Книга Благостный четверг онлайн - страница 7

8. Великая крокетная война

У залива на высоком взморье расположились бок о бок два города – Монтерей и Пасифик-Гров. Похожего в них только и есть, что стоят они в одной местности. Монтерей основали в незапамятные времена чужаки – индейцы да испанцы. Рос город нечинно, самотеком, дома в нем и те торчат как попало. Иное дело Пасифик-Гров – город-убежище суровых духомыслов Моисеевых. Возник он хоть недавно, в 80-е годы прошлого века, зато сразу отлился в готовую форму, со всеми законами, моральными нормами и обычаями. Один из городских законов запрещает сделки, предметом коих служат крепкие напитки. Оттого в аптеках нарасхват тонизирующие средства на спирту. Другим законом предписывается опускать шторы после захода солнца, а раньше не полагается. Не дозволяется гонять на велосипедах. В запрете воскресные походы на пляж и лодочные катанья. Есть еще одно преступление: для него не существует статьи, но почитается оно серьезным, – это буйные пирушки. Надо, впрочем, признать, что большинство законов блюдется теперь не столь усердно. Прежней стены между городом-убежищем и миром нет.

Раз за свою историю Пасифик-Грову случилось попасть в беду, беду нешуточную. События таковы. Среди первого населения города-убежища оказалось немало стариков. Бежать им было не от кого и не от чего, а просто вот захотелось поселиться на старости лет именно здесь. Старики были ворчуны, от безделья совали всюду нос и скоро порядком всем надоели. Чтоб занять их, городской филантроп по имени Димс подарил городу две площадки для игры в рок.

Рок – сложный вид крокета. Воротца в нем узкие, молотки на укороченной ручке; а играют из-за боковых линий, на манер бильярда. Игра весьма трудна и, как говорят, воспитывает бойцовские качества характера.

Малый спорт, подобно большому, немыслим без соперничества и наград. Каждый год в Пасифик-Грове разыгрывался кубок. Казалось бы, какие могут быть особенные страсти вокруг крокета? К тому же если большинству игроков перевалило за семьдесят… Ан нет!

В городе были две команды. Спортивный костюм стариков состоял из ермолки и полосатой куртки, цвет которых в одной команде голубой, а в другой зеленый. Так они и назывались: голубые и зеленые.

За каких-нибудь два года жизнь в городе совершенно исказилась. Началось все с того, что соперники, упражнявшиеся бок о бок, перестали друг с другом разговаривать. Их неприязни последовали домашние: домочадцы голубых не водились отныне с домочадцами зеленых. Но семьями игроков дело не ограничилось, очень скоро весь город являл собой два враждебных лагеря. И вот уже мамаши зеленых барышень изо всех сил старались отвадить голубых женихов; тем же отвечали голубые. Спустя немного времени, вражда проникла и в область политики: голубому во сне бы не приснилось проголосовать за зеленого. Потом и церковь раскололась: во время службы голубые и зеленые сидели по разные стороны от прохода; собирались даже строить две отдельные церкви.

Понятно, что пуще всего вражда разгоралась в пору кубковых матчей. Для стычки было довольно косого взгляда. Тон задавали сами престарелые спортсмены. Случалось, после игры двое восьмидесятилетних старичков углублялись в лес и дрались там смертно… Изобрели даже специальные тайные языки, чтобы враг не понимал разговоров…

Такой жгучей была эта распря, что забеспокоились окружные власти. Еще бы. Одному голубому спалили дом. Вскоре в лесу нашли зеленого, насмерть забитого крокетными молотками. Молоток для игры в рок невелик, да увесист – оружие хоть куда. Старики привешивали молотки на кожаном ремешке к запястью, как боевые топоры, и нигде с ними не расставались. Враги обвиняли друг друга во всевозможных преступлениях, включая те, которые им были не под силу по причине преклонных лет. Голубые перестали ходить в магазины зеленых. Город сделался не город, а черт знает что!

Общий благодетель, мистер Димс, был славный старикан. Прежде, до Пасифик-Грова, он покуривал опиум. Оттого весь век был здоров, покоен и на старости лет не знал туберкулезов и давлений. Благотворитель, он был еще и философ. Увидев, что сотворилось в городе по его милости, он опечалился, а позже устрашился. «Теперь я понимаю, что чувствует Бог», – говорил он друзьям.

Близилось тридцатое июля, начало очередного кубка. Обстановка так накалилась, что горожане ходили с револьверами. Голубая и зеленая ребятня затевала между собой жестокие драки. Раз уж чувствуешь то, что чувствует Бог, рассудил мистер Димс, то и поступать надо под стать Богу. Слишком много в городе насилия.

В ночь на тридцатое июля мистер Димс нанял бульдозер. Наутро на месте крокетных площадок зияла огромная ямища с неровными краями. Будь у Димса времени побольше, он завершил бы дело потопом – устроил бы озеро…

Димсу пришлось бежать из города. Хорошо, что он не попался в руки сограждан, – а то бы его непременно обмазали дегтем и вываляли в птичьх перьях. Он укрылся от их гнева в Монтерее: зажил там преспокойно, покуривая свой опиум…

Из года в год тридцатого июля жители Пасифик-Грова устраивают символическое сожжение мистера Димса. Это настоящее праздничное действо. Снаряжают похожее чучело и долго носят его по улицам, а потом вешают на сосне. И, наконец, сжигают; люди шествуют под ним с факелами; и каждый год бедный мистер Димс уходит в дым-с…

«Сказки!» – скажете вы. Сказка-ложь, да в ней намек…

9. Дураком родился… президентом помрешь

Поверхностному наблюдателю могло показаться, что Консервный Ряд состоит из обособленных мирков, существующих независимо друг от друга. Кафе «Ла Ида», лавка Джозефа-Марии (все еще известная как лавка Ли Чонга), «Медвежий стяг», Королевская ночлежка, Западная биологическая лаборатория, – казалось бы, какая между ними связь? На самом деле их связывает множество незримых уз, – тронь одного – ополчатся все. И если у кого-то горе, то слезы льются тоже у всех…

Самым уважаемым, самым любимым человеком в Консервном Ряду был Док. Он умел врачевать не только телесные, но и душевные раны. Ради друзей он готов был поступиться своей порядочностью и нередко оказывался пособником мелких правонарушений. Наконец, он всегда позволял выманить у себя доллар-другой. Стоит ли удивляться, что докову беду все восприняли как свою собственную?

Что это была за беда, Док и сам не ведал. Он лишь чувствовал, что глубоко несчастлив. Выстроив в ряд карандаши, часами просиживал над желтым блокнотом. В иные дни писал – и зачеркивал, и опять писал – стремительно наполнялась мусорная корзинка; в другие дни не мог выжать из себя ни строчки. Подходил к аквариуму, смотрел в прозрачную воду. И снова напускались на него голоса. «Пиши» – яростно приказывал верхний голос; «Ищи!» – громко пел средний; а нижний жалобно вздыхал: «Одинок ты! Одинок!» Док не хотел сдаваться без борьбы: воскресил все старые Амуры; купался в волнах музыки; читал «Страдания молодого Вертера», но все напрасно – голоса не смолкали. Желтые страницы, окликавшие взгляд, сделались алыми недругами… Один за другим умирали в аквариуме осьминоги… Все трудней становилось обманывать себя отговоркой, что нет-де хорошего микроскопа. Когда скончался последний осьминог, Док ухватился за новую отговорку. «Понимаете, – объяснил он друзьям, я не могу работать без подопытных организмов. А где их взять раньше весенних приливов? Вот будет с чем работать, да новый микроскоп – тогда монография сразу сдвинется с места…»

Друзья чуяли его боль, проникались ею. Друзья понимали: скоро настанет время, когда нужно будет что-то предпринять.

И вот в Королевской ночлежке случилось маленькое собрание – именно случилось, потому что никто его не созывал и не говорил речей.

Посреди комнаты необъятно восседала Могучая Ида. «Медвежий стяг» представляли Агнесса, Мейбл и Бекки. Присутствовали все ребята во главе с Маком… Разговор – как всякий серьезный разговор – повелся издалека.

– Вчера, – сообщил Элен, – Ида вышвырнула пьяного из кафе. Растянула себе плечо.

– Да, старость не радость, – мрачно отозвалась Ида.

– Он на нее первый напал. Зато потом летел – через тротуар прямо на мостовую. Вот бы устроить чемпионат по самообороне. Наша Ида всех бы победила!

– До сих пор плечо болит, – пожаловалась Ида.

Друзья пока что избегали главного.

– Как там Фауна поживает? – спросил Мак.

– Хорошо, – ответила Агнесса. – Чудит помаленьку.

– Да уж, чудить она любит, – подтвердила Бекки, осторожно счищавшая лак с ногтей. – Учит нас столовому этикету. Вынет сорок разных вилок, и давай спрашивать, для чего они нужны…

– Как для чего? Для еды! – сказал Элен.

– Эх ты, невежда, – сказала Бекки. – Тебе что десертная вилка, что навозные вилы…

– А предохранительная вилка, знаешь для чего? – воинственно спросил Элен.

– Для чего?

– Дерни, тогда узнаешь! Тоже мне, умная нашлась…

– У Дока все по-старому? – спросила Могучая Ида.

– Ага, – вздохнул Мак. – Был я вчера у него… Давайте подумаем, как ему помочь.

Все задумались… Да, трудно Доку – трудно и верным его друзьям. Еще бы, пошатнулся их кумир. Прежде все удавалось Доку легко – не оттого ли, что не замахивался он ни на что большое? И хотя по-прежнему сильна любовь друзей, примешивается к ней легкое презрение. Великим слабостей не прощают! Люди, боготворившие Дока, возвысились в собственных глазах, потому что бог оказался обычным человеком…

– С какой стороны подступиться, ума не приложу, – сказал Мак.

– А пускай Фауна ему по звездам погадает, – предложил вдруг Элен. – Сейчас она мне гадает.

– Тебе? – удивился Мак. – Как же можно гадать человеку, для которого не существует будущего?

– Почему это – не существует? – обиделся Элен. – Нет, правда, давайте Фауну позовем на подмогу.

– Давайте, – сказал Мак, слегка оживившись. – Это хоть какая-то надежда. Эдди, раскопай-ка бочонок из военных запасов. А ты, Элен, позови Фауну к нашему столу. И пускай захватит свою астрологию…

– Может, она мне уже погадала… – сказал Элен.

Фауна, к немалому своему огорчению, сама не слишком верила, что звездам есть до нас дело; однако утешалась тем, что в это верят другие. Астрология давала ей отличную возможность подсказывать людям, как жить, а уж как кому жить – лучше Фауны не знал никто.

Впрочем, иногда Фауне – несмотря на скрытый скептицизм – становилось не по себе от какого-нибудь гороскопа. Гороскоп Элена поверг ее в ужас и изумление. Может, лучше сжечь эти бумажки и никому не рассказывать?

Фауна с Эленом проследовала в Ночлежку. Мак налил Фауне из бочонка – гостья выпила залпом, не выходя из задумчивости…

– Ну как, ты мне погадала? – с волнением спросил Элен.

Фауна взглянула на него скорбно:

– Лучше не спрашивай…

– Почему? Там что-нибудь плохое?

– Не то слово.

– Ладно, говори, я ничего не боюсь.

– Я уж и так, и этак проверяла… – Фауна вздохнула. – Ты день рождения, случайно, не перепутал?

– Нет, не перепутал.

– Тогда никакой ошибки. – Фауна устало оглядела собравшихся. – По звездам выходит, что Элен станет президентом Соединенных Штатов.

Наступило потрясенное молчание.

– Не верю! – сказал наконец Мак.

– Не хочу быть президентом! – молвил Элен со всей искренностью.

– Хоти не хоти, а звездам виднее, – сказала Фауна. – Поедешь в Вашингтон.

– Не хочу, я там никого не знаю!

– Давайте тогда и мы куда-нибудь поедем, – предложил Уайти II. – Я знаю островки в Тихом океане – заглядение. Может, туда и махнем? Кстати, это подмандатная территория Штатов! Слышь, Элен, твои острова-то!

– Не надо мне никаких островов!

– Может, лучше его убить? – спросил Мак.

– Нельзя, – сказала Фауна. – В гороскопе этого нет. Он проживет до семидесяти восьми лет и помрет от тухлой устрицы.

– Не люблю устриц!

– Ничего, в Вашингтоне полюбишь.

– А может, это все-таки ошибка? – спросил Мак.

– Если бы. Знаешь, сколько раз я проверяла! Нет, ничего тут не попишешь, быть Элену президентом.

– А может, оно и ничего? – раздался одинокий голос Эдди. – Мы ведь еще и не таких президентов видели…

– А нельзя мне пойти отказаться? – Элен был в отчаянии. – Нельзя? Тогда я спрячусь!

– Бесполезно, – мрачно покачала головой Фауна. – Хочешь, проверим еще раз, но надежды никакой. Сколько у тебя на ногах пальцев? Ведь девять?

– Не знаю.

– Посчитай!

Элен снял ботинки, зашевелил губами. Потом объявил горько:

– Ага, девять.

– Вот видишь, и в гороскопе так написано. Так что остается молить бога, чтобы все хорошо обошлось.

– Тут уж моли не моли, хорошего не дождешься, – сказал Уайти II. – Ну Фауна, ну астрология! Сделала из придурка президента. Лучше бы помогла Доку книжку написать…

– Это кто придурок? – грозно спросил Элен.

– Уильям Генри Гаррисон, девятый президент.

– А… – сказал Элен. – Тогда ладно.

– Что же нам делать с Доком? Он стал совсем на себя не похожий! – заверещала Агнесса своим хриплым сопрано. – Я принесла ему пинту виски, он ни разу и не приложился. Сидит, смотрит на свои желтые бумажки. А знаете, что он на них нарисовал?

– Головастиков?.. – предположил Уайти I.

– Нет, хуже. Неприличную картинку!

– Фу ты напугал, – сказал Мак. – Может, он наоборот, на поправку пошел. Так что там за картинка?

– Представляете, – Агнесса понизила голос, – нарисована женщина, совсем голая. А рядом с ней осьминог курит трубку! Нет, раньше Док таких картинок не рисовал!..

Могучая Ида очнулась – словно гора ожила – и сказала:

– А ведь какой раньше был легкий, веселый! Прямо как порча на него нашла. Будь это не Док, а кто другой, я бы сразу подумала, что здесь баба замешана. Да нет! Сроду еще Док от баб не плакал!..

– Зато они от него плакали, – ввернул Мак.

– А может, и правда, дело в какой-нибудь девчонке? – спросила Фауна, подбочась. – Может, водит его какая-нибудь за нос?

– Нет, – сказал Элен, – у него больше на болезнь похоже. Придешь к нему, а он молчит. Скажешь – не слышит… Скорей бы он выздоравливал.

– Давайте ему подбросим парочку девиц, – предложил Уайти II. – Глядишь, и оживет.

– Знаете, – сказал Мак, – хоть и не верю я в эти звезды, пусть-ка Фауна ему погадает. Авось в гороскопе найдем что-нибудь дельное…

– Все вы не верите, только просите, погадай, – проворчала Фауна. – Что мне, больше всех надо?.. Так когда у Дока день рождения?

Ко всеобщему удивлению, выяснилось, что никто не помнит.

– Вроде бы осенью… – неуверенно сказал Эдди.

– Мне не вроде, мне надо точно знать, – сказала Фауна. – Мак, может, ты у него спросишь?

– Ладно. Слушай, Фауна, ты это… не особо на звезды смотри, прибавь там от себя что надо.

– А что надо?

– Ну, чтоб бросил писать свою чертову книжку. Да зажил по-старому…

– А что плохого, пускай он ее напишет, – сказал Элен. – Раз уж хочется.

– Давайте по-честному, – сказал Мак и почесал живот. – Конечно, ему хочется эту книжку написать, день и ночь над ней страдает. Только знаете, что я думаю? Никогда он ее не напишет!

– Это почему?! – Элен аж с места привскочил.

– Знаете, есть такие люди, их врачи называют «предрасположенные к страданиям»? Они страдают всегда и везде. А почему? Потому что на самом деле им страдать нравится! Так и наш Док. Ему не книжку хочется написать, а пострадать.

– Выходит, он сам себя мучает? – удивился Уайти I. – Зачем?

– Сейчас объясню. Слыхали такое слово – «замена»?

– Это у футболистов, что ли? – спросил Эдди.

– Сам ты футболист, – сказал Мак. – «Замена» – это когда человеку чего-то недостает и он пытается восполнить чем-то еще. Сам того не зная.

– Врешь! – грозно вскричал Элен. – Док все на свете знает.

– Спокойно, – сказал Мак, – конечно, знает. Он и про книжку знает. Знает, что книжка – еще не самый главный вопрос! Потому и не может ее написать! Quod erat demonstrandum.

– Чего, чего? – не поняла Фауна.

– Ч. т. д. – что и требовалось доказать.

– Ах, да, – сказала Фауна. – Твоя правда…