скалистых откосов и внезапно вынеслась на зеленую линию городского проспекта, плотно сжатого с обеих сторон кристаллами высотных зданий и утонувшими среди них куполами и ангарного типа полуцилиндрами старых построек. Единственное в Гагарине грибообразное сооружение – отель «Денеб».

Номер Валентины выглядел необитаемым. Пусто… Но это был ее номер: в воздухе чувствовался запах жасмина. Возле дивана он подобрал помятый и еще влажный от слез платок. Сел и, сжав в кулаке этот пропитанный горем комочек, оцепенело задумался. Стены спальни были густо оклеены пленочно-тонкими, как почтовые марки, полосками дистанционных радиоиндикаторов на жидких кристаллах – неяркая радуга мерцающих цифр. Лиловые – календарь. Розовые – часы, минуты, секунды. Красные – показатели температуры, голубые – давления, синие – влажности… и так далее. Пленочными «радиомарками» обычно оклеивают свои куртки егеря, лесники, геологи, агрономы… словом, люди полевых профессий. Он вспомнил, как во время прошлого отпуска, когда они втроем готовились к поездке на Соловецкие острова, Лилия, к ужасу Валентины, сплошь залепила радиоиндикаторами всю их одежду… Блуждая взглядом по стенам, он был уверен, что здесь невозможно было ей об этом не вспомнить. Задохнувшись, поднялся рывком. Посмотрел на часы. Нетрудно было сообразить, где искать Валентину. До отхода сектейнера на первый вечерний лихтер остается десять минут…

Уступая дорогу, люди шарахались в стороны. Благо в разудалой космодесантской среде эта дикая спешка никого не смущала – навидались тут всякого. Многие узнавали его, вслед неслись приветствии, шутки и возгласы типа: «Ну дает форсаж альбатрос!» Вероятно, узнали его и на вахте грузоперевалочного сектора, потому что, когда он, едва ли не кубарем скатившись по эскалатору нижнего уровня, с ходу перемахнул в контейнерный зал через блестящие перекладины ограждения и помчался вдоль штабелей, никто не сделал попытки его задержать. А пусть бы попробовали… Пригибаясь, чтобы не врезаться головой в манипуляторы электропогрузчиков, свернул к перрону и, заприметив светосигнал отправления, мигом вскочил на платформу порожняка, вцепился в крепежный бандаж. Успел! Рывок был страшный; бандаж самортизировал, но все равно он почувствовал резкую боль в левой ладони. Абсолютно темный тоннель: оглушительный грохот, вой пронизывающего до костей ледяного ветра, уколы песчинок в лицо, лязг и скрежет, и нечем дышать. Зато быстрее пассажирского ппевмотранса. Ударно-резкое торможение – снова острая боль в руке. Свет, перрон, штабеля космодромной грузоперевалки. С трудом разжал окоченевшие пальцы, спрыгнул. Открытый рот и выпученные глаза вахтера. Кабина лифта, эскалаторы вокзальных ярусов, галерея номер тринадцать. Перрон. Полосатый, как зебра, сектейнер, оранжевые сигналы минутной готовности к выходу в шлюз – оба люка еще открыты…

У заднего люка налетел на кого-то, встретил внимательный взгляд диспетчера. Диспетчер кивнул и сказал: «Да, она там… Могу задержать выход в шлюз на пятнадцать секунд». Пятнадцать… Достаточно, чтобы заскочить внутрь сектейнера и увидеть ее расширенные глаза…

Он вынул платок, промокнул окровавленную ладонь: «Спасибо, не надо». Постоял, провожая взглядом медленно уходящий сектейнер. Круглые створки первых ворот шлюзования распахнулись. За вторыми – космодромное поле… И вдруг – мучительно ясная и нестерпимо жестокая мысль: дурацким своим милосердием минуту назад он убил, поломал, изуродовал все, что связывало его с Валентиной. Вместо того чтобы крепко взять ее за руку, удержать!..

Круглые створки сомкнулись. Он выпускал ее. Выпускал на равнину Моря Спокойствия…

Сдержав стон, Андрей шевельнул головой – эластичный шлем съехал набок. Нет, это было не отчаяние. Гораздо проще и хуже. С отчаянием он как-то сразу и довольно решительно справился – без особых раздумий и сантиментов грубо подмял под себя, чтобы можно было нормально… если не жить, то хотя бы работать. Слишком много зависело от качества его работы – жизнь сотен людей. Но бывали моменты (вот как сейчас), когда казалось, будто игра идет только в одни ворота: слабость одолевает силу. Мозг жгло обидой. На нее, на себя… Где-то рядом блуждает одинокий, тоненький и до леденящего ужаса беззащитный голосок дочери: «Огуречик, огуречик, не ходи на тот конечик. Там мышка живет, тебе хвостик отгрызет…» Андрей почувствовал, как немеет лицо.

Со стороны изголовья:

– Извините, Тобольский… вас что-нибудь беспокоит?

– Нет, – резко ответил Андрей. До него не сразу дошло, что это голос не автомата. – А в чем дело?

– Сущие пустяки, Андрей Васильевич, – сущие… – проворковало изголовье голосом медиколога. – Меня позабавила аритмия вашего пульса. Впрочем… Вот теперь почти норма. Никаких претензий к вам не имею. Вы, кажется, что-то хотели сказать?

– Да. Вы не однажды нас уверяли, что сонотрон – это не столько безвредно, сколько полезно и даже приятно. Вчера мне в голову пришла фантазия проверить ваши рекомендации.

– Так. Ну и что же?

– А то, что сегодня, Альбертас Казевич, я ощутил интерес вашего сектора к моей вполне заурядной в медицинском плане особе. Ощутил с понятным недоумением.

– Рассеивать недоумения – моя святая и приятная обязанность. Сонотрон ни при чем, виноват ваш предстоящий отъезд. Когда вернетесь обратно, вам снова придется, увы, потерять на меня до получаса личного времени. Удовлетворены ответом?

– Пожалуй… да.

– Могу быть чем-то полезен еще?

– Пожалуй, нет.

– Всего вам доброго. Будьте здоровы!

Андрей сорвал с себя медицинскую амуницию. Накинул на плечи свой старый боксерский халат.

В холле было светлее, чем в спальне: снежно-лунный ландшафт за пределами грота был здесь раза в два шире.

Андрей отодвинул на край стола документы, открыл коробку портативного фотоблинкстера – над зеркалом отражателя пошли, сменяя друг друга, стоп-кадры стереоизображений Лилии. Вот она в белой шубке – обнимает пушистую лайку. Вот на санках: головой в сугроб!.. На празднике проводов русской зимы: счастливая, розовощекая, еле держит обеими руками расписной деревянный ковш в виде жар-птицы – приз за смелость (вместе с мальчишками старшего возраста брала приступом снежную крепость под ужасающий грохот шутих). Валентина боялась, и ему пришлось ее успокаивать, а она не спускала с дочери напряженного взгляда и была такая красивая, что он заново в нее влюбился – четкий профиль, румянец, поджатые от волнения губы, узел темных волос на затылке…

* * *

Сверкнула зарница телевизита. Андрей поднял бровь. В холле стоял блондин в полетной форме координатора: желтые брюки, черный свитер, серебристая эмблема – зигзаг импульса на фоне стилизованного цветка магнолии. Узнав Копаева, Андрей отвернулся. Машинально переключил фотоблинкстер – возникло изображение дочери, сдувающей пух с одуванчика. Он вспомнил, как летел пух и какое это было для нее открытие, захлопнул коробку прибора, сунул в дорожный портфель. Туда же сунул мандат, выданный ему экспертным отделом УОКСа, сложил документы. В сторону Копаева он не смотрел. Когда на столе ничего не осталось, щелкнул замком, отбросил портфель на толстый мшистый ковер. На сегодня с этим покончено. Слегка размяться, позавтракать – и в бассейн…

Снимая халат на ходу, прошел мимо Копаева (долготерпение визитера выглядело навязчивым), оглянулся. Визитер поднял руку, задумчиво почесал бронзовое от загара ухо. Мгновение Андрей колебался, но именно в это мгновение Копаев исчез. «Вот и ладно», – подумал Андрей, отодвигая дверь бытового отсека. Неделю назад этот бронзовоухий блондин отравил ему радость спортивной победы. В бытотсеке горьковато-терпко пахло сосновым экстрактом, издалека доносилось по трубам биение пульса гидрораспределительного узла. Бросив халат в лючок освежителя, Андрей натянул боевые перчатки и вызвал манекена боксерского тренажера на позицию спарринга.

Ложный выпад, удар и маневр. Слишком близко, не прозевать бы ответ манекена… Защитный финт, нырок под перчатку. Удар!.. Нет, не достал – реакция у машины отменная. Обмен ударами. Серия. Форсинг!!! Прямой в корпус! Ну вот и отлично!.. В последнее время он делал успехи, и никто не мог понять почему. А ведь это из-за нее… Он выходил на ринг с таким чувством, словно она была среди зрителей, и проводил бой так жестко и агрессивно, будто хотел этим что-то ей доказать. И особенно агрессивно, если вспоминал те два дня прошлогоднего зимнего отдыха под Уссурийском.

* * *

Ей было там все не по вкусу. В первый день она сидела в кресле-качалке на открытой веранде дома турбазы, укутанная в меховой плед, с непонятной печалью разглядывая заснеженные деревья; второй день был не лучше. Он не знал, как себя с ней держать, и ему захотелось уйти на лыжах куда-нибудь одному. В конце концов он так и сделал. По лыжне вдоль дороги в лесу за турбазой, мимо егерского кордона, через поляну с заметенными снегом стожками сена и дальше к речке. Сперва он услышал на берегу лай собаки, потом увидел юношу в большой не по росту егерской куртке, а у берега – тонущего в полынье оленя. Юноша (почти еще мальчик, но уже со светлым пушком на подбородке) бестолково пытался вывернуть из-под снега тяжелый сук. «Помогите! – в полном отчаянии, задыхаясь, выкрикнул бородатый мальчик. – Не поможете – Лехе крышка!..» Этого не надо было объяснять. И без того было видно, что Лехе крышка: животное из последних сил бултыхалось среди осколков льда в черной воде, судорожно вскидывая ветвисторогую голову. Он сбросил лыжи и постоял, оценивая ситуацию. Ничего полезного под рукой. Лед хрупкий и тонкий, как оконное стекло, не подползешь… Он снял свитер: «Подержи», – сунул в руки ошеломленного паренька, разулся и кинулся напролом в ледяную кашу. Вода обожгла огнем.

Небольшой пятнистый олень был красив, но дела его были плохи: на шее рана, перелом задней ноги. Зверь лежал на снегу и не пытался подняться. «Что делать? Ведь пропадет! Ну что я теперь буду делать?..» – панически причитал паренек. «Прекрати, – сказал он, обуваясь. – Волосы отрастил на лице, а что делать – не знаешь. Это кто твоего Леху на лед загнал?» – «Росомаха». – «А собака куда подевалась?» – «Звать отца побежала». – «Отец где?» – «Ушел на Оленью сопку». – «Далеко отсюда?» – «Километра два… На вас вся одежда обледенела. Возьмите куртку.» – «Возьму. Твое имя?» – «Валентин». – «А имя отца?» – «Николай». – «Очень приятно… Надень мой свитер, Валентин Николаевич, и дуй на кордон. Лети стрелой. Эленарты на кордоне есть?» – «Есть! С прицепом!» – «Дай вызов ветеринару, прихвати для рогатого друга теплое одеяло и мигом обратно». Валентин ловко вбил сапоги в эластичные боты подростковых пневмолыж, пропал в снежном вихре. Он посмотрел ему вслед, взвалил оленя на плечи: «Спокойно, Леха, спокойно!» – и, неуверенно переставляя задубевшие ноги, тоже подался на косогор.

Валентин не подвел – две трети пути до кордона ехали на грузовом снегоходе. Прибывший на санитарном «блине» ветеринар – маленькая розовощекая женщина по имени-отчеству Валентина Николаевна (мир тесен!) – осмотрела Леху, нахмурилась и сказала, что гарантирует «больному» жизнь «только в стационаре». Он не видел, как увозили «больного», потому что в этот момент парился в сказочно-замечательной баньке, которую спроворил для него подоспевший егерь, отец Валентина (кстати, звали его Николай Валентинович). Они подружились. И какое-то время спустя – уже на Луне, в своем секторе, – он получил от Валентина и Николая радиограмму: «Леха выжил, поправился, шлет привет, благодарность спасителю, с удовольствием присоединяемся, обнимаем», – а поскольку радиограмма была без пометки «Лично», расторопная администрация сектора возбудила ходатайство о награждении Андрея Тобольского медалью «За спасение человека», и ему пришлось объясняться… Но это потом. А тогда, после баньки, он вернулся к жене и застал ее в ультрамеланхолическом настроении. С вымученной улыбкой она вдруг сказала: «Подруги тобой восхищаются и, я уверена, завидуют мне. Но они ведь не знают, что, кроме всего, ты еще очень обыкновенный… Ну почему ты такой обыкновенный?.. Может быть, таким тебя делает твоя работа?» Гм, работа… Ну что работа? Замечательная работа. Не хуже любой другой.

* * *

В то время странные выпады Валентины не задевали его. Престижный уровень его профессии – один из самых высоких после суперпрестижной профессии космодесантника, и здесь было не о чем говорить. Он решил, что она необдуманно повторила чьи-то чужие слова, удивился, но не подал виду и вскоре про это забыл. И никогда бы не вспомнил, если бы… Н-да… А вспомнил, к несчастью для своих соперников по боксу, в самом начале здешнего чемпионата и три боя подряд выиграл нокаутами. Остальное зависело от финальной встречи с Копаевым (этого парня подбросили им из резерва вместо ушедшего в отставку координатора). Зная манеру Копаева быстро передвигаться и наносить прямые жесткие удары на дистанции, он задумал достать соперника в ближнем бою. Предчувствовал, как это будет. Первый раунд – разведка, второй – уход в защиту с редкими контратаками, начало третьего – сближение, форсинг, переходящий в ошеломительный спурт, выбор момента для ложного выпада левой и правой в корпус – коротко, точно. Задумано было неплохо, но ближнего боя не получилось. Получился балет. Публика потешалась. Они кружили по рингу как танцевальная пара: Копаев обманчиво маневрировал, скользя ужом, играя перчатками, пятясь, легко уходил от инфайтинга, жестких ударов не наносил вообще, а он, сбитый с толку необычными для бокса телодвижениями соперника, никак не мог сосредоточиться на атаке, и слишком поздно дошло до него, что Копаев просто валял дурака. Жаль, что дошло за пять секунд до финального гонга. А когда вручили пояс с чемпионской пряжкой, хотел отказаться, но уловил настроение окружающих и не стал его портить. Настроение было веселое.

Андрей покончил с бритьем и, выйдя из душевой, так лихо свистнул, что гардеробная перепонка распахнулась во всю длину с треском развернувшегося парашюта. Он натянул синие брюки, вскрыл свежий пакет с белыми свитерами. На груди поблескивала золотая эмблема – цветок стилизованной лилии и парящий над ней альбатрос. Постоял перед зеркалом, вызвал на связь диетолога, распорядился доставить завтрак в каюту. Взглянул на часы. Торопиться некуда – до старта люггера больше трех с половиной часов. Возник соблазн: выйти на лыжную горку «поймать ветерок». Нет, Грижас не даст. Поднимет скандал и не даст. Даже пройтись по лыжне не позволит, хотя там ее пропахали настолько, что ездить противно. Вчера не позволил. «Сделайте милость, Андрей Васильевич, разрешите своему организму стабилизироваться после рабочей нагрузки. На двое суток я запрещаю вам все виды силовых разминок. Бассейн и только бассейн. Но и в воде без всяких спортивных фокусов.» Ладно, бассейн. Тоже неплохо. А что касается «фокусов» – это Грижас как-нибудь переварит, ему не впервой.

Андрей рассовал бытпринадлежности в гнезда фиксаторов, вышел.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт