Книга Маракотова бездна онлайн

Глава 1

Поскольку эти бумаги были вручены мне для подготовки их к печати, я начну с напоминания публике о печальной гибели парохода «Стрэтфорд», который отправился год назад в плавание с целью изучения океанографии и глубоководной жизни. Экспедиция была организована доктором Маракотом, знаменитым автором «Псевдокоралловых образований» и «Морфологии пластинчатожаберных». С доктором Маракотом на борту был мистер Сайрес Хедли, в прошлом ассистент Института зоологии в Кембридже, Массачусетс, на момент экспедиции – студент Оксфорда, стипендиат Родса. Капитан Хоуи, опытный мореплаватель, стоял во главе этого корабля с командой из двадцати трех человек, среди которых был механик-американец из «Меррибэнк Уоркс», Филадельфия.

Вся эта компания исчезла практически бесследно; единственную весть об этом злополучном пароходе можно было найти только в рапорте одного норвежского барка, экипаж которого видел, как какой-то корабль, очень похожий по описанию на исчезнувший, пошел ко дну во время сильного шторма осенью 1926 года. Вблизи места трагедии позже нашли спасательную шлюпку с надписью «Стрэтфорд», несколько палубых решеток, спасательный круг и рангоут. Это, наряду с длительным отсутствием каких-либо вестей, казалось, полностью убеждало в том, что об этом корабле и его команде никогда уже никто ничего не услышит. Уверенности в его злополучной судьбе прибавила странная радиограмма, полученная в то время, текст которой, местами непонятный, оставлял мало места для сомнений. Его я приведу позднее.

С подготовкой экспедиции «Стрэтфорда» были связаны некоторые странности, вызывавшие толки в то время. Одной из них была необычная секретность, соблюдаемая профессором Маракотом. Его нелюбовь и недоверие к Прессе были широко известны, однако в этом случае они доходили у него просто до крайности, когда он не только не желал сообщить хоть что-нибудь репортерам, но и не разрешал представителю ни одной газеты ступить на борт корабля в течение всего многонедельного стояния в доке Элберта. Ходили слухи о корабле какой-то совершенно необычной и принципиально новой конструкции, благодаря которой он сможет работать в глубинах океана, и слухи эти подтверждали на верфи Хантера и компании, что в Западном Хартлпуле, где, собственно, эти конструкционные изменения и воплощались в жизнь. Однажды распространилась новость, что у этого корабля все днище отделяется, и это привлекло тогда внимание страховщиков Ллойда, которых удалось, хоть и с некоторым трудом, успокоить по поводу безопасности этого новшества. Новость эта вскоре была забыта, однако обрела важность сейчас, когда к судьбе экспедиции еще раз было привлечено внимание публики таким необычным способом.

Вот все, что можно сказать о том, как начиналось плавание «Стрэтфорда». Сейчас имеется четыре документа, в которых изложены факты, насколько они известны. Первый – письмо, которое было написано мистером Сайресом Хедли из столицы Гран-Канарии своему другу сэру Джеймсу Тэлботу из Тринити колледжа, Оксфорд, при единственном, насколько известно, удобном случае, а именно, когда «Стрэтфорд» причалил к берегу после выхода из Темзы. Второй – эта странная радиограмма, о которой я уже упоминал. Третий – это та часть судового журнала «Арабеллы Ноулс», которая касается стекловидного шара. Четвертый и последний – это поразительное содержимое той коробки, которое либо представляет собой весьма жестокую и сложную мистификацию, либо открывает новую главу в человеческом опыте, важность которой невозможно переоценить. Сказав все это в качестве предисловия, я теперь приведу вам письмо мистера Хедли, которым располагаю благодаря любезности сэра Джеймса Тэлбота, и которое ранее не публиковалось. Оно датировано 18-м октября 1926 года.

Я пишу тебе это письмо, мой дорогой Тэлбот, из Порты де ла Лус, в которую мы зашли на несколько дней, чтобы отдохнуть. Моим главным собеседником, составлявшим мне компанию во время плавания, был Билл Скенлен, главный механик, который, будучи моим соотечественником и человеком очень занимательным, естественным образом стал и моим приятелем. Однако сегодня утром я в одиночестве, так как у него – «свидание с юбкой», как он это называет. Дело в том, что он разговаривает именно таким языком, какой ожидают англичане от каждого настоящего американца. Его бы они запросто приняли за американца, причем чистокровного. Мое нежелание давать им хотя бы намек, чтобы они думали, будто я англичанин, заставляет меня «полагать» и «считать», когда я общаюсь с моими друзьями-англичанами. Я убежден, что они никогда бы не догадались, что я – янки, если бы я этих слов не произносил. Однако с тобой я не в таких отношениях, поэтому с самого начала хочу тебя заверить, что ты не найдешь ничего, кроме чистого Оксфорда, в том послании, которое я сейчас пишу тебе.

Ты встречался с Маракотом в «Митре», поэтому знаешь уже, какой он «сухарь», причем заплесневелый. Кажется, я уже говорил тебе, как получилось, что он выбрал меня для этой работы. Он обратился с запросом к старику Сомервиллю из Зоологического института, который послал ему мой отмеченный наградой доклад о пелагических крабах, и это решило все дело. Нет, это, конечно же, просто великолепно – отправиться на такое близкое моим научным интересам задание, но только не с такой анимированной мумией, как Маракот. У него какое-то нечеловеческое стремление к самоизоляции и нечеловеческая же поглощенность своей работой. «Чемпион мира по занудству», – говорит о нем Билл Скенлен. И все же нельзя не восхищаться такой полной самоотдачей. Для него не существует ничего, кроме его науки. Помню, как ты смеялся, когда я спросил его, что мне нужно прочитать, чтобы подготовиться к моей будущей работе, а он ответил, что в качестве серьезного исследования я должен прочесть собрание его собственных трудов, а в качестве развлечения – труды Геккеля о планктоне.

Я знаю его сейчас отнюдь не больше, чем тогда, в той малой гостиной с окнами, выходящими на Оксфорд-стрит. Он ничего не говорит, а его вытянутое, строгое лицо, как у Савонаролы, или, скорее, как у Торквемады, никогда не смягчается до добродушного. Длинный, тонкий, задиристый нос; пара маленьких, сверкающих серых глаз, близко посаженных под соломенной крышей из густых бровей; тонкие, постоянно сжатые губы, впалые щеки, изможденные от постоянных мыслей и аскетической жизни, – все это выглядит совершенно не по-компанейски. Он живет на какой-то интеллектуальной вершине вне досягаемости простых смертных. Иногда мне кажется, что он немножко сумасшедший. Взять, к примеру, хотя бы этот странный аппарат, который он сконструировал… но я не буду забегать вперед – расскажу тебе все по порядку, и тогда ты сможешь сам обо всем судить.

Я расскажу тебе о нашем плавании с самого его начала. «Стрэтфорд» – прекрасный мореходный небольшой корабль, специально приспособленный для целей экспедиции, водоизмещением в тысячу двести тонн, с чистыми палубами, достаточно широкий, оснащенный всевозможными приспособлениями для зондирования, трала, дноуглубления и буксировки сетей. Конечно же, на нем есть мощные паровые лебедки для буксировки тралов, и еще множество других самых разных приспособлений, как достаточно знакомых, так и тех, чье назначение неясно. Под ними размещены удобные каюты с хорошо оснащенной лабораторией для наших специальных исследований.

Еще до нашего отплытия наш корабль называли «кораблем-загадкой», и я вскоре убедился, что не зря. Начало нашего плавания было достаточно обычным. Мы отошли немного вглубь Северного моря и раза два забросили наши тралы, но, поскольку средняя глубина здесь немногим более шестидесяти футов, а мы специально оснащены для глубоководной работы, это показалось довольно-таки пустой тратой времени. Так или иначе, кроме известных видов рыбы, налима, кальмаров, медуз и некоторых терригенных донных отложений обычной аллювиальной глины и ила, мы не нашли ничего, о чем стоило бы писать в письме домой. Затем мы обогнули Шотландию, прошли вблизи Фарерских островов и вышли к гряде островов Вайвилля-Томпсона, где нам повезло больше. Оттуда мы проделали путь на юг, к нашему району плавания, который находится между побережьем Африки и этими островами. Одной безлунной ночью мы чуть не сели на мель у Фуэртевентуры, но, кроме этого, никаких иных происшествий на нашем пути не было.

В течение этих первых недель плавания я пытался завязать дружбу с Маракотом, но это оказалось задачей очень непростой. Прежде всего, он самый отрешенный и рассеянный человек в мире. Ты, наверно, помнишь свою улыбку при виде того, как он протягивает пенни мальчику-лифтеру, думая, что заходит в трамвай, а не в лифт. Половину времени своего бодрствования он погружен в свои мысли, причем настолько, что, похоже, едва отдает себе отчет в том, где находится или что делает. Затем – и это во-вторых, – он скрытен до крайности. Он постоянно работает над документами и графиками, которые быстро перемешивает и убирает со стола, когда я, бывает, случайно захожу в каюту. У меня сложилось твердое убеждение, что у этого человека есть какой-то тайный замысел, но до тех пор, пока мы не причалим к какому-нибудь порту, он его не раскроет. Такое впечатление сложилось у меня, и я вижу, что и Билл Скенлен придерживается того же мнения.

– А скажите, мистер Хедли, – обратился он ко мне однажды вечером, когда я сидел в лаборатории и проверял на соленость пробы воды, добытые в результате наших гидрографических исследований, – какое ваше мнение, что у этого человека на уме? Как вы считаете, что он намерен делать?

– Думаю, – ответил я, – мы сделаем то же, что сделали и «Челленджер», и дюжина других исследовательских кораблей до нас: добавим еще несколько видов рыб к уже имеющемуся списку, и нанесем еще несколько надписей на батиметрическую карту морского дна.

– Ничего подобного! – сказал он. – Если вы на самом деле так думаете, подумайте еще раз. Прежде всего, скажите, для чего я здесь?

– Ну, на случай, если что-то поломается в механике, – предположил я.

– Механика тут ни при чем! Бортовая механика находится в ведении Макларена, шотландского инженера. Нет, сэр, не для того ребята из «Меррибэнк» согласились отпустить своего лучшего специалиста, чтобы следить за работой паровой донки. Если я получаю пятьдесят баксов в неделю, то это неспроста. Пойдемте, я покажу вам что-то…

Он достал ключ из кармана и открыл им какую-то дверь в конце лаборатории; мы спустились по сходному трапу в какую-то секцию трюма, очищенную по всей ширине от груза, кроме четырех больших блестящих предметов, наполовину проглядывающих из-под соломы, которой были заполнены огромные упаковочные ящики с ними. Это были плоские листы из стали с множеством болтов и заклепок вдоль кромок. Каждый лист был площадью около десяти квадратных футов и толщиной полтора дюйма с круглой дырой диаметром восемнадцать дюймов посередине.

– Что это, черт побери? – спросил я.

На лице Билла Скенлена, и без того странном (лицо у него – всегда нечто среднее между лицом водевильного комика и профессионального боксера), изобразилась ухмылка при виде моего удивления.

– Вот оно, мое детище, сэр, – сообщил он. – Да, мистер Хедли, это и есть то, ради чего я здесь. У этой штуковины стальное дно. Оно – вон в том большом ящике. Потом крышка, немного выпуклая, и большое кольцо для цепи или веревки. Теперь посмотрите сюда, на днище корабля».

Там была квадратная деревянная платформа с торчащими по углам болтами, из чего было ясно, что она съемная.

– Это двойное дно, – сказал Скенлен. – Одно из двух: или этот парень просто сумасшедший, или у него на уме что-то еще, чего мы не знаем, но, если я правильно читаю его мысли, он хочет построить что-то типа каюты (окна хранятся здесь) и спустить ее под корабль через днище. У него здесь есть электрические прожекторы, и я считаю, что он планирует светить ими через эти круглые отверстия и наблюдать за тем, что происходит вокруг.

– Для этого он вполне мог вставить в днище оконное стекло, как у лодок на острове Каталина, если это все, что было у него на уме, – сказал я.

– Хм, а вообще, может, вы и правы, – сказал Билл Скенлен, почесав затылок. – Просто мне все это кажется очень странным и непонятным. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что меня отправили сюда выполнять его распоряжения и делать все, что в моих силах, чтобы помогать ему с этой чертовой штуковиной. Пока еще он не сказал мне о ней ни слова, и я тоже молчал, но с этих пор я начну активно собирать информацию, и я твердо намерен узнать все, что только можно о ней узнать, даже если на это потребуется много времени.

Так мне впервые удалось прикоснуться к нашей загадке. После того нас накрыла непогода и потрепал немного шторм, а когда он закончился, мы приступили к работе: прошлись немного глубоководным тралом на северо-запад от мыса Юби, вдоль самой границы материковой отмели, и сделали замеры температуры и солености. Вообще, это очень увлекательное занятие – тянуть этот глубоководный трал Петерсона с шириной зева в двадцать футов, захватывающий все, что попадается у него на пути и приносящий каждый раз разные уловы, когда тянешь его на разной глубине: на глубине четверти мили он приносит тебе один улов, а опустишь его на глубину в полмили – и достанешь уже совсем другой улов; каждый слой океана имеет своих обитателей, и слои эти, как и их обитатели, отличаются друг от друга так же, как материки. Иногда со дна мы доставали до полутонны прозрачных розовых медуз, этого сырого живого материала, а иногда – полный ковш птероподового ила, распадавшегося под микроскопом на миллионы мельчайших круглых сетчатых телец, кишащих в аморфном иле. Я не буду утомлять тебя перечислением всех этих бротулидов и макруридов, асцидий, голотурий, мшанок и иглокожих: просто поверь, что море богато на урожай и что мы – жнецы очень старательные. Однако все это время меня не покидало чувство, что сердце Маракота не было отдано до конца этой работе и что совсем другие планы гнездились в этом необычно высоком и вытянутом кверху, как у египетской мумии, лбу. Все происходившее казалось мне некой проверкой людей и техники перед тем, как начнется настоящее дело.

Дописав письмо до этой фразы, я вышел на берег, чтобы пройтись по острову в последний раз, так как мы отплываем завтра рано утром. И, наверно, я хорошо сделал, что вышел, так как не было конца тому скандалу, который бушевал на пирсе вокруг Маракота и Билла Скенлена. Билл – немного задиристый малый, и обладает, как он говорит, «отменным ударом в обоих перчатках», но в окружении полдюжины дагонов с ножами дело обретало довольно скверный оборот, так что мне пора было вмешаться. Доктор, похоже, нанял один из тех экипажей, которые они называют кэбами, и проехал на нем пол-острова, изучая его геологию, но совершенно забыл при этом взять с собой деньги. Когда пришло время расплачиваться, он не смог объяснить это здешним аборигенам, и кэбмен выхватил у него часы в качестве залога. Это заставило вмешаться Билла Скенлена, так что очень скоро они оба оказались бы лежащими на полу со спинами, напоминающими подушки для игл, если бы я не расплатился с кэбменом, накинув доллар или два сверху и сунув пятидолларовую бумажку парню с фингалом под глазом. Таким образом, инцидент был исчерпан, и Маракот в тот момент показался мне более человечным, чем когда-либо до этого. Когда мы взошли на корабль, он позвал меня в маленькую каюту, которую он держит для себя, и поблагодарил меня.

– Кстати, мистер Хедли, – сказал он, – как я понимаю, вы человек неженатый?

– Нет, – ответил я, – я не женат.

– И вам никого не нужно содержать?

– Никого.

– Очень хорошо! – сказал он. – Я ничего не говорил до сих пор о цели этого плавания, потому что хотел сохранить его в секрете, и у меня были на то свои причины. Одна из этих причин состояла в том, что я боялся, что меня опередят. Когда твои научные планы получают огласку, тебя могут обойти так же, как Скотт обошел Амундсена. Если бы Скотт держал свой язык за зубами, как это делаю до сих пор я, тогда он, а не Амундсен, пришел бы первым к Южному полюсу. В моем случае я имею перед собой не менее важную цель, чем Южный Полюс, поэтому я хранил до сих пор молчание. Но сейчас, когда мы стоим на пороге нашего великого приключения, ни один конкурент просто не успеет украсть у меня мои планы. Завтра мы отправляемся к нашей настоящей цели.

– И что это за цель? – спросил я.

Он наклонился вперед; его лицо аскета буквально горело энтузиазмом фанатика.

– Наша цель, – сказал он, – дно Атлантического океана.

И вот на этом месте я должен остановиться и сделать паузу, так как думаю, что и у тебя захватило дух, как это было со мной. Если бы я был мастером рассказа, думаю, на этом я бы завершил свое повествование, но, поскольку я всего лишь веду хронику событий, могу сообщить тебе, что я задержался в каюте старины Маракота еще на целый час, и что я многое узнал, о чем рассказать тебе у меня как раз есть время до отхода последней береговой шлюпки.

– Да, молодой человек, – сказал он, – теперь можете писать об этом свободно, так как к тому времени, когда ваше письмо достигнет Англии, мы уже выполним погружение.

Сказав это, он стал хихикать, так как у него странное чувство юмора, наверное, такое же сухое, как и он сам.

– Да, сэр, погружеиие – это самое подходящее в данном случае слово, и погружение это будет историческим, так как попадет в анналы Науки. Прежде всего, позвольте сообщить вам, что я совершенно убежден в том, что нынешняя теория о чрезмерном давлении океана на больших глубинах полностью ошибочна. Совершенно ясно, что существуют другие факторы, которые нейтрализуют этот эффект, хотя я еще не готов сказать, какие это могут быть факторы. Это одна из задач, которую нам, может быть, удастся решить. И потом, могу я спросить, как вас научили, какое давление следует ожидать под столбом воды высотой в одну милю? – Он пристально посмотрел на меня через свои большие роговые очки.

– Не менее тонны на квадратный дюйм, – ответил я. – И это было достаточно ясно показано.

– Задачей первопроходца всегда было опровергать то, что было ясно показано. Пошевелите мозгами, молодой человек. Вот вы целый месяц постоянно вылавливали тралом придонные формы жизни, и некоторые из них были настолько нежные, что вам едва удавалось переместить их из сети в бак, не повредив их чувствительных телец. Вы нашли на них хотя бы один какой-нибудь признак существования этого экстремального давления на глубине?

– Давление, – сказал я, – уравновешивается. Оно внутри них такое же, как снаружи.

– Слова, пустые слова! – вскричал он, нетерпеливо качая своей вытянутой головой. – Вот вы доставали наверх круглую рыбу, такую, как Gastrostomus globulus. Разве она не сплющилась бы, если бы давление на глубине было такое, как вы думаете? Или взгляните на распорные доски наших тралов: они остаются неприжатыми друг к другу у горловины трала.

– Ну, а опыт водолазов?

– Безусловно, он убедителен, но лишь в некоторой степени. Да, они ощущают значительное повышение давления, которое воздействует на самый, пожалуй, чувствительный орган тела – внутреннее ухо. Но я планирую выполнить погружение таким образом, что мы не будем ощущать никакого повышения давления. Мы будем опускаться в стальной клетке со стеклянными окнами с каждой стороны для удобства наблюдения. Если давление окажется не таким большим, чтобы смять листы из упрочненной дважды никелированной стали толщиной в полтора дюйма, тогда оно не сможет повредить и нам. Это продолжение эксперимента братьев Вильямсонов из Нассау, с которым, вне сомнения, вы знакомы. Если мой расчет ошибочен, – что ж, вы ведь сами сказали, что вам никого не нужно содержать. Тогда мы погибнем в великом приключении. Конечно, если вы предпочтете устраниться, я могу пойти и один.

План этот показался мне безумнейшей авантюрой, и все же, ты знаешь, как трудно не принять вызов. Я тянул с ответом, раздумывая.

– Как глубоко вы хотите опуститься, сэр? – спросил я.

На столе у него была развернута прикрепленная кнопками карта, и он поставил ножку своего циркуля в точку, лежащую на юго-запад от Канарских островов.

– В прошлом году я проводил уже в этой части океана небольшое зондирование, – сказал он. – Там впадина большой глубины. Мы получили там результат в двадцать пять тысяч футов. Я был первый, кто сообщил об этом. Я, конечно же, уверен, что на будущих картах вы будете находить это место под названием «Впадина Маракота».

– Но, боже мой, сэр! – воскликнул я, – неужели вы хотите совершить погружение в такую бездну??

– О, конечно же, нет! – ответил он, улыбаясь. – Ни наша погружная цепь, ни наши воздушные трубки не позволят опуститься ниже полумили. Но моя задача лишь в том, чтобы показать вам, что эту глубоководную трещину, которая, несомненно, образовалась очень давно в результате действия вулканических сил, окружает неравномерный горный хребет или узкое плато, которое находится на глубине не более трехсот морских саженей.

– Триста саженей! Это треть мили!

– Да, грубо говоря, треть мили. И теперь я намерен опуститься в нашей маленькой герметичной обзорной станции на эту подводную банку. В ней мы будем проводить любые наблюдения, какие только возможно. Переговорная трубка будет соединять нас с кораблем, так что мы сможем давать наверх наши указания. Никаких трудностей возникнуть не должно. Как только мы захотим подняться наверх, нам нужно будет всего лишь сказать об этом.

– А воздух?

– Воздух будет закачиваться по трубке к нам.

– Но там же будет кромешная тьма.

– Это представление, боюсь, однозначно соответствует действительности. Эксперименты Фола и Сарасина на Женевском озере показывают, что даже ультрафиолетовые лучи не проникают на такую глубину. Но разве это проблема? Мы будем обеспечены мощным электрическим освещением от двигателей корабля, а также дополнительно от шести двухвольтовых сухих элементов «Хеллесенс», соединенных вместе, которые будут давать ток в двенадцать вольт. Помимо всего этого в нашем распоряжении будет еще армейская сигнальная лампа Лукаса в качестве переносного светильника. Еще какие трудности вы видите?

– Что, если наши воздушные трубки запутаются?

– Они не запутаются. И в качестве резерва у нас есть сжатый воздух в баллонах, которого нам хватит на двадцать четыре часа. Ну, так что, я удовлетворил вас? Пойдете со мной?

Это было непростое решение. Мысль работала быстро, а воображение живо рисовало картины ужасов. Я как будто видел перед собой эту черную коробку в первозданных глубинах, ощущал этот спертый, уже побывавший в чьих-то легких воздух, а потом увидел, как начинают прогибаться внутрь металлические листы стен, разрываясь на стыках, и как через каждый такой разрыв и дыры от заклепок начинает бить вода, постепенно заливая пол, поднимаясь снизу. Это была медленная, жуткая смерть. Но тут я поднял глаза и увидел перед собой старика с горящими глазами, пристально глядящими на меня с восторгом мученика, готового положить себя на алтарь Науки. Он очень заразителен, такого рода энтузиазм, и даже если он и безумен, то, по крайней мере, благороден и бескорыстен. И я, воспламенившись от его большого огня, вскочил на ноги и протянул ему руку.

– Доктор, я с вами до конца, – сказал я.

– Я знал это, – сказал он. – Ведь вовсе не из-за ваших отрывочных познаний в науке я выбрал вас, мой юный друг, – добавил он, улыбаясь, – и также не из-за вашего глубокого знакомства с пелагическими крабами. Есть другие качества, которые могут принести больше практической пользы, и это верность и мужество.

Получив, таким образом, этот маленький кусочек сахара, я был отпущен; будущее мое отныне мне не принадлежало, а весь мой уклад жизни полетел в тартарары. Уже отходит последняя береговая шлюпка. Зовут сдавать почту. Одно из двух, дорогой Тэлбот: ты или больше никогда не получишь от меня никакой весточки, или получишь письмо, которое будет достойно чтения. Если окажется верным первый вариант, можешь взять плавающий надгробный камень и бросить его приблизительно в районе к югу от Канарских островов с надписью:

«Здесь, или около этого места, покоится то, что рыбы оставили от моего друга, САЙРЕСА Д. ХЕДЛИ».

Второй документ, лежащий в коробке, представляет собой неразборчивую радиограмму, которая была перехвачена несколькими судами, в том числе королевским почтовым пароходом «Арройя». Она была получена в три часа пополудни третьего октября 1926 года, из чего видно, что она была отправлена всего через два дня после того, как «Стрэтфорд» отплыл из Гран-Канарии, как следует из первого письма, и это примерно соответствует тому времени, когда норвежский барк наблюдал уход под воду парохода, попавшего в бурю за две сотни миль к юго-западу от Порты-де-ла-Лус. Вот ее текст:

«Лежим на боку. Боимся, положение безнадежное. Уже потеряли Маракота, Хедли, Скенлена. Ситуация необъяснимая. Платок Хедли кончился провод глубоководного лота. Да поможет нам Бог! Пароход «Стрэтфорд».

Это было последнее бессвязное сообщение, которое поступило от злосчастного судна, частью настолько странное, что это было истолковано как бред телеграфиста. Оно, однако, не оставляло никаких сомнений относительно судьбы корабля.