Книга Смех дракона онлайн - страница 3

Смех дракона

 
Тенедержцы выступают с дальних сфер, где вымер свет,
Где в застывший сумрак вмерзли трупы сгинувших планет,
Где ветра задули звездам погребальные костры,
Где мертвец трубит побудку, встав на лысине горы,
Где подернуты долины ядовитой тишиной,
Где огни болот – как раны в рыхлой плоти торфяной.
 

Роберт Говард

I

Оказавшись под каменным козырьком, Вульм фыркнул по-лошадиному и так тряхнул мокрой гривой волос, что капли полетели во все стороны. Осенняя слякоть и дождь, зарядивший с утра, раздражали его. Жару летом и стужу зимой Вульм переносил куда лучше. Да и шрам на бедре – память о визите в мрачные подземелья Шаннурана – разнылся на погоду, тоже не прибавляя хорошего настроения.

– Далеко еще, Хродгар?

Великан-северянин с трудом, как медведь в узкую расщелину, втиснулся в укрытие. С шумом выдохнул, словно вознамерясь опрокинуть чарку крепчайшей «Крови Даргата», и полез за пазуху. Долго рылся там, забираясь все глубже, – казалось, Хродгар давным-давно копается в собственных потрохах, – и наконец извлек на свет свиток тонкой кожи. Если верить утверждениям Хродгара, он лично вырезал этот лоскут из спины несчастного следопыта-лигурийца. «Бедняга сам просил облегчить его страдания! – каждый раз уточнял северянин. – Кричал, что карта жжет его огнем и скоро пропалит насквозь. Ну, я и помог, от чистого сердца… Правда, потом он все равно умер».

Перед смертью лигуриец успел рассказать: карту на его спине вытатуировал колдун посредством ужасного заклятия. В последнем Вульм нисколько не сомневался. Иначе с чего бы цветным линиям и значкам светиться в темноте?

– Мы здесь, – корявый палец Хродгара уткнулся в изгиб пунктира, ведущего сквозь чешую нагорья Су-Хейль. Желая удостовериться, северянин выглянул из-под козырька, и дождь с восторгом забарабанил по его рогатому шлему. – Точно тебе говорю. Вон тропа сворачивает вправо. Вульм, ты ж грамотный? Что тут написано?

– Палец Хатон-Идура, – с трудом разобрал Вульм.

Действительно, напротив них в мглистое небо вздымался одинокий белый утес. Более всего он и впрямь напоминал палец окаменевшего исполина, торчащий из-под земли. Зная чувство юмора исполинов, Вульм не сомневался, какой это палец.

– Значит, мы на верном пути!

Хродгар от души хлопнул приятеля по плечу, и Вульм едва не вылетел кубарем под дождь. Уроженцу студеных фьордов Норхольма было не привыкать к сырости и зябким струям, секущим лицо. Осень в теплой Эсурии старалась и никак не могла досадить великану. А близость вожделенной цели зажгла в его кабаньих, глубоко посаженных глазках огни азарта.

– Ладно, пошли, – буркнул Вульм. – Хорошо бы найти пещеру до темноты.

До входа они добрались засветло.

Тропа в очередной раз вильнула змеей и завершилась раздвоенным «жалом», упершись в отвесную скалу. В камне, изъеденном ветром и временем, чернели две мрачные дыры – точь-в-точь глазницы черепа. К ним вел ряд полуобвалившихся ступеней – столь древних, что возникало серьезное сомнение: человеческие ли руки вытесали их тысячелетия назад?

Вульм огляделся. Здесь, на крайнем западе Эсурии, в пустошах дикого приграничья, бесплодных и опасных, боялись селиться даже кровожадные пикты. Авантюрист и бродяга до мозга костей, Вульм по опыту знал: в холмах и подземельях может скрываться кое-что пострашнее дикарей. Семейка людоедов-й'эху, следящая за тобой голодными взорами, – не самое худшее в нашей тихой, скучной, а главное, короткой жизни.

На миг ему почудилось движение на гребне ближайшего холма. Ладонь Вульма легла на рукоять меча. Искатель сокровищ замер, до рези в глазах всматриваясь в серую пелену дождя. Нет, показалось. Просто качнулся под ветром одинокий куст бересклета – всплеснул голыми ветвями, уподобясь живому существу.

– Достань карту, Хродгар. В какую дыру нам лезть?

– Я и так помню, – прогудел великан. – Крест стоит возле левой.

– Тогда вперед! Надеюсь, там хотя бы сухо.

Скользя на мокрых ступенях, приятели начали подъем. Оказавшись на узкой площадке перед входом, Вульм обнажил меч, а северянин выволок из-за пояса двулезвийную секиру с укороченной рукоятью. Сперва один, а там и другой полумесяц тускло блеснули, словно улыбнулись по очереди. Великан бережно, с нежностью отер влагу со стали. К секире Хродгар относился как к родной дочери. Она платила ему ответной преданностью, не раз выручая хозяина в опасных передрягах.

Жилистый, гибкий Вульм первым скользнул в пещеру. Здесь и впрямь было сухо. Свет угасающего дня сочился сквозь «глазницу», давая возможность рассмотреть пол, на удивление ровный – явно поработали чьи-то руки – и низкий шершавый потолок. Дальше тьма сгущалась наподобие воронки смерча, опрокинувшегося набок и окаменевшего. В центре воронки аспидным зрачком чернело жерло прохода, уводя в недра горы.

К счастью, проход был один.

– Темно, как у Бела в заднице! Без факелов не обойтись.

Усевшись на камень поближе ко входу – вернее, ближе к свету, – Вульм извлек из-под плаща дорожную торбу. Плащ и хорошо выделанная оленья кожа уберегли содержимое торбы от дождя. Внутри, в числе множества полезных мелочей, обнаружились две короткие палки, запас тряпья, глиняный флакон с земляным жиром, огниво и трут.

Чувствовалось, что Вульм хорошо подготовился к предприятию.

Северянин тоже зря времени не терял. Он устроился напротив, положил рядом секиру и стащил с головы шлем, оказавшись лыс, как колено. После чего приступил к исключительно важному делу: занялся своей бородой. Надо сказать, что за кудрявой, огненно-рыжей бородищей – предметом зависти горных карл – Хродгар ухаживал с крайним тщанием. Мыл дважды, а если была возможность, и трижды на день, расчесывал гребнем и заплетал косицами – числом от семи до двенадцати, в зависимости от предстоящего дела.

Однажды великан обмолвился, что так норхольмцы гадают «на успех», приманивая удачу, но сразу умолк, и больше от него не удалось добиться ни слова.

Вульм всякий раз дивился: как грубые, корявые пальцы Хродгара, привыкшие к оружию, веслу и кружке, справляются со столь тонкой работой? Он успел изготовить факелы, дважды проверить снаряжение, изучить сложный узор трещин на потолке пещеры, а северянин все священнодействовал. Сейчас он вплетал в косы – на сей раз их получилось девять – шелковые ленты, полоски тисненой кожи и суровые нитки разного цвета. По опыту Вульм знал: пока ритуал не закончен, торопить Хродгара бесполезно. Он совсем уж собрался достать наждачный брусок и поточить без того острый меч, но тут Хродгар вернул шлем на голову и с проворством, удивительным для его телосложения, вскочил на ноги.

– Наконец-то!

Чиркнув огнивом, Вульм зажег факел. Второй он решил поберечь. Тьма шарахнулась прочь, по стенам заплясали зловещие тени. Одна из них подозрительно смахивала на рогатого демона Белл-Сатона. Вульм давно подозревал, что без снежного гиганта-ётуна в родне Хродгара не обошлось. Загуляла мать или бабка по молодости в торосах… Но спрашивать северянина о таком было равносильно самоубийству.

Молча отобрав у приятеля факел, Хродгар, согнувшись, но все равно скрежетнув рогом шлема по потолку, нырнул в мрачный зев тоннеля. Пещера Смеющегося Дракона поглотила гостей, и тишина вновь воцарилась под сводами.

Впервые они встретились семь лет назад, во время мятежа в Содгане. Вульм ничего не имел против местного правителя и участвовать в штурме Нефритового Дворца не собирался. Но мятеж – отличный случай разжиться чем-нибудь ценным. Если, конечно, знаешь, где искать, готов к риску и умеешь вовремя уносить ноги.

Всеми этими качествами Вульм обладал в полной мере. Однако ему не повезло. Стража и дворцовая гвардия опомнились слишком быстро. Уносить ноги пришлось раньше, чем он предполагал. Прихватив жалкую ерунду – пару серебряных браслетов и горсть перстней с опалами, – Вульм справедливо рассудил, что это лучше, чем ничего, а жизнь дороже, и бегом покинул ювелирную лавку. На пути к порту он нагнал бородача, тащившего на плечах целый сундук. Собрат по ремеслу оказался более удачлив: ноша пригибала великана к земле.

Золото, не иначе!

Пару мгновений Вульм раздумывал: не ткнуть ли бородатого ножом в печень, пока у того заняты руки, выгрести из сундука сколько унесет и поспешить дальше? Но тут из-за поворота улицы объявились стражники, и план изменился сам собой.

Поравнявшись с великаном, Вульм деловито бросил:

– Сзади. Пятеро. С двумя я справлюсь.

– Ну-ну, – хмыкнул великан.

Он поставил сундук на мостовую и взялся за секиру. Пламя близкого пожара сверкнуло на двойном лезвии. Бой вышел коротким. Стражники оказались зеленые, таким воришек на базаре тиранить да мзду с купцов драть. Пятый, правда, успел дать деру, не дожидаясь участи товарищей.

– А говорил – двоих! – хохотнул великан, вновь берясь за сундук.

– Я сказал «справлюсь», а не «убью».

– Твоя правда, хитрец. Я – Хродгар Олафсон.

– Вульм из Сегентарры. Ты в порт?

– А что?

– Вместе легче пробиться.

Хродгар кивнул.

По пути им еще дважды пришлось драться. Потом оказалось, что фелука, на которую рассчитывал северянин, ушла раньше срока, и тут пригодились знакомства Вульма среди местных контрабандистов. В итоге содержимое сундука они разделили пополам. В будущем судьба сводила их не раз – пиратский рейд к Жемчужному берегу, где они бились спина к спине против орды чернокожих дикарей, гробница верховного жреца Ригии, где Вульм остался бы навсегда, если бы богатырь Хродгар не удержал каменную плиту, порвав мышцы плеча, но дав приятелю возможность нырнуть в лаз; затерянный город в джунглях Йе-Лайе, где теперь уже Вульм закрыл щитом спину Хродгара от стрел, градом летевших с Черного Зиккурата…

Вновь они встретились месяц назад, в харчевне на окраине Эсура. Там изрядно захмелевший – впрочем, как всегда – Хродгар показал Вульму карту. О пещере Смеющегося Дракона ходили легенды. Заколдованный клад под охраной монстра, демоны подземелий, бесчисленные ловушки… Редкие маги, если верить слухам, ухитрялись вернуться оттуда живыми.

– Нам нужен колдун, – заявил осторожный Вульм.

– Зачем?! – изумился северянин. – С драконом мы и сами управимся! Помнишь змея из Вейсхейма? Ты вспорол ему брюхо, а я отсек башку…

– А если клад и вправду заговорен? Если демоны – не ложь? Хороший колдун всегда пригодится, если он на нашей стороне.

– Ну, пробуй, – согласился Хродгар, задумчиво опустошая кружку.

Однако никто из чародеев, которых им удалось разыскать, не выказал желания присоединиться к походу. Куда там! – при одном упоминании Смеющегося Дракона двери домов, где жили маги, захлопывались перед искателями сокровищ. А плюгавого редкозубого колдунишку, который из штанов выпрыгивал, лишь бы навязаться в попутчики, Вульм прогнал взашей. От жадного дурака не было бы никакого толку. Колдун из него как из отродья Нарьял-Сата – служитель Митры… Выгнать за дверь, к примеру, Симона Остихароса – нет, такого Вульму бы и в голову не пришло. Вот кто был истинный маг! Но, к сожалению, Симон покоился в лабиринтах Шаннурана, откуда Вульм едва унес ноги полгода назад.

Что ж, пришлось нырять во владения Смеющегося Дракона вдвоем. Циклопические залы, сталактиты в свете факелов переливаются радугой, как драконьи зубы; чернильная темнота тоннелей, похожих на кишки окаменевшего Левиафана; и наконец – дверь…

Дверь была – сущее издевательство.

Белый мрамор, добытый, судя по виду, в каменоломнях Йоханамейта, где рабы редко жили больше пяти лет, чуть светился в темноте. Его поверхность, пересекаясь с темно-золотистыми прожилками, испещрили удивительные, словно изуродованные безумцем-каллиграфом, руны. Казалось, когтистая лапа зверя, на миг обретшего подобие разума, изодрала дверь без цели и смысла – цель и смысл проявились сами, позже, сложившись из глубоких царапин. Орнамент? Строки заклинаний? Таинственные формулы древних? Чувствителен к сырости и сквознякам, благородный камень тем не менее устоял против капризов природы, не покрывшись пятнами и грубой желтизной. Но, как бы то ни было, главной – отпугивающей – странностью двери были ее неестественные пропорции.

Откройся она – и войти, не поклонившись, смог бы лишь подросток.

Или горный карла.

– Это хорошо, – сказал Вульм.

– Почему? – не понял Хродгар.

Великану и вовсе пришлось бы согнуться в три погибели.

– Если тут действительно живет дракон, он невелик.

– Или ползает другой дорогой, – хмыкнул северянин, дергая себя за косицы бороды. – Клянусь грыжей Фродгена! В этой дыре хватит тоннелей, чтобы дать пропуск Мировому Змею!

«Типун тебе на язык», – молча пожелал Вульм, опускаясь перед дверью на колени. Поднеся факел ближе, он пытался разобрать руны. Временами ему чудилось, что он улавливает связь знаков. Скрытая логика, знакомые контуры… Но едва Вульм пробовал произнести текст вслух – даже от шепота, от беззвучного движения губ сразу начинала кружиться голова, а по спине ползли холодные струйки пота. Оставив небезопасные попытки, он достал кинжал и ткнул острием в ручку, расположенную на уровне колена взрослого человека. Медная, резная, не пойми как держащаяся на мраморе ручка успокаивала.

Вряд ли драконы пользуются такими приспособлениями.

Взяться за ручку сумел бы разве что ребенок. С помощью кинжала убедившись в отсутствии отравленных шипов, Вульм с трудом просунул в отверстие три пальца. Подергал – без результата. Откуда-то, должно быть из глубин подземелий, ему послышался тихий смешок. В звуке не было ничего живого – шелест, шорох, трепетанье воздуха. И ядовитая издевка. Так могла бы смеяться вечность, в которой не осталось места человеку, если он не жертва и не скользкая тварь.

Смех исчез внезапно, как и возник.

– Ты слышал?

– Что? – Хродгар завертел косматой головой.

– Нет, ничего. Посмотри на карту. Может, мы ошиблись местом?

Держа факел в левой руке, Хродгар стал неловко разворачивать свиток. Дьявольский смешок вновь долетел до ушей Вульма, и в ту же секунду великан, громко выругавшись, уронил лоскут кожи себе под ноги. Вульм потянулся, чтобы взять карту, но быстро отпрянул прочь.

Карта шевелилась.

Кожа, содранная со спины неудачливого лигурийца-следопыта, шла волнами, скручивалась во множество трубочек, делаясь похожей на волынку. Взбесившаяся карта напоминала слизня-метаморфа перед совокуплением. Не прекращая браниться, Хродгар собрался ткнуть в ожившую карту факелом, но Вульм жестом остановил его. Стараясь держаться на безопасном расстоянии, он молча следил, как карта приобретает форму, объем…

Минута, и крошечный голем уже приплясывал у двери.

Вцепившись в ручку двумя верхними конечностями, карлик злобно урчал. Рывок, еще один – дверь подалась, взвизгнула и стала открываться. Голем пронзительно завопил, юркнул в щель и сгинул. Напоследок он успел обернуться и погрозить Хродгару крошечным кулачком. Несмотря на разницу в размерах, северянин попятился.

– Впервые в жизни от меня сбегает карта, – пряча ухмылку, заметил Вульм. Ему понравился вид испуганного Хродгара. Редкое зрелище, чего уж там. – Бывало, крали. Случалось, отбирали силой. Однажды спьяну забыл у девки. Но чтоб так – отворить дверь и дать деру…

– Поймаю, разорву в клочья, – пообещал Хродгар. – Лезем следом?

Вульм не торопился. Открыв дверь пошире, он сунул вперед факел, насколько хватило длины руки. Огонь задвигался из стороны в сторону, грозя обжечь. Если голем-ключ прячется поблизости, пусть отбежит подальше, в мерцающую тьму. Трепетали ноздри длинного горбатого носа – словно волк, которому Вульм был обязан именем, искатель сокровищ принюхивался к открывшемуся перед ним зеву. Живым не пахло. Мускусом змей, вонью горного тролля, мокрой шерстью льва-пещерника, слизью гигантской жабы – нет, ничего.

Пыльцы алой хризантемы, способной убить носорога, или порошка из грибов х'амиру, дарующего летаргический сон, Вульм не боялся. На открытом воздухе – еще ладно. Во дворцах, в башнях магов; в сокровищницах Шаммама. Но не под землей, где нет свежего ветра. Кто бы ни обитал здесь, он не самоубийца.

– Дай я, – не выдержал северянин.

С готовностью Вульм посторонился. Если их ждет дракон, пусть с ним первым встретится Хродгар. Когда великана охватывает боевое безумие, лучше не соваться ему под секиру. Если же там ловушки… Ну, в конце концов, Хродгар – не сопляк, в первый раз рискнувший на серьезное дело, и знает, на что идет. Вульм не лгал себе – при необходимости, наверное, и даже наверняка он пожертвует северянином, если в этом будет единственный шанс спастись самому. Но временами, как ни странно это звучит в наш жестокий век, выгода кроется в простой истине: спасаться вдвоем и драться плечом к плечу. Хродгар ему нравился. Не имевший друзей, расчетливый и практичный, Вульм был близок к опасной грани – признать Хродгара другом со всеми обязательствами, неуютными и опасными.

«Говорят, так боятся свадьбы закоренелые холостяки», – усмехнулся он, глядя, как Хродгар, встав на четвереньки, лезет в пещеру. Звякнула, зацепившись за камень, секира. Эхо разносило по тоннелям пыхтенье великана. Пожалуй, демоны ада, забреди они сюда для любовных игр, в страхе разбежались бы кто куда.

Когда великан скрылся из виду, Вульм сосчитал до двадцати и последовал за Хродгаром.

– Это рай, приятель! Чертог асов, клянусь мошонкой Эйвунда!

Не двигаясь с места, Вульм смотрел, как Хродгар мечется по пещере. Северянин хватал золото пригоршнями и сыпал себе на голову. Подошвы его сапог топтали драгоценные камни, грудами лежавшие на полу пещеры. С маху он подцепил чашу, за которую можно было купить табун лошадей, и зашвырнул ее в дальний угол. Штабель слоновой кости рассыпался под ударами секиры. Перевернулся сундук с динарами хушемитской чеканки, выплеснув содержимое под ноги беснующемуся великану.

Восторг у Хродгара всегда граничил с яростью. И жажда разрушения нет-нет да и выплескивалась наружу.

– Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!

Северянин был прав. Рядом с пещерой Смеющегося Дракона меркли сокровищницы королей Тиримьюты и Даотхи. Барханы золота и серебра, курганы нефрита и яшмы, оружие и жезлы, стоимость которых многократно превышала их полезность. Посуда из металлов, неизвестных алхимикам; одежды, недоступные императорам. Клыки единорогов и маммутов, чешуя василисков, отполированная до зеркального блеска. Волны рубинов и изумрудов, синие эвклазы, алые и голубые бриллианты; паиниты, величиной и цветом похожие на апельсин. Украшения, достойные богов, – диадемы и венцы, браслеты и колье…

Дракона не было.

Света факелов хватало, чтобы убедиться – никакого дракона, смеющегося или рыдающего. Никто не лежал на сокровищах, разинув пасть и хлеща по стенам хвостом. Разве что крошка-змееныш, взбреди ему в голову дурацкая идея напасть на грабителей, мог притаиться за сундуком. Из сверкающих завалов тут и там выныривала рожица голема, ярящегося в бессильной злобе. Хродгар запустил в карлика блюдом, по ободу которого плясали сатиры и нимфы. Голем взвизгнул и зарылся в груду сапфиров.

Вульм сделал первый осторожный шаг. Второй. Третий. Поднял обручье с колокольчиками, вслушался в нежный звон. Вернул обручье туда, откуда взял. Четвертый шаг. Подошва чуть скользнула на ковре из динаров. Пятый. Шестой. Проклятый смех мерещился Вульму, сочась изо всех пор пещеры, словно пот. Смеялось золото. Хихикало серебро. Веселились рубины. Скалились клыки маммутов. Шевельнулся, ухмыляясь, сверкающий прибой монет. Извивы безделушек, дрожь цепей с вычурными звеньями…

Лишь чутье, звериный нюх хищника, удержало Вульма от рокового, седьмого шага. Замерев с поднятой ногой, смешной, похожий на цаплю, он вертел головой, не понимая, почему остановился. И все-таки – стоит ему опустить ногу на пол, на край тарели, инкрустированной перламутром… Отверстие в стене? Да, кажется, так. Скрытая пружина? Стрела? Возможно.

Вульм доверял своему чутью.

Он вернул ногу назад, на прежнее место, и услышал, как ревет Хродгар.

Под великаном обвалился пол. Тайный механизм привел в движение плиту, на которую ступил безудержный в своем ликовании Хродгар, и северянин с воплем рухнул вниз. В последний миг он успел обеими руками вцепиться в край люка. Вульму хорошо были видны могучие плечи и голова Хродгара. Сейчас он подтянется, выберется наружу…

Ничего не получалось. Казалось, к ногам Хродгара подвесили две наковальни. Стальные мышцы грозили лопнуть от напряжения, капли пота градом катились с багрового лица, но великан не сдвигался ни на йоту. Взлетев на опрокинутый сундук, гримасничал подлец-голем. Хватая мелкие монеты, карлик швырял ими в Хродгара, висящего над бездной, но, к счастью, промахивался.

– Вульм! На помощь!

Стоя, где стоял, Вульм раздумывал. Что знают двое, знает свинья. Остаться единственным человеком, кто побывал в пещере Смеющегося Дракона и вернулся с добычей? Неплохая перспектива. С другой стороны, совсем недавно он готов был назвать Хродгара другом. И что? Случается, друзья погибают. Неосторожность, глупое стечение обстоятельств. Нигде не сказано, что друзья обязаны гуськом следовать в пекло…

– Скорее!

Хродгар в прошлом дважды спасал жизнь Вульму. Возвращаться вдвоем, с безумно ценной добычей – безопасней. Пусть повисит, ничего с ним не станется. Надо все взвесить самым тщательным образом. Настоящая дружба – именно такая, она требует подкрепления чувств расчетом. Иначе, как гнилая веревка, она не выдержит веса двух человек.

– Да что же ты?!

Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Чудилось, что великан летит не в глубины подземелий, где его ждут демоны, а по-прежнему пляшет здесь, счастливый от обретенного богатства.

Вульм вздохнул, довольный тем, что судьба решила за него, и услышал смех. Смех рос, ширился, превращался в хохот, поглощая крик гибнущего Хродгара. Слышалось в нем удовольствие, искреннее и нечеловеческое. Вторя смеху, скакал на сундуке голем. В поисках источника звука Вульм завертел головой и заметил, как шевельнулась куча золота в пяти шагах от него. Изогнулась золотистым боком, блеснула чеканной чешуей. Парой кровавых углей сверкнули два рубина, с интересом вглядываясь в непрошеного гостя. Сплелись цепи от люстры, с силой ударили о слоновую кость. Пять кинжалов сцепились рукоятями в какую-то противоестественную гроздь – кривые, заточенные «на иглу» клинки скрежетнули о камень, оставляя глубокие борозды.

Смеющийся Дракон был здесь с самого начала.

Он окружал Вульма со всех сторон. Мощное тело возникало и исчезало. Сокровища двигались, меняли очертания, жили отдельной, ужасающей жизнью. Глаз-рубин, глаз-топаз, глаз-алмаз. Коготь-меч, коготь-нож; чешуйки-монеты. Шипастый наконечник хвоста – булава военачальника, чье имя угасло в веках. Сундук-пасть. Балдахин-крыло. Клыки единорогов и маммутов. И вновь – золото, серебро, алмазы…

Когда, забыв о ловушках, Вульм сломя голову кинулся к двери, путь ему преградила груда одеяний. Запутавшись в плотной, колючей ткани, слепой, оглохший, он упал, забился, кашляя от едкой пыли, и успел почувствовать, как дикая тяжесть наваливается на него, ломает кости и погребает под собой.

Но страшнее смерти был – смех.

– …Раздери меня Бел!

Он обнаружил себя сидящим на камне у входа в пещеру. Сквозь «глазницу» сочился тусклый свет дня. Того же? Следующего? Вульм невольно бросил взгляд на место, где Хродгар заплетал в косицы бороду. Может, он попросту заснул, ожидая, пока северянин закончит свой ритуал? Ему все привиделось?

Но великана в пещере не оказалось. Последнее, что помнил Вульм: убийственная тяжесть, сдавившая грудь, – и тихий, издевательский смех. Потом – чернота. Ничто. Изначальный мрак.

Что произошло? Как он попал сюда?

С крайней осторожностью Вульм напряг и расслабил мышцы, вздохнул поглубже. Вроде ничего не болит, кости целы… Чудо? Магия? А-а, какая разница! Он жив, и это главное! Жаль, конечно, что не удалось прихватить золотишка… Когда искатель сокровищ поднялся на ноги, торба еле слышно звякнула, оттянув плечо.

Что такое?!

Золота было немного. Комок спутанных цепочек, горсть монет, три перстня с топазами, браслет… Вульм запустил в добычу пальцы. Все его существо жадно требовало убедиться, что золото – не мара, не колдовской мираж! И вновь ему почудился ехидный смешок, а топаз в перстне моргнул со значением.

Вздрогнув и едва не рассыпав украшения, Вульм выбежал из пещеры.

День угасал. Ветер разметал тучи, очистив быстро темнеющее небо, в котором уже загорались внимательные глаза звезд. Белесый серп месяца повис над горами, как топор палача над головами осужденных. Дождь прекратился, и Вульм зашагал прочь, стремясь убраться подальше до наступления полной темноты. В этих диких краях ночь сама по себе таила множество опасностей. Не стоит добавлять к ним те исчадия, что во мраке выбираются из-под земли.

«Я жив и ухожу с добычей, – твердил он, стараясь не вспоминать, какие сокровища лежали за мраморной дверью и как ничтожна его добыча в сравнении с ними. – А Хродгар… Что – Хродгар? Сам виноват: следовало быть осторожней и смотреть под ноги!» Он, Вульм, поступил правильно – как всегда. Мог ли он спасти великана? Кто знает. Скорее всего, оба навеки остались бы в пещере, поспеши Вульм на выручку.

И кому от этого было бы лучше?

Мысли о сгинувшем товарище не давали покоя. Впервые после чьей-то смерти Вульм чувствовал себя неуютно. Он злился, не понимая, что с ним творится. За каждым кустом мерещился подлец-голем, в каждом порыве ветра слышался драконий смех. Должно быть, поэтому Вульм ощутил опасность слишком поздно.

Он взбирался на гребень холма, когда слева, сплетаясь со смехом, послышался вкрадчивый шелест. Мгновеньем позже взгляд уловил смутное движение. Словно угольно-черная лента текла меж камней, сливаясь с неровностями рельефа. Не оглядываясь, Вульм рванул вверх по склону, но шелест не отставал, следуя за ним по пятам. Уяснив, что спастись бегством не удастся, искатель сокровищ одним прыжком взлетел на замшелый валун, венчавший холм подобно шишаку миласского шлема, и, выхватив из ножен меч, развернулся лицом к неведомому врагу.

Месяц, сгорая от любопытства, осветил каменистый склон – и Вульм разглядел преследователя. Облитый небесным молоком, навстречу жертве вытекал поток сегментов из жесткого хитина – казалось, ему не будет конца. По бокам с завораживающей ритмичностью двигались бесчисленные, глянцево-блестящие лапы с острыми когтями на концах. Голову чудовища венчали две пары кривых, сочащихся ядом жвал, по сравнению с которыми абордажные сабли пиратов были детскими игрушками. Шесть глаз, глубоко утопленных в хитиновую броню, неотрывно следили за добычей.

Гигантская полипеда, реликт давно минувших эпох и эонов, имела не менее двадцати локтей в длину! Вульм слышал рассказы об этих порождениях влажного мрака, царящего в подгорных лабиринтах, но до сих пор никогда с ними не встречался. Он вспомнил рассказ одного джамадийца, с которым случай свел Вульма в походе. Воину пустыни, если верить его словам, удалось справиться с исполинской многоножкой при помощи ассегая – копья с широченным листовидным лезвием.

«Избегай жвал! – поучал джамадиец. – От их яда нет спасения. Когти на лапах тоже ядовитые, но не так сильно. Проваляешься неделю в лихорадке – и, если Сет оглянется, выживешь. Когда она поднимется „на дыбы“, чтобы схватить тебя – ныряй под жвала и бей копьем снизу, в брюхо: там нет брони. Насадишь ее на вертел – и беги что есть ног. Издыхать эта мразь будет долго, но с копьем в брюхе она тебя не догонит».

Совет джамадийца выглядел тонким издевательством – копья у Вульма не было.

Вдвоем с Хродгаром, а главное, с его секирой они бы управились с тварью и без ассегая. Но Хродгар мертв, и душу его грызут демоны преисподней. Сейчас, на шаг от смерти, Вульм впервые по-настоящему пожалел, что не поспешил на помощь северянину. Словно подслушав его мысли, полипеда широко раскрыла жвалы, поднимая переднюю часть туловища для атаки – и в мозг Вульма ледяной волной ворвался знакомый смех. Тварь потешалась над ним!

Кровь ударила Вульму в голову.

– Мерзкое отродье! – бледнея от ярости, взревел он. – Я отправлю тебя в ад!

Увернувшись от клацнувших впустую жвал, он прыгнул вперед и всадил клинок меж белесых сегментов брюха. С рычанием повел меч наискосок, намереваясь вспороть полипеде брюхо и выпустить кишки – или что там у гадины внутри?

Из разреза в лицо брызнула смрадная жижа.

Вульм жаждал одного: убить, убить проклятую тварь, осмелившуюся хохотать над ним! Черная ярость ослепила рассудок, и он слишком поздно понял свою ошибку. В бока впились острые когти лап. Вульм рванулся, с ужасом ощущая, как жгучий яд проникает в кровь, туманя сознание и сковывая движения… Нет, тварь держала крепко. Отчаянным усилием он вырвал меч из раны, взмахнул клинком, пытаясь отсечь лапы…

Над головой скрежетнули жвалы. Полипеда плавно изогнулась и впилась человеку в спину. Адская боль кипящим свинцом влилась в жилы Вульма. Крик отчаяния застрял в горле. Он и дернулся-то всего один раз.

Чернота. Изначальный мрак. Ничто.

Смерть.

В мертвенном свете месяца гигантская многоножка с неприятным шелестом кружила вокруг добычи. Яд, как всегда, подействовал исправно. Человек был мертв: он скорчился, так и не выпустив из лап блестящее жало, и больше не шевелился. Рана не беспокоила полипеду – она не чувствовала боли. Можно было приступать к трапезе. Но многоножка медлила, сама не зная почему.

Короткий, неуловимый глазом бросок. Жвала вырывают из добычи кусок мяса. И снова – завораживающее кружение. Второй бросок. Хорошее мясо. Вкусное.

Полипеда остановилась, нависла над мертвецом…

Труп шевельнулся. По изорванному телу прошла волна дрожи. Грудная клетка распахнулась, словно пасть – и из нее, отразив лучи месяца, высунулись жвала. Полипеда отпрянула. Знай она страх, содрогнулась бы. А навстречу твари уже струился поток сегментов, наполнив ночь зловещим, скрежещущим шелестом. Миг, другой – и колоссальная многоножка, рядом с которой первая охотница казалась безобидной гусеницей, вознеслась над добычей.

Ее жвала взламывали жесткий хитин, как хрупкую скорлупу яйца. Рвали податливую, склизкую плоть. Добыча еще дергалась, судорожно свивая тело в кольцо и вновь распрямляясь, а убийца, не обращая на это внимания, жадно насыщалась. Не только голод двигал ею. Да, она хотела есть, но еще больше она хотела убивать! Уничтожать, рвать в клочья именно это, так похожее на нее существо. Что может быть слаще плоти врага?

Что такое – «враг»? Тварь не знала.

Почему? Тварь не помнила.

Она все делала правильно.

Что такое – «правильно»?..

– …Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!

Они вновь были в пещере. Великан радовался, как ребенок, осыпая себя дождем из золотых монет. Вульм точно знал, что сейчас произойдет. «Стой! – хотел крикнуть он. – Замри!» Язык присох к гортани, связки не слушались. С огромным трудом ему удалось издать слабый хрип, но Хродгар не услышал. Северянин сделал еще один шаг. Плита ушла из-под его ног.

Еще не поздно. Если поспешить – я его вытащу!

Ноги приросли к полу. Застыв, словно обращен в камень могучим заклинанием, Вульм мог лишь смотреть, как великан цепляется за край колодца.

– На помощь!

Вульм напряг все мышцы, пытаясь сдвинуться с места – до темноты в глазах, до режущей боли в суставах.

Бесполезно.

– Скорее! Да что же ты?!

Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на дюйм и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо его хриплого вопля металось по пещере, не желая стихать. Вскоре эхо превратилось в смех – он рос, заполняя голову до отказа, звоном живого золота пересыпался из уха в ухо, давил неподъемным грузом, погребая под собой…

Вульм закричал – и проснулся.

Он лежал на склоне холма.

Пальцы закостенели на рукояти меча. Разжать их удалось с трудом. Тело продрогло от ночной сырости. Одеревеневшие руки и ноги не слушались. Но, главное, Вульм был жив и, кажется, даже не ранен. Как такое возможно, если тебя убила и съела гигантская полипеда?!

В следующий миг накатило. Он вспомнил все. Встающую из его тела многоножку-исполина – втрое больше случайной убийцы. Хруст проламываемого хитина. Пиршество, вкус плоти… Вульм содрогнулся от омерзения. Он помнил себя-чудовище! Но сейчас…

Он – человек?

Рядом валялась торба, откуда выпал перстень с моргающим топазом.

С трудом поднявшись на ноги, Вульм оглядел остатки вчерашнего пиршества. Его едва не вывернуло наизнанку. Подобрав торбу, шатаясь как пьяный, он побрел в сторону пограничной деревни, которую они с Хродгаром миновали на пути к пещере Смеющегося Дракона. Сейчас Вульм не слышал проклятого смеха и радовался этому, как еще не радовался ничему в своей жизни.

II

– Этот курган?

– Да, господин.

– Большой мертвяк?

– Не очень. С медведя.

– Всего лишь? Что ж вы его сами-то, а?

– Ага, сами… легко говорить…

– На медведей не хаживали?

– Хаживали, господин. Он тяжелый – страсть! Землю прогибает.

– Так уж землю?

– Эрик на него с рогатиной, сзади. Ну, всадил в горб. Рогатина – хрясь! Он, гадюка, отмахнулся…

– И что?

– Хоронили Эрика без головы. Какая уж там голова…

Когда наемник разразился хриплым, похожим на уханье филина, хохотом, староста подумал, что зря связался с этим безумцем. Говорят, безумцы в бою страшнее. Так то ж в бою! А перед боем с ним еще людям разговаривать надо. И после боя, значит, благодарить…

Не оказался бы живой хуже мертвого!

Редкий снег падал на непокрытую голову старосты, мешаясь с сединой. От пролива тянуло промозглой сыростью. Дыхание близкой воды, еще не схваченной коркой льда, забиралось под кожух, грызло кости. На тот свет пора, вздохнул староста украдкой. На покой. Эх, где ж ты, брат покой…

Выбора не было.

Мертвяк, один из дружины конунга Ингвара Плешивого – погибший в море воин, которого норхольмцы, тремя ладьями переправляясь через Скальдберг, на скорую руку похоронили в чужом кургане, – досаждал сверх всякой меры. Являлся ночами, куролесил. Ломал заборы и двери, лез в дома. Урчал басом, чего-то требовал. Ярился, если боялись и прятались, – желал объясниться, найти понимание. Жрал скотину: у старосты – корову Баську, женину любимицу, у Брегисов – две свиньи с поросенком. На Липовом хуторе заломал лошадь; Эрика, опять же, прикончил. И Витасова младенчика – ударил по люльке, расшиб вдребезги. Деды пророчили: дальше жди худшего. Звереет помаленьку, скоро полюбит человечину.

Видели? Эрику ногу объел…

Мертвяк объел бедняге Эрику ногу или собаки, но староста и сам понимал: дело плохо. На совете окрестных бондов он не стал артачиться, когда решением собрания его послали в Павель – нанимать спасителя. Колдуна, значит, или сильного-могучего бойца – кто б ни был, лишь бы справился. Денег на плату спасителю собрали мало. Мошна развязывалась туго. Бонды жались, крякали, а намекнешь – враз делались косоглазыми. Да и в Павеле на старосту, умоляющего о помощи, глядели с подлой ухмылкой. Слуги магов и на порог не пускали дурака-просителя:

– Занят великий! Алхимию практикует…

– Дык я с поклоном…

– Пшел вон, деревенщина!

– Пропадаем же…

– Вон! Демона спущу!

До градоправителя староста тоже не дошел. До князя – и не надеялся. По кабакам, где он молил каждого, кто при мече, сжалиться над бедой, старосте кричали:

– Ставь выпивку! Насухую не договоримся!

Поначалу он ставил, дальше перестал. А в последний день сел в «Лиловом жеребце» у окна, спросил кружку воды остудить сердце – и заплакал. Тут и подошел сумасшедший наемник. Сел напротив, уперся локтями в столешницу. Уставился тусклыми, оловянными глазами – будто душу вынуть хотел. Староста поначалу решил: сочувствует. Ну хоть один… И быстро уверился: ничего подобного. Просто смотрит. Еще и смеется вполголоса.

Ох и смех был – тихий, а хуже вопля.

– Тебе мертвяка убивать? – отсмеявшись, спросил наемник.

– Ага…

– Ну, пошли.

– Деньги, – честно сказал староста. – Мало. Очень.

– Деньги, – повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. – В задницу деньги. Пошли, говорю.

– Как тебя звать-то, господин?

– Вульм, – и поправился: – Вульм Смехач.

Сейчас, стоя на закате у кургана, наемник ничем не походил на героя, способного уложить ретивого мертвеца. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, нетвердо стоя на ногах, он больше напоминал бродягу.

– Норхольмцы? – бормотал наемник себе под нос. – Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…

Староста кивнул:

– Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а то и чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот, да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…

– Что, и вас не пограбили?

– Пальцем не тронули. Отплыли без вреда. Спешили, будто гнались за ними…

– Иди прочь.

– Что?

– Убирайся! Без тебя справлюсь.

Дважды уговаривать старосту не пришлось.

Вульм даже не проводил его взглядом. Он и так еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, отворачиваясь, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех – тихий, шелестящий; даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! Видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…

Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.

Ради спасения и пришел.

Молчащий, недвижный, он ждал. Прошел час или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя оттуда полился свет – неприятный, гнилой. От вони, идущей из кургана, кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник, примирившийся со своей участью, безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.

Снег таял в его волосах.

Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он – по-прежнему на четвереньках – неуклюжей рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.

Вульм не тронулся с места.

Не добежав пяти шагов, мертвяк остановился и с трудом поднялся на ноги. Закованный в броню, безоружный, с руками, больше похожими на лапы медведя, с темным, исковерканным лицом, он мало напоминал человека. В глазках, сверкающих белым огнем, мерцало недоумение.

– Ы-ы… – заворчал обитатель кургана.

Не говоря ни слова, Вульм разглядывал мертвяка. Земля и впрямь прогибалась под нежитью – чудилось, мертвый воин стоит на болоте, и случайная кочка ходит ходуном, намекая: еще шаг, и в бочаг, на веки вечные. Возникло странное желание: подойти и подергать мертвяка за бороду. Безумие или удивление – бороду словно пришили от другого человека. Расчесанную, заплетенную в дюжину косиц – грязные ленты, полоски кожи, бусы…

– Ты знал Хродгара Олафсона? – спросил Вульф.

Мертвяк рыкнул, соглашаясь или отрицая. Он смеется, понял Вульм. Смеется надо мной. Я же ясно слышу этот хохот – ядовитый, шелестящий, змеиный. Даже этот смеется…

Набрав полный рот слюны, Вульм харкнул на мертвяка. Часть плевка угодила на бороду, испачкав ленты. В ответ, дико заревев, мертвяк ринулся в атаку. Вульм не обнажил меча, не стал уворачиваться, не побежал – просто дождался, пока жуткие лапы свернут ему шею, и мешком упал на землю. Мертвяк бесновался над трупом, лупил себя кулаками в грудь; выл, снова рухнув на четвереньки. Торжествовал он победу, или пытался что-то доказать равнодушному небу, или хотел, чтоб его поняли, – как бы то ни было, понимания он не дождался, а триумф не состоялся. Когда мертвяк в очередной раз наклонился к убитому Вульму, разинув пасть с желтыми клыками, рука трупа вцепилась в глотку обитателю кургана.

Захрипев, мертвяк попытался разорвать хватку врага, но проще ему было бы рвать шкуры на скотобойне. Покойник-Вульм оказался много сильнее себя-живого. Пока мертвяк барахтался, судорожно дергаясь, с телом Вульма происходили ужасающие метаморфозы. Он стал гораздо больше, размерами соперничая с буйволом; лицо его потемнело, исказившись знакомой гримасой – мертвяк словно гляделся в зеркало. Во рту сверкнули желтые клыки, ладони превратились в лапы, тело покрыла броня, точь-в-точь такая, как на мертвяке – только прочнее, тяжелей…

Пальцы разжались сами.

Два мертвяка, большой и малый, качаясь, стояли друг напротив друга. Миг, и обитатель кургана, истошно взревев, кинулся было обратно в нору, но Вульм-мертвец в три прыжка настиг его. Клыки впились в толстый, прикрытый кольчужной сеткой затылок. Повалив мертвяка, как насильник валит встреченную в лесу девку, Вульм рвал его зубами и пальцами, ломал кости. Броня поддавалась под его напором, будто сделанная из листьев дерева, а не из металлических блях.

Когда Вульм, или тот, кто еще недавно был Вульмом, поднялся на ноги, перед ним лежала груда дергающегося, воняющего падалью мяса. Даль огласил рев – безумный, победительный, такой, что нора в кургане, боясь впустить нового хозяина, вздрогнула и срослась, как старая рана. На хуторах, заслышав этот рев, люди жались ближе к очагу.

Утром младший сын старосты, из пустого удальства сбегав к кургану, доложил землякам, что видел наемника. Тот, не оглядываясь, уходил в сторону Павеля.

Он больше не мог.

Силы кончались. Разум балансировал на тонкой нити, каждую минуту грозя рухнуть в пропасть безумия. Нет, это не разум. Это Хродгар. Висит над бездной, кричит: «Помоги!» Не знает, смешной великан, что никто не придет к нему на помощь.

Гибни молча.

Вульм брел от города к городу, от села к селу, все больше теряя человеческий облик. Над ним смеялись. Он точно знал – смеются. Кольцо на каждом пальце. Серьга в каждом ухе. Монеты в каждом кошельке. И люди. Трижды он убивал насмешников – не сразу, а подстерегая их в укромном месте. Дважды насмешники убивали его – себе на беду, потому что не проходило и минуты, как труп Вульма превращался в двойника убийцы, только втрое сильнее, быстрее, яростнее.

Насытив гнев, он становился самим собой.

В торбе не переводилось золото. Малая толика, но ее хватало, чтобы в любом случае не умереть с голоду. Смеющийся Дракон был не слишком щедр, но заботлив. От его хохота, преследующего Вульма по пятам, спасало одно – найти чудовище, дать убить себя… То, что происходило дальше, повторяясь раз за разом, не приедалось Смеющемуся Дракону. Где бы он ни находился, в пещере, за спиной или в туманящемся рассудке Вульма, мерзавец готов был вечно любоваться ужасной картиной. Чудовище, которым становился убитый в схватке Вульм, неизменно побеждало, и после этого до завтрашнего утра – а если повезет, то и день-два – искатель сокровищ не слышал проклятого смеха.

Но от снов это не избавляло.

Каждую ночь с регулярностью пытки он посещал знакомую пещеру. «Да что же ты?!» – кричал Хродгар, цепляясь за край. Вульм хотел ответить, или кинуться на помощь, или просто сбежать, как преступник бежит из опостылевшей темницы… Ничего не получалось. Прошлое не менялось: Вульм медлил, не в силах совладать с собственным телом, Хродгар падал, и золото смыкалось над предателем – переваривая, переплавляя его душу и тело.

Сперва он думал, что это кара. Потом решил, что Смеющийся Дракон равнодушен к человеческим поступкам. Для твари главное – зрелище. Потом понял, что смысл ночных видений вряд ли когда-нибудь станет ему ясен. Так происходит, и можно лишь терпеть, стиснув зубы.

Однажды терпение лопнуло, и Вульм перерезал себе горло. Пустое занятие – минутой позже он встал, втрое сильнее и быстрее себя настоящего, только убивать уже было некого, а радоваться обретенной мощи – бессмысленно. Все равно не успел он оглянуться, как утратил новые способности, вернувшись к исходному состоянию.

Его начали сторониться. Стоило Вульму зайти в кабак – и тот пустел, словно в него вошла Госпожа Чума. На улице люди сразу переходили на другую сторону или укрывались во дворах. Никто не соглашался быть его спутником, даже предложи он гарантированный взлом казны султана Духангира и две трети добычи – помощнику. Нанимать его перестали. Он искал чудовищ сам, каким-то сверхъестественным чутьем определяя, где можно найти гигантского змея, упыря или тигра-людоеда. В Каверране он нырнул со скал в объятья кракена, терроризирующего окрестные флотилии. Вскоре много больший кракен, одержав победу, выбросился на берег, где и стал Вульмом.

Двое рыбаков, видевших это, сошли с ума от ужаса.

С недавних пор Вульм стал предпочитать одиночество или общество нищих. У всех остальных были деньги, украшения, яркие безделушки. Золото смеялось над ним, серебро потешалось, сердолик хихикал. Алмазы – те и вовсе задыхались от хохота. Остатки здравого смысла подсказывали – однажды он не выдержит, убьет кого-нибудь на глазах у всех и попадет на плаху. А может, сам будет убит и воскреснет при свидетелях. Его тайна раскроется. Жрецы Кхалоса и Нурая, маги Трипитаки и Арканума будут спорить за право изучить некоего Вульма, как занятную диковину, поместив его в башню из слоновой кости и наблюдая за смертями-воскрешениями.

Если, конечно, его просто не сожгут на площади.

Летом, сидя в лесу под Сегентаррой, своей родиной, и вдыхая аромат свежей зелени, он высыпал из торбы очередные подарки веселой гадины. Бездумно перебирая монеты, взял перстень с топазом. Такой перстень был в каждой порции даров. Надев его на палец, Вульм вглядывался в брызжущий холодными искрами «глаз», словно надеялся увидеть там ответ. Наконец, бледный и решительный, он собрал драгоценности обратно в торбу, встал и побрел на юго-восток – в дальний путь к нагорью Су-Хейль, туда, где за Пальцем Хатон-Идура скрывалась пещера Смеющегося Дракона.

Перстня он не снял.

Ноги скользили по раскисшей земле. Ветер, колючий и злой, порывами налетал из холмов, швырял в лицо целые пригоршни дождя. Кусты бересклета, взмахивая ветвями, рыдали, словно плакальщицы над разверстой могилой. Вульм шел, не оглядываясь, презирая опасность. Сейчас к нему могла подкрасться любая тварь, но человек не думал об этом.

Ему было все равно.

На долгом пути к пещере ему не встретилось ни одно чудовище. Твари избегали Вульма, хотя он не выбирал дороги, срезая путь и ночуя где придется: поляна в лесной глуши, постоялый двор, капище мертвого бога, заброшенное давным-давно. Грабители также старались не вставать на дороге безумца, нутром чуя, что пожива дастся большой кровью.

На безымянном пальце Вульма блестел перстень с крупным топазом. Камень с ехидцей подмигивал всякий раз, когда Вульм смотрел на него. В торбе завалялась горсть монет, человек! Трать! Меняй на вино и еду, проигрывай в кости, швыряй в ухмыляющиеся лица – тебе дадут еще!

Он не притрагивался к проклятому золоту. Брался за любую работу: колол дрова, драил песком котлы в харчевнях, таскал мешки с зерном. Даже соглашался чистить выгребные ямы. Над ним смеялись, с недоумением косясь на перстень, украшавший палец грязного бродяги. Вульм терпел, получая за работу кров и еду. На вино не хватало, но вино и не приносило желаемого забвения.

По ночам он видел сон, а днем его преследовал смех.

Оскалясь, как зверь, он шел дальше.

И вот тропа вильнула змеей, завершившись раздвоенным «жалом». Ни на миг не задержавшись, Вульм принялся карабкаться по мокрым ступеням и вскоре нырнул в левую «глазницу». Он не помнил, как миновал череду залов и тоннелей. Шел в кромешной тьме, без факела, пока не увидел призрачное свечение. Дверь в сокровищницу была открыта, и там, внутри, играли масляные сполохи, приглашая войти.

Опустившись на четвереньки, Вульм заполз внутрь.

Завалы драгоценностей не изменились. Они призывно блестели и переливались огнями самоцветов. Золота в пещере стало еще больше. Или это ему лишь кажется? Барханы текли, наполняя пещеру тончайшим, как писк комара, перезвоном. Через мгновение уши Вульма наполнил знакомый смех.

Перстень не хотел сниматься. Вульм сорвал его, до крови ободрав кожу, едва не вывихнув палец. И размахнулся из последних сил:

– Забирай! Подавись!

Он швырял золото в золото, перстни в перстни, цепи в цепи. Жалкие подачки из торбы – в груды сокровищ, сияющие и бесконечные. Когда торба опустела, Вульм стал хватать что попало, из-под ног, отовсюду – и бросать наугад, с бессильной яростью, как пращник мечет жалкие камни в боевого, укрытого броней слона.

– Не надо! Не хочу!

Он не надеялся на возмущение хозяина пещеры и был до икоты, до остановки сердца счастлив, когда золотые горы зашевелились. Смеющийся Дракон окружил неблагодарного нахала со всех сторон, взял в кольцо, оскалил клыки.

– Будь ты проклят!

Никто сейчас не смеялся в пещере, кроме Вульма. Он хохотал, чувствуя, как его хоронят под ливнем драгоценностей, ликовал, заваленный трепещущим металлом, выкрикивал оскорбления, чувствуя, как прерывается дыхание, а кости вот-вот раздробятся под невыносимой тяжестью. Но мечте Вульма не суждено было сбыться. В последний момент золото осыпалось с жертвы, растаяло ледышкой в кипятке; содрогаясь, отползло в глубины пещеры.

– Вульм! На помощь!

Все повторялось! Во сне? В бреду? Наяву? Он стоял на прежнем месте, плита уже провернулась под ногами Хродгара, и великан повис на краю бездонного колодца, не в силах выбраться.

– Скорее! Да что же ты?!

В глотке клокотала бессильная ярость. Опять – в который раз! – Вульм заставлял тело подчиниться своей воле, желая прийти на помощь северянину, и опять не мог совладать с собственной плотью. Напротив, в стене, чернело отверстие. Полшага отделяло Вульма от плиты-педали, приводящей ловушку в действие. Если он не в силах спасти Хродгара…

От дикого напряжения потемнело в глазах. Казалось, жилы сейчас лопнут, как перетянутые струны, мышцы разорвутся гнилыми канатами, а кости раскрошатся в труху. Кипящий мозг выплеснется из расколовшегося черепа, пятная сокровища… Медленно, очень медленно левая нога Вульма преодолела эти полшага, длинные, как бессмысленная жизнь, – и опустилась на плиту.

Стрела ударила в сердце.

Он воскрес почти сразу и ощутил, что может двигаться! Проклятые оковы исчезли. Не раздумывая ни секунды, Вульм бросился к багровому от натуги Хродгару. Ухватил великана под мышки, рванул на себя… Чудовищным усилием ему удалось приподнять Хродгара на какой-то жалкий дюйм. Как же так?! Он ведь должен был стать втрое сильнее себя самого! Да, он изменился – Вульм чувствовал это, но сил не прибавилось.

– Я сейчас!

Он выхватил из торбы моток прочной веревки.

– Меня что-то схватило! – прохрипел Хродгар. – Уходи…

– Не дождешься! Мы уйдем вместе.

Обмотав веревкой могучий торс Хродгара, он привязал другой конец к каменному выступу, подозрительно напоминавшему торчащий из стены рог. Ноги скользили на золотых монетах, рассыпанных по полу.

– Беги, Вульм! Оно тащит меня вниз…

– Держись, друг. Руками, зубами – чем угодно! Я сейчас…

Он заглянул в темный колодец. Ноги великана до бедер оплели гибкие шевелящиеся плети. Щупальца? Хищные лианы? Какая разница! Жестокая улыбка осветила лицо Вульма – и, даже не подумав выдернуть меч из ножен, он с рычанием прыгнул в бездну.

– Вульм!..

Хватка ослабла через несколько мгновений. Там, в смрадной глубине, что-то происходило. Шипение, влажный хруст, безумная, убийственная кутерьма… Еще миг, и Хродгар понял, что свободен. Кем бы ни был обитатель бездн, у него нашлись заботы поважнее северянина. Ухватившись за веревку, Хродгар в три рывка выбрался из колодца и поспешил откатиться подальше. Сев, великан нахлобучил на лысину свалившийся шлем, вытер ладонью мокрое лицо и, устыдившись, кинулся обратно к провалу.