Книга Всюду третий лишний онлайн - страница 4



Тема: привет от сына

Кому: Джону Ферли

От: Кита Ферли


Дорогой папа!

Обо мне не беспокойся, я в порядке. И конечно же, я буду распорядителем на твоем бракосочетании. Я не могу дождаться дня свадьбы. Сейчас я очень устал от перелета и еще не отошел после столкновения с бродягой, угрожавшим застрелить меня за то, что я наблюдал, как он роется в мусоре. Я не бегу прочь от того, что случилось, в чем, насколько я знаю, вы все уверены. Путешествовать – это как раз то, о чем я всегда мечтал. Буду держать тебя в курсе, как идут дела у бунакских студентов,[4] которые думают лишь о том, как бы потрахаться.

Это правда!

С приветом, Кит.

P. S. Чуть не забыл! Спасибо за оплату трубки; ты расщедрился, и я уже потратил половину, любуясь попками голых красоток. Шучу!

Тема: крутой путешественник

Кому: Тому Ферли [email protected]

От: Кита Ферли


Привет, Том!

Почему ты не ответил на мое письмо? Я перенастроил твой компьютер, и теперь ты можешь играть в тетрис в режиме 3-D: только не притворяйся, что ты сильно занят. Даже папа и тот написал мне, а уж он-то поважней тебя будет, а следовательно, более занятой человек, чем ты. Так найди же время, тупица. Я пишу тебе из палаточного лагеря «Старая плантация», расположенного в восьми милях к югу от Чарлстона у дороги 17. Это наша первая ночь в палатках, и хотя ничего особенного сегодня не произошло, завтра мы покупаем «кадиллак», чтобы ехать на запад в Лос-Анджелес. Вот тут-то и начнется веселье.

Мы решили купить по-настоящему старую колымагу: с кожаными сиденьями; боковины шин должны быть белыми; спидометр с горизонтально расположенной шкалой и иглой-указателем, который, когда бы на него ни взглянуть, всегда колеблется у отметки 100 миль в час, даже и тогда, когда какой-либо осел врежется тебе в зад на «Улицах Сан-Франциско».[5]

Я еще не послал Люси ни одного письма, хотя сегодня долго размышлял о ней, но думаю, что нужно прежде осмыслить ситуацию, в которой мы с ней оказались. Уже сейчас могу сказать, что мое пребывание в обществе Доминик и Карлоса это не совсем то, что я представлял себе раньше. Почему-то мои отношения с Карлосом, основанные, как я прежде полагал, на добродушно-шутливом восприятии друг друга, пока что складываются иначе. Возможно, позже что-то в них изменится. Я также надеялся при случае пофлиртовать с Доминик, в особенности после возбуждающего сплетения наших рук на общем подлокотнике во время полета, хотя она, возможно, сделала это во сне непроизвольно.

Непонятно, почему, когда Доминик и Карлос болтали между собой сегодня, я почувствовал себя здесь лишним. Не знаю почему – скорее всего, это получалось непроизвольно, – но я все время на несколько шагов отставал от них, куда бы мы ни шли: по историческому центру, по залам Музея Гражданской войны. От этого я чувствовал себя так, как ребенок, обидевшийся на родителей. Я так и не понял, произошло это потому, что я намеренно замедлил шаг, чтобы они могли идти вместе, или потому, что они по той же причине решили прибавить шагу. Временами кто-либо из них оборачивался посмотреть, где я, как будто думали, что я, должно быть, пошел не туда или опустился на колени, чтобы отведать собачьего помета или что-то вроде того. Это не способствует укреплению наших отношений. Интересно, как они воспринимают то, что я буду при них в течение целого года? Что касается Карлоса, он наверняка не имеет ничего против этого: он мой товарищ, ведь это он пригласил меня – ведь я нужен ему, чтобы было с кем расслабиться – по крайней мере, вместе пойти попить пива. А вот Доминик… я пока не знаю. Я замечаю в ней какое-то неудовольствие. Надеюсь, мне это только кажется, я все преувеличиваю. И все же, когда я предложил пойти сегодня вечером в ночной клуб «Сексмир», она категорически отказалась.

– Ну ведь мы-то пойдем туда не затем, чтобы трахаться. Здесь, в Штатах, есть такой танец, который называют «секс-степ». Ты что, не читала этого в «Путеводителе» Рафа?

– Читала, но просто подумала, как будет смешно, если пошлем друзьям и родным открытки с сообщением, что мы предаемся траханью.

– А почему? Лично я так не думаю.

И еще некоторые мои наблюдения:

Номер один: в самолете Карлос проснулся и направился в туалет в тот самый момент, что и Доминик, и она – наверное, потому, что в эту секунду я посмотрел на нее и отпустил неуклюжую шутку насчет создания клуба на больших высотах, – сказала мне: «Не понимаю, что тебя так разобрало, Кит. Напрасно надеешься, тебе ничего не обломится».

Что все-таки она хотела этим сказать?

Номер два: когда мы перед приземлением заполняли анкеты иммиграционной службы США, Карлос буквально достал меня своими приколами. Наряду со стандартно-наивными вопросами типа «Были ли вы осуждены за терроризм? Предъявлялось ли вам обвинение в преступлениях против человечества?» был и вопрос, касающийся ввоза в Америку фруктов неместного произрастания. Карлос начал свою шутку, объявив, что не знает, ставить в этой клетке галочку или не ставить, «поскольку мы ввозим с собой Кита, а что он за фрукт, мы не знаем, как не знаем и того, каким он будет по прошествии времени»; думаю, тебе понятно, что эта шутка не сильно развеселила меня.

Номер три: этим вечером, перед тем как мы улеглись спать, Карлос сказал: «Я все еще не могу поверить, Кит, что ты здесь, с нами. Вечером перед нашим отъездом я поспорил с Доминик, что ты откажешься от поездки. Я думал, что тебе ни за что не расстаться с Люси. Да нет, я не хочу сказать, что тебе не следовало ехать с нами…»

И вот еще некоторые важные подробности: меня уже три раза укусили комары. На суставе моего левого указательного пальца вскочили три отвратительных белых волдыря, которые, возможно, нагноятся и вызовут заболевание восточно-нильской лихорадкой, от которой здесь нет лекарств, и это, возможно, заставит меня вернуться домой уже с Восточного побережья Америки. Это обстоятельство сильно меня тревожит.

Береги себя и заботься о других.

Твой Кит Ферли.

P. S. Огорошил ли тебя папа новостью о том, что ты даже и распорядителем не будешь на его свадьбе? Я думаю, что в конце недели ты об этом узнаешь. Мне очень жаль. Он делает это не потому, чтобы выказать свою нелюбовь к тебе, вовсе нет, насчет этого можешь не беспокоиться. Просто ты не будешь смотреться рядом с его важными приятелями из банка. Однако я уверен, что на семейные фотографии ты все-таки попадешь.

Письмо давно отправлено. Я только что проснулся в своей палатке, охваченный каким-то непонятным страхом. Что я наделал? Что из всего этого получится? Не свалял ли я дурака? Хорошо ли все обдумал? Доминик, Карлос и я представляем собой странную компанию иностранцев, имеющих лишь смутное представление об автомобилях «кадиллак». Я не могу понять этого, хотя вчера, в самолете, мог. А сейчас не могу. Возможно, причина этого в узком и маленьком личике Доминик; может, из-за того, что всякий раз, удерживаясь от смеха, когда я шучу, она прижимает подбородок к груди, и это делает ее шею похожей на меха аккордеона? Она оказалась не той, что я ожидал? Я что, буду третьим лишним? А Люси… Ведь я только что снова сошелся с ней. Отец прав. Всего несколько месяцев назад моим единственным желанием в этой жизни было вернуть ее в мою постель и опять спать вместе с ней, чтобы ее волнующая попка касалась моих ягодиц, когда мы, истомленные, засыпали каждый на своей подушке в позе, которую называют «повернутые бананы». Ее запах, ее костюм рентгенолога, заменяющий ей пижаму… Спуталась Люси с кем-нибудь другим или вернулась снова к этому собачьему парикмахеру? Конечно, она снова вернулась к нему. Все эти сказки про монашескую жизнь – просто бред. Да она и сейчас уже наверняка с ним. Сколько сейчас времени в Англии? Утро. Она вместе с ним завтракает, лежа в постели, ерошит его волосы и причесывает свои, орудуя какой-нибудь поганой металлической щеткой для вычесывания блох. Тьфу ты черт, опять в палатке комар. Я слышу, как он пикирует на меня. Ну погодите, проклятые.

Запись в дневнике № 2

На Бич-роуд в Астон-Клинтоне мы с Дэнни по-настоящему выросли. Именно там мы и стали теми, кем являемся сейчас: лучшими друзьями. Большинство мальчиков смущает и ставит в неловкое положение то, что у них есть младшие братья и сестры, поэтому они пытаются всеми силами избегать любого общения с ними. Ко времени нашего переезда на Бич-роуд, а нам было соответственно девять и десять лет, Дэнни никогда не вел себя подобным образом. И в школе, и после школы на площадке для игр я всегда находился среди старших мальчиков, приятелей моего брата, и хотя сам он мог, когда ему вздумается, угостить меня подзатыльником, никому другому он никогда не позволял воспользоваться этой привилегией и всегда заступался за меня в драках и спорах, возникающих из-за того, коснулся ли мяч джемпера, заменяющего штангу ворот, с внутренней стороны, что считалось голом, или с внешней стороны джемпера, что считалось либо угловым, либо свободным, пробиваемым с угла вратарской площадки.

К этому времени подружиться с кем-либо стало труднее, чем в Хестоне или Беконсфилде. В этом возрасте твое самосознание стремительно возрастает, а быть принятым в компанию местных мальчишек не так-то просто, даже если мяч прыгает на твоей голове или ноге дольше, чем у любого из мальчишек. В течение этих двух лет, до того, как мы перешли в гимназию Грандж в Эйлсбери, казалось, что, кроме меня и Дэнни, вокруг больше никого не существовало. Том соорудил для нас во рота, и мы играли в футбол на площадке у его мастерской позади гаража; на небольшом столе мы играли в снукер, который отец подарил нам на Рождество, – единственным недостатком отцовского подарка было то, что шары имели размер обычных шариков для настольных игр и по ним нельзя было ударить с подкруткой. Другим нашим любимым занятием были трогательные и красочные представления, устраиваемые в гостиной после просмотра черно-белых фильмов о войне (рука лежит на груди, на сердце; голова покоится на брошенной на пол подушке; немецкая пуля застряла в теле).

– Они подстрелили меня, Кит. Мне конец. Побудь со мной, Кит. Все как в тумане. Прощай, Кит. Мои заводные игрушки теперь твои, Кит. И мой кий для снукера, и мой настольный футбол. Но прошу тебя, Кит, мой набор «Лего» отдай Тому.

– Ну уж нет, набор «Лего» – мне. Тому хватит и настольного футбола.

Мы не часто бывали в домах сверстников – да особо и не стремились бывать в гостях, потому что оба не любили вареную фасоль, которая в то время была важнейшим признаком социального благополучия семей, – вместо этого мы придумывали собственные несложные игры, которые разыгрывали в своем собственном небольшом мирке. В то время, как большинство ребят собирали коллекции наклеек с изображением футболистов, мы, не поддавшись повальному увлечению, собирали рекламные проспекты автомобилей. В день рождения отец пытался уговорить нас пойти на «Диснеевское представление на льду» либо на последний фильм о Джеймсе Бонде, а мы с Дэнни заставляли его идти с нами по демонстрационным салонам автомобильных дилеров в Эйлсбери и Принсес-Рисборо, где мы могли по-тихому прихватить кое-что со стендов с рекламными брошюрами и каталогами, пока отец дожидался нас снаружи.

Еще одним нашим увлечением были плюшевые медвежата. Отец никогда не имел ничего против брошюр – они, по всей вероятности, сберегали ему кучу денег, поскольку являлись подарками, к тому же еще и желанными, ко дням рождения, – но мягкие игрушки почему-то внушали ему беспокойство. Отец был человеком старой формации и, как я думаю, усматривал в этом нашем увлечении нечто более присущее женскому естеству; может, так оно и было на самом деле, но тогда я был еще слишком мал, чтобы это понять.

Мы собрали примерно сотню плюшевых мишек на распродажах, где товары продавались прямо из автомобильных багажников. Такие распродажи устраивались различными благотворительными организациями по воскресеньям на пустырях или на праздниках в близлежащих деревнях; мы узнавали о них из местных газет и заставляли отца ездить туда с нами. В каком-то смысле эти мишки, хотя это звучит печально и в то же время парадоксально, были нашими друзьями. Большинство из них были просто видавшими виды мягкими игрушками, потертыми, с болтающимися на одной нитке ушами, одноглазые или слепые, с вылезающей сквозь дыры и расползшиеся швы набивкой. Один из них – по имени Мартышка – был даже без лица, однако у каждого из наших мишек были свои особые отличительные признаки, так же как и собственное жилище во дворце для животных, составленном из картонных ящиков в сарае, пристроенном к тыльной стене дома. У каждого из мишек было что-то особенное, индивидуальное, отличавшее его от других, начиная с Генриетты, толстого приземистого пластмассового и похожего на пуделя медведя, которого мы по известной только нам причине назвали женским именем, и заканчивая одноногим Громилой Тедом, который говорил голосом и в манере Джека Регана из «Семейства Суини» и постоянно выигрывал золото на олимпийских играх для животных. (Спустя годы Дэнни, работая на радиостанции, вещающей на британский воинский контингент в Германии и участвуя в радио-шоу, нередко воспроизводил звуки джунглей, а также удачно имитировал голоса других по телефону, – я думаю, это благодаря нашему с ним зверинцу, обеспечившему ему хорошую тренировку для подобных дел.)

В то время, как настоящие Олимпийские игры проходили раз в четыре года, наши олимпийские игры для животных устраивались, когда нам заблагорассудится, то есть очень часто. Прыжки в длину: бросание медвежат от одной стенки к другой; прыжки в высоту: бросание медведей под потолок; метание в унитаз: поднимается крышка унитаза и с другого конца мастерской, с расстояния в пятнадцать футов, надо было подбросить медведя вверх так, чтобы он, вращаясь в воздухе, влетел в унитаз. Игра продолжалась до первого победителя (а таковым всегда оказывался кто-либо из пластмассовых кукол, потому что у этих конечности можно было отделять от тел, после чего их можно было бросать, как теннисные мячи).

Медведи везде и повсюду сопровождали нас в специально приспособленном мешке, мы обходились без них лишь во время отдыха, который вся семья проводила у бабушки в Корнуолле. Нам разрешалось брать с собой не больше трех медведей, так как багажник нашего «фиата» был маловместительным. У каждого из нас был свой любимый медведь. Моим любимцем была Ушастая, большая медведица-кукла, а любимцем Дэнни был Бурый Медведь, повелитель звериного королевства, по виду медведь-управитель, который правил нашим королевством, восседая на троне, сооруженном из набора «Лего», и был одет в голубое платье, ниспадавшее с его плеч подобно горностаевой мантии. Я не знаю, тревожился ли отец из-за меня – хотя по прошествии лет он сказал, что тревожился, – но что касается Дэнни, из-за него он должен был не то чтобы тревожиться, а по-настоящему волноваться – на год старше меня, почти одиннадцать, и ни единого приятеля во всем мире, не считая тех, что были набиты шерстью и ватой.

По-моему, символическое окончание нашего детства пришлось на один из обычных дней 1984 года, который мы целиком посвятили своим медведям. Хотя к этому времени наша семья считалась довольно обеспеченной, наша с Дэнни спальня все еще размещалась в подвальном этаже и спали мы на той же двухъярусной кровати, купленной, когда мне было шесть лет. В помещении всегда было сыро, несмотря на постоянно включенный калорифер, и мы регулярно подвергались нашествию различных насекомых – уховерток, мокриц, сороконожек и тараканов, – отцу это очень нравилось, поскольку он проводил на них испытания химических средств, надеясь создать некое супернасекомое, что лично в меня вселяло страх и ужас. В тот самый день, о котором я вспоминаю, я развязал мешок, где мы хранили наших любимцев, и во рту одного из медведей обнаружил живую гусеницу, оказавшуюся, как сказал папа, личинкой навозной мухи. Отец, видя в находке шанс повлиять на тревожащую его ситуацию, объявил, что Бурый Медведь должен быть ликвидирован по соображениям гигиены. Дэнни, который уже прослушал рассказы миссис Маккей, преподавательницы общей истории, о Древнем Египте, решил, что если Бурому Медведю, повелителю звериного королевства, суждено умереть, то тогда все, что принадлежит ему, то есть все его подданные, также должны отправиться в потусторонний мир вместе с ним. Мы сожгли всех, а их было не меньше сотни, в металлическом баке для мусора, установленном в конце проезда. Отец, наверняка чувствуя облегчение, старался ускорить процесс сожжения, орудуя обломком биты для крикета. Бросая мишек одного за другим в это адское пламя, мы с Дэнни произносили над ними посмертные напутствия, пользуясь языком, выработанным за время многолетнего общения с ними. В этом сожжении было и что-то пугающее: живот медведя Арбакла вдруг вспыхнул, как факел; большие висячие уши медведя по прозвищу Пес свернулись, как сворачивались отмирающие листья, снятые с помощью замедленной съемки для сериала «Дикая природа в час дня»; Ушастую и Бурого, которые считались семейной парой, бросили в огонь вместе.

Вот что происходило в тот самый значительный для нашей истории с плюшевыми мишками день, однако на следующее утро мы проснулись, рыдая как малые дети над тем, что сотворили накануне.

Произошедшее, тем не менее, показало еще одну сторону характера Дэнни – он оказался эгоистом. Склонность к эгоизму Дэнни проявлял всегда. В детском возрасте, да и потом, повзрослев, мы всегда делали то, что хотел он: соревновались в тех видах спорта, в которых он был более тренированным; играли в те игры, в которых он соображал лучше и имел более устойчивые навыки; играли теми игрушками, которые выбирал он. «Хоть я уже и съел свою порцию, но я хочу еще» было его излюбленной фразой за обеденным столом. Сказав так, он тянулся, чтобы положить себе еще картошки. Но эгоизм Дэнни хотя и вызывал во мне, да, возможно, и не только во мне, раздражение и злобу, но в тоже время как бы подсказывал, до какой степени можно было его терпеть. Он никогда не делал ничего из вежливости или подчиняясь желанию другого. Он всегда делал лишь то, что хотелось ему. Быть с ним рядом считалось чем-то особым, потому что он не хотел видеть рядом с собой никого другого, и когда он готовил мне питье с черносмородиновым сиропом или покупал что-нибудь на свои деньги, в этом всегда было что-то особенное.

– Дэнни, я не могу поверить, что ты купил мне эту серию этикеток для спичечных коробков с автомобилями.

– Конечно, ты же знаешь, какой я страшный эгоист.

Пребывание рядом с ним всегда напрягало меня, поскольку никогда не было известно, что за безумные идеи вызревают в его голове. К одиннадцати годам в Дэнни все перепуталось самым причудливым образом. С одной стороны, он мог быть необыкновенно рассудительным, и его рассудительность нередко переходила в непереносимое занудство. Ну например, когда мы жили на Бич-роуд, он собирал марки и хранил их в альбоме с кожаным переплетом, укладывая их с помощью пинцета в специальные кармашки. Дэнни мог часами сидеть в нашей с ним общей спальне и рассматривать свою коллекцию через увеличительное стекло, пытаясь найти дефекты печати или сбои перфорации, которые могли бы превратить его в миллионера. С другой стороны, немало было дней, когда он совершал необъяснимые поступки и при этом был совершенно неуправляемым; это были дни его чудачеств. В такие периоды жизнь отца и матери превращалась просто в кошмар, потому что он был способен совершить что угодно. «Тащи свой велосипед, сегодня мы будем бросаться яйцами в машины в Уэндоверском проезде» или «Кит, я сделал ракету из твоего тогохода и французской хлопушки-шутихи. Я спрячусь в саду, и, как только ты выйдешь из дома, целая охапка горящих веток полетит в тебя».

Два раза его дурацкие поступки, которые он совершил в школе, привели к большим неприятностям – однажды, посмотрев фильм «Истинная доблесть»,[6] он прыгнул на спину шетлендского пони в школьной конюшне и чуть не сломал спину животного. В другой раз от пытался повесить первоклассника на электрическом шнуре в кабинете пения. Все всегда думали, что с возрастом Дэнни изменит поведение, но я был уверен, что этому никогда не бывать.

Отправляясь в дорогу, я положил в бумажник три фотографии. На одной – Люси в редакции «Бакс газетт», где мы впервые встретились; на второй наша семья, когда мы собрались все вместе на последнее Рождество; на третьей Денни и я стоим под ветвями вишневого дерева перед розовым кустом в дальнем уголке нашего сада на Бич-роуд. Волосы у нас подстрижены «шапочкой», и мы, склонив головы, смотрим на стоящую перед нами скамейку, на которой рассажен весь наш плюшевый зверинец. Дэнни держит в руках Бурого Медведя, а я прижимаю к себе Ушастую. На эту фотографию я обычно смотрю пристально и внимательно, когда пытаюсь вспомнить, каким прежде был Дэнни.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт