Книга Знак алхимика. Загадка Исаака Ньютона онлайн - страница 2

Глава 1

Не будет уже солнце служить тебе светом дневным, и сияние луны – светить тебе; но Господь будет тебе вечным светом, и Бог твой – славою твоею.

Исайя, 60, 19

Гравюра из книги Михаэля Майера «Septimanaphilosophica» («Философская седмица»). 1620

В четверг 5 ноября 1696 года большинство людей отправились в церковь. Мне же предстояло сразиться на дуэли.

День Порохового заговора являлся протестантским праздником, причем дважды: именно в этот день в 1605 году короля Якова I удалось спасти от заговорщиков-католиков, собиравшихся взорвать Парламент; а в 1688 году принц Оранский высадился в Торбее, чтобы спасти Англиканскую церковь от угнетения другим Стюартом, королем-католиком Яковом II. В этот день по всему городу проходили службы, и мне бы стоило посетить хотя бы одну из них, чтобы Всемогущий помог мне направить мою ненависть на папистов, а не на человека, нанесшего оскорбление моей чести. Но кровь у меня кипела, и думать я мог только о дуэли. Вот почему мы с моим секундантом сначала направились в таверну «Конец света» в Найтсбридже, где он съел на завтрак кусок мяса и запил его рейнским вином, а затем пошли в Гайд-парк, чтобы встретиться с моим противником, мистером Шайером, который уже ждал нас на условленном месте вместе со своим секундантом.

Шайер был редкостным уродом с огромным языком, не помещавшимся у него во рту, отчего он шепелявил, точно древний старик. Я относился к нему как к бешеному псу. Должен сказать, что я уже не помню, по какой причине возникла ссора, но в то время я страдал излишней вспыльчивостью, и, скорее всего, виноваты были оба.

Никто не предлагал и не собирался принимать извинений. Встретившись, все четверо тут же сбросили камзолы и выхватили шпаги. Я неплохо владел шпагой, поскольку прошел обучение у мистера Фигга на Оксфорд-роуд, но в этой схватке особого искусства не требовалось, и, по правде говоря, я довольно скоро ранил своего противника в левый сосок, совсем рядом с сердцем. Бедный парень смертельно испугался за свою жизнь, а я испугался наказания, ведь с 1666 года дуэли были запрещены законом. Большинство джентльменов не обращали особого внимания на правовые последствия своих действий, однако мы с мистером Шайером оба изучали в «Грейз инн»³ основы английских законов, и наша ссора стала причиной скандала, из-за которого мне пришлось навсегда отказаться от карьеры законника.

Прямо скажем, для юриспруденции потеря была невелика: закон меня не слишком интересовал, да и способности у меня были весьма средние. Я стал изучать право лишь затем, чтобы доставить удовольствие своему покойному отцу, который чрезвычайно уважал эту профессию. С другой стороны, чем еще я мог заняться? Мы были не слишком богаты, но некоторые связи у нас имелись. Мой старший брат, Чарльз Эллис, позднее ставший членом парламента, служил тогда заместителем секретаря у Уильяма Лаундеса, который, в свою очередь, являлся непременным секретарем первого лорда казначейства. Казначеем в то время, до своей отставки, был лорд Годольфин. Через несколько месяцев король назвал преемника Годольфина – бывшего канцлера казначейства лорда Монтегю, благодаря которому Исаак Ньютон получил должность смотрителя Королевского Монетного двора в мае 1696 года.

Мой брат рассказал мне, что до появления Ньютона на этом посту должность смотрителя предполагала очень мало обязанностей, и Ньютон занял ее, рассчитывая, что работы у него будет не слишком много. Однако из-за Великой перечеканки ситуация резко изменилась, и смотритель стал гораздо более значительной фигурой, чем прежде. В результате Ньютону пришлось приложить немало сил, чтобы обеспечить безопасность металлических денег.

По правде говоря, они нуждались в серьезной защите, поскольку в последнее время их цена значительно снизилась. Единственными уважаемыми деньгами в королевстве являлись серебряные монеты (золота в хождении было совсем немного) – шестипенсовики, шиллинги, полукроны, кроны; но до великой механизированной перечеканки монеты чеканились вручную и имели не слишком ровные края, которые часто обламывались или становились зазубренными. Если не считать партии монет, выпущенных после Реставрации, большинство из них относилось к периоду Гражданской войны, а основная часть – к правлению королевы Елизаветы.

В деле чеканки монет возник еще больший беспорядок, когда на трон взошли Вильгельм и Мария. Цена золота и серебра значительно выросла, и теперь в шиллинге содержалось серебра больше чем на шиллинг (по крайней мере, так должно было быть). Новенький шиллинг весил девяносто три грана, хотя, учитывая постоянный рост цены на серебро, он должен был весить всего семьдесят семь гран. А самое неприятное заключалось в том, что тонкие, истертые от времени монеты с обломанными или зазубренными краями нередко тянули всего на пятьдесят гран. Именно по этой причине все предпочитали новые монеты старым.

Акт о перечеканке был утвержден в парламенте в январе 1696 года, но пользы принес немного, потому что парламент проявил близорукость и отменил хождение старых денег, не убедившись предварительно в том, что новых имеется достаточное количество. В течение всего лета – если это можно назвать летом, поскольку погода стояла ужасная, – денег так сильно не хватало, что все опасались беспорядков. Ведь если нет хороших денег, как платить людям и как покупать хлеб?

Как будто бы одного этого было недостаточно, ко всем бедам прибавились махинации банкиров и золотых дел мастеров, которые сосредоточили в своих руках огромные состояния благодаря грабительским ценам и придерживали деньги в надежде, что они станут дорожать. Не говоря уже о банках, которые появлялись и лопались каждый день, а также баснословных налогах на все, кроме женских тел и честных, улыбчивых лиц, встречавшихся весьма редко. Казалось, нация погружается в пучину несчастий, и в стране царил дух уныния.

Хотя Чарльз не испытывал ко мне особой братской любви, он прекрасно понимал, что мне срочно необходима работа. А поскольку Ньютон так же остро нуждался в помощнике, Чарльз убедил лорда Монтегю предложить Ньютону мою кандидатуру. В конце концов договорились о том, что я должен прийти в дом Ньютона на Джермин-стрит для знакомства со своим будущим работодателем.

Я прекрасно помню тот день: стоял сильный мороз, в народе поговаривали о новом заговоре католиков против короля и началась охота на якобитов. Однако не могу припомнить, чтобы репутация великого человека произвела особое впечатление на мой юный ум. В отличие от Ньютона, являвшегося профессором Кембриджа, я учился в Оксфорде и, хотя до определенной степени успел познакомиться с работами классиков, вряд ли смог бы принять участие в диспуте на математические темы, не говоря уже об устройстве Вселенной или природе спектра. Я знал только, что мистер Ньютон, подобно мистеру Локку и сэру Кристоферу Рену, считается одним из самых образованных людей в Англии, хотя вряд ли смог бы сказать почему. В то время чтению я предпочитал игру в карты, а в качестве объекта научного исследования выбирал хорошеньких девушек – эта область знаний интересовала меня необыкновенно. Шпагой и пистолетом я владел так же уверенно, как иные молодые люди владели секстантом и циркулем. Короче говоря, невежеством я мог бы сравниться с жюри присяжных, неспособных вынести приговор. Однако в последнее время, в особенности после того, как я оставил юридическую науку, мое невежество начало меня тяготить.

Джермин-стрит находилась в недавно застроенном и очень модном пригороде Вестминстера, а дом Ньютона располагался в западном, более престижном ее конце, рядом с церковью Святого Иакова. В одиннадцать часов я постучал в дверь доктора Ньютона. Меня впустил слуга и провел в комнату, где ярко пылал камин и где в красном кресле с алыми подушками меня ждал Ньютон, держа в руках книгу в красном сафьяновом переплете. Он не носил парика, и я сразу заметил, что волосы у него седые, но зубы свои, причем отличные для его возраста. На нем был красный ворсистый халат с золотыми пуговицами, а еще я помню, что на шее у него был нарыв, который доставлял ему массу неприятностей.

Вся комната была выдержана в красных тонах, словно когда-то здесь лежал больной оспой – говорят, этот цвет уничтожает инфекцию. На красных стенах висело несколько пейзажей, а в углу у окна стоял великолепный глобус, как будто эта комната являлась Вселенной, а Ньютон был богом в ней, потому что он произвел на меня впечатление очень мудрого человека. Его нос напомнил мне мост через Тибр, а глаза, спокойные, когда сам он был спокоен, превращались в два острых буравчика, когда он концентрировался на какой-то мысли или вопросе. Губы были брезгливо поджаты, точно он не знал, что такое аппетит или добродушная улыбка, а подбородок с ямочкой казался раздвоенным. Когда он заговорил, я решил, что он из Норфолка, и ошибся. Теперь я знаю, что Ньютон из Линкольншира и родился неподалеку от Грэнтэма. В тот день, когда я с ним познакомился, ему было без малого пятьдесят четыре года.

– Я не привык болтать о пустяках, – сказал он.– И потому позвольте сразу перейти к делу, мистер Эллис. Когда я стал смотрителем Королевского Монетного двора, я не думал, что мне придется заниматься поисками, преследованием и наказанием чеканщиков и фальшивомонетчиков. Обнаружив, как обстоят дела, я написал лордам казначейства письмо, в котором пытался убедить их, что подобные вопросы входят в компетенцию главного стряпчего, и выражал надежду, что чаша сия меня минует. Однако их светлости приняли другое решение, и мне ничего не остается, как выполнить их волю. По правде говоря, я решил, что это будет мой собственный крестовый поход, ведь если Великая перечеканка провалится, боюсь, мы проиграем войну Франции и нашему королевству придет конец. Одному Богу известно, сколько сил я потратил за прошедшие шесть месяцев, чтобы исполнить свой долг. Но мерзавцев так много, и дело мне выпало такое сложное, что я понял – мне необходим помощник. Однако я бы не хотел получить какого-нибудь тупоголового мальчишку-молочника. Никто не знает, какие проблемы у нас могут возникнуть и не придется ли нам столкнуться с насилием, поскольку незаконная чеканка монет считается государственной изменой и карается самым суровым образом, так что преступники – люди отчаянные. Вы кажетесь мне человеком мужественным, юноша. Но я хочу, чтобы вы сами себя отрекомендовали.

– Полагаю…– начал я слегка дрожащим голосом, потому что Ньютон был ужасно похож на моего отца, который всегда ждал от меня неприятностей и, как правило, не был разочарован в этом смысле.– Полагаю, что должен рассказать вам о своем образовании, сэр. Я получил степень в Оксфорде. И еще изучал юриспруденцию.

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо проговорил Ньютон.– Вполне возможно, вам понадобится умение владеть пером. У этих негодяев отлично подвешены языки, и они всегда дают такие пространные показания, что я не раз думал о том, как мне не хватает третьей руки. Но забудем о скромности, молодой человек. Что еще вы умеете?

Я мучительно пытался сообразить, какими еще умениями обладаю. Не в силах найти ответ и понимая, что похвастаться особенно нечем, я принялся гримасничать, трясти головой, пожимать плечами и при этом вспотел так, словно оказался в парной бане.

– Да ладно, сэр, – настаивал Ньютон, – разве вам не доводилось протыкать шпагой человека?

– Доводилось, сэр, – заикаясь, пролепетал я, разозлившись на брата: кто же еще, кроме него, мог отрекомендовать меня Ньютону подобным образом?

– Великолепно.– Ньютон стукнул кулаком по столу, словно начал вести счет.– А еще вы отлично стреляете, верно? – Заметив мое удивление, он добавил: – Это разве не пятно от пороха у вас на правой руке?

– Да, сэр. Вы правы. Я стреляю из карабина и пистолета, относительно прилично.

– Но пистолет вы любите больше, так?

– Мой брат вам и это сказал?

– Нет, мистер Эллис, это сказала ваша рука. Карабин оставил бы след на лице и руке. А пистолет – только на тыльной стороне ладони, что заставило меня сделать вывод, что вы часто пускаете в дело пистолет.

– Отличный трюк, сэр. Я потрясен.

– У меня их немало. Вне всякого сомнения, нам придется частенько посещать разные притоны, где ваша очевидная любовь к женщинам будет очень даже кстати. Иногда женщины с радостью рассказывают молодому человеку вещи, которые ни за что не откроют старику вроде меня. Полагаю, ваше увлечение темноволосой дамой, с которой вы недавно проводили время, позволит нам получить кое-какую информацию. Вероятно, это она подала вам сегодня можжевеловый эль.

– Это была Пэм, – провозгласил я, потрясенный его словами, поскольку только сегодня утром во время завтрака обнимался с темноволосой девкой в своей любимой таверне.– А как вы узнали, что у нее темные волосы? И что я пил можжевеловый эль?

– Благодаря длинному темному волосу, украшающему ваш прелестный золотистый камзол, – пояснил Ньютон.– Он указывает на цвет волос вашей подружки так же точно, как ваша манера речи – на то, что вы любитель картежной игры. Это нам тоже пригодится. И еще вы не прочь выпить. Если я не ошибаюсь, сэр, на ваших манжетах пятна от красного вина. Не сомневаюсь, что вчера вечером вы немало выпили и сегодня утром неважно себя чувствовали. Вот почему вам потребовался можжевеловый эль. Резкий запах масла, содержащегося в этом эле, чувствуется в вашем дыхании.

Меня потрясло, что Ньютон так много обо мне узнал, словно сумел пробраться в мои мысли и прочитать их.

– Если послушать вас, то мне самое место на каторжных работах, – запротестовал я.– Я потрясен и не знаю, что сказать.

– Успокойтесь, мистер Эллис, – сказал Ньютон.– Не стоит принимать мои слова так близко к сердцу. Нам с вами придется покопаться в грязи. Дела Монетного двора требуют, чтобы рядом со мной был человек, который неплохо ориентируется в Лондоне. И я не стану вас больше терзать: место ваше, если вы, конечно, не передумали. Платить вам будут не слишком много. Для начала шестьдесят фунтов в год. Мне это совсем не нравится, и, должен признаться, я опасаюсь, что подходящий человек не захочет работать со мной за такие маленькие деньги, а я не справлюсь со своими обязанностями из-за отсутствия помощника, в коем очень нуждаюсь. Вот почему в моей власти предложить своему помощнику дом смотрителя на территории Монетного двора в лондонском Тауэре, со всеми привилегиями, которые предполагает жизнь там.

– Вы очень щедры, сэр, – сказал я, ухмыляясь, точно идиот, поскольку он предложил мне гораздо больше, чем я мог ожидать.

Покинув «Грейз инн», я поселился на Кинг-стрит в Вестминстере, в довольно жалком доме, и сердце у меня возликовало при мысли, что в моем распоряжении будет целый дом, в особенности внутри Тауэра, где не действуют законы о налогах.

– Когда я прибыл на Монетный двор в прошлом апреле, – продолжал Ньютон, – я сам жил там некоторое время, а в августе перебрался сюда, на Джермин-стрит. По правде говоря, на Монетном дворе довольно шумно, потому что станки работают по ночам, и после мирной тишины Кембриджа меня это раздражало. Но вы еще юны, а мне известно, что молодые люди гораздо легче переносят шум, чем пожилые. Кроме того, я рассчитываю, что в декабре ко мне приедет моя племянница, а Монетный двор – отвратительное место, там плохой воздух и много гнусных типов. Поэтому я принял решение съехать оттуда. Итак, сэр, что скажете? Это хороший домик с садом.

Целый дом с садом! Такого я не ожидал. Однако у меня еще оставались кое-какие вопросы. Я уже говорил, что мое невежество стало для меня почти непосильным грузом, а во время разговора с Ньютоном я вдруг понял, что смогу многому у него научиться. И я решил выдвинуть это в качестве условия. Меня вдруг посетила уверенность, что если мне удастся познакомиться с умом человека, который сумел проникнуть в такое количество научных и философских тайн, то я смогу постичь Божьи помыслы. А это совсем не то же самое, что помыслы шлюх и шулеров.

– Хорошо, сэр, – сказал я.– Я буду на вас работать. Только на одном условии.

– Назовите его, мистер Эллис.

– Вы будете всякий раз указывать на мое невежество, когда я стану его демонстрировать. Мне известно, что вы человек исключительной учености. Я бы хотел, чтобы вы показали мне мир таким, каким вы его видите, и обсуждали со мной природу вещей, чтобы я мог развиваться. Потому что, должен признать, обучение в университете дало мне понимание классики и «Логики» Сандерсона, но больше ничего. Я буду с вами работать, сэр. Но я прошу вас наполнить светом мою темноту. У меня есть какие-то основы, и я буду рад расширить свои горизонты.

– Отлично сказано, сэр. Нужно обладать умом, чтобы сознаться в собственном невежестве, в особенности человеку с университетским образованием. Но имейте в виду, что преподаватель из меня не самый лучший. За время моей работы в Кембридже Тринити-колледж поручил мне подготовку всего трех студентов, да и с ними я согласился работать из-за денег, а вовсе не из-за желания всерьез заняться преподаванием. Нам трудно представить, как мы выглядим в чужих глазах, но я всегда считал, что знаю мало и что мне по силам лишь оценить, насколько скудны мои представления о мире. Моему разуму претит идея преподавания. Однако я согласен на ваши условия. Уж не знаю чем, но я постараюсь наполнить вашу юную голову. Давайте пожмем друг другу руки в знак заключения договора.

Я взял холодную тонкую руку Ньютона и поцеловал ее, поскольку теперь она принадлежала наставнику, которого я получил благодаря удачному повороту в моей судьбе.

– Спасибо, сэр, – сказал я.– Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Я сегодня же напишу в казначейство, – пообещал Ньютон.– Их светлости должны санкционировать ваше назначение. Но я не сомневаюсь, что мой выбор не вызовет у них возражений. Затем вы дадите клятву хранить в секрете метод чеканки монет мистера Блондо, хотя теперь это уже не столь большой секрет: насколько мне известно, такую же машину показывают посетителям Парижского Монетного двора. Но сначала давайте выпьем сидра, затем я напишу письмо, а уж потом мы возьмем мой экипаж и поедем в Тауэр, где вы принесете клятву, а я покажу вам Монетный двор.

Так я стал работать на Монетном дворе.

Монетный двор находится на территории Тауэра с 1299 года, а к 1696-му он не уступал по размерам небольшому городку. Два ряда старых деревянных строений, скрепленных между собой железными скобами, располагались между внутренней и внешней крепостными стенами: они начинались у башен Байворд и Колокольной и простирались на пятьсот ярдов вдоль обеих стен вплоть до Соляной башни. Между этими деревянными зданиями, иные из которых достигали в высоту трех этажей, шла узкая, мощенная булыжником дорога, освещенная фонарями. По дороге постоянно прохаживался патруль. На этой улице находились жилые дома, конторы, казармы, конюшни, прачечные, плавильни, кузницы, мельницы, склады, таверны и лавки, где можно было купить все необходимое для жизни.

Как и предупреждал Ньютон, работающие прессы производили ужасный шум, от которого закладывало уши, и нам приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Ко всему этому следует добавить стрельбу из пушек, стук копыт по мостовой, вопли глашатаев, крики солдат, казармы которых находились поблизости, лай собак, карканье ворон, подобное предсмертным хрипам человека, рев огня, мяуканье кошек, хлопанье ворот и дверей, звон ключей и скрип деревянных вывесок на ветру – в последние дни установилась ненастная погода.

Наверное, даже Бедлам не показался бы вам таким шумным, как Королевский Монетный двор. Мне представилось, будто я попал в какое-то адское место, подобное описанному Вергилием в той части его поэмы, когда Эней спускается в подземное царство. Остановившись между башнями Колокольной и Байворд, где было хорошо слышно рычание диких зверей из Львиной башни, расположенной возле западного входа, я невольно помешкал, прежде чем войти в эти врата ада. Впрочем, Тауэр был захватывающе интересным местом, и я был рад, что попал сюда, поскольку всегда интересовался историей. В детстве я не раз бывал в Тауэре, но никогда не думал, что мне придется здесь работать.

Мы двинулись на север по Минт-стрит (улице Монетного Двора), и Ньютон принялся рассказывать о чеканщиках, о принципах работы пресса и о пробирщиках, которые проверяют качество монет, а еще о плавильщиках и граверах. – Конечно, – сказал он, – многие из них настоящие преступники и заслуживают виселицы, потому что занимаются чеканкой фальшивых монет. Они часто воруют болванки для монет, пуансоны и штампы для гинеи. По меньшей мере двух человек, работавших на Монетном дворе, уже повесили. Еще двое находятся в тюрьме Ньюгейт, и им вынесен смертный приговор. Мой совет вам: не доверяйте никому, ни начальникам, ни рабочим. Директор Монетного двора мистер Нил – сущий мерзавец, он бывает здесь так редко, что можно подумать, будто ему стыдно занимать этот пост. Впрочем, вряд ли у вас будет возможность познакомиться с ним достаточно близко, чтобы узнать обо всех его недостатках.

В этот момент Ньютон сдержанно поклонился человеку, который вышел из одного из зданий, – маленькому, чахоточного вида парню с зычным, как звук трубы, голосом. Как только он отошел на приличное расстояние, мой наставник предупредил меня, что ему я тоже не должен доверять.

– Он в дружеских отношениях с Управлением артиллерийского снабжения⁴ и гарнизоном Тауэра, с которыми у нас постоянно возникают столкновения из-за привилегий, данных Монетному двору. Они считают, что мы посягаем на их территорию, хотя мы находимся здесь чуть ли не дольше, чем они. Но в Тауэре слишком много народа, и в этом гвоздь проблемы. До недавнего времени гарнизон Тауэра занимал помещения Ирландского Монетного двора, который находится рядом с Соляной башней в дальнем конце этой улицы. Они захватили дом смотрителя и несколько домов служащих и построили бараки на пустых территориях. Однако Великая перечеканка позволила нам выжить их с Монетного двора, и они вернулись во внутреннюю округу Тауэра, где так тесно, что простые солдаты вынуждены спать в кроватях по очереди. Поэтому они нас яростно ненавидят. Не доверяйте никому из них, а также их офицерам, потому что все они желают нам зла.

Ньютон заметил, что с вершины башни Бичем за нами наблюдает высокомерного вида мужчина.

– А вот тот, кто раздувает эту ненависть, – лорд Лукас собственной персоной, лорд-лейтенант Тауэра. Этот пост дает множество исключительных привилегий, восходящих к старинным временам, и лорд Лукас может считать себя самым могущественным человеком в крепости, конечно, за исключением меня. Ему вы должны доверять меньше всех остальных. Он горький пьяница и настолько высокомерен, что меня не удивит, если он подтирает задницу золоченой бумагой.

Чуть дальше, за башней Деверо, мы поравнялись с кузницей, где гнусного вида тип, каких нечасто встретишь на улицах, на мгновение перестал подковывать лошадь и бросил на Ньютона – а значит, и на меня – взгляд, полный ненависти.

– Вот это да! – сказал я, когда мы прошли мимо.– У парня такое лицо, будто его только что лишили наследства.

– Он закоренелый мошенник и ненавидит Монетный двор. Но вы можете сразу забыть о нем, потому что мы подошли к дому королевского секретаря, рядом с ним стоит дом директора Монетного двора, а чуть дальше – дом помощника директора, месье Фокье.

– Фокье? Он что, француз?

– Он один из тех гугенотов, – пояснил Ньютон, – которых изгнали из собственной страны по приказу французского короля Людовика. Мне кажется, в Тауэре поселилось несколько таких беженцев. Французская церковь, которая их объединяет, находится неподалеку от Тауэра, на Треднидл-стрит. Фокье – обладатель значительного состояния, к тому же он очень усерден. Но не надейтесь найти его в доме – его или тех, о ком я только что упомянул. Высшие должностные лица Монетного двора имеют право сдавать свои официальные жилища любому, кому пожелают, а деньги использовать на собственные нужды.

Только сейчас я понял, что, отдав мне свой дом, вместо того чтобы сдать его кому-нибудь другому, Ньютон лишился существенного дохода.

Ньютон остановился и показал на аккуратный двухэтажный домик, построенный у стены возле той части внешнего крепостного вала, которая известна как Медная гора. Это название она получила из-за установленной на ней медной пушки, которая, как я довольно скоро выяснил, стреляла по случаю дней рождения королевских особ или визитов высокородных иностранных гостей.

– Вот дом смотрителя, где вам предстоит жить, – сказал Ньютон.

Он открыл дверь и предложил мне войти. Оглядев мебель и книги, принадлежавшие Ньютону, я подумал, что домик просто замечательный.

– Здесь довольно уютно, хотя, как видите, немного сыро – это неизбежно, ведь река находится совсем рядом – и пыльно. Пыль поднимается из-за вибрации, которая возникает при стрельбе из пушки, так что с этим ничего не поделаешь. Вы можете пользоваться мебелью. По большей части я привез ее из Тринити. Она не имеет особой ценности, и ее состояние меня не слишком беспокоит, однако я бы хотел, чтобы вы позаботились о книгах. В моем новом доме места для книг не хватает, а расставаться с ними я не хочу. Поскольку вы говорили о том, что желаете расширить свой кругозор, вас наверняка заинтересуют некоторые из них. Возможно, две-три даже понравятся. И я с удовольствием выслушаю ваше мнение о них: иногда это так же полезно, как заново перечитать книгу.

Ньютон вышел из дома и показал мне маленький, довольно запущенный садик с оградой, который раскинулся у основания башни Мартина. Теперь он тоже стал моим, раз принадлежал смотрителю.

– Вы можете выращивать здесь овощи, – предложил Ньютон.– Тогда не забудьте угостить меня. А вообще здесь очень приятно сидеть летом, если вы не боитесь привидений, хотя, по правде говоря, когда вы начнете на меня работать, времени на глупые фантазии у вас не останется. Сам я очень скептически отношусь к привидениям, но в стенах Тауэра найдется немало желающих рассказать, что они видели того или иного призрака. По большей части я считаю их болтовню обычной чушью. Однако не секрет, что множество людей встретило свою смерть в этой крепости, причем самую жестокую, чем и объясняется возникновение суеверий: страшные истории всегда влияют на воображение невежественных людей. Поговаривают даже, что вашего предшественника напугал призрак, но я в это не верю. Скорее похоже, что он состоял в одной шайке с фальшивомонетчиками и сбежал из страха, что его схватят и повесят. Его исчезновение странным образом совпало с моим появлением на Монетном дворе, и это, разумеется, вызвало у меня подозрения.

Новость о моем исчезнувшем предшественнике немного меня обеспокоила, и я решил побольше узнать о нем, так как у меня возникло предчувствие, что моя новая должность окажется более опасной, чем я предполагал.

– Как его звали? – спросил я.– Неужели по этому поводу не проводилось расследования? Грустно видеть, что репутация моего предшественника испорчена и что его честность ставится под сомнение. Если я тоже исчезну, надеюсь, вы будете обо мне более высокого мнения.

– Ваша озабоченность делает вам честь, – признал Ньютон.– Его звали Джордж Мейси. И расследование, насколько мне известно, проводилось.

– Но послушайте, сэр, разве исключена вероятность того, что Джордж Мейси – жертва, а не преступник? Ведь вы сами говорили, что мы имеем дело с отчаянными людьми. Быть может, его убили?

– Быть может, сэр? Быть может? Это произошло шесть месяцев назад, когда я еще делал свои первые шаги в чужом для меня месте. И я не могу строить гипотезы через полгода после исчезновения человека. Для меня самый лучший и надежный способ рассуждений состоит в том, чтобы сначала тщательно собрать все факты и только потом перейти к гипотезам, которые позволят объяснить эти факты. А то, что могло или не могло произойти, меня не занимает. При расследовании тайн и сложных проблем анализ должен предшествовать созданию гипотез. Таков мой метод, мистер Эллис. Он полностью соответствует моему складу ума, сэр. Однако ваши вопросы показывают вас с наилучшей стороны. Я и впредь буду ценить вашу честность и не стану пытаться изменять вас. Но старайтесь всегда говорить по существу. И поскорее принимайтесь за изучение моего научного метода, потому что он окажется вам полезен в будущем, а у нас сложатся хорошие отношения.

– Я буду с великим усердием изучать вас и ваш метод, сэр, – обещал я.

– Ну а что вы скажете о доме и саде?

– Мне они очень нравятся, доктор Ньютон. Думаю, мне необыкновенно повезло, что я попал к вам на службу.

И это было чистой правдой. Никогда прежде я не имел собственного жилья. В колледже я жил в одной комнате с другим студентом; то же самое и в университете. Какое огромное удовольствие закрыть за собой дверь дома и остаться наедине с самим собой! Всю жизнь мне приходилось искать себе место подальше от братьев и сестер, студентов и других адвокатов, чтобы почитать или просто помечтать. Однако первая же ночь, проведенная в моем новом доме в Тауэре, едва не оказалась последней.

Я рано улегся в постель, прихватив с собой несколько работ по совершенствованию английских монет, написанных ведущими специалистами того времени, в том числе доктором Ньютоном, сэром Кристофером Реном, доктором Уоллисом и мистером Джоном Локком. Все они были одобрены регентским советом в 1695 году, и Ньютон предполагал, что они дадут мне неплохое понимание проблем перечеканки. Однако подобное чтение на сон грядущий оказалось не менее скучным, чем все, что попадало мне в руки с тех пор, как я оставил занятия юриспруденцией. И потому часа через два я поставил свечу в камин и натянул на голову одеяло, забыв о суеверных фантазиях, посетивших меня чуть раньше.

Не знаю, сколько времени я проспал – полчаса или немного дольше, но пробуждение было мгновенным, словно я вдруг выбрался из могилы и вернулся к жизни. У меня тут же возникло ощущение, что я здесь не один. Задержав дыхание, я понял, что в черных тенях моей спальни дышит кто-то еще. Я сел на постели и, чувствуя, как отчаянно колотится в груди сердце, начал вслушиваться в темноту, словно пророк Самуил. Постепенно я различил в своей спальне слабый звук, как будто кто-то дышал через трубку или стержень гусиного пера. От этого звука у меня волосы встали дыбом.

– Ради бога, кто здесь? – выкрикнул я, спрыгнул с кровати и направился за огарком свечи в камине, чтобы зажечь другую свечу и осветить спальню.

Из темноты донесся голос, от которого внутри у меня все похолодело.

– Немезида, – проговорил этот голос.

Мельком мне удалось увидеть лицо мужчины, и я уже собрался ему ответить, когда он с дикой яростью бросился вперед и, швырнув меня обратно на кровать, навалился всем своим телом. В следующий миг он попытался выдавить мне глаза большими пальцами, и я дико завопил. Мой враг обладал невероятной силой: хотя я сумел нанести ему несколько сильных ударов по голове, он не ослабил хватки, и я решил, что если он не ослепит меня, то непременно прикончит. Движимый отчаянием, я оторвал его руки от своего лица, и тогда он, не теряя времени, сомкнул их у меня на горле. Понимая, что он вот-вот меня задушит, я принялся изо всех сил отбиваться ногами, но без особого результата.

Через несколько мгновений я почувствовал, как огромная тяжесть исчезла с моей груди, и решил было, что душа моя начала свой путь в небеса, но довольно скоро сообразил, в чем дело. Два дворцовых стражника Тауэра стащили с меня нападавшего и держали его мертвой хваткой. Должен заметить, что он сохранял полную невозмутимость, и я даже засомневался, того ли они схватили, кого нужно.

Третий человек, сержант Роэн из гарнизона Тауэра, помог мне прийти в себя при помощи стаканчика бренди, и вскоре я смог подняться на ноги и в свете фонаря, принесенного дворцовыми стражниками, рассмотреть человека, который на меня напал.

– Кто вы? – прохрипел я не своим голосом.– И почему вы на меня набросились?

– Его зовут мистер Твистлтон, – доложил сержант Роэн, чей выговор показался мне необычным.– Он оружейник из Тауэра.

– Я на вас не нападал, сэр, – сказал Твистлтон с таким невинным видом, что я ему почти поверил.– Я не знаю, кто вы. Это я на другого джентльмена напал.

– Вы не в своем уме? – с трудом сглотнув, поинтересовался я.– Здесь больше никого нет. Ну же, сэр, что я вам сделал и почему вы на меня набросились?

– Он действительно сумасшедший, – пояснил Роэн.– Но как вы и сами видите, сейчас он не опасен.

– Не опасен? – недоверчиво повторил я.– Он чуть не прикончил меня в моей собственной постели!

– Вы мистер Эллис? – спросил сержант Роэн.

– Да.

– Он больше вас не побеспокоит, мистер Эллис. Даю вам слово. Как правило, он находится в моей казарме, под моим присмотром, и никому не доставляет неприятностей. Но сегодня ему удалось незаметно выскользнуть и пробраться сюда. Мы как раз искали его, когда услышали шум.

– Мне повезло, что вы его услышали, – заметил я.– Еще пара минут, и я бы с вами уже не разговаривал. По-моему, ему самое место в Бедламе. Или в какой-нибудь другой больнице для сумасшедших.

– В Бедламе, мистер Эллис? Вы считаете, что его нужно посадить на цепь около стены, как собаку? Чтобы над ним смеялись, как над животным? – спросил один из дворцовых стражей.– Мистер Твистлтон наш друг, сэр. Мы не можем допустить, чтобы с ним такое случилось.

– Но он опасен.

– По большей части он такой, каким вы видите его сейчас. Совершенно спокойный и задумчивый. Не требуйте, чтобы мы отправили его в сумасшедший дом, мистер Эллис.

– А при чем тут я? Вы ведь не находитесь под моим командованием, мистер Булль. Забота о нем – ваше дело.

– Если вы доложите о случившемся, это больше не будет нашим делом, сэр.

– Пощади нас, Иисус Христос! – выкрикнул мистер Твистлтон.

– Видите? Даже он просит у вас снисхождения, – проговорил Роэн.

Я вздохнул, совершенно выбитый из колеи таким поворотом дела. Какой-то безумец напал на меня в моей собственной постели, чуть не задушил, а теперь его друзья просят, чтобы я забыл о том, что произошло, словно это дурацкая детская шутка, а вовсе не попытка убийства. Все случившееся представлялось мне насмешкой над прославленной системой безопасности Тауэра: сумасшедший совершенно свободно разгуливает по территории, и никого это особенно не занимает.

– В таком случае вы должны дать мне слово, что посадите его под замок по крайней мере до утра, – сказал я.– Его следующей жертве может повезти меньше, чем мне.

– Даю вам слово, – ответил Роэн.– С готовностью.

Я неохотно кивнул, понимая, что особого выбора у меня нет. Судя по тому, что рассказал Ньютон, отношения между Монетным двором и гарнизоном были не слишком теплыми, и мне не стоило вносить свой вклад в углубление распри.

– А отчего он сошел с ума? – спросил я.

– Крики, – ответил мистер Твистлтон.– Видите ли, я слышу крики. Тех, кто умер здесь. Они никогда не смолкают.

Сержант Роэн хлопнул меня по плечу.

– Вы хороший человек, мистер Эллис, – заявил он.– Для того, кто работает на Монетном дворе. Твистлтон больше вас не побеспокоит, я вам это обещаю.

В последующие дни и недели я нередко видел мистера Твистлтона на территории Тауэра, но всегда в сопровождении какого-нибудь дворцового стражника, и, если честно сказать, он не производил впечатления безумца, которого следует без промедления отправить в сумасшедший дом. Я поздравил себя с тем, что сумел принять правильное и великодушное решение. Но несколько месяцев спустя я не раз спрашивал себя, не совершил ли я в тот день ужасную ошибку.

Учитывая плачевное положение дел в стране, Монетный двор работал двадцать часов в сутки и шесть дней в неделю. Ньютон, хотя и не имел отношения к организации и проведению перечеканки, трудился не меньше и спал очень мало, а в те редкие дни, когда не охотился за фальшивомонетчиками и прочими подонками, он занимался решением каких-нибудь математических проблем либо отвечал на письма своих многочисленных злокозненных корреспондентов, изо всех сил пытавшихся отыскать ошибку в его расчетах. У нас всегда было полно работы, и вскоре мы стали частыми гостями в тюрьмах Флит и Ньюгейт, куда приходили, чтобы допросить преступников самого разного толка, многие из которых получили суровые приговоры.

Я хочу упомянуть об одном из них – не потому, что его дело имеет отношение к ужасной и загадочной истории, которая целый год мучила Ньютона, а чтобы показать, что могучий интеллект моего наставника был занят решением одновременно нескольких задач.

Лорды-судьи Англии правили страной в отсутствие короля, который сражался с французами во Фландрии – правда, не особенно успешно. Они получили письмо от Уильяма Чалонера, очень умного человека и отъявленного фальшивомонетчика, где сообщалось, что в Тауэре выпускаются деньги, содержащие меньше серебра, чем положено, а из Монетного двора постоянно крадут болванки. Их светлости приказали моему наставнику расследовать эти заявления, и он вынужден был этим заняться, хотя прекрасно знал, что Чалонер не уступает в краснобайстве самому Меркурию и что его слова ничего не стоят. Тем временем Питер Кук, джентльмен, которого позднее приговорили к смертной казни как фальшивомонетчика, надеялся уклониться от петли, рассказав нам, что Чалонер, как и многие другие, был его сообщником.

Эти мерзавцы охотно доносили друг на друга, и вскоре после показаний Кука Томас Уайт, еще один преступник, приговоренный к смертной казни, обвинил Джона Хантера, работавшего на Монетном дворе, в поставке Чал онеру болванок для чеканки гиней. Он также донес на Роберта Чарнока, известного якобита, недавно казненного за участие в заговоре сэра Джона Фенвика против короля Вильгельма; на Джеймса Причарда из полка полковника Виндзора, а также на человека по имени Джонс, о котором никому ничего не было известно. Уайта приговорили на основании показаний шотландца Робина, гравера Монетного двора, чрезвычайно болтливого и слезливого типа. И хотя мой наставник сомневался в его искренности, Робин умудрился предать еще одного из своих друзей во время очередного допроса, который устроил ему Ньютон.

Я всякий раз поражался тому, что человек, проведший четверть века в Кембридже, умел так мастерски вести допросы. Иногда Ньютон казался суровым и неумолимым, обещал Уайту, что его вздернут в течение недели, если он будет продолжать скрывать имена своих соучастников; а в других случаях беседовал с ним настолько доброжелательно, что можно было подумать, будто они родственники. При помощи этих адвокатских трюков, которыми Ньютон овладел инстинктивно, ему удалось заставить Уайта назвать еще пять имен, что подарило тому новую отсрочку приговора.

Большинство мошенников охотно рассказывали о своих деяниях и сообщниках, но некоторые всячески скрывали правду, рыдали и уверяли, что ни в чем не виновны. Однако Ньютона было непросто обвести вокруг пальца, и с теми, кто пробовал это сделать, он обходился очень сурово, как если бы они провинились в более страшных преступлениях, чем производство фальшивых монет. С Питером Куком, который много раз пытался обмануть моего наставника, он повел себя не менее мстительно, чем три фурии.

Сначала мы побывали у несчастного в камере Ньюгейта, как и сотни других зевак, поскольку в Англии принято смотреть на приговоренных к смерти – так посетитель Тауэра может взглянуть на львов в зверинце. Затем мы присутствовали на последней проповеди для преступника, и Ньютон не спускал глаз с Кука, который сидел отдельно на специальной скамье перед открытым гробом. Но этого оказалось мало, и мой наставник потребовал, чтобы мы посетили Тайберн⁵, где Кук должен был встретить свой ужасный конец. Я очень хорошо это помню, потому что впервые в жизни присутствовал на казни через повешение, потрошение и четвертование – кошмарное зрелище. Необычным тот день был еще и потому, что Ньютон редко приходил на казнь тех, чьи преступления он расследовал.

– Мне кажется, – сказал он, словно оправдываясь, – что мы как представители закона должны хотя бы изредка присутствовать при наказании людей, чьи преступления нам удалось раскрыть. Только в этом случае мы будем подходить к каждому случаю с полной серьезностью и не станем легко выдвигать обвинения. Вы согласны со мной, сэр?

– Да, сэр, если вы так считаете, – тихо ответил я, с трудом преодолевая тошноту.

Кук был сильным человеком, его доставили к месту казни на специальной повозке с веревкой вокруг пояса и петлей в руке. На мой взгляд, он вел себя достойно, хотя палач ехал с ним в повозке, не выпуская из рук топора, который собирался отрубить ему конечности. Меня трясло от одного только вида этого пыточного инструмента.

Мы находились в Тайберне уже целый час, Кук всячески оттягивал казнь долгими молитвами, но наконец его затащили по лесенке на эшафот, палач перебросил петлю через перекладину виселицы, толпа взревела в предвкушении и подалась вперед, и мне показалось, что еще немного – и нас раздавят.

Палач рассчитал все мастерски: пальцы ног Кука касались эшафота, так что несчастный был еще жив, когда палач разрезал веревку и набросился на свою жертву с ножом в руке, как один из убийц Цезаря. Притихшая толпа застонала, когда палач выпотрошил Кука, как старую овцу: разрезал ему живот, засунул туда руку и вытащил дымящиеся кишки – день был холодным, – после чего сжег их над жаровней на глазах у все еще дышавшего Кука, который вопил бы от боли, если бы не петля, затянутая у него на шее.

Ньютон даже не вздрогнул при этом. В течение нескольких секунд я наблюдал за ним, и, хотя он не выказал ни малейшего удовольствия, жалости на его лице я тоже не заметил. Мне даже показалось, что мой наставник наблюдает за страшным спектаклем так, словно присутствует на вскрытии трупа во время заседания Королевского общества.

Наконец палач отрубил Куку голову и по указанию шерифа показал ее толпе, объявив, что это голова Питера Кука, преступника и предателя. Так закончилось это ужасное, кровавое утро.

Мы наняли карету и из Тайберна поехали к Ньютону домой обедать, где миссис Роджерс, домоправительница, приготовила курицу. Жестокое зрелище никак не повлияло на аппетит Ньютона, а мне совсем не хотелось есть: перед глазами стояли кровавые внутренности, зажатые в руке палача.

– По моему мнению, закон не должен быть столь суровым, – заявил я.– Почему фальшивомонетчику выносится такой же приговор, что и преступнику, покушающемуся на жизнь короля?

– Оба преступления наносят огромный вред управлению государством, – ответил Ньютон.– На самом деле можно даже поспорить, ухудшится ли положение в стране с убийством короля: в Древнем Риме преторианцы убивали своих императоров с такой же легкостью, с какой мальчик расправляется с мухой. Но вот если деньги теряют надежность, то страна не может процветать, она обречена на гибель. Впрочем, не нам решать вопрос о справедливости наказания. Это дело судов. И парламента.

– Я бы предпочел, чтобы меня убили в постели, чем подвергли такому наказанию.

– Тем не менее всегда лучше быть казненным, чем убитым, поскольку приговоренный человек получает возможность примириться с Всемогущим Богом.

– Скажите это Питеру Куку, – возразил я.– Мне кажется, он выбрал бы быстрый конец, в надежде на справедливый Божий суд впоследствии.

Дождливая мрачная погода ноября сменилась жестокими заморозками в начале декабря и совпала со слухами о высадке французов в Ирландии. Мой наставник и я провели все утро в кабинете, который находился рядом с башней Байворд, над входом в Монетный двор. Как и повсюду в Тауэре, здесь было сыро, и даже огонь в камине не мог справиться с холодом. В результате мне никак не удавалось избавиться от мучительного кашля. Часто наши документы настолько пропитывались влагой, что мне приходилось сушить их возле огня.

В кабинете имелось несколько удобных кресел, два или три письменных стола, полки и стул-клозет. Одно окно выходило на Минт-стрит, а другое – на крепостной ров, куда мы выливали содержимое горшка. Ров достигал десяти футов в глубину и тридцати футов в ширину, и в старые времена в нем жили змеи и крокодилы из Королевского зверинца.

В то утро двое чистильщиков, получивших лицензию от лорда-лейтенанта (все, что попадало в ров, считалось собственностью Тауэра, то есть лорда-лейтенанта), волочили драгу по грязному дну рва. Мы не обращали на них особого внимания, поскольку в тот момент нас занимали слухи о фальшивомонетчиках, сумевших наладить производство золотых гиней. Эти сведения поступили от Хэмфри Холла, одного из многочисленных информаторов Ньютона, человека надежного и неглупого. Но вскоре до нас дошла новость, что изо рва выудили человеческое тело, причем его вид вызывает подозрения, что совершено убийство, так как к связанным ногам несчастного прикреплен груз.

– Любопытно, – заметил мой наставник.

Он перестал поглаживать нашего кота Мельхиора, подошел к окну и выглянул наружу.

– Разве? – спросил я.– Меня удивляет, что люди еще довольно редко падают в ров, ведь он окружен лишь низкой деревянной оградой, не способной остановить даже козла.

Однако мое замечание не произвело на Ньютона впечатления.

– Возможно, вы упустили из виду, Эллис, что люди, которые падают в ров, редко привязывают к своим ногам груз, – презрительно сказал он.– Нет, это очень интересный случай. Зачем бросать тело в ров, если рядом течет Темза? Гораздо проще донести труп до причала Тауэра и предоставить течению его дальнейшую транспортировку.

– Я не стану предлагать гипотез, – сказал я, используя против Ньютона его собственные рассуждения.

Он воспринял мои слова с юмором.

Возможно, на этом все и закончилось бы, однако многие рабочие Монетного двора – они легко поддавались страху, – услышав о том, что обнаружен труп, остановили машины, а это, в свою очередь, вынудило моего наставника отложить в сторону текущую работу и вместе со мной спуститься вниз, чтобы разобраться в происходящем.

Тело перенесли в один из пустующих подвалов Тауэра по Уотер-лейн. Эта улица шла параллельно реке и была единственным не принадлежащим Монетному двору проходом между внутренней и внешней стенами. В замкнутом пространстве подвала вонь разложившегося трупа была почти невыносимой. Здесь собрались: один из чиновников констебля⁶, несколько часовых Тауэра, плотник и оба чистильщика, выудивших труп из воды. Служащий констебля мистер Осборн, человек с лицом, покрытым оспинами, всегда оставался на своем посту, хотя очень часто успевал так сильно набраться, что с трудом удерживался на ногах. Сейчас он давал указания плотнику, чтобы тот сделал самый дешевый гроб. Увидев Ньютона, он замолчал, непочтительно закатил глаза и состроил недовольную гримасу.

– Черт побери, сэр! – воскликнул он, обращаясь к доктору Ньютону.– Что вам здесь нужно? Это дело гарнизона, оно не имеет ни малейшего отношения ни к Монетному двору, ни к вам. Несчастный мертв и не нуждается в том, чтобы его еще и повесили.

Не обращая внимания на оскорбление, Ньютон мрачно поклонился.

– Мистер Осборн, не так ли? Откровенно говоря, я вас не совсем понимаю. Я пришел, чтобы помочь опознать несчастного и понять причину его смерти, поскольку, как и многие члены Королевского общества, я немного знаком с анатомией человека. Но похоже, вы уже знаете ответы на все вопросы.

При этих словах собравшиеся начали ухмыляться: было ясно, что Осборн ничего не понимает в подобных вещах и проведет дознание кое-как, нарушив все законы.

– Ну, бывает, что человек выпьет слишком много, вот и падает в ров, – без особой уверенности заявил он.– Тут нет никакой тайны, доктор.

– В самом деле? – сказал Ньютон.– Я тоже не раз замечал, что вино и пиво способны сбить человека с ног, поэтому связывать ему ноги обычно представляется излишним.

– Значит, вы уже слышали об этом, – сконфуженно сказал Особорн, снял шляпу и поскреб коротко стриженную голову.– Но, сэр, он так воняет, что даже находиться рядом тяжело, не говоря уже о том, чтобы проводить расследование.

– Верно, сэр, – отозвался один из часовых Тауэра.– У него совсем разложились глаза и нос. Мы собирались засунуть его в гроб и немножко подсушить, чтобы отбить вонь, пока констебль будет проводить дознание.

– Прекрасная мысль, – сказал Ньютон.– Однако сначала позвольте мне самому осмотреть тело. Вы не возражаете, мистер Осборн?

Осборн кивнул.

– Мой долг разрешить вам осмотр, – проворчал он.– Я вас подожду.

– Благодарю, мистер Осборн.– Ньютон слегка поклонился, – Я лишь попрошу у вас немного нюхательного табака, чтобы отбить отвратительный запах. И несколько свечей, чтобы осмотреть тело, а еще камфары, что поможет уменьшить вонь.

Осборн отрезал немного табака для моего наставника и меня и собирался убрать нож, но Ньютон попросил его оставить и нож, на что Осборн охотно согласился. Затем он удалился за свечами и камфарой. Пока его не было, Ньютон обещал двум чистильщикам, нашедшим тело, по шиллингу, если они ответят на его вопросы.

– Как вы производите свои работы?

– Сэр, мы используем обычную рыболовную сеть. И еще нужна лодка, сэр. Сеть надета на железную раму, которая опускается на дно, и лодка тащит ее вперед. Обычно мы занимаемся этим на реке, сэр. В реке можно найти гораздо больше всего. Но иногда мы проверяем ров, на что у нас есть специальное разрешение. Когда попадается тело, это сразу понятно, сэр, но никогда прежде мы не натыкались на тело во рву.

– А в каком именно месте вы его нашли?

– На восточной стороне Тауэра. Прямо под башней Девел ин.

– Значит, в пределах территории гарнизона.– Увидев, что человек нахмурился, Ньютон добавил: – Я имел в виду, что тело находилось в той части Тауэра, которая не занята Монетным двором.

– Да, сэр.

– Тело лежало на глубине?

– Да, сэр. Довольно глубоко, но не на дне. Нам пришлось сильно попотеть – только после этого оно вдруг появилось на поверхности, словно что-то удерживало его под водой. Но вы и сами видите, сэр, к щиколоткам было привязано что-то тяжелое.

– Вы осмотрели карманы?

Человек кивнул.

– Нашли что-нибудь?

Чистильщики переглянулись между собой.

– Можете не сомневаться, вы оставите у себя вашу находку или получите достойную компенсацию, даю слово.

Один из мужчин засунул грязную руку в карман и вытащил несколько шиллингов. Ньютон внимательно осмотрел их и вернул.

– Вам часто приходится вытаскивать тела из реки?

– Довольно часто, сэр. В основном самоубийцы прыгают с Лондонского моста. Как говорится, умные люди переходят через мост сверху, а дураки – снизу. Послушайтесь моего совета, джентльмены: лучше обойти мост стороной, чем пытаться проплыть под ним.

Мистер Осборн вернулся со свечами и камфарой.

– Последний вопрос, – сказал Ньютон.– Вы можете сказать, как долго тело пробыло в воде?

– Да, ваша честь, даже несмотря на погоду, которая сильно действует на тело. Лето было не слишком жарким, и тело не начало разлагаться, зато над ним потрудились крысы. Но постепенно и крысы теряют к трупу интерес, ведь после того, как сгнивает кожа, жир в человеческом теле застывает и приклеивается к костям. В конце концов труп начинает выглядеть так, будто человек сгорел в огне – только он белого цвета, а не черного.

– Итак, – проговорил Ньютон, – каково ваше мнение специалиста по поводу этого тела?

– Что ж, ваша честь, месяцев шесть, полагаю. Не больше, но и не меньше.

Ньютон кивнул и протянул каждому по обещанному шиллингу, а мне – мою порцию табака.

– Вы пробовали жевать табак, мистер Эллис? – спросил он.

– Нет, сэр, – ответил я, хотя мог бы еще добавить, что это, пожалуй, единственная дурная привычка, которую я не приобрел, пока изучал закон.– Даже когда у меня болели зубы.

– В таком случае старайтесь почаще сплевывать. Мало кому известно, что табак содержит маслянистую жидкость под названием никотин – смертельно опасный яд, и все, кто жуют табак, подвергаются его токсическому воздействию. Впрочем, вполне возможно, что вас затошнит вне зависимости от того, будете вы жевать табак или нет.

С этими словами Ньютон отправился в подвал, а я последовал за ним. Мы обнаружили, что мистер Осборн зажег свечи, чтобы мы лучше ориентировались в помещении.

– Спасибо, мистер Осборн. Пока это все.

Если не считать отвратительного запаха, труп мало походил на человеческое тело, скорее он напоминал плохо сохранившуюся греческую или римскую мраморную статую, лежащую на боку на дубовом столе. Лицо изменилось до неузнаваемости, к тому же было искажено от боли. То, что перед нами мужчина, не вызывало сомнений, но никаких других соображений мне не приходило в голову.

– Что вы можете сказать относительно узла? – спросил Ньютон и показал на веревку, которой были связаны ноги несчастного.

– Очень мало, – ответил я.– По-моему, это самый обычный узел.

Ньютон фыркнул, снял пальто и протянул его мне. Затем он закатал рукава, и я увидел на его руках множество шрамов. Судя по всему, Ньютона чрезвычайно заинтересовал этот труп и все, что с ним было связано. Разрезая остатки одежды ножом мистера Осборна, мой наставник объяснял мне, что он делает.

– Обратите внимание на самые очевидные законы и процессы природы, – сказал он.– Ничто, мистер Эллис, не может измениться и перейти в новую стадию, миновав процесс разложения. Посмотрите, как действует природа, соединяя совершенно разные вещи. Сначала она смешивает и разрушает элементы, превращая их в разлагающийся хаос. И только после этого они становятся пригодны для нового порождения или для образования пищи. Любое тело может перейти в другое – любого вида, – и все промежуточные степени качества могут быть в нем индуцированы. Это фундаментальные принципы алхимии.

Я ничего не понял из его слов и пожалел, что он не изъясняется более доступно.

– Вы алхимик, сэр? – спросил я, поднося свечу ближе к трупу.

– Да, – ответил он и сдернул с трупа последние обрывки одежды.– Шрамы на моих руках, на которые вы обратили внимание, когда я закатал рукава, являются ожогами, приобретенными более чем за двадцать лет химических опытов с печью и плавильным тиглем.

Его откровенность меня поразила, поскольку закон против «тех, кто умножает золото и серебро» – так называли алхимиков – был отменен только в 1689 году, а еще за семь лет до этого производство золота считалось мошенничеством и каралось смертной казнью. Я был несколько удивлен тем, с какой легкостью Ньютон признался в своих прошлых преступлениях, но еще больше меня смутило, что такой человек, как он, может верить в подобные глупости.

Ньютон начал исследовать зубы трупа с видом человека, покупающего лошадь.

– Мне кажется, вам немного не по себе, Эллис, – заметил он.– Если вас сейчас стошнит, то лучше выйдите и сделайте это снаружи. Здесь и без того мерзко пахнет.

– Нет, сэр, я в порядке, – ответил я, хотя от табака, который я жевал, у меня начала кружиться голова.– Но разве алхимики не заключают договор с дьяволом?

Ньютон лихо сплюнул струю коричневой слюны на пол, словно именно там лежало мое мнение.

– Правда состоит в том, – проговорил он, – что многие пытались извратить благородную мудрость этой магии. Но вам не следует думать, будто на свете не существует настоящих магов.

Он замолчал и, на мгновение отвернувшись от трупа, сделал глубокий вдох, а затем склонился над открытым ртом трупа. Потом он отступил назад, выдохнул воздух и сказал:

– У этого человека нет моляров слева на верхней челюсти.

– Что такое моляры? – спросил я.

– Задние коренные зубы, разумеется. От латинского molaris, что означает «жернов». Кроме того, я заметил, что на левой руке не хватает второго и третьего пальцев.

– У этого несчастного много чего не хватает, – заметил я.– Ушей, носа, глаз…

– Ваша наблюдательность делает вам честь, мистер Эллис, однако пальцы ампутированы в одном и том же месте – отрублены кончики. Это характерная особенность данного индивидуума. Так же как и modus mortis⁷ . Состояние грудной клетки весьма необычно. Она раздавлена, как будто сломалась под какой-то тяжестью. А вы обратили внимание на странное положение ног? Их нижняя часть прижата к бедрам, которые подняты к животу.

– И правда удивительно, – не стал спорить я.– Как будто его пытались скатать в шар.

– Именно, – мрачно пробормотал Ньютон.

– Как вы думаете, а возможно ли… Нет, это только рассердит вас, доктор.

– Говорите, молодой человек, – приказал Ньютон.

– Но речь идет всего лишь о предположении, – сказал я.

– Позвольте мне судить. Вполне возможно, вы спутали гипотезу с обычным наблюдением. Так или иначе, я хочу услышать то, что вы собирались сказать.

– Просто мне пришло в голову, что несчастный мог стать очередной жертвой Могучего Великана. Я слышал, как это предположение высказал один из гвардейцев.

Могучий Великан был знаменитым убийцей, постоянно ускользающим от правосудия. Он внушал всем панический ужас, поскольку убил несколько человек, чудовищным образом переломав их тела.

– Это еще нужно доказать, – ответил Ньютон.– Но, судя по тому, что я читал о его предыдущих жертвах, Могучий Великан – если такой человек действительно существует, в чем я очень сомневаюсь – никогда раньше не пытался избавиться от тел и не связывал им ноги веревками.

– Почему вы сомневаетесь в его существовании? – поинтересовался я.

– По той простой причине, что великанов очень мало, – ответил Ньютон, продолжая изучать тело.– И они выделяются в любой толпе. Человек, который совершает убийства так часто, как Могучий Великан, должен стараться быть незаметным. Поверьте мне на слово, мистер Эллис, когда мы поймаем этого конкретного убийцу, окажется, что он не крупнее нас с вами. В данном деле ясно одно: человек был убит с невероятной жестокостью. И это так же ясно, как истинность законов алхимии, которые получили очередное подтверждение.

– Я не понимаю, – признался я.– Каким образом труп может продемонстрировать истинность законов алхимии, наставник?

– Человеческое тело представляет собой микрокосмос. Прожив отведенные ему годы, наполненные теплом и воздухом, оно проходит через воду к своему конечному исчезновению в земле, в бесконечном цикле жизни и смерти.

– Веселенькая мысль, – заявил я.– Интересно узнать, кто он такой.

– О, тут нет никакой загадки, – сказал Ньютон и, усмехнувшись, добавил: – Это ваш предшественник, Джордж Мейси.

Прежде чем покинуть подвал, Ньютон велел мне никому не говорить о том, что мы обнаружили, из опасения, что новость приостановит перечеканку.

– У чеканщиков и без того полным-полно разных суеверий, – проговорил он.– Это только еще больше собьет их с толку и нагонит страху. Они самые доверчивые люди, каких мне доводилось встречать. Если имя этого бедняги станет им известно, они забудут о том, что такое здравый смысл. И работа на Монетном дворе остановится.

Я согласился ничего не говорить. Тем не менее меня поразило, с какой непринужденностью мой наставник солгал мистеру Осборну и сопровождавшим его гвардейцам гарнизона, когда мы вышли из подвала.

– Я должен принести вам извинения, мистер Осборн. К сожалению, труп слишком сильно разложился, и я не могу сказать о нем ничего определенного, если не считать того, что его убил не Могучий Великан.

– Но откуда вы это знаете, доктор?

– Я внимательно изучил детали убийств, совершенных им. Во всех случаях руки жертв были сломаны. Однако с нашим анонимным другом изо рва это не так. У него пострадал главным образом торс. Если бы этот человек побывал в объятиях Могучего Великана – а уже поползли такие слухи, – у него были бы переломаны не только ребра, но и руки. Теперь вы можете положить тело в гроб.

– Благодарю вас, доктор.

– Я полагаю, Эллис, – сказал Ньютон, сплевывая остатки табака на землю, – что нам с вами не помешает выпить, чтобы избавиться от отвратительного вкуса табака и успокоить желудки.

И только когда мы зашагали по Уотер-лейн в сторону «Каменной кухни» – так называлась таверна, расположенная на территории Тауэра, – мое соучастие в лжи Ньютона вступило в противоречие с моей совестью христианина.

– Сэр, вы совершенно уверены, что это Джордж Мейси? – спросил я.– Я с трудом сумел бы определить, что это был мужчина, не говоря уже о том, чтобы опознать его.

– Тут не может быть никаких сомнений. Я встречался с ним всего лишь дважды, однако от моего внимания не ускользнуло, что у мистера Мейси не хватало нескольких зубов на верхней челюсти. И что еще более важно, на указательном и среднем пальцах левой руки отсутствовали верхние суставы. Довольно характерное увечье для Тауэра, точнее, для Монетного двора.

– Почему?

– Быть может, после того, как вы лучше познакомитесь с процессом чеканки монет, вам станет понятно, что монетчик, подающий болванки под пресс, должен обладать чрезвычайно ловкими пальцами. Едва ли среди них найдется хотя бы один, который не потерял бы одного или двух суставов. Прежде Мейси был монетчиком. Это наблюдение в сочетании с утверждением знатока, что тело находилось в воде около полугода, и найденными у него в кармане двумя новенькими шиллингами неизбежно приводит к сделанному мной выводу. Хотя монеты пролежали много времени в воде, насечки, идущие по краю, ясно говорят, что их отчеканили недавно.

– Но, сэр, если это Джордж Мейси…

– Будьте в этом уверены.

– Разве мы не должны позаботиться о его вечном упокоении? Неужели он не заслуживает христианских похорон? А его семья? Наверное, они хотели бы поставить могильную плиту в память о нем? Нам не следует скрывать, что это его тело.

– Мне кажется, для него это уже не имеет никакого значения, верно? – Ньютон улыбнулся, словно его позабавила моя горячность.– Насколько мне известно, он охотно посещал одну шлюху в Ламбет-Марш. Но я не думаю, что она захочет оплатить его похороны. И вообще, что касается христианских похорон, многое зависит от того, был ли Мейси христианином, не так ли?

– Тут нет никаких сомнений, – сказал я.– Разве он не клал руку на Библию, когда, так же как и я, приносил клятву соблюдать тайну?

– Да, наверное. Но это ничего не доказывает. В конце концов, Библия была написана людьми, которые ничего не знали о существовании Иисуса Христа. Нет, суть дела в том, что Мейси был христианином не больше, чем пророк Ной. Я уже говорил вам, что встречал Мейси лишь дважды. Однако из беседы с ним я получил четкое представление о его религиозных взглядах. Мейси исповедовал арианство, иными словами, он не верил в единосущность Иисуса Христа и Господа нашего и в то, что у нашего Спасителя была человеческая душа. А значит, он вряд ли захотел бы, чтобы его хоронили по христианскому обряду со всеми сопутствующими ему особенностями.

– Но это же ересь! – воскликнул я.

– Да, многие бы так сказали, – пробормотал Ньютон.– Впрочем, нас с вами в первую очередь должно заботить то, почему и где был убит Мейси, а не то, какая судьба уготована его бессмертной душе. Ведь совершенно очевидно, что его убили в Тауэре, причем сделали это люди из Управления артиллерийского снабжения, а затем постарались побыстрее избавиться от тела.

– Почему вы так считаете? – спросил я.

– Для начала припомните узел, которым были завязаны ноги несчастного Мейси. Вам показалось, что это обычный узел. Но на самом деле он особенный. Две части веревки скручиваются в противоположных направлениях, при этом образуются две петли, сквозь которые можно продеть крюк и подвесить груз. Узел этот, называемый «кошачьи лапки», применяется для закрепления веревки на крюке и имеет множество преимуществ, но его редко используют за пределами Тауэра. У меня есть и другие причины считать, что Управление имеет отношение к этому убийству, и мы выясним это сразу после того, как промочим горло.

«Каменная кухня» была миниатюрным Вавилоном порока, в ней даже имелась своя вавилонская блудница: жена хозяина была самой настоящей шлюхой и выманивала деньги у чеканщиков и солдат не только за выпивку, но и за другие услуги. Она или какая-нибудь из ее подруг затаскивали мужчин в темный угол, где и оказывали им услуги за три пенни. Однажды я даже видел, как эта потаскуха обслуживала клиента за церковью Святого Петра в оковах. Могу в этом поклясться, поскольку сам пару раз пользовался ее услугами, да и с другими шлюхами из таверны был неплохо знаком.

По правде говоря, на территории Тауэра хватало мест, где девки из «Каменной кухни» ублажали мужчин за несколько медяков. И это была одна из многих причин, по которым мой хозяин редко переступал порог таверны, так как презирал пьянство и драки, постоянно возникавшие между представителями Монетного двора и гарнизона. Ну а я бывал здесь довольно часто, когда мой наставник оставался у себя на Джермин-стрит. Я считал «Каменную кухню» самым уютным местом в Тауэре: здесь был огромный камин и гигантская сковорода, на которой обычно тушилось превосходное рагу. Несмотря на свою вторую профессию и какие-то неполадки со здоровьем (летом ее интимные места воняли, как шотландская овчарка), хозяйка была превосходной кухаркой.

Как только мы вошли, Ньютон обвел неодобрительным взглядом посетителей таверны, что вызвало нестройный хор злобных реплик. Напомню, что Ньютон не умел беседовать с простыми людьми и нередко превращался в старого педанта.

Мы устроились поближе к огню, поскольку на улице стояла холодная погода, и постарались согреть руки и ноги. Заказав по кружке горячего эля, я огляделся по сторонам. В таверне было полно чеканщиков, закончивших работу, и солдат, сменившихся с дежурства. Я кивнул некоторым знакомым: плавильщику, граверу, чеканщику и брадобрею Тауэра. Я даже приветствовал мистера Твистлтона, чьи растрепанные волосы и бледное лицо виднелись между дворцовым стражником Буллем и сержантом Роэном, так что он был ужасно похож на страницы книги, переплетенной в толстую кожу. Твистлтон улыбнулся в ответ, после чего вновь углубился в чтение каких-то бумаг.

Конечно, я улыбнулся хозяйке, которая принесла горячий эль и бросила на меня сладострастный взгляд, однако была настолько добра, что не стала вступать со мной в беседу в присутствии моего наставника, чтобы не смущать меня.

Ньютон наблюдал за происходящим с подозрительностью охотника за ведьмами. Сидя здесь, среди дюжих выпивох Монетного двора и гарнизона, чье поведение было оскорблением трезвости и здравомыслия, Ньютон наверняка считал, что каждая кружка эля является сообщником фальшивомонетчика.

Мы пили наш эль и негромко беседовали между собой, как вдруг к нам подошел Джонатан Амброуз, золотых дел мастер, работавший на Монетном дворе плавильщиком и кричным мастером, – Ньютон не доверял ему из-за его кузена, который был повешен как разбойник, – и обратился к моему наставнику с оскорбительной речью.

– Доктор Ньютон, сэр, – сказал он, с трудом сдерживая злобу.– Я заявляю, что вас не слишком жалуют в этом заведении. Более того, я уверен, что вы самый непопулярный человек во всем Тауэре.

– Сядьте на место, мистер Амброуз, – крикнул сержант Роэн, – и попридержите язык.

Ньютон продолжал сидеть, не обращая на Амброуза внимания. С виду он был совершенно спокоен, однако я почувствовал, что назревают неприятности, и встал так, чтобы оказаться между золотых дел мастером и моим наставником.

– Клянусь богом, это правда, – не унимался Амброуз.

Он был высоким человеком с очень странной манерой речи, напомнившей мне посадку в дамском седле: когда он говорил, его рот целиком оказывался по одну сторону от носа.

– Присядьте, – сказал я, осторожно отстраняя его.

– Проклятье, с какой стати? – прорычал Амброуз, чей рот окончательно перекосился.– И не подумаю!

– Вы пьяны, мистер Амброуз, – сказал я, заставив его отойти еще на шаг, поскольку он продолжал воинственно тыкать в сторону Ньютона пальцем, словно дротиком.– И ведете себя неподобающе.

– Будьте осторожны, доктор, – прошипел Амброуз, наклоняясь через мое плечо.– В Тауэре люди часто умирают.

– Я полагаю, что мы уже достаточно насладились твоим обществом, Джонатан Амброуз, – вмешался хозяин таверны.

Именно в этот момент Амброуз попытался ударить меня по голове. Уклониться было нетрудно, но мне захотелось отплатить ему за дерзость, и, целясь кулаком ему в ухо, я попал в челюсть. Я не так уж ловко дерусь кулаками, но мой удар сбил мистера Амброуза с ног, и он рухнул на стол мистера Твистлтона, за что я был награжден радостными криками посетителей «Каменной кухни», словно мы находились на кулачных боях в Саутуорке. Пока хозяин выставлял мистера Амброуза за дверь – теперь его задача заметно упростилась, – я помог мистеру Твистлтону подобрать с пола его бумаги, хотя на них не было ничего, кроме бессмысленного набора букв, словно писал ребенок.

– Пожалуй, нам тоже пора уходить, – произнес Ньютон.

– Прошу прощения, джентльмены, – сказал хозяин.– Он больше не переступит порог моего заведения.

– Боюсь, – заметил Ньютон, – что если всякого трезвого человека в Тауэре привлекать к ответственности за то, что он говорит, когда хорошенько выпьет, у вас не останется клиентов, мистер Эллиот. Так что забудем об этом. Вот пять шиллингов – угостите всех, кто здесь присутствует, от нашего имени.

– Вы очень щедры, сэр.

Когда мы вышли из «Каменной кухни», мистер Амброуз уже исчез. Ньютон с облегчением вздохнул и улыбнулся.

– Очень неплохо иметь вас рядом, Эллис, – сказал он.– Я вижу, что сделал правильный выбор. Вы настоящий Гектор.

– Это было совсем нетрудно, – сказал я, следуя за ним по Уотер-лейн.– Парню требовалась хорошая головомойка. Я рад, что поставил его на место. Он вам угрожал, сэр.

– Нет-нет, – проговорил Ньютон.– Он меня предупредил. А это совсем другое.

Мы не пошли к Монетному двору, а двинулись вдоль южной стены Белой башни, самого древнего строения в Тауэре, направляясь к воротам Колдхарбор, в башнях которых находился музей. Внутри была собрана превосходная коллекция всадников в доспехах, изображавших английских королей, а также имелась галерея, где были выставлены пыточные инструменты и орудия палача. Именно на эти устройства Ньютон и хотел взглянуть.

Прежде я никогда не видел дыбу, хотя не раз слышал рассказы о том, как ее используют, и теперь меня пробрала дрожь при мысли, что и меня могут привязать к двум противоположным лебедкам, как беспомощную жертву святой инквизиции. На висевшей рядом табличке было написано, что все эти инструменты найдены на потерпевшем крушение корабле испанской армады и служили для обращения англичан в католицизм.

– Да благословит Господь сэра Френсиса Дрейка⁸, – пробормотал я.– Иначе эта дыба превратила бы нас всех в папистов.

Услышав мои слова, Ньютон рассмеялся.

– Я не сторонник Римской католической церкви, – сказал он.– Но поверьте, в том, что касается жестокости, англичане могли бы многому научить Рим.

– Неужели дыбу до сих пор используют в Испании? – спросил я.

– Вполне возможно, – ответил Ньютон.– И это объясняет, почему в Испании сделано так мало научных открытий. Один лишь Бог знает, сколько замечательных научных умов зачахло, когда Галилея, величайшего ученого нашего века, обвинили в ереси. Однако мы пришли сюда не для того, чтобы изучать дыбу. Нас интересует гораздо более простой инструмент пытки, который, если мое предположение верно, применили шесть месяцев назад к бедному Джорджу Мейси.

Ньютон указал на необычное металлическое орудие высотой с человека, имеющее форму замочной скважины, с отверстиями для головы, рук и ног. Он наклонился вперед и сдул с устройства почти незаметный слой пыли, затем проделал ту же операцию с перекладиной дыбы – и в воздух сразу же поднялась туча пыли.

– Теперь вы и сами видите, что на этом орудии пытки намного меньше пыли, чем на дыбе.

Ньютон вытащил из кармана увеличительное стекло, которое иногда использовал для чтения, и принялся исследовать черную металлическую поверхность.

– Что это за устройство и как оно работает? – спросил я.

– Это тиски, также известные, как оковы или кандалы Скеффингтона, изобретенные бывшим лордом-лейтенантом Тауэра. Тиски по своему действию противоположны дыбе: если дыба растягивает суставы, то тиски, наоборот, сжимают человека, и тело ломается от такого сжатия. Эта пытка гораздо страшнее, чем дыба, так что в некоторых случаях грудная клетка просто лопается и смерть наступает сразу. К тому же тиски гораздо легче перетаскивать, чем дыбу, – их можно доставить прямо в камеру к узнику.

– Вы полагаете, что несчастный мистер Мейси умер именно так?

– Повреждения скелета определенно указывают на использование тисков, – уверенно сказал Ньютон.

Он достал нож мистера Осборна, все еще остававшийся при нем, и соскреб что-то с кандалов на листок бумаги, который показал мне.

– Если не ошибаюсь, это засохшая кровь. Позже мы изучим ее под микроскопом.

– У вас есть микроскоп? Мне никогда не доводилось в него заглядывать, – признался я.

– Тогда вам можно позавидовать. Первый раз это производит захватывающее впечатление.

– Если вы правы и это кровь, – сказал я, – то Джордж Мейси не пожелал добровольно рассказать им то, что знал, в противном случае они не стали бы прибегать к таким жестоким пыткам.

– Работники Монетного двора всегда владеют какими-нибудь тайнами, – сказал Ньютон, – хотя я не сомневаюсь, что любой, в том числе и Мейси, охотно бы выдал их за несколько гиней. Нет, здесь невольно напрашивается предположение, что Мейси мучили ради получения сведений, которыми он не располагал, иначе чудовищная боль заставила бы его рассказать все гораздо раньше и он не получил бы смертельных повреждений.

– Какой ужас, – глухо проговорил я.– Когда тебя пытают из-за информации, которой ты обладаешь, это страшно. Но если тебе нечего рассказать твоим мучителям…

– Ваш инстинкт самосохранения приводит в изумление, – заметил Ньютон, складывая листок с засохшей кровью, и холодно улыбнулся мне.– Это убеждает меня, что не стоит рисковать здоровьем и болтать о том, что мы узнали. Человек, убивший Джорджа Мейси, перережет нам горло с такой же легкостью, с какой другие нарезают огурец. Ладно, нам пора уходить отсюда, чтобы никто не заметил нашего интереса к этому механизму.

Мы вышли наружу, и Ньютон объявил, что хочет зайти в мой дом, чтобы воспользоваться микроскопом, который поможет нам продолжить расследование. Но у входа в домик мы встретили мистера Кеннеди, еще одного информатора Ньютона, а также двух джентльменов, которых я не знал.

Мистер Кеннеди производил отталкивающее впечатление из-за фальшивого серебряного носа, заменявшего у него этот полезный орган. Он утверждал, будто потерял нос из-за несчастного случая во время работы на прессе; но ходили слухи, что несчастный случай произошел из-за того, что он сунул нос в вагину шлюхе. Эта черта придавала внешности мистера Кеннеди разбойничий вид, что позволяло ему отираться среди самых отпетых мерзавцев Лондона. Получив шиллинг от одного из джентльменов за то, что привел их к Ньютону, он ушел, предоставив им самим назвать свои имена. Заговорил тот из двоих, что был выше, старше и выглядел не таким щеголем.

– Сэр, – сказал он и изящно поклонился, – для нас большая честь встретиться с вами. Позвольте мне представиться. Меня зовут Кристофер Лав. Возможно, вы читали мою работу по преподаванию химии в Лейденском университете?

– К сожалению, не имел удовольствия.

Голос Ньютона звучал мрачно, потому что, занимаясь делами Монетного двора, он ненавидел отвлекаться на встречи с поклонниками своего научного гения.

– Неважно, – сказал доктор Лав.– Это граф Гаэтано из Италии, в своей стране он широко известен как философ и добился огромных успехов в тайном искусстве.

Граф, разнаряженный в напудренные шелка и украсивший свою шляпу самым большим пером, какое мне только доводилось видеть, выглядел довольно странно рядом со своим спутником, одетым в простой черный костюм. По моим представлениям, ему было около пятидесяти лет. Его поклон показался мне слишком витиеватым, словно у ирландского актера; когда же он заговорил с моим наставником, меня возмутил его невероятно высокомерный тон, а чудовищный акцент показался тошнотворным.

– Сэр, я буду чрезвычайно польщен, если вы согласитесь пожаловать ко мне на обед. В любое удобное для вас время. Исключительно.

– Я ценю честь, которую вы мне оказываете, граф, – ответил Ньютон, – однако должен сказать, что я принимаю очень мало приглашений.

– Граф прекрасно понимает, что вы очень занятой человек, – вмешался доктор Лав.

– Исключительно.

– И тем не менее ему кажется, что у него есть кое-что, могущее представлять для вас научный интерес.

– Исключительно.

С этими словами доктор Лав вынул из куска бархата унцию золота и протянул Ньютону.

– У меня на глазах, – пояснил доктор Лав, – граф использовал раствор собственного изобретения, чтобы превратить кусок ничем не примечательного свинца в этот золотой слиток.

Ньютон взволнованно посмотрел на слиток.

– Я немедленно отнес его к золотых дел мастеру, – продолжал доктор Лав, – который заявил, что это самое чистое золото, какое ему когда-либо доводилось видеть.

– Да уж, – пробормотал Ньютон, взвешивая слиток на ладони и даже не стараясь скрыть возбуждение.

– Кто лучше доктора Ньютона, смотрителя Королевского Монетного двора и величайшего ученого Англии, сможет проверить качество этого золота? И если вы убедитесь в том, что оно настоящее, вам, вероятно, будет интересно собственными глазами увидеть процесс перехода одного вещества в другое.

– Исключительно, – ответил Ньютон.

Договорившись о времени демонстрации, нам удалось наконец убедить двух алхимиков оставить нас, и мы смогли войти в дом, где Ньютон протянул мне золотой слиток.

– Действительно очень похоже на настоящее золото, – сказал я.– Мне бы хотелось посмотреть, как он это делает. Если такое возможно.

– У нас сейчас полно других дел.

Отыскав микроскоп, Ньютон поставил его на стол около окна, а рядом установил зеркало и свечу, чтобы лучше осветить образец.

– Попробуйте отыскать книгу мистера Левенгука⁹, – велел он мне, высыпая на стеклышко то, что ему удалось соскоблить с тисков.– Или «Микрографию» Хука.

Однако мне не удалось отыскать ни ту, ни другую книгу.

– Не имеет значения, – сказал Ньютон.

Вытащив из лацкана булавку, он проколол собственный палец, на котором появилась капелька крови. Он приложил палец к другому стеклышку, сравнил их и предложил мне посмотреть.

Постепенно мне удалось разглядеть тусклую, увеличенную во много раз картинку, которая, по словам Ньютона, являлась изображением его крови. Ничего более замечательного я никогда в своей жизни не видел. Кровь из пальца Ньютона казалась почти живой.

– Да ведь она состоит из тысяч мельчайших частичек, сэр! – сказал я.– Но не все из них красного цвета. И они плавают в жидкости, которая кажется прозрачной. Словно я заглядываю в пруд в солнечный летний день.

Ньютон кивнул и пояснил:

– Эти крошечные частички называются клетками. Считается, что они есть во всей живой материи.

– Я даже подумать не мог, что в человеке живут такие маленькие частички. Теперь, при ближайшем рассмотрении, человеческая жизнь почему-то не кажется мне такой загадочной. Словно мы сами не больше того, что плавает в деревенской луже.

Ньютон рассмеялся.

– Думаю, мы немного сложнее, – проговорил он.– Но прошу вас сказать мне, что вы думаете по поводу образца, который мы взяли с тисков?

– Вне всякого сомнения, он точно такой же, сэр. Однако я не вижу никакого движения. Словно жизнь, наполнявшая пруд, ушла.

– Совершенно верно.

– Значит, это кровь, – сказал я.– И что же мы будем делать дальше?

– Делать? Ничего, разумеется. Я немного подумаю в спокойной обстановке над тем, что нам удалось узнать, и попытаюсь найти объяснение. А до тех пор забудьте о нашем открытии, иначе, размышляя о нем, вы, не дай бог, невольно проговоритесь, кому не следует.

Ньютон исследовал слиток золота и убедился в правильности своего первоначального вывода, что это действительно золото. Через три дня я сопровождал его в дом доктора Лава в Сохо, где граф Гаэтано встретил известие о выводах Ньютона со скромной улыбкой и несколько раз даже смущенно пожал плечами, словно ни секунды не сомневался, что демонстрация его открытия дело решенное и Ньютон уже поздравляет его с успехом. В столовой был накрыт великолепный обед, но, прежде чем мы успели положить в рот хотя бы кусочек изысканных яств, Ньютон, который заскучал от разговора двух философов, посмотрел на часы и объявил, что он желает посмотреть, как граф превращает свинец в золото.

– Что скажете, граф? – спросил доктор Лав.– Вы готовы?

– Исключительно.

Мы проследовали за доктором Лавом и графом в лабораторию, устроенную в задней части дома, где уже пылала печь и было жарко, как в преисподней. В этот момент Ньютон раскрыл мешок, который он принес с собой, и достал плавильный тигель.

– Чтобы избежать обмана, – пояснил он, – я принес свой тигель, немного угля и ртути, с которыми, насколько мне известно, золото не смешивается. Не сомневаюсь, что вы согласитесь со мной: все, что связано с нагреванием, следует проделывать как можно тщательнее и соблюдая научный подход.

Граф Гаэтано широко улыбнулся.

– Исключительно, – повторил он и, взяв все, что принес с собой Ньютон, приступил к превращению.

– Пока вы работаете, граф, – сказал Ньютон, – быть может, вы откроете мне кое-какие детали приготовления состава?

– Боюсь, сэр, это должно пока остаться в секрете, – ответил граф.

– Разумеется. Сколько времени занимает процесс?

– Всего лишь несколько минут, – ответил доктор Лав.– Этот процесс великолепен.

– Не сомневаюсь, – заметил Ньютон.– Поскольку все ученые, чьи труды я читал, утверждают, что у них этот процесс занимал несколько месяцев.

– Несколько месяцев, чтобы познать секрет превращения, – уверенно заявил граф.– Но как только он открыт, все очень просто. А теперь, сэр, встаньте вот здесь.

– Должен признаться, я восхищен, – сказал Ньютон и отошел от металлического стула-клозета, стоящего в углу.

Граф положил половину унции свинца в тигель Ньютона и нагрел его в печи. Когда свинец расплавился, он вылил на него свою смесь, и мы увидели, что она накрыла свинец.

– Джентльмены, – сказал граф, – прошу вас, отойдите на несколько шагов и прикройте глаза: сейчас возникнет яркая вспышка, которая может ненадолго вас ослепить.

Мы отошли от тигля. В течение нескольких минут ничего не происходило, наконец я не выдержал и посмотрел сквозь пальцы. Именно в этот момент возникла ослепительная вспышка, в воздухе разлился сильный запах корицы, и, как и предсказывал граф, у меня перед глазами заплясали зеленые пятна. Через несколько минут, когда способность видеть вернулась ко мне, я взглянул на тигель и, к собственному удивлению, увидел, что свинец превратился в чистейшее золото.

– Я бы не поверил, если бы не видел своими глазами, – сказал я.

– Это точно, – заявил Ньютон.

Граф вылил жидкое золото в форму и после того, как она немного остыла, опустил ее в воду, а затем протер, чтобы мы могли убедиться в результатах его демонстрации.

Ньютон положил маленький слиток на чашу весов, чтобы определить его вес, и улыбнулся. Затем он протянул мне слиток и, пока я с восхищением рассматривал это чудо из чудес, принялся изучать тигель, из которого его вылили.

– У меня больше нет никаких сомнений, – объявил он твердым голосом.– Сэр, вы мошенник. Я посчитал необходимым пометить край моего тигля, чтобы убедиться в честности вашей демонстрации. Метка исчезла…

– Наверняка ее поглотил жар огня, – запротестовал доктор Лав.

– Эта метка неуничтожима, она представляет собой тонкий прорез в камне, который я проделал зубилом сегодня утром. Я уверен, что вы подменили мой тигель на тот, в котором находилось золото. Когда граф посоветовал нам закрыть глаза, у меня возникли подозрения. Он подождал ровно столько, сколько потребовалось, чтобы мы чуть-чуть приоткрыли их, движимые любопытством. Вот тогда он и бросил в тигель какое-то фосфорное соединение, оно нас ослепило, а граф успел сделать подмену. Однако я почувствовал запах фосфора, весьма неприятный. Впрочем, если растворить его в масле корицы, он будет не таким резким.

– Сэр, – сказал граф и с самым невинным видом взмахнул руками, – вы исключительно ошибаетесь.

– Правда? – спросил Ньютон и, схватив графа за запястье, успел убедиться, что подушечки его пальцев ужасно обожжены, прежде чем тот с виноватым видом вырвал руку.– Мой покойный друг мистер Бойль однажды продемонстрировал мне возможности фосфора. Я помню, на его пальцах были такие же ожоги, потому что он брал фосфор голыми руками. Но я с радостью признаю свою ошибку, если, обыскав эту лабораторию, мы не найдем никаких указаний на мошенничество.

Граф, напустив на себя невинный вид, молча предложил Ньютону обследовать лабораторию. Мой наставник, ни секунды не колеблясь, быстро прошел в противоположный конец комнаты и поднял крышку металлического клозета, стоящего в углу, где обнаружил второй тигель с расплавленным свинцом и своей меткой.

– Как вы узнали, что он там? – удивленно спросил я.

– Перед демонстрацией граф попросил меня отойти от клозета, опасаясь, что я могу услышать, как он открывает крышку. Более того, клозет сделан не из дерева, а из металла, что вызывало у меня удивление – до нынешнего момента.

– А как насчет этих двух шарлатанов? – спросил я.– Что мы будем с ними делать?

– К сожалению, они не совершили никакого преступления, – ответил Ньютон.– Однако я советую вам, джентльмены, не повторять вашей демонстрации в Лондоне. В противном случае мне придется сообщить правду о вас всем ученым нашего города.

Граф улыбнулся и прищурил глаза, и я понял, что он далеко не так прост, как мне казалось.

– А я советую вам, сэр, держаться от меня подальше, – тихо проговорил он.– Если вы назовете меня лжецом в присутствии других известных джентльменов, я, не колеблясь, брошу вам вызов.

Доктор Лав повел себя не менее агрессивно, чем его приятель-мошенник.

– В Италии, – заявил он, – граф известен как мастер владения шпагой, и он уже убил троих человек, чтобы защитить свою честь.

– Идем, Эллис, – сказал Ньютон.– Думаю, нам пора. Мы увидели все, что требовалось.

С этими словами мы, к моей радости, покинули дом доктора Лава, поскольку атмосфера в лаборатории сильно накалилась.

– Ну и парочка жуликов! – проворчал Ньютон, когда мы оказались на улице.– Они решили, что им удастся обмануть меня!

Я сказал своему наставнику, что, по моему мнению, граф не из тех, с кем стоит связываться.

– Вам следует быть осторожнее, доктор, – проговорил я.– Я думаю, нам повезло, что нас беспрепятственно выпустили из дома.

– Этот мир полон мерзавцев, – заявил Ньютон.– Забудьте о нем. Он больше нас не побеспокоит.

Из сострадания к моему пустому желудку Ньютон пригласил меня в свой дом на Джермин-стрит, который находился рядом с Сохо. Я говорю об этом лишь потому, что именно в тот вечер я впервые увидел мисс Бартон, и нашу встречу можно приравнять к настоящему превращению: после знакомства с ней мои чувства переплавились в золото, и теперь мне казалось, что все прочие мои подружки были всего лишь свинцом.

– Моя племянница, мисс Бартон, которая теперь живет у меня, обрадуется вашей компании, – пояснил Ньютон по дороге из Сохо в сторону Пикадилли.– Она дочь моей сводной сестры Ханны, которая вышла замуж за священника из Нортгемптоншира, преподобного Роберта Бартона. Но он умер около трех лет назад и почти не оставил денег своим троим детям, так что я взял на себя расходы по их воспитанию. Я сказал ей, что я скучный старикан, но ей захотелось посмотреть Лондон. А кроме того, Нортгемптон, ближайший город к тому месту, где она живет, довольно скучная дыра, к тому же он сильно пострадал во время пожара тысяча шестьсот семьдесят пятого года. Это неподходящее место для девушки, наделенной умом Кэтрин, да и ее внешностью. Лорд Монтегю, познакомившись с ней, сказал мне, что она невероятно красива. Но я буду рад выслушать ваше мнение, Эллис, поскольку мне представляется, что вы знаете о женщинах больше, чем о любых других аспектах жизни.

– А вы, сэр, неужели вы ни разу с ней не встречались?

– Встречался, конечно. Но должен признаться, я мало смыслю в этих качествах тела и их механическом воздействии на мозг и чувства других людей.

– Создается впечатление, что вы описываете не девушку, а геометрическую теорему, сэр, – со смехом сказал я.– Не думаю, что красоту можно оценить при помощи математики.

– Это всего лишь ваше мнение, – заметил Ньютон, подходя к двери.

Девушке, которой меня представили, было восемнадцать или девятнадцать лет, и мне не удалось уловить в ней сходства с дядюшкой. Впрочем, меня это не удивило, ведь ее мать являлась Ньютону сестрой только наполовину. Мисс Бартон показалась мне хорошенькой, но в первые минуты нашего знакомства я не посчитал ее такой уж красавицей, как утверждал милорд Монтегю. Понадобилось некоторое время, чтобы я понял, что красота – это не только хорошенькое личико, но и живой ум. Большинство знакомых мне леди держались более застенчиво, чем мисс Бартон, а ее милые черты поражали живостью и производили ошеломляющий эффект. Вскоре я уже считал ее настоящей красавицей и обнаружил, что по-настоящему увлечен. Она легко поддерживала беседу и была удивительно образованной и остроумной – как выяснилось, она девять или десять лет проучилась в школе Бригстока.

После ужина она сказала:

– Мой дядя рассказывал мне, что до поступления к нему на службу вы учились на адвоката, мистер Эллис.

– Да, я намеревался стать адвокатом, мисс Бартон.

– Однако из-за дуэли вам пришлось прекратить обучение.

– Верно, но мне стыдно об этом вспоминать, мисс Бартон.

Чепуха, – возразила она.– Я никогда не встречала человека, дравшегося на дуэли. Вы мой первый дуэлянт, мистер Эллис. Но зато я знакома с дюжиной адвокатов. В Нортгемптоншире их полно. Вы дрались на шпагах? Я посмотрел на рукоять своей шпаги.

– Да, все было именно так.

– Мне бы хотелось взглянуть на нее. Если я вас очень попрошу, вы мне покажете?

Я посмотрел на ее дядю.

– У меня нет возражений, – сказал он.

Как только он дал разрешение, я обнажил шпагу, опустился на колени перед мисс Бартон и протянул ее девушке.

– Будьте осторожны, мисс, она очень острая.

– Вы не похожи на человека, который стал бы носить тупую шпагу, мистер Эллис.– Она взяла шпагу за рукоять, подняла ее в воздух и сделала несколько выпадов.– И вы его убили?

– Если бы дуэль закончилась смертью моего противника, я бы не стоял перед вами, – ответил я.– Он отделался легким ранением в грудь.

В пламени свечи мисс Бартон осмотрела острие клинка.

– Подумать только, этим оружием вы пролили человеческую кровь.– Она вздохнула, а потом добавила: – Я бы хотела научиться фехтовать.

– Если ваш дядя разрешит, мисс Бартон, я с удовольствием преподам вам несколько уроков.

– Нет, – решительно возразил он.– Об этом не может быть и речи. Дитя, что сказала бы твоя мать?

Она пожала плечами, словно слова ее матери не имели никакого значения, и вернула мне шпагу.

– Что ж, – заявила она, – я приехала в Лондон не для того, чтобы джентльмены тыкали в меня шпагами.

– Вы совершенно правы, – поклонился я.

– Не стану с вами спорить, – улыбнулся Ньютон.

– Но расскажите, мистер Эллис, из-за чего произошла ссора? – осведомилась мисс Бартон.

– С кем?

– Ну, с джентльменом, с которым вы дрались на дуэли.

– Причина была настолько ничтожной, что мне стыдно об этом вспоминать, мисс Бартон.

– А если я одержу победу в дуэли с вами, вы расскажете?

– У меня просто не будет выбора. Но даже и в этом случае я смогу рассказать о моей дуэли лишь шепотом, чтобы не заслужить порицания вашего дяди.

– Значит, у нас будет дуэль. Вы меня вызываете?

– Охотно, если это вас развлечет. Да, я вас вызываю, и вы получаете право выбора оружия.

– Тогда я выбираю шашки.

– Будьте осторожны, мистер Эллис, – посоветовал Ньютон.– Она неплохо играет.

Играя в шашки с мисс Бартон, я понял, что она действительно пошла в своего дядю, с которым я часто играл в Тауэре: если я предоставлял им право первого хода, они обычно побеждали. В случае с мисс Бартон меня это нисколько не огорчило, так по-детски она радовалась выигрышу. После первой же партии она потребовала расплаты.

– Ну же, я хочу получить награду победителя. Расскажите о причинах вашей дуэли, мистер Эллис.

Я был рад, что проиграл, поскольку это позволило мне пошептать в ее изящное ушко, находившееся рядом с шейкой, от которой исходил волнующий запах. Только при поцелуе я оказался бы ближе к мисс Бартон.

Выслушав мой рассказ, она рассмеялась и настояла на том, чтобы сыграть еще несколько партий. Должен признаться, что никогда в жизни я не получал такого удовольствия от пяти поражений подряд.

Мой наставник стал приглашать меня на ужин раз в неделю, сказав, что ему жаль человека, который вынужден готовить для себя. Но мне кажется, он заметил, что мисс Бартон и я с удовольствием проводим время вместе, а это давало ему возможность спокойно читать или заниматься математикой. На Рождество я даже ходил вместе с ними к причастию. А на Крещение хорошенькая юная женщина уже занимала все мои мысли с утра и до вечера. Однако я держал свои чувства при себе, полагая, что Ньютона встревожит моя любовь к его племяннице. Я прилагал отчаянные усилия, чтобы не думать о мисс Бартон, но у меня ничего не получалось. Да и мисс Бартон старалась постоянно напоминать о себе – например, дала мне почитать сборник своих любимых стихотворений, переписанных ее собственной рукой, а еще стала называть меня Томом, потому что, как она сказала, я напоминал ей кота, который когда-то у нее жил; это показалось мне очень милым. В другой раз она подарила мне локон своих волос, и я хранил его в специальной шкатулке у постели. Вскоре я стал вспоминать о мисс Бартон по тысяче раз в день.

Впервые за долгое время я чувствовал себя счастливым. Ведь любовь оптимистична по своей сути.

Мне никогда не доводилось встречать такого мудрого человека, как Ньютон. Однако он ничего не знал о женщинах – как Ахилл. Вероятно, если бы он лучше знал мир и женщин, он повлиял бы на свою племянницу и не позволил ей меня поощрять. И тогда отношения между мисс Бартон и мной развивались бы иначе.

Иногда трудно найти место, где кончается любовь и начинается безумие; и я полагаю, что среди обитателей Бедлама множество несчастных, страдающих от мании любви.