Книга Дело Каллас онлайн - страница 3

4

В артистической уборной, соседней с гримерной Эрмы Саллак, Сара фон Штадт-Фюрстемберг, стоя перед большим зеркалом в позолоченной раме, украшенной фигурками ангелочков с арфами и лирами, репетировала смертельный удар. Реквизитор только что принес ей оружие: помпезно отделанный кинжал с хитрым устройством. Достаточно было снять предохранитель, чтобы острое лезвие при соприкосновении с кожей чудесным образом быстро убралось в рукоятку, создавая иллюзию проникновения в плоть. Смотрится это великолепно, риска – никакого, иллюзия – полнейшая.

Чуть позже придет костюмерша и пристроит под костюмом, напротив сердца, маленький пластиковый мешочек, заполненный красной липкой жидкостью. Ударить посильнее – и мешочек лопнет, выпустив из себя алую струйку, которая добавит реализма к действу. Саре очень хотелось немедленно провести этот опыт, потому что на последнем прогоне он не удался, но костюм был только один, а времени на его чистку уже не оставалось. Совсем скоро – начало спектакля.

«Надо бы подумать, как окровянить кисти рук. Когда я подойду к авансцене и протяну их публике, это будет выглядеть очень эффектно». Она налила из термоса чашку тминной настойки с медом и лимонным соком. Прополоскала горло. Теплая ароматная жидкость мягко смочила голосовые связки. Она попробовала их, взяв высокую ноту, и убедилась, что все в порядке. Какая жалость, что в этой опере она должна убить себя в конце второго акта! Никогда она не простит Берлиозу такое быстрое убийство. Но еще досаднее то, что в конце пятого акта она не участвует в финальном апофеозе, и никто уже не вспомнит о ней. Все будут очарованы ее соперницей. Да, действительно, роль Кассандры совсем невыгодна, хотя и интересна. Все лавры пожинает Дидона. Триумфальный выход в третьем акте, чудесный дуэт с Энеем в четвертом и возвышенная смерть в конце пятого. Именно этот, последний образ в финальной сцене унесет с собой публика после закрытия занавеса. Это несправедливо.

Она вздохнула, от души зевнула, потянулась и вернулась к своему отражению в зеркале. Да, руки подводят: уродливы. Порозовевшие от плохого кровообращения, с узловатыми фалангами, недостаточно длинные, с опухшими контурами. Однако грех жаловаться: костюм определенно удался. Античное драпе из шелковистого джерси цвета слоновой кости выгодно подчеркивало формы, делая ее выше и стройнее, чем на самом деле. Красивая бижутерия, скопированная с римских оригиналов и достойная дочери Приама, облагораживала осанку троянской пророчицы. К тому же ей совсем не нужен был парик! Не то что той, за стенкой. Длинные русые волосы, густые, вьющиеся от природы, были предметом восхищения всех парикмахеров, которые, завороженные такой богатой шевелюрой, сразу превращались в талантливых стилистов-визажистов. Она встряхнула головой, убеждаясь, что шиньон и диадема закреплены намертво. Ничто не шелохнулось. Ну а что касается макияжа, то бояться здесь нечего. Как же она красива! Правильное и утонченное лицо с большими зелеными глазами, благородного рисунка губы не очень-то нуждались в разных разрушительных притираниях. Легкие мазки вмиг убирали десяток лет, делая ее моложе сорока. Свой возраст она благоразумно скрывала. Та, другая, могла бесконечно сидеть на диете, сколько угодно размалевываться, но никогда ей не сравняться с Сарой.

Мысль об этом привела ее в хорошее настроение. Она начала возбуждаться. Все эти дружеские послания, все эти цветы горячили голову. Они были повсюду. Пышные букеты и скромные букетики стояли прямо на полу. Она наугад вытащила одну карточку, засунутую в букет роз. «К черту, Кассандра».^[4] Подпись: «Дидона, царица Карфагена».

– Какая лицемерка!

Она разорвала визитную карточку. Чтобы успокоиться, открыла коробку шоколадных конфет, подаренных неизвестным почитателем, выбрала одну со сливочной начинкой, откусила половинку и тотчас же закрыла крышку. Слишком плохо для голоса. Подавляя влечение к сладкому, попозировала перед зеркалом, приступила к вокализам, последним перед тем, как окончательно онеметь до начала первого выхода, когда она, с блуждающим взглядом, в смятении, появится в волнующейся толпе. Чтобы не утомить голос, Сара довольствовалась еле слышным напевным повторением текста:

 
Исчезли греки!
Но какой коварный план
Скрывается за их уходом?
Какая странная поспешность!
Не я ль ее вам предсказала?
 

Живот взорвался страшной болью. Она вскрикнула, согнулась пополам, опрокинула пустую чашку, которая разбилась на навощенном паркете. Кусочки фарфора сложились в крест. Семь лет несчастий! Плохое предзнаменование. Она тщетно боролась с нахлынувшими на нее суевериями. Бесполезно. Это было сильнее ее! Никаких гвоздик! Никаких зеленых платьев! Никаких веревочек!^[5] Избежать этого легко, но против внешних проявлений не попрешь.

С удвоенной силой возобновилась забытая на несколько секунд боль. Ей знаком был этот симптом, который не отстанет от нее до самого выхода на сцену. Ее терзал страх. Ужасный яд! Никогда ей не удавалось от него избавиться. Колики усиливались. Она дотащилась до кушетки. Вытянулась на ней. Полегчало. Приступ был таким сильным, что она по-настоящему испугалась. Лишь бы спеть сегодня вечером! Усилием воли Сара напрягла мышцы лица, горла, языка и запела mezzo voce:^[6]

 
Не будет любви и веселых песен,
Нежные грезы уйдут безвозвратно!
Страшная участь меня ожидает,
В неумолимом законе жизнь моя тает!
 

Слава Богу! Голос безупречный, гибкий, теплый, хорошо звучит. Боль не испортила его. Как хорошо, что она поберегла его позавчера на генеральной! Партнеры, конечно же, были недовольны – и дирижер, и режиссер, и сам директор Оперы. Да ну их. Она им еще покажет этим вечером! Придет весь Париж. Будут критики, меломаны, а главное, директор «Метрополитен-оперы», специально прибывший из Нью-Йорка, чтобы послушать ее. Он намерен предложить ей роль в будущем сезоне.

А та изойдет завистью. От этой мысли Сара осмелела и встала. Спазмы она сможет контролировать дыханием. Только бы приручить их, чтобы они не появлялись неожиданно. Она взяла с гримерного столика кинжал, проверила действие хитроумного устройства. Скоро настанет его очередь.