Книга Апокриф Аглаи онлайн - страница 11

12

Четвертый класс отправился в Музей техники, и в двенадцать у меня неожиданно появилось «окно». Поначалу я подумал, а не провести ли его в кабинете музыки, но вспомнил рассказы учеников об Адаме и решил: нет, не стоит. Не хотелось еще больше разочаровываться в нем. К тому же вполне возможно, он попросту вышвырнул бы меня – более или менее деликатно – за дверь; кстати, это было бы очень похоже на него. И потому я направился в учительскую, где сидели военрук и Драбчик.

– Вы поглядите, какая красота, – промолвил военрук. Я впервые услышал такую сладостность в его голосе, никогда бы не поверил, что он вообще способен достичь подобных регистров. – Ну просто прелесть!

Я заглянул ему через плечо. Поперек всей страницы вытянулось изображение подводного корабля странной формы, как бы удлиненной слезы с двумя рядами вытянутых черных щупальцев, по шесть на каждом борту; я догадался, что это пусковые ракетные установки. Рядом помещалось описание и несколько нерезких, смазанных снимков. Военрук перевернул страницу. Еще корабль, но уже явно более угловатый, с нелепым горбом ближе корме. На следующей странице то же самое, но только с утолщением на носу; казалось, будто у него там образовалась опухоль.

– А вот посмотрите, – военрук перелистнул несколько страниц назад, – что за чудовище. Сто метров длины. Двадцать ширины. Под водой может находиться сколь угодно долго. Сколько выдержит экипаж. Эксплуатировать можно без остановок. Вот это техника, доложу я вам.

Из всех возможных глупых вопросов я, надо полагать, задал ему самый глупый, но мне просто не приходило в голову ничего, что бы можно сказать, а после стодневки я принял решение быть с ним максимально предупредительным. Я ляпнул:

– Это что, плавает в Балтике?

Он посмотрел на меня так, словно я поинтересовался, с какой стороны вылетает пуля из винтовки.

– Да вы что! Балтика – это мелкий прудик. Да и русские не пропустили бы такого монстра через датские проливы. Шарах! – и лодка накрылась. А потом объявили бы, что произошел несчастный случай. Это американская подводная лодка, океанская. Крутится в районе Владивостока, и русские ничего не могут с ней сделать.

Мне смутно припомнилось, как военрук читал нам на уроке лекцию о психологической войне и объяснял, что американцы намеренно вовсю рекламируют свою технику, чтобы подорвать моральный дух военнослужащих стран Варшавского Договора. Но в отношении Адама он вел себя более чем прилично. И под газом за руль не садится. То есть какие-никакие положительные качества у него имеются.

– Но на Балтике есть подводные лодки?

Он принялся листать альбом. Заметив, что я пытаюсь взглянуть на титульную страницу, он прямо расцвел:

– «Современные подводные корабли» Миллера и Джордана. В пятницу купил. Вот оно. – Он нашел то, что искал, и постучал пальцем по странице. – У нас в Польше есть такие. Класс «Фокстрот». Так их называют американцы. Старая конструкция, ей лет сорок. Семьдесят восемь человек экипажа, спят, наверно, между торпедами, потому что на подводных лодках мало места. Низко, тесно. Каждый сантиметр должен быть использован.

– Клаустрофобию можно заработать, – промолвил я с интонацией вежливого удивления и сел на стул. До звонка оставалось еще с полчаса, и разглядывание с Сухецким альбома было времяпрепровождением не хуже любого другого. – Духотища там, наверное…

– Верите, а я вот хотел служить на подлодках, – мечтательно произнес военрук. – Но слишком у меня рост большой. И потому меня взяли в службу порта. В связь.

– Вам бы там пришлось вдвое переламываться, – неожиданно отозвался Драбчик, читающий «Жечь посполиту». Я с любопытством подумал, знает ли он прозвище Сухостоя. Наверное, знает.

– Но зато представляете, какая там интересная работа? Самая современная техника. То есть должна быть, потому что у нас-то такие гробы плавают, что русские хотели даже их пустить на металлолом. На подлодке темно, чтобы не тратить энергию. Светят только шкалы инструментов – красноватым, синеватым светом. Для прослушивания существует специальный человек, и слух у него, как у певицы… ну, этой, как ее… Вильяс. Главный инструмент там ухо, эхозонды не включишь, потому что противник тебя тут же засечет и потопит. А потом, когда в строй вошли атомные лодки, все переменилось. Прямо как по волшебству. Это целые плавающие города, самодостаточные, потому что атомный двигатель обеспечивает лодку практически вечной энергией, вода в замкнутом контуре, продовольствие…

– Вода в замкнутом контуре? Значит, они мочу пьют, – засмеялся Драбчик.

– Какую мочу? Что вы несете? – возмутился военрук.

Химик оторвался от газеты.

– Ну, если вода находится в замкнутом контуре, то это значит, что мочу не выпускают в океан, а лишь осаждают мочевину, а оставшееся обеззараживают и подают обратно в краны. Химически вещество это чистое, но, когда знаешь, что пьешь, в сущности, мочу, наверно, противно.

– А у нас есть атомные подлодки? – поспешил я врезаться с вопросом.

– У нас нет, – объяснил мне военрук, все еще неприязненно глядя на Драбчика, который вновь погрузился в газету, – а у русских есть. И даже на Балтике, можете себе представить. Сейчас я вам покажу. Вот, класс «Альфа», подводная лодка с атомным двигателем. Небольшая, восемьдесят метров. Испытания в Балтийском море в тысяча девятьсот семьдесят втором году… ага, но в рейс не вышла из-за появления трещин в обшивке корпуса, – дочитал Сухецкий и недовольно покачал головой. – Нет, это непонятно, они вообще выдерживают невероятно высокое давление. Самые лучшие лодки сейчас опускаются на глубину в полтора километра. При этом выдерживает не только корпус, но и насосы, подающие сжатый воздух, чтобы вытеснить воду из балластных цистерн. Понимаете, если насосы не справятся, то лодке уже не подняться с глубины наверх. А как только она опустится ниже порога плавучести, тут сразу же – хлоп! Как взрыв в кинескопе. – Он хлопнул в ладоши, издав при этом какой-то квакающий звук. – И тогда извольте заказывать «Умер мой дядя» Шопена.

– Я видел «Охоту за "Красным Октябрем"», – вспомнил я.

– Американские подводные лодки вообще фантастика, – словно не слыша меня, не унимался Сухецкий, – «Лос-Анджелес», «Огайо», «Тайфун». Экипаж сменяется каждые полгода, потому что у матросов шарики за ролики начинают заходить. Хотя у них там обеспечена (я как-то смотрел программу по спутниковой тарелке) просто невероятная социальная база: есть корабельная газета, кино, даже какие-то спортивные залы, не представляю даже, где они у них там умещаются. Если взорвется бомба, мы все к такой-то матери, а они выживут. Вода не пропускает излучения, вся радиоактивная зараза остается на поверхности. И они еще будут в состоянии нанести ответный удар, причем неизвестно откуда, потому что они могут плавать где угодно. В сущности, в экстерриториальных водах постоянно идет война, даже сейчас, так как они все время друг друга преследуют, пеленгуют, перегоняют с места на место. Точь-в-точь как футболисты перед угловым. Такая вот толкотня, война всухую. В воде, – захохотал он над собственной шуткой.

И я вдруг осознал, что подобные разговоры ведутся тут издавна, с тех времен, когда я ходил в этот лицей, и еще раньше. Поблекший Драбчик и видный Сухецкий, а иногда также Флора, Иола, Ромек-историк и Пуэлла перебрасываются в учительской теми же самыми шуточками, говорят друг другу те же самые колкости, взаимно бросают иронические взгляды, повторяют одни и те же истории об учениках, у которых только меняются фамилии, потому что число ученических типов ограничено, что я заметил уже после трех недель трудовой деятельности. Полнейшая ритуализация, организация с огромным числом светских обрядов, которые теперь и меня втянули в свою орбиту, поскольку и я – в этом у меня не было и тени сомнения – влез в многократно уже использованную шкуру: молодой учитель, еще робеющий во взаимоотношениях со старшими коллегами, пытающийся быть хорошим со всеми до тех пор, пока не займет заранее предназначенного ему места в одной из противоборствующих фракций. Первое время привлекательный, так как создает приятное обманчивое впечатление, что что-то может перемениться. Как мне однажды на перемене успела объяснить Иола, пользующаяся особой симпатией, о чем я ей тогда сообщил, у учеников: «Да, дорогуша, для них мы страшно важны и полностью заменимы».

– А кто кроме пани Флоркевич пошел с ними в музей? – спросил я Драбчика.

– Не знаю. Она просила пойти меня, но у меня во второй половине еще факультативы, и мне не захотелось. Наверно, кто-то из англичанок с нею пошел. С меня хватит. – Драбчик неожиданно сложил газету. – Ученики просто смеются над этим. Я ей столько раз втолковывал: Галина, кончай. То, что в ней светятся все эти органы, пятнадцать лет назад еще было педагогически увлекательно… Ты знаешь, как это выглядит?

– По правде сказать, нет.

– Стоит девушка натуральной величины, из плексигласа, с поднятыми руками, и поворачивается на постаменте, а по репродуктору звучит лекция по анатомии, совершенно элементарные вещи, Галина, кстати, на уроке сама это прекрасно делает, и сидит дежурная, которая нажимает кнопки. Рассказывают про селезенку, она зажигает селезенку, про кишечник – зажигает кишечник…

– А про это рассказывают? – заинтересовался военрук.

– Про что про это?

– Ну, про это. Как там у женщин устроено, – заржал Сухостой. Драбчик посмотрел на него долгим взглядом и в молчании вновь развернул газету.

А я решил все-таки выпить кофе, хотя тут, в учительской, он мне всегда казался невкусным.