Книга Я покорю Манхэттен онлайн - страница 7



Глава 7

После рождения Мэкси Эмбервиллы купили загородный дом под деревянной кровлей на Атлантическом побережье в Саутгемптонских дюнах. Лили обожала проводить там лето, в его неторопливости было нечто английское: вечерние чаепития, стрижка роз, крокет, ежедневная партия в теннис на кортах закрытого Мэйстоунского клуба, члены которого своими тихими голосами и приятными манерами так разительно отличались от невоспитанных нью-йоркцев. Летом у нее всегда находилось больше времени для детей, и по вечерам в будни, когда Зэкари довольно редко мог приезжать из города, она чаще всего предпочитала никого не приглашать и ужинать в одиночестве. После ужина она иногда любила босиком пройтись по пляжу: песок под ногами оставался все еще теплым, и можно было шагать, ни о чем не думая. В такие моменты Лили бывала почти счастлива. Теперь же, только представив себе июль и август нынешнего, 1958 года, которые должны, если не считать уикэндов, разлучить ее с Каттером, Лили начала лихорадочные поиски предлогов, чтобы остаться на лето в городе. Но таковых не находилось: не могла же она в самом деле отправить Тоби и Мэкси со всей прислугой, а сама остаться в городе с одной-двумя горничными якобы для того, чтобы Зэкари не было так одиноко… Да все тут же скажут, что это нелепо и, главное, не нужно, и прежде всего сам Зэкари.

Была только середина июня, а Лили не могла уже думать ни о чем другом, кроме надвигающегося ненавистного лета. Она механически выполняла свои привычные обязанности, стараясь не подавать виду, что мысли ее заняты совсем другим. Так однажды она танцевала с кровавыми мозолями на пальцах, но никто из сидящих в зале, видя ее постоянную улыбку, не догадался об ее муках.

Как-то раз она проснулась посреди ночи в тревоге: ей только что приснился кошмарный сон, который она, открыв глаза, забыла в ту же секунду. Сердце ее билось так сильно, что Лили вынуждена была приложить обе руки к груди, чтобы унять страх и привести мысли в порядок. По мере того как она пыталась вспомнить свой сон, сердце ее мало-помалу успокоилось. Что же все-таки могло ее напугать? Она лежала неподвижно, руки по-прежнему удобно покоились на груди. Стараясь дышать как можно глубже, Лили упорно искала ответа. Неожиданно что-то внутри дало знать ее плоти о своем существовании – такое до сих пор случалось с ней только дважды. И только дважды груди ее были такими, как сейчас: чувствительными и необычно теплыми, словно предчувствуя, какими тугими им предстоит сделаться в будущем.

Сомнений в том, чей это ребенок, у Лили не было. Все последние месяцы она лишь изредка позволяла Зэкари заниматься с ней любовью – ровно столько, сколько надо, чтобы избежать возможной семейной сцены. При этом всякий раз она тщательно предохранялась, чтобы не забеременеть. Другое дело Капер: тут она безрассудно забывала само слово осторожность, как, впрочем, и все остальное.

Радость! Радость, не желавшая считаться ни с какими реальными трудностями, наполнила ее до краев. Разбудивший ее страх тут же улетучился. Счастливая – ничего подобного она не могла себе и представить! – она снова и снова повторяла про себя: «Это ребенок Каттера, наш ребенок». Хотя еще даже не рассветало, оставаться в постели она не могла. Подойдя к окну, Лили стала вглядываться в панораму города, в эти редкие мгновения суток небывало притихшего и темного: уже не чужая и одинокая цитадель величественных освещенных каменных громад, а город, словно окрашенный цветом ее единственной любви, единожды и навсегда. Город, где она впервые встретила Каттера, где зачала от него ребенка. Город, где она стала женщиной.

Каттер сел на край кровати и осторожно, с опаской обнял ее обнаженные плечи. Лили была словно нераворвавшаяся бомба: в любую секунду вся его жизнь могла взлететь на воздух от одного неосторожного прикосновения. С того момента, когда она рассказала ему о своей беременности, его охватила такая паника, что он оказался почти не в состоянии хоть как-то прореагировать на эту новость. Пока он молчал, давая обезумевшей от счастья Лили полную возможность выговориться, его мозг судорожно просчитывал все варианты.

При первых же словах Лили Каттер, углубившись в свои мысли, с внезапной, но исчерпывающей ясностью осознал: он и она существуют на двух разных планетах, которыми никогда не сойтись вместе. По-своему Каттер любил Лили – во всяком случае, настолько, насколько ему это было дано. В ней сосредоточивалось все, что привлекало его в женщинах, а ее врожденный аристократизм льстил его уязвленному самолюбию. Казалось, она создана специально ради его удовольствий. Роман с ней был чудесным чувственным приключением, и его страсть питалась отнюдь не одним затаенным злорадством отомстить Зэкари за все разом. При всем при том, на людях, она должна была оставаться для него табу: невестка, замужняя женщина с двумя детьми… И подумать, что теперь она беременна от него! Да одного этого достаточно, чтобы память о минувших месяцах их страстной любви тут же улетучилась из головы. В душе его оставалось место лишь для страха и решимости выпутаться из сложившейся ситуации, чего бы это ни стоило.

– Дорогая, что ты намерена делать? – спросил он как можно спокойнее.

– Намерена?.. Но у меня нет никаких намерений. Я думала, что ты… что мы вместе…

– Каким-то образом поженимся и будем счастливы на всю оставшуюся жизнь, да? – Слова Каттера прозвучали нежно, но пальцы сами собой сжались в кулаки.

– Да… более или менее я так себе и представляла! О, милый! Я ни о чем не могу сейчас думать… Для этого я чересчур счастлива. И так тебя люблю, что даже не хочу стараться.

– Дорогая! Одному из нас надо все-таки сохранять ясную голову. Я хочу, чтобы у нас с тобой были дети. Много детей, но о Тоби и Мэкси ты подумала? Что будет с ними?

– Тоби и Мэкси? А что, они останутся со мной – вот и все. Мы все будем вместе, и страдать им не придется. Да и Зэкари никогда не бросит их в беде. В конце концов, все как-нибудь устроится. – И Лили беззаботно пожала плечами.

Каттер взглянул на нее с еще большей опаской. Ополоумевшей от страсти женщине, несущей весь этот романтический бред, ничего не стоит погубить его, если ему не удастся сейчас же подчинить ее своей воле. Сдерживая себя, он заговорил:

– Тот Зэкари, которого ты знаешь, обожающий тебя и потакающий твоим слабостям, человек, на десять лет старше тебя. Сейчас он не отказывает тебе ни в чем, дорогая. Но откуда нам знать, как поведет он себя тогда, когда вся эта история откроется? Будь я на его месте, думаю, что попытался бы убить тебя. А уж детей я бы точно постарался забрать. Ты что, считаешь, он добился всего, чего добился, позволяя, чтобы другие забирали у него то, что ему принадлежит? Или смирится с тем, что из него сделали посмешище? Ты просто не знаешь своего мужа, дорогая, как знаю его я… О, я знаю этого собственника столько лет, сколько живу на свете. Да, развод он тебе, в конце концов, может, и даст, когда увидит, что тебя все равно не вернешь, но это будет и долго, и трудно.

Лили протестующе затрясла головой. Ничего из того, что говорил Каттер, не соответствовало истине. Никто не сможет помешать ей получить то, чего ей хотелось. И Каттер знает Зэкари не лучше, а хуже, чем знает она… Он не знает, например, что тот так никогда и не смог вызвать в ней ответное чувство. И это все его, Зэкари, вина! Все эти годы, проведенные без любви, все эти бесплотные, иссушенные, бесстрастные ночи. Она была такой терпеливой, такой доверчивой. Она отдала Зэкари достаточно того, что имела, с горечью думалось ей, но теперь с нее хватит.

– Лили, послушай, для нас с тобой есть только два пути. Или тебе надо ждать, чтобы получить развод, после того как родится ребенок, или же немедленно сделать аборт… Постой, прошу тебя, Лили! Ты можешь воспользоваться услугами одной из самых лучших и вполне легальных клиник, скажем, в Пуэрто-Рико или в Швеции, не говоря уже о множестве врачей на Парк-авеню. Да, да, тех самых, к которым обращаются твои подруги. Видит Бог, дорогая, мне невыносимо думать, что ты должна пройти через весь этот кошмар, но, поверь, выбора у нас нет.

– Никаких абортов! – твердо, с вызовом заявила на эту тираду Лили с брезгливой гримасой на лице.

– Я вполне понимаю твои чувства, но…

– Нет, не понимаешь. Если бы понимал, то никогда бы не предложил мне такого. Это совершенно исключено. Никто не заставит меня пойти на такой шаг. У нас будет ребенок!

Каттер резко поднялся, пересек комнату и взглянул на часы, лежавшие на столике. Еще минута – и он просто ударит ее, ставшую вдруг такой самоуверенной, по-детски упрямой, близорукой и глупо эгоистичной. Совершенно невозможно предсказать, какой фортель она теперь способна выкинуть, на какой скандал готова пойти. Одно он знал твердо: Лили вполне в состоянии сломать всю его карьеру, даже не осознав, что она это делает. Если его фирма прослышит об этом деле, через пять минут он окажется вышвырнутым на улицу, ославленным повсюду, где ему придется искать новое место. Хуже того, на него со смешком станут указывать пальцем все знакомые: глядите, он связался с замужней женщиной, заимел от нее ребенка, и это в двадцать четыре года, когда жизнь, можно сказать, только еще начинается. А все из-за чего? Из-за того, что у этой чертовой сучки не хватило здравого смысла, чтобы предохраняться?

– Дорогая, – начал он, – я уже опаздываю на работу, так что мне надо бежать. А ты спокойно иди домой, расслабься – и предоставь все дело мне. Я подумаю, как сделать, чтобы мы были вместе. Ведь для меня это не менее важно, чем для тебя. А сейчас одевайся… У меня всего пять минут, чтобы побриться и принять душ.

– Когда я тебя увижу?

– Ну, сегодня вечером у меня деловой ужин, о котором я тебе раньше говорил. А завтра в Университетском клубе вечер встречи наших выпускников. Черт… надо же им было собраться именно в это время. Я бы, конечно, не пошел, но меня уговорили там выступить. Ну вот что, я сбегу, как только мне представится возможность, и мы опять встретимся у меня. Зэкари все еще в Чикаго, так что мы сможем остаться вместе на всю ночь. Открывай дверь своим ключом и жди меня.

Лили с улыбкой выскользнула из постели. Короткая вынужденная разлука с милым ее не слишком огорчала. Даже чудесно побыть немного одной, чтобы насладиться своим счастьем. Мужчин слишком занимают всякие ненужные пустяки…

На следующий вечер, войдя в квартиру Каттера, Лили обнаружила на застеленной кровати письмо.

«Моя дорогая!

Если бы я не любил тебя так сильно, то мог бы разбить твою жизнь ради того! чтобы нам быть вместе, но я просто не вправе так поступить. Тебя всю жизнь опекали – и ты, не в состоянии даже понять, чем это тебе грозит. Из дома отца ты сразу же перешла в дом мужа, не испытав разочарования сама и не разочаровав кого-либо. Ты жила жизнью, в которой позору и скандальным историям, а особенно бесчестью, просто не было места, и я не могу допустить, чтобы из-за своей любви ко мне ты окунулась во все это.

Что касается меня, то я смог бы с гордостью перенести позор, которым общество наградит любовника жены собственного брата, ибо мне ведома истинная правда наших с тобой отношений. Но в глазах света, в глазах всех твоих нью-йоркских друзей виноватой окажешься лишь ты. Для них ты человек, взявший от мужа все, что он только мог тебе дать, и затем предавший его. Твоих родителей это просто убьет. Поверь, в такого рода историях всегда прежде всего винят женщину, если только мужчина, который в ней замешан, не отъявленный подонок: да, это несправедливо, но, сама знаешь, это так. Мужчин сочтут пусть негодяями, но счастливчиками, а женщину – шлюхой. Я не могу позволить, чтобы тебя вываляли в грязи сплетен, а в твоем случае, поверь, одними сплетнями дело не ограничится, об этом напишут все газеты – и здесь, и в Англии.

Все это время, расставшись с тобой, я только и делал, что думал. Твоему Тоби постоянно нужно будет специальное – и самое дорогое – обучение, которое сможет обеспечить только Зэкари. К тому же ты ведь знаешь, как Тоби предан своему отцу. Как могу я просить тебя отлучить ребенка, который не сегодня-завтра ослепнет, от привычной жизни, от дома, от любимого отца? Мэкси – другое дело, она сможет адаптироваться к чему угодно, но Тоби? Что же, ты хочешь, чтобы ради нашей любви я причинил ему такие старадания?

Уверен, ты никогда не попрекнешь меня, что я мало зарабатываю. Уверен, тебя не слишком огорчит, что у нас не будет ни тех домов, ни тех слуг, ни всего остального, к чему ты привыкла, живя с Зэкари. Тебя, но не меня! Я буду отчаянно страдать, видя, как тебе приходится выкручиваться, как тяжело воспитывать троих детей, как много домашней работы свалилось на твои плечи, как часто тебе надо беспокоиться о том, чтобы свести концы с концами. Мы никогда не говорили о моих доходах, но знай: я же только в самом начале своей карьеры. Придет день, и уже скоро, уверен, когда у меня будет достаточно средств, чтобы содержать тебя, но сейчас это было бы совершенно невозможно. Трое детей – это значит, что мы не обойдемся без помощи от Зэкари. Помощи, от которой меня уже заранее тошнит. Да и тебя тоже. Такой зависимости мы не вынесем.

Моя дорогая, моя Лили, ты единственная, кого я когда-либо любил или смогу полюбить, но разве тебе не приходило в голову, что мне всего лишь двадцать четыре?

Боже, я бы отдал все, чтобы быть старше, иметь положение, оказаться в состоянии забрать тебя у него, дать тебе все – и черт с ними, со всеми разговорами. Но мы должны ждать! Если у тебя достанет для этого мужества, то впереди нас ждет совместная жизнь. Сейчас ты должна определиться с ребенком. И что бы ты ни решила, будет единственно правильным.

Я уезжаю обратно в Сан-Франциско. К тому времени, когда ты прочтешь эти строки, я уже буду в самолете. Я слишком большой трус, чтобы сказать тебе все это в лицо, мне слишком стыдно, что я не мог устроить все как надо, не мог найти способа, как нам быть вместе уже сейчас. Пожалуйста, дорогая, прости. Знай, сам я себе не прощаю за нас двоих. Я буду любить тебя вечно, и в один прекрасный день мы будем вместе. Все, что тебе надо, – это терпение, сила, храбрость и готовность простить меня. И жди, жди!

Каттер».

Лили прочла письмо всего один раз. Сложив его, она опустила листки в сумочку и вышла из пустой квартиры с гордо поднятой головой. Как сильно должен Каттер любить меня, чтобы в такой миг думать только о том, как круто сможет ребенок переменить мою жизнь! О, будь Каттер сейчас здесь, она могла бы сказать, что ему нечего стыдиться. Простить его? Да разве она хоть в чем-нибудь его обвиняла! Каждое слово в письме говорило ей, как сильно он ее любит. Неужели Каттер не видит, что ребенок, их ребенок, еще сильнее свяжет его и ее? А ждать, что ж, это она умеет.

Днем по средам в «Эмбервилл пабликейшнс» собирались на «планерку» все те, на кого Зэкари опирался в выпуске журналов. Собственно, эта группа не имела никакого формального статуса, как и в большинстве находящихся в частном владении компаний, где нет акционеров, нет и правлений директоров, но Зэкари приглашал на встречи по средам далеко не каждого. Отбор был самым тщательным, и тот, кто однажды получал приглашение, впоследствии ходил на все заседания. В журнальном бизнесе, где главным редакторов то и дело переманивают, а номер планируется чуть не заполгода вперед, сохранение служебной тайны приобретает особое значение. Вот почему Зэкари так тщательно отбирал людей, прежде чем допустить их на планерки.

Под началом главного редактора «Стиля» Зельды Пауэре работало человек восемьдесят, и лишь немногие из них имели четкие должностные обязанности, отвечая за такие разделы, как «мода», «косметика», «бижутерия» или «обувь» – ее величество обувь, производители которой так величественно ведут себя, когда надо раскошелиться на рекламу. Еще в журнале был отдел, где готовились обзоры последних новостей из мира кино, живописи, телевидения, музыки и литературы под рубрикой «Вы слышали?». Получить в этом отделе работу, за которую платили меньше, чем любой знающей себе цену продавщице у «Мэйсиса», считалось особой честью – все равно что иметь право, какое завоевал лишь один из маршалов Наполеона, Жан Ланн, герцог Монтебелло, обращаться к своему императору на «ты».

Ввиду низких окладов девушкам из бедных семей работать в отделе «Вы слышали?» было просто невозможно, а что касается богатых, то от них требовались поистине незаурядные способности, прежде чем им выпадала эта счастливая возможность. Соискательница должна была не только иметь доход на стороне, но и обойти соперниц на одну из трех должностей заместителя редактора, начиная свое соревнование заочно еще в женских колледжах, принадлежащих к «Айви Лиг». Наймом «молодняка» занимался редактор отдела очерков Джон Хэмингуэй, прямо-таки наслаждавшийся предоставленной ему властью решать, кто из знаменитостей заслуживает отдельного материала в главном из разделов журнала, кто из них созрел для разворота с цветными фото и текстом на три тысячи слов, а кто тянул в лучшем случае лишь на тысячу и черно-белые фото или какая тема неожиданно выдвинулась на первый план и кому должен заказать «Стиль» соответствующую статью.

На должности трех своих заместителей Хэмингуэй брал только незамужних молодых женщин, которые умели хорошо одеваться, были ниже его самого ростом, при этом не перешли за тридцать (после тридцати у всех еще незамужних появлялись разные невротические состояния, мешавшие им работать так, как он от них требовал) и не возражали к тому же против работы в ночное время (по своему опыту он знал, что те, у кого слишком много ухажеров, обычно больше думали о замужестве). И еще, как бы упорно они ни трудились, ему нужны были лишь те, кого не мучило честолюбие: ведь в противном случае пришлось бы опасаться того, что они захотят занять его место, – словом, женщинам он не доверял.

Многие десятки девушек, казалось, обладали всеми качествами для того, чтобы занять один из трех зтих постов в «Стиле». Однако лишь две из тех, кто этого добился, соответствовали требованиям Хэмингуэя. Третья же, снедаемая тайным честолюбием (и следовательно, самая умная из них), умудрялась одновременно и работать ночами, и гулять с полудюжиной молодых людей, которых она держала на коротком поводке. К счастью, Нина Стерн могла спать всего по нескольку часов в сутки, а работать на удивление быстро.

В свои двадцать пять Нина Стерн, безусловно, была самой «старой» из всех красивых, богатых и незамужних еврейских девиц Нью-Йорка 1958 года. Знакомые уже перестали спрашивать у матери Нины, что такое происходит с ее дочкой. Среди них мало-помалу распространилось убеждение, что с Ниной явно не все в порядке, хотя внешне это и не проявляется. Но и намека на намек никто из них не считал возможным себе позволить: это было бы слишком жестоко и, главное, безрезультатно. Подумать только, за бедняжкой в прошлом не числилось даже ни одной разорванной помолвки. Стоит ли после этого вмешиваться? Ведь вмешиваться имеет смысл только, если есть надежда хоть что-то поправить.

Между тем, с точки зрения Нины Стерн, замужество было самым последним делом. Совсем не то что флирт: возможно, она флиртовала уже с акушеркой, принимавшей роды у ее матери, а после появления на свет – со всеми существами, встречавшимися на ее пути. Хотя флирт, в той или иной степени, был единственно известной ей формой общения, она вполне искренне недоумевала, когда ее в этом обвиняли. Флиртовать Нина могла с кем угодно: с детьми, подростками, взрослыми обоего пола, с гомосексуалистами любого направления и даже с животными. Правда, она еще не пробовала заниматься флиртом с камнями, но с деревьями и цветами сколько угодно. Впрочем, в ее флирте не было ни сексуальной, ни романтической окраски: то была естественная реакция на любую ситуацию, в которой она оказывалась, отражавшая постоянную и непременную предрасположенность к ухаживанию. Словом, это не вполне соответствовало тому узкому значению понятия «флирт», в каком его употребляют французы, поскольку флиртовала она всегда в самом широком, даже благородном смысле слова. Нинин флирт в основе своей также являлся совершенно безвредным, Нине никогда не будет грозить нехватка кавалеров, сколько бы ей ни стукнуло лет. Она знала это так же точно, как и то, что ее зовут Нина. Привыкнув ценить разнообразие, она не могла и помыслить о том, чтобы остановиться на одном-единственном избраннике.

Ей нравилось встречаться за ленчем с друзьями по колледжу и вместе с ними восхищаться фотографиями все новых и новых детей, появлявшихся в их семьях; и когда младшие сестры ее подруг демонстрировали обручальные кольца, она совершенно искренне их поздравляла, хотя полотенца с монограммами, эти атрибуты семейной жизни, напоминали ей о смирительных рубашках, а новые простыни – о саване. Единственный магазин в Нью-Йорке, который она едва могла переносить, был второй этаж универмага «Тиффани», где ей частенько приходилось покупать подарки для детей. Декораторы, похоже, разошлись там вовсю, оформляя бесконечное магазинное изобилие; они словно соревновались друг с другом в нагромождении на игрушечных столах фарфора, хрусталя и серебра. Кто так сервирует стол, думала она в ужасе. При виде этих сверкающих фантасмагорических столов, окружающих вас сразу же, как только вы покидали кабину лифта, отделанную серым бархатом, Нина моментально представляла себе тех бедняжек, что стоят в мясной лавке «У Кристидеса», надеясь получить кусок подешевле, их замызганные кухни и грязную посуду. Другого времени предаваться столь мрачным фантазиям у Нины попросту не было, если не считать необходимости писать для «Стиля» рецензии на новые фильмы ужасов.

С первого взгляда она казалась воплощением счастливой обыденности, хотя в ее облике и не было ничего обыденного. Волосы, спускавшиеся до плеч, были того неотразимо непередаваемого оттенка, который французы определяют как «засахаренный каштан». При пяти футах пяти с половиной дюймах роста Нине каким-то непостижимым образом подходил любой вид спорта, кроме разве профессионального баскетбола. Лицо ее не имело четко определенной формы, скажем, сердца, круга или овала, но между тем радовало глаз. Оно было просто единственно подходящим лицом, как и все его черты, как ее тело и голос: измени в них хоть самую малость, и все обаяние пропадет. «Подходящий» – дефинициям этого слова «Оксфордский словарь английского языка» отводит целых семь страниц, тогда как одного внимательного взгляда на Нину было достаточно, чтобы сразу же определить суть данного понятия.

И вот эта неисправимая кокетка с подходящими для себя данными, не нуждавшимися ни в каких дефинициях, порой вынуждена была работать по субботам, если неделя выдавалась особенно насыщенной и ей приходилось вместо редактирования умело отбиваться от многочисленных кавалеров, настойчиво домогавшихся ее руки, не отваживая их при этом навсегда. В эту июньскую субботу 1958 года, когда любая другая уважающая себя жительница Нью-Йорка на ее месте валялась бы где-нибудь на пляже или красила ставни загородного домика в Фэйрфилдском округе, то есть никоим образом не должна была торчать на Манхэттене, Нине Стерн пришлось тащиться к себе в офис, чтобы дописать последнюю колонку для раздела «Вы слышали?». Она вбежала в кабинку автоматического лифта, поднимавшегося без остановки сразу на пятнадцатый этаж, и нажала кнопку. Где-то между десятым и одиннадцатым этажами лифт неожиданно остановился – со скрежетом, не оставлявшим сомнения в том, что остановка эта не носит временного характера.

– Ну и что теперь? – обратилась Нина к незнакомому мужчине, ее единственному спутнику.

– Тут есть телефон… Надо вызвать механика, – отозвался Зэкари Эмбервилл (поскольку это был он).

Человек на другом конце провода не отозвался: скорей всего, ушел на ленч. И сколько Зэкари ни пытался дозвониться, из трубки доносилась лишь фоновая музыка.

– В общем-то ничего страшного, – заметила Нина, молча наблюдавшая за его попытками, – если бы не эти дивные звуки музыки. Умереть можно. Подумать только, в понедельник утром они обнаружат тут двух безумцев, распевающих «Рудольф – краснокожий олень» и не имеющих сил остановиться.

– Вы любите ржаной хлеб? – спросил Зэкари.

– Какой? Обычный или с тмином?

– Обычный. По пути в офис я зашел в булочную к «Ройбену» и купил сандвич. – С этими словами он развернул гигантский, с хрустящей корочкой бутерброд овальной формы, разрезанный по диагонали на три части, на каждой из которых помимо толстого куска ветчины лежал швейцарский сыр, солонина, салат с кетчупом и горчица «от Ройбена» собственного изготовления.

– О, у вас тут даже маринад? – изумилась Нина.

– Стимулирует деятельность мозга куда лучше рыбы, – со знанием дела пояснил Зэкари и предложил: – А почему бы нам не присесть?

– Господи, если бы только можно было отключить эту чертову музыку!

– Очень даже можно. Вам надо просто стать мне на плечи и перевести налево вон тот рычажок над дверью.

Нина в течение некоторого времени изучала незнакомца. Вряд ли это сексуальный маньяк, иначе он бы уже давно на нее набросился. Не приходилось сомневаться и в его доброте: ведь он выразил готовность разделить с ней свою роскошную трапезу, тогда как они вполне могли провести в заточении еще полтора дня, и без всякой еды. Несмотря на свои неизжитые детские страхи, она не боялась, не видя в нем сутенера, торгующего белыми рабынями. По субботним дням мать никогда не разрешала Нине одной ходить в кино, кроме разве в «Транс-Люкс» на Восемьдесят пятой улице, где после начала сеанса вдоль проходов курсировала матрона внушительного вида с фонариком: все знали, что стоило прийти в кино мало-мальски симпатичной нью-йоркской девушке, как к ней тут же подсаживался сбоку негодяй, через неделю где-нибудь в Танжере, обнаруживала, что стала белой рабыней. Правда, Нина всегда считала, что, случись такое, в Танжере с ней обращались бы не так уж плохо, но как бы то ни было, ее сосед по кабине не напоминал негодяя со шприцем. На нем был дорогой твидовый пиджак, пусть не слишком хорошо сидевший; черные пушистые волосы (наверное, только что помыл голову) явно нуждались в стрижке; рот отличался подвижностью, в карих глазах светилась смешинка, в выражении лица сквозило добродушие. И в довершение всего ботинки его были индивидуального пошива.

Нина одобрительно кивнула, незнакомец, как заправский вратарь, тут же нагнулся, она вскарабкалась ему на плечи, предварительно скинув туфли.

– Только выпрямляйтесь как можно медленней, я еще никогда не стояла на плечах, – скомандовала она.

Зэкари начал осторожно, дюйм за дюймом, подниматься, в то время как Нина изо всех сил цеплялась за его волосы. Вот и злополучный выключатель. Быстрый щелчок – и ненавистная музыка вырубилась, после чего незнакомец так же бережно опустил ее на пол кабины. Оба сели. Лифт был чистым, да и другого места для сидения у них просто не было.

– Теперь я вижу, что проголодалась, – заявила Нина.

– Тогда берите средний кусок, – великодушно предложил Зэкари, расстелив фольгу на полу – Средний в бутербродах «от Ройбена» всегда самый сочный.

– Спасибо, – поблагодарила Нина.

Всю жизнь мужчины отдавали ей лучшие куски, точно так же, как именно ей неизменно доставалось белое мясо курицы, хрустящие корочки бекона и самка рака с упоительным кораллом внутри. И хотя она бывала им благодарна, но при этом удивлялась не больше, чем если бы была феей Моргана. Нина улыбнулась Зэкари. Из всего арсенала средств воздействия на мужчин улыбка была главным оружием Нины Стерн.

«Потрясающе симпатичная», – подумал Зэкари и спросил: – А где вы работаете?

– В «Стиле» и «Вы слышали?». А вы?

– Я по части реализации, – небрежно бросил он, пожав плечами.

– Не очень-то весело? Скорее, чертовски нудно?

– Что поделаешь, – стоически отбивался он. – Конечно, рассказывать особенно нечего. Я только что из Чикаго, мы там целых три дня обсуждали свои проблемы. Но хорошенького понемножку.

– Да нет, почему же. Расскажите, пусть мне будет скучно. Расскажите, как гнусно идут дела, как надоело вам заниматься этой вашей нудной реализацией, расскажите, как вся эта ерунда совершенно необходима. Давайте – и продолжайте до тех пор, пока я не впаду в кому.

– Нет, наводить скуку на таких очаровательных леди не в моих правилах, – ухмыльнулся в ответ Зэкари. – Лучше расскажите мне про «Вы слышали?».

– Если вы не хотите наводить скуку на меня, то я не хочу на вас… Мне тоже нечего особенно рассказывать. В общем, там понемногу обо всем, в основном сплетни. Может, имеет смысл все-даки перекусить, а не заниматься разговорами?

Работа всегда была для Нины слишком важным делом, чтобы обсуждать ее с многочисленными мужчинами в ее жизни. А она уже успела понять, что этому незнакомцу суждено стать одним из них. Правда, обычно для такого рода заключений ей требовались считанные доли секунды, но на сей раз инстинкт сработал медленнее: слишком уж силен оказался внушенный ей с детства ужас перед возможностью застрять в лифте с посторонним.

– А что, если заниматься и тем и другим одновременно? – предложил Зэкари.

– Что, растянем это занятие подольше на случай, если нас отсюда не извлекут, или… – спросила Нина.

– Нет, есть надо только большими кусками, иначе от сандвича удовольствия не получишь.

– Боже, надо это запомнить… вы просто настоящий кладезь мудрости.

Да она еще и умница, отметил про себя Зэкари. И без дураков. Надо будет непременно прислать ей приглашение на следующую планерку в среду. Такие мозги нельзя не использовать. И симпатичная при этом, хотя непонятно за счет чего.

К тому времени, когда они почти расправились с сандвичем, лифт заработал. Нина сошла на своем этаже, на прощание пожав незнакомцу руку и одарив очередной улыбкой.

– Нина Стерн, – представилась она.

– Зэкари Эмбервилл, – отрекомендовался он.

– Ну, это нечестно, – засмеялась она вдогонку поднимавшейся кабине.

Все еще продолжая смеяться, она открыла дверь своего офиса. Дура, выговаривала она себе, ты только что прошляпила шанс, который выпадает всего раз в жизни!

Для умницы, каковой ее считали все, Нина иногда была потрясающе тупа.

«Город этот большой, как большая игрушка, – громко напевал Зэкари, возвращаясь из офиса домой уже в самом конце субботнего дня. – Шепчет девчонке мальчик, играя, на ушко». Как обычно, на слове «мальчик» Зэкари сфальшивил. Перейдя Мэдисон-авеню в неположенном месте, как и подобает заправскому нью-йоркцу, он наконец допел и последнюю строку песни: «И Манхэттен тогда предоставят влюбленным». Да, должен был он признаться самому себе, давно уже ему так не пелось. Месяцы, даже годы… Что он сейчас испытывает, спросил себя Зэкари, замедляя шаг. А может, все дело просто в этом раннем летнем вечере, в этом ветерке, обещающем впереди всяческие наслаждения, до которых так падки нью-йоркцы? Или сознание удачно проведенного дня: в конце концов, сегодня он создал черновой макет нового журнала, о котором еще никто, кроме него, не знал? Или же так пьяняще действовал на него сам Нью-Йорк, центр новой галактики, где родились и воплотились в жизнь его честолюбивые планы? Хорошо! Ему сейчас было хорошо! Черт его знает почему, но хорошо. А что, собственно, тут странного для человека, чье состояние измеряется большим числом миллионов, чем можно сосчитать, чья власть равна его власти? Человека, могущего позволить себе любое удовольствие… «По части реализации», вспомнил он свой ответ там, в лифте, и громко рассмеялся. Реализация, божественная реализация!

Интересно, сколько ей может быть лет, этой Нине? Да ко всем чертям ее возраст! Главное, что он чувствует себя молодым. Ему тридцать пять, а все так, как будто ему не больше шестнадцати и он еще в «Колумбии»: подрабатывает официантом, чтобы хватало на метро и «хот дог». В сущности, это было совсем недавно – отбросить войну, отбросить женитьбу… Каких-то там девятнадцать лет назад. И всего только шесть из них он женат. Зэкари нахмурился. Неожиданно радость почти вся улетучилась. Как же так, он чувствует себя таким молодым, а за последние несколько недель он и Лили ни разу не спали вместе. Да и вообще, почему-то сейчас это бывает так редко. Как говорит Нат, его шурин, «кто же считает такие вещи».

Кто? Да он сам и считает. Лили никогда не отличалась особой страстностью, он с этим смирился… Что поделать, такой она, видно, родилась. Зато она всегда отвечала готовностью, была покорной и нежной. И Зэкари научился довольствоваться малым, хотя одному Богу известно, сколько раз, лежа рядом с ней, он страстно мечтал о жене, которая бы отвечала голодом на его голод. Однако за шесть лет он ни разу не позволил себе поразвлечься с кем-нибудь на стороне. Странная это все-таки штука: он знал множество любящих мужей, заводивших тем не менее шашни, а между тем их жены, насколько можно было предполагать, отнюдь не думали уклоняться от своих супружеских обязанностей, как теперь, похоже, поступала его Лили. Если не в физическом, то уж, во всяком случае, в моральном плане жена в последнее время все больше и больше отдалялась от него: стоило ему прийти к ней в спальню, как она пусть деликатно, но весьма недвусмысленно давала понять, что не хочет близости с ним – может быть, в другой раз, но только не сегодня ночью, не сейчас. Вероятно, Лили переживает какую-то душевную драму, а он просто не догадывается?

Она уклонялась от близости. А ведь здесь, в Нью-Йорке, столько доступных женщин. Не все, конечно. Нина Стерн, к примеру, явно не из таких. Наверное, давно замужем, обручена или имеет поклонников, один перечень которых займет целый гроссбух. О таких, как она, симпатичных и острых, говорят все, это и ежу ясно. К тому же у нее отличный аппетит, что в женщинах особенно привлекательно.

– «Мы поедем на Кони и съедим по балони»[16], – запел он. – «По Центральному парку пройдемся трам-пам-пам…»

Кто-то из прохожих оглянулся. Зэкари понял, что снова поет вслух. Не забыть сказать Хэмингуэю, чтобы Нину пригласили на следующую планерку. Ей это будет полезно: пусть-ка взглянет на то, как делаются журналы, со стороны, а не со своей колокольни, даже если это «Вы слышали?». Или нет, лучше, он сам пошлет ей служебную памятку с личным приглашением, учитывая ее интерес «по части реализации», конечно. Как она тогда сказала: «Это нечестно». Конечно, так оно и было. Придется заглаживать свою вину!

Все еще улыбаясь, он открыл парадную дверь и вошел в свой особняк из серого мрамора, где навстречу ему уже спешил дворецкий.

«Неужели это мой дом? – вдруг мелькнуло у него в голове. – И я его хозяин?»

Зэкари вновь чувствовал себя молодым, таким, как в дни его студенчества в «Колумбии», когда он выбирался в центр города и без устали бродил по улицам, даже не пытаясь представить себе, что за жизнь происходит за парадными подъездами таких вот домов, поражавших его воображение своим нереальным великолепием.

Приветливо поздоровавшись с дворецким, Зэкари поднялся к себе в небольшую библиотеку, которую он предпочитал их общей на первом этаже.

– Лили? – удивился он, застав там жену, которая стояла у окна, выходившего в сад. При звуке его голоса она нетерпеливо обернулась.

– Я все ждала, когда ты вернешься, дорогой. Как бы я хотела, чтобы ты не работал по субботам. И так пропадаешь там у себя по целым дням, – произнесла она своим серебристым мелодичным голосом.

– Мне нужно было додумать до конца одну вещь. А на работе просто лучше думается. И потом в офисе скопилось столько разных бумаг, а в понедельник у меня не будет времени. Как я люблю видеть тебя здесь, если бы ты знала! Что это у тебя? Шампанское? Я что-нибудь забыл? Не годовщина свадьбы, не день рождения… Так что же мы отмечаем?

Умело откупорив бутылку, он разлил искрящееся шампанское в бокалы в виде тюльпанов на длинной ножке, уже стоявшие на серебряном подносе у него на рабочем столе.

– Я хочу поднять этот тост, дорогой… – Они чокнулись. – За самую приятную новость на свете… у нас будет еще один ребенок.

– Еще один! Я же чувствовал, что-то замечательное должно случиться! – радостно воскликнул он, обняв жену и разом позабыв обо всех своих мыслях.

Лили со слезами на глазах, казалось, таяла в его объятиях. Будь мужественной, велел ей Каттер. Ради него она пойдет на все. Самое трудное было позади. Теперь оставалось только ждать.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт