Книга В начале онлайн

1

Они были братьями. Не потому, что оба принадлежали к роду человеческому, и не потому, что воспитывались в одном интернате. Они были братьями в древнем, биологическом смысле этого слова. К ним, безусловно, относился старинный термин «родственники» – слово, появившееся много веков назад, задолго до Катастрофы, когда архаичное племенное образование – семья – еще имело некоторую ценность.

Как же это было неприятно! Правда, Энтони почти совсем забыл огорчения детских лет, а в иные периоды своей жизни даже вовсе не вспоминал об этом досадном обстоятельстве. Но случилось так, что Энтони оказался неразрывно связан с Вильямом, и жизнь превратилась в цепь непрерывных мучений.

Все было бы не так ужасно, сложись обстоятельства иначе. Пусть бы они по обычаю, существовавшему до Катастрофы (а Энтони когда-то интересовался историей), носили одну фамилию, и только.

Теперь всякий мог взять любую фамилию и менять ее, сколько заблагорассудится. Значение имела лишь цепочка символов, присваивавшихся при рождении и остававшихся неизменными навсегда.

Вильям назвал себя Анти-Аут. Свою фамилию он считал знаком профессионализма. Разумеется, выбор фамилии был его личным делом, но он, безусловно, свидетельствовал о дурном вкусе. Энтони в тринадцать лет отдал предпочтение фамилии Смит и с тех пор не имел ни малейшего желания поменять ее. Будучи простой, его фамилия тем не менее давала возможность отличаться от окружающих, коль скоро Энтони ни разу не довелось встретить однофамильца. Фамилия Смит была очень распространена у тех, кто жил до Катастрофы, почему, возможно, сегодня она стала столь редкой.

Но когда эти двое, Энтони и Вильям, оказывались рядом, различие в фамилиях не имело значения – слишком уж бросалось в глаза их внешнее сходство.

Они не были близнецами и не могли ими быть. В противном случае одному из них просто не позволили бы появиться на свет. Однако физическое сходство проявляется иногда и в неблизнецовой ситуации, особенно если дети имеют общих родителей – обоих родителей. Энтони Смит был моложе брата на пять лет, но братья были одинаково носаты, с тяжелыми веками и ямочками на подбородке – такой им выпал генетический жребий. Их родители напрашивались на неприятности, когда из странной склонности к повторению решили завести второго ребенка.

Теперь, когда силою обстоятельств они снова оказались рядом, первой реакцией окружающих на их сходство были изумленные взгляды и подчеркнутое молчание. На что Энтони пытался не обращать внимания, а Вильям из чистой бравады, если не в силу извращенности, во всеуслышанье заявлял, что они братья. Присутствующие при этом намеревались было уточнить, имеет ли место полное кровное сходство, но хорошее воспитание, как правило, брало верх, и они отворачивались с самым равнодушным видом. Со временем, правда, такие инциденты происходили все реже. Большинство сотрудников Проекта знали об их родстве – да и как этого можно было не знать? – и старались избежать неловкой ситуации.

Что же касается Вильяма… Не то чтобы Вильям ему не нравился, вовсе нет. Не будь он братом Энтони или будь они не похожи внешне, они бы отлично поладили.

Однако все сложилось так, как сложилось…

Было не легче от того, что в детстве они играли вместе и учиться начали в одном интернате. Кстати говоря, от их матери это потребовало непростых маневров. Родив двух детей от одного отца и исчерпав таким образом лимит, поскольку для рождения третьего ребенка от одних и тех же родителей требовались очень веские причины, она почему-то захотела навещать своих сыновей одновременно. Мать была странной женщиной.

Старший, Вильям, естественно, покинул интернат первым. Он выбрал занятие наукой – генной инженерией. Энтони узнал об этом из письма матери еще в пору его учения в интернате. К тому времени он уже достаточно хорошо понимал, что к чему, и настоял в разговоре с директрисой, чтобы это письмо было последним. Однако запомнил навсегда то мучительное чувство стыда, которое пережил из-за письма матери.

Энтони тоже стал ученым, как и рекомендовал психолог, обнаруживший в нем способности к исследовательской деятельности. Но, оказавшись в науке, сохранил опасение – пророческое, как теперь стало ясно, – встретиться с братом. Именно поэтому он выбрал специальность телеметриста. Более далекую от генной технологии область трудно было себе представить. Во всяком случае, так ему казалось…

Потом, из-за сложностей с осуществлением Проекта «Меркурий», все пошло шиворот-навыворот. Проект зашел в тупик, но объявилось спасительное предложение, и Энтони, того не ведая, угодил в ловушку, подстроенную его родителями много лет назад. Причем, по иронии судьбы, предложение исходило именно от него, самого Энтони.

2

Вильям Анти-Аут имел о Проекте «Меркурий» самое поверхностное представление. Примерно такое же, как о межзвездных экспедициях, отправившихся в путь задолго до его рождения, или о колонии на Марсе, или о попытках создать подобные колонии на астероидах. Все эти сведения оставались на периферии его сознания. Сколько он себя помнил, попытки освоения космического пространства вообще не слишком занимали его. Но однажды в компьютерной распечатке ему попалась на глаза фотография нескольких сотрудников Проекта «Меркурий». Фотография привлекла его раньше всего тем, что одного из сотрудников звали Энтони Смит. Вильям немедленно вспомнил странную фамилию, выбранную его братом. Брата звали Энтони. Двух Энтони существовать не могло.

Он внимательно вгляделся в лицо на фотографии. Ошибиться было невозможно. Он посмотрел в зеркало, Да, ошибиться невозможно.

С одной стороны, это было забавно, но, с другой стороны, он понимал это, можно угодить в неловкую ситуацию. Да, как ни отвратительно, они – родные братья, и с этим ничего не поделаешь. Их отец и мать, начисто лишенные воображения, сделали то, чего уже не исправишь.

Собираясь на работу, Вильям, по рассеянности очевидно, сунул распечатку в карман и за обедом наткнулся на нее. Он опять пристально вгляделся в лицо увлеченного человека. Вильям про себя отметил прекрасное качество фотографии.

За столом с ним сидел Марко Как-там-была-его-фамилия-на-той-неделе. Марко полюбопытствовал:

– Что ты разглядываешь, Вильям?

Повинуясь внезапному импульсу, Вильям протянул ему фотографию:

– Это мой брат. – Произнося эту фразу, он чувствовал себя так, словно бы добровольно полез в заросли крапивы.

Марко, хмурясь, посмотрел на фотографию и спросил:

– Кто? Тот, что стоит рядом с тобой?

– Нет, тот, который я. Я хочу сказать, который выглядит, как я. Это мой брат.

На этот раз пауза затянулась надолго. Наконец, возвращая фотографию. Марко спросил безразличным тоном:

– Общие родители?

– Да.

– И отец и мать?

– Да.

– Забавно!

– Вот и мне так кажется, – вздохнул Вильям. – Здесь написано, что он работает телеметристом в Техасе. А я здесь исследую аутизм.

Однако в тот же день Вильям выбросил из головы мысль о брате и распечатку тоже выбросил. Ему не хотелось, чтобы распечатка попала в руки его нынешней подружки. Его утомляло ее грубоватое чувство юмора и радовало, что она не хочет иметь ребенка. У него-то ребенок уже был. Он родился несколько лет назад, и в его производстве Вильям сотрудничал с маленькой брюнеткой. Звали ее не то Лаура, не то Линда.

А еще спустя примерно год в жизни Вильяма появился Рэндалл, и на мысли о брате просто не оставалось времени.

Впервые о Рэндалле Вильям услышал, когда тому исполнилось шестнадцать лет. Его все усиливавшаяся замкнутость приняла такие формы, что руководство интерната в Кентукки, где Рэндалл воспитывался, приняло решение о его ликвидации, однако дней за восемь или десять до усыпления кому-то пришло в голову сообщить о нем в Нью-Йорк, в Институт науки о человеке (обычно его называли Институтом Гомологии).

Доклад о Рэндалле Вильям получил в числе прочих докладов, и поначалу он ничем не привлек его внимания. Ему предстояла поездка в интернат в Западной Вирджинии. Поездка разочаровала его, и в пятидесятый раз поклявшись себе впредь производить инспектирование только с помощью телевизионного изображения, он решил, раз уж его занесло в такую даль, завернуть еще и в интернат в Кентукки. Собственно, ничего особенного от этой поездки он не ожидал.

Однако, после первых же десяти минут знакомства с генетической моделью Рэндалла, Вильям связался с Институтом, чтобы сделать компьютерные расчеты. В ожидании ответа он откинулся на спинку стула в легкой испарине от мысли, что только в последнюю минуту, поддавшись неясному импульсу, завернул в Кентукки. Не случись этого, Рэндалла через неделю, а то и раньше, не стало бы. Обычно ликвидация происходила так: лекарство безболезненно вводили в систему кровообращения, и человек погружался в мирный сон, который становился все глубже, постепенно превращаясь в самое смерть. У лекарства было сложное название из двадцати трех слогов. Вильям, как и все, называл его нирванамином.

Вильям спросил:

– Как его полное имя, мадам?

Директриса ответила:

– Рэндалл Нихто, господин ученый.

– Никто! – воскликнул Вильям.

– Н-и-х-т-о, – произнесла директриса по буквам. – Он выбрал фамилию год назад.

– И вы не придали этому значения? Это звучит как «никто»! Вам не пришло в голову доложить об этом молодом человеке в прошлом году?

– Я не думала… – начала директриса виновато.

Вильям махнул рукой. Откуда ей знать? По критериям, предлагаемым учебником, генетическая модель Рэндалла, действительно, не заслуживала внимания. Но именно эту сложную комбинацию Вильям с коллегами пытались получить, проводя бесконечные эксперименты с детьми, страдающими аутизмом.

Рэндалл был на пороге ликвидации! Марко, самый здравомыслящий человек в их группе, всегда возмущался тем, что интернаты слишком уж настаивают на абортах до рождения и ликвидации после рождения. Он доказывал, что любая генетическая модель должна иметь возможность развиваться и никого нельзя ликвидировать, не проконсультировавшись с гомологистом.

– Но ведь гомологистов не хватает, – спокойно возражал Вильям.

– Но мы могли бы просматривать все генетические модели хотя бы на компьютере, – отвечал Марко.

– Чтобы спасти нечто полезное для нас?

– Что могло бы быть полезным для гомологии сегодня или в будущем. Научиться правильно понимать себя – значит изучать генетические модели в действии, и заметь, что именно аномальные, порой чудовищные модели дают максимум информации. Всей нашей науке было известно о человеке меньше, чем нам удалось узнать за время экспериментов над больными аутизмом…

Вильям, которому название «генетическая физиология» человека до сих пор нравилось больше, чем «гомология», покачал головой.

– Вспомни, с какой осторожностью нам приходится вести игру. Общество должно согласиться с полезностью наших экспериментов, а оно идет на это с трудом. Ведь наш материал – человеческая жизнь.

– Бесполезная жизнь. Предназначенная к ликвидации.

– Быстрая и легкая ликвидация – это одно, а наши эксперименты, обычно длинные и неприятные, – другое.

– Бывает, что мы им помогаем.

– А бывает – не помогаем.

Честно говоря, они понимали бессмысленность этого спора. Получить в свое распоряжение интересную аномалию – всегда проблема для гомологистов, а способа заставить человечество согласиться на увеличение их числа не существовало. Люди не могли забыть о травме, нанесенной Катастрофой.

Лихорадочный всплеск интереса к космическим разработкам мог быть {и был, по мнению некоторых социологов) следствием того, что, столкнувшись с Катастрофой, люди поняли, как уязвима жизнь на планете.

Но это не меняло дела.

Рэндалл был уникален. В его генетической модели характеристики, приводящие к аутизму, нарастали медленно и постепенно, и для ученых это означало, что о Рэндалле известно больше, чем о любом подобном пациенте. Удалось даже зафиксировать слабые проблески, отличающие его способ мышления, прежде чем он окончательно закрылся и спрятался в собственном панцире, – безразличный, недостижимый.

Затем начался период, в течение которого Рэндалла подвергали все более длительной искусственной стимуляции, и мало-помалу раскрывались секреты его мозга, давая ключи к пониманию работы мозга всех людей, как тех, кто был подобен ему, так и тех, кого принято считать нормальными.

Полученные результаты были столь значительны, что Вильям стал понимать: его мечта об излечении аутизма это не просто мечта. Вильям радовался, что выбрал себе фамилию Анти-Аут.

И как раз тогда, когда работа с Рэндаллом особенно радовала Вильяма, пришел вызов из Далласа. Начальство требовало, чтобы он переключился на новую проблему.

Оглядываясь назад, он так и не смог понять, чем, в конечном счете, было продиктовано его согласие поехать в Даллас.

Позже он, конечно, оценил, насколько удачно все сложилось, но почему он принял такое решение? Было ли у него в самом начале смутное, неясное предчувствие того, к чему оно может привести? Нет, этого быть не могло.

Было ли в нем неосознанное воспоминание о той старой распечатке с фотографией его брата? Наверняка и этого не могло быть.

Он позволил убедить себя, и только когда звук микрореакторного двигателя сменился мягким жужжанием и антиграв принял на себя нагрузку по мягкой посадке, только тогда он вспомнил о фотографии.

Энтони работал в Далласе и, как теперь вспомнил Вильям, в Проекте «Меркурий». Именно этот проект упоминался в распечатке. Вильям сделал глотательное движение, почувствовав мягкий толчок и поняв, что путешествие окончено. «Но ситуация может оказаться неловкой», – подумал он.