Книга Кольцо мечей онлайн - страница 8

8

Вечер я провел в помещении генерала – смотрел героическую пьесу. Гварха пил – не залпом, а понемножку. Верный знак, что к ночи он натоксичится. Это превращается в проблему. (Спасибо за предупреждение.)

Я пил вино. Он прихватил полдюжины бутылок с банкета на материке. Пил я мало. От алкоголя я совсем отвык, а если бы мы напились оба, то конечно бы сцепились из-за пьесы или переговоров.

Он навел голограф на дальнюю стену напротив дивана – длинного, низкого и не слишком удобного. Хварская мебель не рассчитана на людей моего роста. Когда он включил аппарат, стена исчезла и появилась сцена, а на ней – двое мужчин в ярко размалеванной броне. Длинные перья на шлемах колыхались при каждом движении и подпрыгивали. Это должно было казаться смешным, но не казалось. Мужчины стояли почти лицом к лицу, но под некоторым углом, так что их взгляды скрещивались на манер мечей в начале поединка. Зазвучала музыка, дисгармоничный хвархатский набор звуков, которые я теперь – через двадцать лет! – способен воспринимать как музыку. Пьеса было новой, но перелагала старинный сюжет, а потому инструменты все были древними – колокольные, гонг, свисток и барабан.

Гварха принял тот сосредоточенный вид, с каким устраивается смотреть очередную дурацкую штучку. (?) Я приготовился не слушать.

Музыка оборвалась. Мужчины посмотрели прямо друг на друга, и спектакль начался.

Прежде я смотрел с интересом – в те дни, когда только знакомился с жизнью хвархатов. Костюмы всегда великолепны, а в спектаклях есть что-то от аскетической красоты театра. Но они редко длятся дольше пол-икуна. Число действующих лиц почти никогда не превышает пяти. Монологи коротки, а декораций практически нет. Сюжет неизменно строится вокруг мужчин, оказывающихся перед страшной этической дилеммой – конфликтом двух понятий о чести.

Личная честь против рода.

Возлюбленный против рода.

Род против Людей.

Немыслимый выбор, на который отводится менее часа. И почти всегда – гибель, независимо оттого, какой выбор сделан.

Несколько дольше меня интересовали пьесы, где действовали женщины. (Разумеется, женские роли исполнялись мужчинами. Это чисто мужская форма искусства.)

Что делать мужчине, когда он узнает, что его мать опасна для рода?

Безусловно, ужасный конфликт. Ни один хвархат в здравом уме не способен причинить вред женщине или ребенку. Но род он обязан защищать, так же как женщин и детей.

Серьезная дилемма.

Думаю, интерес мой объяснялся тем, что узнать что-либо о хвархатских женщинах неимоверно трудно – во всяком случае мне, живущему на периметре (Гварха не торопился взять человека домой с собой, когда навещал священную семью и тетушек.) (Пожалуй, тут я воздержусь от замечаний.)

Примерно, к той же категории, что и пьесы о женщинах, или чуть-чуть иной, относятся пьесы о гетеросексуальной любви. Меня они всегда смешат, что шокирует хвархатов. Для них эти пьесы – порождения больной фантазии, патологически привлекательные. Детям не разрешается смотреть их, а иногда, когда Сплетение впадает в консервативность, они вообще оказываются под запретом. В них всегда много насилия, часто до отвратительности, а кончаются они неизменно безумием и кровопролитием.

Нередко в финале, когда трупы поднимаются и шествуют за кулисы, протагонист возвращается и произносит эпилог. (Хвархаты любят нравоучительность.) Вот, что происходит, когда необузданность периметра проникает в центр! Все гибнет. Семья не может уцелеть.

И наконец, есть еще один вид героической пьесы, который, пожалуй, интересен мне и теперь. Пьесы о рахаках – мужчинах, которые не хотят умирать и остаются жить, когда всякий нормальный хвархат избрал бы смерть.

Например, мужчина, чей род уничтожен: все мужчины убиты, кроме него, женщины и дети ассимилированы другим родом. Все его связи в мире разорваны, но он стремится выжить. Ради чего? Зачем? Хвархатов эта проблема завораживает. По сравнению с землянами они умирают легко и не понимают, почему некоторые цепляются за жизнь без всяких причин. Чаще всего они усматривают в этом слабость характера, но иногда готовы признать в этом особый вид героизма.

Вот, например, старинная знаменитая пьеса о воине, медленно умирающем от какой-то неизлечимой болезни. Он сидит на сцене. Его навещают призраки и люди. Они беседуют. Ему предлагают выбор. Но он отказывается и продолжает медленно умирать. Под конец (эта пьеса длиннее обычных) у него уже нет сил сидеть. А в финале он еще чуть жив.

В целом я все-таки предпочитаю комедии.

Из журнала Сандерс Никласа,

держателя информации при штабе

первозащитника Эттин Гвархи

ЗАКОДИРОВАНО ТОЛЬКО ДЛЯ ГЛАЗ

ЭТТИН ГВАРХИ

9

Она вернулась на следующий день и получила магнитофон. Он выглядел как наручные часы и даже показывал время. Анна положила его в карман – ведь Никлас мог заметить, что прежде на ней часов не было.

Несколько дней спустя Никлас позвонил и договорился встретиться с ней у катера под вечер, за два часа до ее дежурства. Погода держалась теплая и тихая. Они устроились на палубе. На этот раз Никлас пришел в серой хварской форме, скроенной по его фигуре и сидевшей на нем прекрасно. Следовательно, проблема заключалась не в искусстве хвархских портных, но в их восприятии человеческих мод. Глаза его были скрыты за человеческими солнцезащитными очками в оправе из тонкой золотой проволоки; радужно-зеленые стекла блестели точно спинки двух жуков-златок.

Хаттин надел хварские солнцезащитные очки с прямоугольными черными стеклами и тяжелой оправой из черной пластмассы. На его плоском хварском лице они выглядели прекрасно, но человеческое изуродовали бы.

– Это не вопрос стиля, – заметил Никлас. – Уши хвархатов расположены выше, а нос гораздо шире, чем у землян, и более плоский. Мне они не годятся. Я мог бы заказать специально, но не вижу нужды, я ведь значительную часть своей жизни провожу в закрытых помещениях

Он забросил ноги на перила и оглядел бухту, сверкающую в косых лучах заходящего светила.

– Теоретически я здесь, чтобы расспрашивать о ваших тварях. Кажется, я говорил вам, что генерал очень любознателен и интересуется самыми разными предметами. В частности, интеллектом обитателей иных миров, главным образом человеческим, но и всяким другим. Но я не в настроении обсуждать гигантских, возможно, разумных медуз. Почему бы вам не рассказать мне о Земле?

Солдат-человек встревоженно переступил с ноги на ногу. Незнакомый. Коренастый паренек, чье лицо не соответствовало ни одной известной ей этнической группе. С берегов Черного моря? Продольная полоска волос была подстрижена ершиком и выкрашена в красно-кирпичный цвет, гармонирующий со смуглой кожей. Цвета его глаз она не различила – радужки прятались под угольно-черными контактными линзами.

– Конечно, ничего стратегически важного, – добавил Никлас, взглянув на солдата.

Но что именно представляет стратегическую важность? Анне требовалось время, чтобы собраться с мыслями, и она спросила:

– А вы скучаете по ней?

– По Земле? Иногда. – Он помолчал. – Я не верю в сожаления. Есть эмоции-капканы, которые заставляют вашу жизнь застывать на месте. И сожаление – одно из этих чувств. Я предпочитаю быть в движении, то есть думать только о ситуации, в которой нахожусь в данный момент, о том, как мне распорядиться собой в ней. – Он повернул голову, блеснув стеклами очков. – И очень верю в пассивное ее принятие. По большей части мне не хватает самых простых обычных вещей – приличных человеческих контактных линз. Кофе. Бывают дни – даже через столько лет, когда я готов убить за чашку кофе.

– Это дело поправимое. – Анна встала, спустилась в каюту и попросила Марию сварить кофе.

– Надеюсь, Анна, ты знаешь, что делаешь, – заметила Мария.

– Может быть.

Анна вернулась на палубу, села и начала рассказывать о своей последней поездке в Нью-Йорк, который почти не изменился с его времени – все такой же огромный, грязный, запущенный и великолепный. И как всегда перестраивается. Чудовищные стеклянные башни конца двадцатого века, неутомимые пожиратели энергии, почти все исчезли. (Некоторые были сохранены как архитектурные памятники.) Последним стилем в архитектуре была «Тоска по Позолоченному веку».

– Это общепринятое название? – спросил Никлас.

Она кивнула.

– Стены из кирпича или камня. Вентиляционные шахты. Открывающиеся окна. Фигурные водосточные трубы.

– Вы ездили на экскурсию осматривать новейшую архитектуру?

– И систему плотин. Гавань наконец полностью закрыли. Это был единственный способ оберечь город от океана. Нью-Йорк уже не порт.

– Жаль.

Мария принесла кофе, поставила поднос и остановилась у двери каюты. Родом она была из Центральной Америки – почти чистокровная индианка с бронзовой кожей и чудесными черными прямыми волосами.

Анна рассказала, какие спектакли видела там. Ведь вряд ли «Месть человека-волка» или «Мера за меру» обладают стратегической важностью?

– Эту пьесу я бы не отказался посмотреть еще раз, – сказал Никлас. – Помните речь, которую герцог произносит перед Клавдио, когда бедного дурачка должны казнить за блуд? Монолог, который начинается строкой «Готовься смерть принять?» Как она звучит! А затем он приводит доводы, почему жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться:

Ты жизни так скажи:

Тебя теряя, я теряю то,

Чем дорожат одни глупцы лишь.

– Какой великолепный язык! И какая бочка дерьма! – Он отхлебнул кофе.

– Совсем не тот вкус, который я помню.

– Отличный кофе из Никарагуа, – заявила Мария. – И я умею его варить!

Он виновато поднял ладонь.

– Я так давно не пил его, мэм. И, наверное, забыл.

– И вы все двадцать лет хранили в памяти эти шекспировские строки? – спросила Анна.

– Нет. Хвархаты собрали целую коллекцию разрозненных осколков человеческой культуры. В том числе собрание сочинений Уильяма Шекспира, и много китайских книг в переводе. А это не стратегическая информация? Сколько полезных сведений о хвархатах вы извлечете, узнав, что они никогда не читали Ибсена?

Они продолжали говорить о том о сем и добрались до моды. Никласа эта тема не слишком интересовала – за исключением военной моды. В ней, сказал он, есть нечто завораживающее.

– И я рад, что сменил стороны. За всю вселенную я не согласился бы, чтобы меня обстригли как Максуда.

Солдат-человек насупился.

– Ограничимся гражданской, – сказала Анна. – Уж в ней вряд ли отыщутся стратегические секреты.

– И в ней нет ничего привлекательного, – вставила Мария. У нее в каюте был журнал, посвященный, правда, не моде, а поп-культуре. – Почти то же самое, особенно на севере. Янки всегда путали стили с жизнью. Но чего и ждать от тех, у кого нет ни настоящем политики, ни настоящей религии.

– А откуда вы? – спросила Анна.

– Откуда я родом? Из пылевой чаши. Из Канзаса. Выбрался оттуда при первом же удобном случае. Как-то я читал интервью… не помню фамилии, но с писательницей из Канзаса. Она сказала, что в детстве обожала «Волшебника страны Оз», потому что там объяснялось, что из Канзаса можно выбраться. – Он усмехнулся. – Мне всегда нравилась эта сказка.

Мария принесла журнал, Никлас включил его и пересел так, чтобы на экран падала тень. (К этому времени солнце уже почти опустилось за холм с дипломатическим лагерем.) Замерцали яркие цвета, загремела музыка, которую он сразу приглушил.

Анне с ее места изображение видно не было. И пусть. Ей больше нравилось следить за Никласом. Он несколько секунд смотрел на журнал, потом вздохнул и снял защитные очки.

– Вы понятия не имеете, что такое ад, если дам не доводилось пользоваться инопланетными очками! – сказал он и извлек из кармана еще очки, явно хварского изготовления – прямоугольные стекла и толстая металлическая оправа. – Сделаны на заказ. Сидят хорошо, и стекла справляются со своей задачей, но посмотрите… – Он надел очки. Выглядели они ужасающе. Мария зажала рот ладонью.

– Я лелею надежду, что хвархаты когда-нибудь захватят космолет с оптикой на борту. Но пока – увы!

– Они бифокальные? – спросила Анна. – Я не видела, чтобы вы пользовались очками.

– Мне – слава Богине – почти не требуется поправки на дальнозоркость, и проще обходиться без них, когда мне не нужно читать. – Он включил журнал. Вновь замерцали цвета. Время от времени он повторял: – Только подумать!

Хаттин смотрел через его плечо, солдат-человек отвел глаза, из чего почти наверное следовало, что он принадлежит к религиозным консерваторам. Хаттин сказал что-то, Никлас поднял глаза и ухмыльнулся.

– Он говорит, что все либо нелепо, либо омерзительно. Жаль, что у них с Максудом нет общего языка. Они могли бы дружно повозмущаться самым прелестным образом, пока не обнаружили бы, насколько различны их культуры.

Солдат-человек снова насупился. Хаттин сохранял обычную безмятежность, но смотрел не на журнал, а на бухту, отвергнув человеческую поп-культуру, даже плечами не пожав. А впрочем, пожимают ли они плечами? Или хотя бы имеют аналогичный жест?

– Что Хаттин думает о нас? – спросила она.

– Он член личной охраны генерала и безоговорочно ему предан. Раз Эттин Гварха меня одобряет, этого для него достаточно. Рассуждать не его дело. Но с вашего разрешения мне хотелось бы досмотреть эту статью. Ну кому взбрело в голову назвать музгруппу «Сталин и эпигоны».

Он сгорбился, сосредоточенно глядя на экран. Анна взглянула на небо над лагерем. Оно было все в полосках и клочках облаков.

Странный день! И был бы очень приятным, если бы не магнитофон у нее в кармане. Она ощущала себя предательницей, хотя лояльно исполняла свой долг.

Никлас дочитал статью, потом проиграл приложенную к ней запись «Сталина и эпигонов».

– Противно, но – если я правильно понял статью – так и нужно. – Он выключил журнал и вернул его Марии. – Спасибо. А который сейчас час?

Анна не вынула магнитофон, и Мария спустилась в каюту посмотреть на часы. Никлас снял инопланетные очки и спрятал в карман.

– В следующий раз я буду расспрашивать вас о ваших тварях. Как они?

– Все хорошо. Примерно, на следующей неделе световые демонстрации достигнут максимума. А потом они будут становиться все реже и тусклее.

– Поразительное зрелище. Я завел привычку гулять вечером по пляжу. Конечно, иллюминация там поскромнее, чем в бухте, но все-таки в океане, куда хватает глаз, вспышки, вспышки, вспышки. – Он умолк и задумался. – Полагаю, мне следует прибавить, что островок по периметру отлично защищен.

Он ушел в сопровождении солдат.

– Странными ты обзаводишься друзьями, – сказала Мария.

– Другом я бы его не назвала. Просто знакомый.

– Так или не так, но я вижу, почему он тебе нравится. Но у знакомства с ним нет никакого будущего.

– Несомненно.

Вечером на следующий день она поднялась в лагерь к майору – в кабинет с отделкой из поддельного дерева. Земля на стене продолжала вращаться. Облачный покров стал еще гуще.

Когда она умолкла, майор сказала:

– В том, как островок защищен, Сандерс не ошибся. Подобраться к нему можно только тут. – Она помолчала. – И неизвестно, сколько еще продлятся переговоры. – Майор уставилась на Землю.

Капитан Ван разлил чай.

– Они и планировались, как предварительные. Просто, чтобы установить, способны ли мы общаться лицом к лицу, разработать протокол для будущих переговоров и уладить всякие мелочи. Например, вопрос о мебели.

– Я уже в третий раз слышу про мебель, – сказала Анна.

Капитан улыбнулся.

– Хвархаты любят сидеть гораздо ниже, чем мы, и не желают, чтобы мы возвышались над ними, так что пришлось вести переговоры о высоте стульев в конференц-зале. И они требовали, чтобы стол был вынесен. Утверждали, что люди не могут вести серьезный разговор, если их разделяет сооружение из пластмассы. Их идиома, соответствующий нашему «поговорить по душам», переводится буквально «поговорить колено к колену».

Майор наконец отвела взгляд от вращающейся планеты.

– Продолжайте и дальше так, мэм Перес. Благодарю вас.

Она ушла из лагеря. Иллюминация в бухте была еще небывало великолепной. Спускаясь к станции, она думала о том, как сейчас Никлас гуляет по островку у темного края ярко сверкающего сине-зелено-оранжевого океана.