Книга Корпорация Богги онлайн - страница 3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда пришел факс от Эдвины, Дов Богги наслаждался ежедневным сеансом массажа и ароматерапии. Он лежал, распластав свое стройное, покрытое красивым бронзовым загаром тело на раскладном массажном столе, и его мышцы разве что только не мурлыкали от удовольствия под умелыми, талантливыми пальцами массажистки. Веки у Дова слипались, его сознание медленно и плавно подплывало к блаженному побережью дремоты.

А потом треклятый амулет, прикрепленный к аппарату телефакса, вдруг испустил сигнал, подобный боевому кличу индейцев. Громкость сигнала была такой силы, что ее хватило бы, чтобы поднять из могилы генерала Роберта Э. Ли, и позолоченный корабль, везущий Дова в страну прекрасных снов, был метко торпедирован этим оглушительным «йо-хо-хо-хо-хо!». Дов подскочил с застеленного полотенцем массажного стола так высоко, что чуть не оставил на потолке, покрытом белыми звукоизоляционными пластинами, маслянистый отпечаток своей фигуры.

Оставалось только порадоваться тому, что Соланж не разложила свой столик прямо под подвешенным к потолку вентилятором.

– Черт подери, я все-таки вырублю эту хреновину, – объявил Дов, прошагав через комнату к аппарату. Одной рукой он выдернул из щели приемного устройства послание, а другой сорвал с передней панели амулет и поднес его к глазам. – Значит, так, умник, – сказал Дов амулету, – либо ты убавишь громкость и выберешь другой звук, либо готовься к приятной самостоятельной экскурсии по системе канализации Большого Майами.

– Боюсь, я не смогу позволить тебе так поступить, Дов, – ответил амулет ровным, тихим голоском, который просто-таки источал благоразумие. Амулет был отлит из чистейшего серебра в форме человеческого лица с полными, чуть капризно надутыми губами, курчавыми волосами и классически красивыми чертами, какие встречаются у античных статуй, изображающих греческих юношей. Однако тут имелось одно существенное отличие. Лица древних-предревних статуй так же безжизненны, как тот мрамор, из которого они высечены, а черты лица амулета были живыми.

– Думаю, ты не понимаешь ситуации, дружище, – возразил Дов. – Ты работаешь на меня.

– Вовсе нет, – возразил амулет. – Я работаю на компанию.

И это было правдой. Дов знал, что это так и есть. Его мать щедро снабжала всем необходимым как его офис, так и его банковский счет, но при этом Дов был связан по рукам и ногам множеством ниточек и потому не мог сам стать кукловодом. Одна из таких ниточек была снабжена табличкой, гласившей: «Если ты вздумаешь хоть пальцем тронуть что-то из офисной техники, оболтус бессмысленный, вспомни о том, что твоя задница принадлежит мне». Подобные таблички были написаны рукой Эдвины и прикреплены к жизни Дова невидимыми нитями, которые были прочнее алмаза. Мать была помешана на сохранении семейного бизнеса, и поскольку она обеспечивала Дова свободой и деньгами для всего, чего бы ему только ни захотелось, то он не находил ничего предосудительного в том, чтобы потакать ей в подобных мелочах.

К несчастью, одной из этих мелочей являлся амулет, присобаченный к аппарату телефакса, а этот амулет вопил, как орда повстанцев, перебравших некачественной наркоты, всякий раз, как только поступало очередное сообщение. Дов уже несколько раз говорил с матерью и просил ее поменять сигнал, но Эдвина всякий раз отвечала, что как мать знает его лучше, чем он сам.

«Ты хороший мальчик, Дов, и когда захочешь, можешь быть хорошим сотрудником, но как говорится в старой шутке про верблюда, сначала мне следует привлечь твое внимание».

Всякий раз, вспоминая эти слова матери, Дов неприязненно морщился. В подразумеваемой шутке речь шла о том, каким образом лучше всего заставить верблюда слушаться, и упоминались два булыжника и гениталии этого животного. Дов был не согласен с матерью в вопросе оценки его отношения к работе. О да, конечно, что правда, то правда: и в интернате, и в колледже он регулярно сачковал. Так делали очень многие ребята. Это все было неотъемлемой частью взросления, проверкой границ дозволенности. Так нестерпимо хотелось узнать, далеко ли можно уйти, прежде чем тебе в физиономию полетит пущенное меткой рукой яйцо. Но на самом деле Дов учился сносно и ни разу не имел «неудов» ни по одному предмету в школе и «хвостов» в колледже. Отметки по некоторым предметам у него были даже выше, чем он того заслуживал, а уж это происходило благодаря его врожденному таланту так очаровывать большинство людей, что те чуть ли не штаны снять перед ним были готовы.

Но то было давно. Теперь Дов стал умнее. Он был зрелым мужчиной с взрослым чувством ответственности, хотя до сих пор и культивировал весьма старательно собственный образ плейбоя, которому плевать на все на свете с самой высокой из колоколен. Этот образ помогал тому, чтобы его соперники и противники купались в ложном ощущении безопасности, никак не ожидая, что этот беспечный счастливчик-гедонист на самом деле наделен убийственным инстинктом в делах бизнеса – инстинктом, достойным деда юрист-консульта. (Эту идею, к слову сказать, Дов почерпнул, читая комиксы о Бэтмене, и даже приобрел футболку с надписью: «А как бы поступил Брюс Уэйн?»^[9])

Эдвина запрещала сыну портить офисную технику, однако с материнской стороны не существовало никаких указаний относительно того, что офисную технику запрещалось попробовать уговорить самое себя испортить.

– Между прочим, я не так уж многого прошу, – заметил Дов, обратившись к амулету.

Он изобразил улыбку № 297-А – ту самую, которой пользовался при общении с несговорчивыми клиентами, которые, избрав упрямое, тупое сопротивление, прятались за баррикадами. Логические аргументы и все орудия разумного убеждения были бесполезны против таких ослов, и Дов никогда не стал бы попусту тратить на них время. Именно тогда он и извлекал на свет Божий улыбку № 297-А, которая облучала ничего не подозревающих жертв пятьюдесятью процентами обаяния, пятьюдесятью процентами интимности и сто тридцатью восемью процентами старого доброго американского дерьма собачьего.

Амулет сморщил свой безукоризненный греческий нос и изрек не самые приятные слова:

– А если бы и попросил? Ничего бы не вышло, если бы и попросил.

Оскорбление словом сработало и поразило Дова в самое сердце. Он почувствовал такую живую и сильную боль, как если бы слова, сказанные амулетом, и вправду воплотились в материальное оружие. Однако подобная перепалка между избалованным сыночком Эдвины Богги и самым нелюбимым предметом из окружавшего его арсенала офисной техники не была чем-то из ряда вон выходящим. Сколько раз уже последнее слово в спорах оставалось за амулетом, когда бы Дов ни выразил желание изменить порядок вещей в филиале семейной компании в Майами. Каким-то образом этой маленькой серебряной бляшке всегда удавалось сказануть именно то, отчего монолитное эго Дова рассыпалось в прах. И существовал только один способ для Дова выйти из этих размолвок, сохранив хоть какие-то остатки, хоть какое-то подобие самоуважения: этот способ заключался в том, чтобы все обернуть так, будто бы он с самого начала был готов к неизбежной сдаче позиций.

– Дружище, – сказал Дов амулету, плавно перейдя на улыбку № 15 – одну из базовых моделей, предназначенных для общения с метрдотелями дорогих ресторанов при просмотре счета. – Я просто пошутил. Ты же знаешь, как часто бывает так, что что-то из оборудования вдруг начинает барахлить и выходить из строя, и настает такой день, когда ту или иную штуковину приходится выбрасывать и заменять новой? – На слове «заменять» Дов сделал акцент, чтобы оно не ускользнуло от внимания амулета. (Затея сработала: Дов заметил, как едва заметно дрогнули прекрасно очерченные губы, и мысленно поставил себе пятерку за то, что сумел-таки хоть немного уязвить маленького серебряного деспота.) – Вот почему я так люблю устраивать периодические проверки и убеждаться в том, что ты, как всегда, в отличной форме. Скажу матушке, что ты отличился на все сто.

– Как это мило с вашей стороны, – холодно проговорил амулет. – Это произойдет до или после похорон?

– Каких еще похорон?

Серебряные губы расплылись в усмешке.

– Большинство людей, да будет вам известно, имеют обыкновение читать получаемые ими факсы.

Дов уставился на заколдованную побрякушку. Его гладкий лоб тут же подернулся весьма несвойственными для него морщинками. Дов принялся за чтение послания. При этом попытался, не глядя, прикрепить амулет к панели телефакса. Дело это было совсем простое, и Дову оно не раз удавалось.

На этот раз все вышло не так.

На этот раз он уронил амулет в небольшую корзинку для бумаг, стоявшую рядом с телефаксом. Хорошо еще, что заклинание, предназначенное для автоматического уничтожения бумаг, попавших в корзинку, было временно отменено.

– ЭЙ! Ты что, хотел бы я знать, черт бы тебя подрал, творишь, а? – возопил из недр корзинки разъяренный амулет.

Дов повел себя так, будто ничего не слышал. И это отчасти так и было. Новости от Эдвины оказались настолько неожиданными и шокирующими, настолько катастрофическими, что у Дова, можно сказать, почва ушла из-под ног, и его понесло по орбите, схожей с той, по которой летает комета Галлея. Он не заметил, как выронил амулет, да и очнулся-то в конце концов, откровенно говоря, только тогда, когда обернутое вокруг его пояса полотенце соскользнуло и упало на пол.

Соланж взвизгнула, будто девчонка-подросток на концерте какой-нибудь команды типа «Generic Boy Band».

– Что за... – сорвалось с губ Дова. Он обернулся, посмотрел на мертвенно побледневшую массажистку и тут заметил собственную наготу. – Ой. – Дов поднял с пола полотенце и снова обмотал его вокруг пояса. – Послушай, милочка, почему бы тебе не заглянуть ко мне позже, а? – предложил он Соланж.

Ее не пришлось долго уговаривать. Она покинула кабинет Дова, забыв о своем раскладном столике и прочих аксессуарах. Когда Дов извлек амулет из корзинки для бумаг, тот все еще хихикал.

– А она не очень-то, с профессиональной точки зрения, верно? – заметил он.

– Она новенькая, – пробормотал Дов. – К тому же она училась в Йеле – а это не самое лучшее место, где можно выучиться тому, как должен выглядеть обнаженный мужчина.

Все еще не окончательно придя в себя, Дов прошел по кабинету к панорамному окну, встал и обвел взглядом пейзаж районов, примыкавших к роскошному Саут-Бич – Южному пляжу. Здания, раскрашенные, будто пасхальные яйца, стояли здесь, будто надгробные памятники движению «Арт-Деко». Пальмы раскачивались, словно полуобнаженные официантки с перегруженными подносами. Толпы людей, не менее бронзовокожих, светловолосых и красивых, чем Дов Богги, шли и шли по своим безоблачным дорогам жизни. Блестящие пряди их золотистых волос развевались у них за спиной, когда они проносились вдоль улиц на всех видах транспорта, какие только были ведомы человечеству – от роликовых коньков до красных спортивных машин с откидным верхом – лишь бы только данный вид транспорта позволял во всей красе продемонстрировать достоинства фигуры.

– Пустоголовые, – проворчал Дов.

– Ого! – отметил амулет. – Захотелось оказаться на их месте – так тебе больно, да?

– Да, больно, – не стал спорить Дов. – Так больно, будто зуб нарывает.

– Ну, так у меня для тебя новость, паренек: ты и есть на их месте. Ты точно такой же, как они. А ты не замечал?

– Я был таким, – возразил Дов. Это было сказано с такой вселенской тоской и усталостью, что хватило бы целому эскадрону французских романистов. – Когда-то. Но теперь я не такой.

Амулет вздернул серебряную бровь и приобрел неподдельно озабоченный вид.

– Ага. Ты, похоже, опять взялся за раздумья? Я тебя предупреждал: тебе этого делать не стоит, и не пытайся. Ты не привык к такой нагрузке. Да что стряслось-то, дружище? Тебе нужна помощь? Хочешь, я пошлю факс твоему гуру, твоему личному тренеру, твоему диетологу, твоему консультанту по фэн-шуй? Ну?

– Моя мама умирает.

Дов сказал это без прелюдии и фанфар. Эти слова вывалились, будто бомбы из днища старого военного самолета. Он отвернулся от окна, прислонился спиной к холодному стеклу, запрокинул голову и закрыл глаза.

– О! – Амулет смутился. – Черт. Я... Я.. , Мне вправду очень печально слышать об этом.

– Как это понимать – «тебе печально слышать об этом»? – выпалил Дов, широко открыв глаза и одарив амулет гневным взором. – Ты узнал об этом раньше меня, в ту самую минуту, когда поступил этот факс! Не ты ли что-то там бурчал насчет похорон?

– Да, но... но... – Амулет отчаянно пытался подобрать слова. – Послушай, когда поступают сообщения, они для меня – всего-навсего набор слов, понятно? Как я могу понять их значение до тех пор, пока не увижу, как эти слова на тебя подействуют? Я разве похож на человека, а?

– Вряд ли, – мрачновато изрек Дов, придирчиво разглядывая амулет. – Но вредина порядочная, так что мог и вступить в этот клуб. Может быть, поэтому я порой забываю, что ты – всего-навсего усовершенствованная интерактивная игрушка.

– А может быть, ты забывал бы об этом реже, если бы почаще говорил с другими людьми, а не со мной?

Дов ошеломленно вытаращил глаза.

– Что ты сказал?

– Ты меня слышал. – Амулет обнаглел. Он знал, что заработал очко в споре со своим хозяином. – И ты знаешь, что это правда.

Вот это-то и было самым ужасным: треклятая железяка была права. Дов сдвинул брови и попытался придумать хоть какое-нибудь возражение, но по натуре он был человеком честным и не мог со всей искренностью заявить, что и вправду с кем-то тратил на общение больше слов, чем с Амми.

Дов покраснел, поймав себя на том, что сам не заметил, как дал амулету имя.

– Это все она виновата, – сорвалось с губ Дова.

– Еще чего! Ты не можешь винить свою мать в том, что она умирает!

– Я не о ней говорю. Я говорю о моей сестрице Пиц.

Взгляд Дова стал мрачным, в его глазах зажглись огоньки, питаемые многолетней злостью.

Пиц, его старшая сестра, – депрессивная и приставучая зануда. Пиц, у которой таланта общения с людьми было не больше, чем у раздавленного паука. Пиц, которая не смогла бы обзавестись другом, даже если бы доктор Франкенштейн собственной персоной снабдил ее необходимым сырьем, подробнейшими инструкциями, нитками и иголкой. Пиц, напрочь лишенная легкости и обаяния, которые у Дова были в крови.

Пиц, которая завидовала природной притягательности характера Дова с того самого дня, когда они оказались в одном классе школы, и которая решила, что раз уж она не наделена такой же безграничной харизмой, как ее брат, и потому лишена всего того хорошего, что эта самая харизма ему дает, то ей остается только корчить из себя гарпию и обгаживать все, на что бы только Дов ни положил глаз.

«Друзья?» До сих пор в ушах у Дова звучал ее сухой, издевательский хохот. Был день святого Валентина, и его самодельный картонный почтовый ящик разбух от белых конвертиков, присланных одноклассницами, а ящик Пиц остался таким же плоским, как тогда, когда она только-только склеила его. «Ты думаешь, они – твои друзья? Это почему же? Только потому, что они завалили тебя „валентинками“? Тупица! Да они сделали это только потому, что их заставили родители! А знаешь почему? Просто все стараются к нам подольститься из-за того, что им что-то нужно от мамы!»

Дов помнил, как горячо спорил тогда с сестрой, пытался доказать ей, что если она права, то тогда и ей должны были бы прислать такую же гору «валентинок».

А она только снова расхохоталась. Она и не подумала ответить на его вопрос, она только одарила его точно таким же взглядом, как тогда, когда он узнал правду про Санта Клауса. Это был жутко-прежутко знающий взгляд, говорил он вот что: «Ну-ну. Как хочешь. Они – твои милые, славные, дорогие друзья и подружки. Конечно, конечно. Доверяй им. Но когда они станут потешаться над тобой, не беги ко мне плакать и жаловаться. Я попыталась тебя предупредить. Я пробовала сказать тебе правду».

– Это все она виновата, – повторил Дов. – Это из-за нее я никогда не позволяю никому стать мне по-настоящему близким человеком. Из-за нее у меня сотни знакомых и приятелей, но ни одного настоящего друга. Из-за нее я ни с кем не могу толком поговорить по душам, кроме идиотской рожицы – звена колдовского браслета!

– Вот спасибо, удружил, – сухо вымолвил амулет. – Думаешь, мне она нравится больше, чем тебе? – Цепочка, к которой он был прикреплен, задребезжала, а сам амулет затрясся от злости на ладони Дова. – Да у меня внутри все переворачивается, когда мне надо оповестить тебя о том, что прибыл факс от нее! Из каждого слога ее посланий к тебе струится желчь! Да-да, спору нет, ты ей отвечаешь в том же духе, но быть свидетелем ваших перепалок – это примерно то же самое, что выступать в роли посредника между двумя голодными гиенами. Мне это начинает здорово действовать на нервы.

Дов скривил губы.

– У тебя нет нервов.

– Зато у меня есть колдовская микросхема, – капризно отозвался Амми. – А это практически одно и то же.

– Что ж, если так, то у меня для тебя хорошие новости. Тебя больше не будут беспокоить факсы, которыми мы обмениваемся с сестрой. Тебе известно, о чем еще было написано в письме от мамы? Она собирается завещать семейный бизнес только кому-то одному из нас двоих. – Дов поджал губы. – И этим одним буду я.

Он отошел к письменному столу и щелкнул пальцами. Крышка из полированного стекла засветилась. По всей поверхности завертелись радужные энергетические спирали, и вскоре она преобразилась в волшебную чашу. Большинство простых смертных обзаводятся настольными компьютерами, в просторечии именуемыми «деск-топами», что, собственно, и означает «настольный», но еще это слово можно перевести как «крышка стола», и эти самые простые смертные надеются, что эти компьютеры будут удовлетворять всем их потребностям, но Дов Богги владел такой «крышкой стола», которая умела делать все то, что делают компьютеры, и намного больше.

– Изучи все имеющиеся данные и составь список ключевых фигур в корпорации «Э. Богги». Включи в этот список как действующих, так и возможных клиентов, если у последних имеется потенциал влияния. Подготовь все необходимое к поездке, чтобы я смог как можно скорее посетить все отмеченные точки, со скидкой на М.Н.З.

– М.Н.З. ? – переспросил амулет Амми.

– Минимальные необходимые заморочки, – расшифровал Дов. – Я хочу вылететь сегодня в…, – Он посмотрел на наручные часы и обнаружил, что их нет на руке. Ну да, он ведь снял часы перед сеансом ароматерапии и массажа. – О черт. Ладно, вылечу в шесть. Пусть первым пунктом моего перелета будет Нью-Орлеан, и еще: перед тем как приняться за дела, мне необходимо хорошенько пообедать. Нью-Орлеаном список не закончится. – Он посмотрел на клубы дыма над крышкой стола. – Переправь все необходимые документы в мой палм-топ. Все ясно?

Письменный стол испустил негромкий, почти эротичный вздох и ответил голосом божественной Дианы Риггс:^[10]

– Слушаюсь и повинуюсь, Дов. Дов усмехнулся.

– Мне это никогда не надоест.

– А мне надоело, – капризно выговорил Амми.

– Ревнуешь? – Улыбка Дова стала шире. – Плохо. Ну а теперь отправляйся на место.

С этими словами он шагнул к телефаксу, чтобы прикрепить к его панели своенравный амулет.

– Минутку, минутку! – запротестовал Амми. – Не надо! Не надо меня туда! Возьми меня с собой!

– Зачем?

– А я... я по дистанционной связи смогу помочь тебе читать все факсы, которые придут в твое отсутствие.

– Это и мой палм-топ умеет.

– Но я – я еще и портативное силовое поле! Приклеишь меня к телефону в гостиничном номере – и я буду отслеживать все звонки.

– Это можно и с помощью специального заклинания-оберега сделать.

Маленький амулет уже хватался за последние соломинки.

– Ты можешь сдать меня в любой ювелирный магазин и пусть меня там распилят на кусочки. Будешь потом подбрасывать эти кусочки клиентам и сможешь подслушивать все их разговоры даже после того, как уедешь далеко-далеко!

Дов поцокал языком и покачал головой.

– Не пойдет. Думаешь, эти люди – такие дураки? У них свои собственные средства имеются для поиска «жучков» – даже волшебных. – Он подвесил амулет на цепочке к аппарату телефакса и отряхнул с ладоней несуществующую пыль.

– Прости, Амми, но, честно говоря, у меня нет никаких причин брать тебя с собой.

Он уже был в двух шагах от двери, когда очень тихий и очень дрожащий голосок проговорил ему вслед:

– Но я буду скучать по тебе.

Дов замер, обернулся и спросил:

– Что-что?

– Я сказал, что буду по тебе скучать, – не слишком охотно повторил амулет. – Очень. Вот. Я еще раз сказал. Доволен, да?

Дов вернулся, снова снял с телефакса маленькую подвеску и проговорил, старательно подбирая слова:

– Ты – вещь. Устройство. Как ты можешь скучать обо мне? И вообще о ком бы то ни было, если на то пошло? Это выглядело бы примерно так же, как если бы кто-то сказал: «Знаете, я больше не могу пользоваться моим видеомагнитофоном, потому что однажды сказал ему нечто очень обидное».

– Послушай, я не могу этого объяснить. Я просто знаю это, – оправдывающимся тоном выговорил амулет. – И, между прочим, зря ты так пошутил насчет видеомагнитофона. Они очень чувствительны. А все из-за того, сколько всякой сентиментальной чепухи им приходится пропускать через себя. В общем, хочешь – бери меня с собой, а не хочешь – оставляй здесь, мне все равно. Но я тебе вот что скажу: в пути тебе будет очень одиноко, и в одну из таких холодных одиноких ночей тебе может захотеться, чтобы рядом оказался тот, кто выслушает тебя, кому ты сможешь рассказать обо всех твоих бедах и заботах, даже если этот «кто-то» сделан из серебра.

Дов уставился на амулет. Он был сражен этой тирадой. Беда была в том, что побрякушка говорила правду. И только законченный тупица продолжал бы бой, когда давно пора было сдаться.

– Ну хорошо, хорошо, – проворчал Дов. – Если я тебя тут одного оставлю, ты небось еще натворишь что-нибудь с факсом. Придется взять тебя с собой.

С этими словами он сунул амулет в карман.

Но вот ведь незадача: кармана у него не оказалось, поскольку из одежды на нем по-прежнему было только полотенце.

– Штаны надень, Эйнштейн, – посоветовал упавший на пол Амми. – А потом – в путь-дорогу, и тряхнем стариной.