Книга Фанаты. Прошлое и настоящее российского околофутбола онлайн - страница 2

История фанатизма

В СССР первые футбольные фанаты появляются в начале 1970–х. От обычных болельщиков они отличаются только более организованным болением, например, кричалками. Чуть позже появляется атрибутика – полосатые шарфы, шапки, флаги. «Пионером» советского фанатизма становится московский «Спартак». Принято считать, что спартаковское движение существует с 1972–го года – именно тогда на трибуне в первый раз появился человек с красно – белым шарфом. Армейское и динамовское движения чуть моложе – существуют с 1976–го года, хотя иногда называются и другие даты. Сейчас все эти цифры трудно проверить, ведь тогда никто тогда не задумывался о том, чтобы как‑то «зафиксировать» начало движения. У некоторых клубов свои «методы отсчета». Например, у питерского «Зенита» точной датой начала движения принято считать первый массовый организованный выезд на матч в Москву, хотя фанаты на трибунах появились и раньше, и единичные выезды тоже были и до этого.

«Шляпа» («Зенит» Санкт – Петербург):

У нас официальная дата [образования движения] восьмидесятый год. Когда я только начинаю разговаривать со своими институтскими друзьями, у них ощущение, что это – отнюдь не восьмидесятый год, а, может, семьдесят седьмой. Почему я придерживаюсь версии восьмидесятого года – это первый официальный выезд. Не просто кто‑то ездил на футбол, а когда в грядке на трибуне людям сказали – давайте вместе дружно соберемся и поедем. И это было 21 сентября – 20–го уезжали – 1980–го года. На матч перед «Спартаком» Вельвет притащил плакат, на котором было написано, что желающие собраться вместе и поехать на матч со «Спартаком» – тогда‑то и тогда‑то, поезд такой‑то. Откликнулось довольно много, но в одном вагоне нас тогда было двенадцать человек.

«Доган» («Зенит» Санкт – Петербург):

Первые флаги, шарфы появились году, наверно, в восьмидесятом. Ну, может, в семьдесят девятом. А вообще, фанатское движение в Питере образовалось в восьмидесятом году, официальной датой считается 25 сентября – тогда был первый массовый выезд в Москву, на «Спартак». В принципе, выезды были еще в семидесятые годы – ездили там на матчи по одному, два человека, а первый массовый состоялся именно тогда. Причем тогда просто стоял на стадионе человек с плакатом, и на одной стороне было что‑то написано про Казаченка (легендарный форвард» Зенита»1970–80–х – В. К.) – «пока такие люди в «Зените» есть, – а с другой стороны: все, кто хочет на выезд, собираемся на такой‑то поезд во столько‑то во столько‑то.

Во второй половине семидесятых фанаты начинают организованно выезжать на матчи своей команды в другие города. Но поначалу фанатские группировки крайне малочисленны – до нескольких десятков человек. Десяток человек, выехавших на матч в другой город – это уже хороший результат. И все же постепенно движения разрастаются, в них приходят все больше людей.

Сергей Андерсон (ЦСКА):

[В 1979 году] у нас маленькое было движение, было немного болельщиков. От силы – человек двадцать – тридцать. По сравнению с «мясным» движением мы вообще не представляли никакой силы. [А они] любили ходить на наши матчи. И не просто приходили, был такой матч в семьдесят девятом году, когда вообще никого [из фанатов ЦСКА] не пустили на трибуны. Если приезжает толпа человек семьдесят – восемьдесят, мужиков.

Впереди всех и по численности, и по активности остается самое «старое» движение – спартаковское. Бумом спартаковского фанатизма становится 1977–й год, который их команда провела в первой лиге. Вылет из высшей лиги – вместо ожидаемого падения популярности – только прибавляет команде болельщиков, а на провинциальных выездах фанаты могут позволить себе гораздо больше, чем в столице: здесь милиция реагирует на них спокойнее, да и не хочет связываться с московскими фанатами: они как приехали, так и уедут. Зато местная молодежь, увидев столичных фанатов, тоже начинает создавать движения.

«Шляпа»:

Один из побудительных мотивов был приезд [в 1979–м году] большой мясной, спартаковской грядки. Тогда мы с ними дружили вроде как – в восьмидесятом наладили дружбу. На стадионе Петровский их было очень много, на них мужики бросались. А нам на тот момент [у них] понравилось наличие атрибутики – тогда еще в Москве не гнобили, наличие организованности.

Виктор «Батя»:

«Динамо» в 76–м году в последний раз выиграло чемпионство, и, соответственно, в начале восьмидесятых это был подъем. Один из первых массовых выездов был в восемьдесят втором году в Минск. Спартачи и до этого уже много ездили – их первая лига объединила.

В 1980–м году появляется движение московского «Торпедо», через год – столичного «Локомотива». За ними – у других команд высшей лиги и не только. Информации о первом периоде советского фанатизма сохранилось немного. Воспоминания о тех временах часто отрывочны и противоречивы, и все же 1977–1981 годы в фанатской среде принято считать «золотым веком советского фанатизма». Вот как пишет об этом журнал «Русский фан – вестник» в своем «историческом» номере (№ 20, январь 2001 года):

«В этот период советский фанатизм принял традиционные формы западных движений – атрибутику, пение, скандирование, выездная кампания, создание группировок или цельных банд. Сравнивая советское и западное фан – движение тех лет, понимаешь, что, несмотря на железный занавес и коммунистическую идеологию, наше движение отставало всего на несколько лет. Если мы взглянем на фото британских, итальянских, немецких фанов 74–78 годов, то найдем много общего, даже в моде. И это несмотря на то, что модной одежды с Запада в Союзе почти не было».

Не было не только модной одежды, не было и никакой фанатской атрибутики, к которой за последние годы настолько привыкли, что она воспринимается как что‑то само собой разумеющееся. Атрибутику либо делали полностью сами, либо использовали все, что попадалось под руку и хоть как‑то могло пригодиться – начиная с пионерских галстуков.

Сергей Андерсон:

Ну, какая тогда атрибутика была? Брали пионерский галстук, разрезали его пополам. Мясные пришивали белую сторону, мы пришивали синюю. «Динамикам» не везло: нечего было резать, они доставали и белый, и голубой одновременно. Мы‑то хоть пионерский галстук могли порезать.

У московских фанатов старшего поколение до сих пор особые воспоминания вызывает упоминание подмосковного поселка Михнево, где вязали шарфы и свитера довольно приличного по тем временам качества. В середине восьмидесятых московские фанаты практически всех команд ездили туда заказывать полосатые шарфы и свитера. Связанный в Михнево свитер стоил около двадцати пяти рублей, шарф – около десяти рублей – деньги по тем временам немалые, но и выглядела такая «атрибутика» получше, чем «самовяз».

Виктор «Батя»:

В то время с атрибутикой было плохо, и была такая станция под Москвой – Михнево. Знаменитые михневские свитера в полоску, михневские «розы». […] Но простая поездка заказать себе шарф сине – белый или свитер могла обернуться тем, что тебя там накрывала местная молодежь. Соответственно, по одному туда никто не ездил. Ездили человек семь – восемь, а то и больше.

Динамовцам было легче, потому что одно время вышли такие куртки пэтэушные – синие, красивые. Это, наверно, были первые «бомберы». И мы их носили. А так как из бедных семей большинство, то другой одежды вообще не было. Для нас вообще находка была – с сине – белым шарфом такая куртка смотрелись убойно.

Сергей Андерсон:

Первая моя «розетка» была куплена в магазине – в полосочку шарфик такой, красный и синяя полоска. Потом пошла мода «розетки» вязать из кубиков. Чем длиннее, тем она была круче. У меня «розетка» достигала четырех с половиной метров – семь раз вокруг шеи, и еще будет по ногам болтаться.

«Шляпа»:

Пошли, собрались в паузах между футболом на проспект Смирнова – это ныне Ланское шоссе – в спортивный магазин, купили синие береты с белыми помпонами. Вроде как похоже на бескозырку морскую, какая‑то такая мысль была. Но это не прижилось, потому что выглядели в них совершенными клоунами. Это было не по – фанатски, а под дурачка. Когда дурачков много, есть ощущение, что это что‑то такое организованное. А когда он идет один, сразу попытка засунуть в карман – не проходило чисто психологически.

Как только оформились и стали достаточно многочисленными «движения» основных клубов, фанаты оказались практически единственной серьезно организованной неформальной субкультурой в СССР. С одной стороны, идеи фанатизма были простыми и понятными, с другой – это было что‑то новое, модное, интересное. И фанатские движения притягивали, объединяли молодых людей – даже не только тех, кто по – настоящему интересовался футболом и болел за какую‑то команду.

Виктор «Батя»:

Людям уже было достаточно того, что они объединены – объединены какой‑то целью. И эта цель объединяла всех – например, даже, граффитчиков, и электронщиков. Те, кто писали на заборах в те годы, – это прототип сегодняшних граффитчиков. Были люди, которые специально отвечали за роспись заборов. Я, допустим, расписывал в этом районе, а Софрон покупал на всю стипендию баллончиков красного цвета. И у нас была договоренность: я ничего не пишу про «Спартак», он ничего не пишет про «Динамо». […] Так же было смешно, когда в электричку с нами садилась куча электронщиков – они под всю эту шумиху снимали электронную начинку электрички – переговорные устройства там и так далее. Когда электричка доезжала до конечной станции, все думали, что это – вандализм, кто‑то просто так раскурочил вагон. А они не доезжали до стадиона, а ехали обратно – они своей цели добились. Так же и у нас на Щелковской стартовала куча людей, но до матча доезжала меньше половины. Многие из них – мы их называли «фанаты – стаканы» – выходили с портвейном на Измайловской и бухали.

Фанатское движение быстро превратилось в то, что на казенном языке назовут «неформальным объединением молодежи». «Формальные» – такие, как, например, комсомол, – в то время действительно были уже чисто формальными. В коммунистическую идеологию мало кто верил, в ВЛКСМ вступали и на комсомольские собрания ходили по необходимости. А интересовало советских тинейджеров не «строительство коммунизма», а совершенно другое – прежде всего, музыка и спорт.

Футбольные фанаты оказались в чуть лучшем положении, чем, например, панки или «металлисты»: они, по крайней мере, могли ходить на футбольные матчи, а с концертами металлических – или, тем более, панк – групп в первой половине восьмидесятых была полная беда. Но все равно в советском обществе неформалы воспринимались, в лучшем случае, как странные молодые люди, в худшем – как потенциальные криминалы и «враги социализма».

В Москве в начале восьмидесятых неформалы тусовались на Пушкинской площади – «Пушке». Появлялись там – в основном, после матчей – и футбольные фанаты. Вражды – особенно, в первое время – с другими субкультурами у фанатов не было. Может, объединяло и то, что и на фанатов, и на панков, и на «металлистов» одинаково косо смотрели «обычные граждане» и милиция.

Сергей Андерсон:

«Пушка» – это был центр всего. Не только мы там были, были и байкеры, и панки… Их не трогали. Музыкально – кому‑то нравился металл, кому‑то хард – рок, и внимания на это мало обращали. Но большинство фанатов были поклонники классического рока – Queen, Purple, Floyd. «Кони» – это первые, которые начали музыку Queen внедрять. «We Will Rock You» делали в Вильнюсе, по – моему, в восемьдесят третьем году. Всей «кучей» делали.

Отдельная тема – отношения фанатов и неофашистов в начале восьмидесятых. По слухам, именно футбольные фанаты отдубасили неофашистов, вышедших на Пушкинскую площадь 20 апреля 1981–го года, чтобы отпраздновать день рождения Адольфа Гитлера. Кто были эти неофашисты, толком никто не знает, но старые фанаты подтверждают, что «надрали им задницу».

Сергей Андерсон:

20 апреля объединялись все – и «кони», и «динамики», и «мясные», ловили «нациков», мудохали. А если сейчас в «кучах» находятся нацисты, то о чем тут можно говорить? Движение запачканное стало. Раньше вообще движение было чище. Был такой Олег, «динамик». Может, он и придерживался каких‑то националистических взглядов, но он один, и мы нормально общались.

Среди других «неформальных молодежных объединений» – панков, хиппи, металлистов – фанаты выделялись своей численностью, организованностью и иерархией. Это делало их опасными с точки зрения власти и позволяло говорить о фанатизме как о социальном, а не только околофутбольном явлении. Действительно, когда большие группы тинейджеров (а иногда и людей постарше) собирались не по призыву партии и комсомола, а по собственной инициативе, и лидерами становились люди с авторитетом, а не назначенные сверху, это не могло не тревожить власти, которые по инерции старались все контролировать.

Виктор «Батя»:

[Фанатизм] стал явлением социальным в стране. Потому что в эпоху застоя получалось, что никаких молодежных альтернативных движений, никаких партий, как сейчас – ничего этого не было. И какая‑то отдушина, возможность сплотиться вокруг чего‑то – это был фанатизм. Большое количество людей пришли в фанатизм и в боление только из‑за того. При тоталитарном строе любое объединение людей больше трех человек кончалось Владимирским централом или политзаключением. А фанатизм – его сначала не рассматривали как явление: ну, ходят ребята на футбол, ну, шарфики одели. Но году к восемьдесят второму – восемьдесят третьему власти поняли, что столкнулись с очень интересным явлением. Сегодня в фанатизме более четко выделенные лидеры. А в те годы любой человек с улицы, более умный, сильный, уважаемый в силу того, что он больше отъездил выездов, участвовал в драках, мог стать лидером большой группы людей – двести, триста человек. А при социализме это был нонсенс, потому что ГБ контролировала все. А здесь получается, что вроде бы лидера нет, организации нет, а она существует: люди куда‑то ездят, где‑то собираются, на какой‑то трибуне вместе садятся, где‑то вместе шьют атрибутику.

Сергей Андерсон:

Советская власть серьезно взялась за эти течения. [Фанаты] – первое течение, которое в открытую объявило ненависть к коммунизму. Уже в нашей «куче» были такие высказывания про коммунизм, про социализм – с восемьдесят первого года, с восемьдесят второго.

Репрессии? А когда их не было? Даже когда флаги разрешили, все равно они были. Давление ментов ощущалось. От этого никуда не деться. Оно постоянно присутствовало. Мы были все «на крючке», потому что этими делами стала уже заниматься Петровка. Я не помню – шестой отдел или восьмой. Вызывали нас всех. Беседы, собеседования. Куда ездил, как болел. Такие наводящие вопросы – а сколько вас было там? А чем вы занимались там? На такие вопросы отвечаешь сам за себя: я в гостинице спал. Или, там, на вокзале сидел. Дурака просто врубаешь – и все.

Милицейские и кагэбэшные начальники поняли, что имеют дело с серьезной силой. Причем, силой легальной – ничего «идеологически вредного» фанаты не делали, а болеть за свою команду в Советском Союзе не запрещалось. Фанатские драки и «демонстрации», во время которых разбивали стекла в троллейбусах, а иногда и вообще переворачивали их, были все‑таки хулиганством, а не массовыми беспорядками: обычно все это происходило стихийно и спонтанно. Но волновало милицию и, тем более, КГБ, не хулиганство – его и так в стране было более, чем достаточно, а существование организованного движения, в которое входили, в основном, молодые ребята. Что, если в какой‑то момент их лидеры захотят «политизировать» движение, или найдется кто‑то со стороны, кто поведет за собой футбольных фанатов?

Виктор «Батя»:

Это страшно нарастало для [властей] как явление, снежным комом был фанатизм. И не понимали, откуда это, и как это контролировать. Засланные агенты среди «правых» людей вычислялись при мне, мы их сами били. Раз поехали на киевский вокзал – «акционировать» не помню, на кого там – на хохлов или не на хохлов. И с нами человек ехал случайный, видно, решил прибиться. А нас человек пятнадцать, все друг друга в лицо знаем. Идем по эскалатору – он за нами. Мы сели в троллейбус – знали, что по кругу ходит троллейбус, вокруг Киевского вокзала – он опять за нами. Короче, в итоге его отдубасили, а он, оказалось, просто домой ехал, сам за «Динамо» болеет. Увидел, что «динамики» едут. А мы думали, что это – подставной какой‑то человек.

Одновременно с милицией, которая пытается придавить зарождающийся фанатизм, включается и «идеологическая машина». В начале восьмидесятых в центральной прессе появляются первые статьи о фанатах. Общий тон – однозначно негативный. Еще бы, что могло быть общего у фанатизма и идеологии «будущего строителя коммунизма»? Фанатизм преподается как хоть и не явное зло, но времяпровождение «безыдейное» и бессмысленное – «недостойное советского молодого человека».

Из статьи «Фальшивые страсти: боление как явление», газета «Труд», 1981 год:

«…Владимир Грошев в ПТУ учился на электросварщика. За хорошими оценками не гнался, занимали Владимира мысли иные. Где бы набраться новых впечатлений, найти друзей, с которыми скучно не бывает?

Знакомство с Шуриком Вазловым положило конец поискам. К 17 годам его новый знакомый уже несколько раз побывал в милиции. Не по своей, конечно, воле. Вазлов растолковал Грошеву, что веселое расположение духа проще всего обрести на трибунах. Протекция Вазлова помогла Грошеву свести дружбу с «настоящими» болельщиками. Те решили устроить новичку экзамен на преданность любимому клубу.

В назначенный час у железнодорожной насыпи в Лужниках Грошев бесстрашно сорвал клетчатую шапочку с малолетнего поклонника команды – соперника и удачно скрылся от дружинников. Преданность, таким образом, была налицо. Приятели научили новичка многому: струей огнетушителя рисовать на стенах эмблему любимого клуба, бить стеклянные павильоны на автобусных остановках, раскачивать поезда метро. Словом, Владимир Грошев стал «фанатом».

«Фанат» – кто и что это такое? Так в обиходе называют людей, которые вопреки рассудку и здравому смыслу следуют какому‑то увлечению, иногда подвергая опасности и себя, и окружающих.»

Из статьи «Проигранный тайм», газета «Комсомольская правда», 1982 год:

«Когда он впервые попал на трибуну «Б» в Лужниках, на которой собирались «фанатики», ему было все равно, за кого болеть. Шел матч «Спартак» – «Динамо». Конечно же, он выбрал ту команду, за которую болели его новые друзья.

Вскоре были заброшены книги, стихи, японский язык, который он изучал самостоятельно… Зато появились в доме атрибуты его новой жизни: красно – белая вязаная шапочка, длинный шарф тех же цветов (правда, после одной из статей в газете о «фанатиках» отец его отобрал). А на летний сезон – красно – белая кепка, какие‑то шнурки, повязки… в общем, целая костюмерная. Что ж, самые неожиданные вещи вдруг становятся модными у подростков.

[…]

Вскоре я пойму, что у некоторых сегодняшних школьников вопрос «за кого ты болеешь?» – это что‑то вроде вопроса «ты кто?», «какой ты?» Если «спартаковец» – значит, свой в доску без лишних слов. Если «динамовец», то чужой (или наоборот), и опять же выяснять больше нечего. Просто. Коротко. Удобно. Леше с его застенчивостью как раз не хватало такой простоты.

[…]

Недавно Леше исполнилось восемнадцать лет. Из них самые активные, интенсивные для развития личности годы прожиты на стадионе. Какой яркой, насыщенной казалась эта жизнь в начале! А теперь оглянешься – ничего она не дала: ни друзей настоящих, ни знания людей, самого себя: кто он, какой? Куда идти дальше?»

В начале восьмидесятых милиция была не готова к каким‑либо массовым акциям. Политических демонстраций и митингов не было – официальные мероприятия не в счет. И поэтому, когда фанаты начали устраивать шествия после матчей – сами они называли их «демонстрации» – милиционеры просто не знали, что делать. Сегодня это действительно кажется немыслимым: в стране – жесткий тоталитарный режим, а после футбольного матча несколько сотен футбольных фанатов идут маршем по проезжей части, переворачивают милицейские машины, разбивают окна в киосках. Тогда еще не было ни ОМОНа, ни спецназа, а патрульно – постовые милиционеры просто не знали, что делать с толпой, которая могла в любой момент смести их. Вот несколько рассказов участников и очевидцев фанатских «демонстраций» первой половины восьмидесятых годов.

Сергей Андерсон:

У нас была сильная демонстрация в восемьдесят первом году, когда с «Днепром» играли. Девятнадцатое апреля (июня). Там даже ментовские машины [переворачивали]. Мы дошли от «Динамо» до Олимпийского. Шли, перекрывая проезжую часть. Менты – они сопровождали только. Народу было очень много, около тысячи с чем‑то. Первая такая демонстрация. Потом, когда дошли до Олимпийского, начали мусорки переворачивать. А потом на «Пушку» поехали. У нас все какие‑то шествия заканчивались «Пушкой».

«Шляпа»:

Прошел первый послефутбольный групповой марш – по – моему, с «Карпатами» тогда играли. Очень много людей пришло, и по главной аллее все пошли – такая бодрая демонстрация с лозунгами, с криками ««Зенит» – чемпион!». И народ почувствовал, что не нужно идти на трамвайное кольцо, что нужно идти всем вместе, и так и пошли по Морскому проспекту на Левашовский, и практически до метро. Какие‑то группы отсоединились, по Малому шли, вроде, говорят, окон набили. Сам не видел. При мне, на Левашовском, была попытка разбить что‑то. Это воспринималось как какое‑то геройство, никто за руки не хватал. Были еще молодые, в чем‑то – глупые.

Виктор «Батя»:

После «Хайдука» (матч Кубка кубков между «Динамо» Москва и югославским Хайдуком, сентябрь 1984 года – В. К.) около трехсот человек пошли организованно с Западной трибуны до Белорусского вокзала, и милиция не знала, что с этим делать. Тогда ОМОНа не было, вызвали конную милицию, милицию сбивали с лошадей, переворачивали табачные будки.

Валерий «Сабонис»:

Был один момент, когда после матча с «Динамо» – Минск – 4–1 мы выиграли (1984 год – В. К.) – разгромили несколько трамваев, попереворачивали в Приморском парке победы скамейки. Тогда толпа фанатов собиралась со всех секторов – там же долго до трамвая идти или до автобуса – и колонной шли, по пути кричали всякие кричалки и переворачивали скамейки, урны. Модно было тогда. Качай трамвай! И начинали его раскачивать. А некоторые особо активные ребята висли на поручнях и ногами вышибали стекла, кто‑то резал сиденья. Несколько трамваев так пострадало, и после этого террор на несколько матчей установился. Нельзя было ни флаги проносить, ни шарфы. Прямо перед секторами лежали кучи шарфов. При возвращении с футбола меня пару раз забрали в пикет – на Василеостровской и на Петроградской – просто за то, что у меня был значок «Зенит». Шел, никого не трогал. И потом в школу телега: «нарушал общественный порядок, громил трамваи». На Литейном был такой отдел по работе с неформальными объединениями – мы называли его «Отдел по борьбе с фанатизмом» – многих тогда туда таскали, проводили беседы, угрожали чем‑то.

Ясное дело, что милиция и КГБ не могли мириться с ситуацией, когда сотни молодых людей объединяются на не для того, чтобы делать что‑то на пользу советской стране, а на лишь на почве любви к футболу и конкретной команде. Начались репрессии. По времени они практически совпали с трагедией в Лужниках на матче кубка УЕФА между «Спартаком» и голландским Хаарлемом 20 октября 1982 года, что даст повод говорить и о том, что трагедия стала поводом для «закручивания гаек» и даже о том, что она могла быть заранее подготовлена.

Тот день был в Москве непривычно холодным для конца октября. Ступеньки стадиона в Лужниках покрылись льдом, и никто не позаботился о том, чтобы их очистить перед важным международным матчем. В конце игры, когда часть зрителей уже покидали трибуны, «Спартак» забил второй гол, и болельщики бросились назад, узнать, что произошло. В результате, на узкой лестнице столкнулись две группы людей – выходящие с трибуны и возвращающиеся. Скользкие обледенелые ступеньки, и главное, бестолковость милиции, сделали свое дело: началась давка. В ней погибли, по разным данным, от 66 до 340 человек.

Советские власти замолчали трагедию и ее масштабы. Ни одна газета не написала тогда о том, что случилось, кроме «Вечерней Москвы», которая упомянула о случившемся вскользь: «Вчера в Лужниках после окончания футбольного матча произошел несчастный случай. Среди болельщиков имеются пострадавшие». До несколько лет на тему было наложено негласное табу. Только в 1989–м году, в расцвет «гласности», журналисты «Советского спорта» провели свое расследование и опубликовали большой материал о том, что случилось в Лужниках на том матче. А до этого о трагедии знали только болельщики и те, кто общался с ними.

Сергей Андерсон:

Стыдно сказать, но на «Хаарлеме» мы тоже делали «акцию». Я не попал. Получилось, что я отбился от группы в метро, и я их искал – искал – так и не нашел никого. Может быть, эта «акция» – в чем нас обвиняют «мясные» – может быть, все и рассосались. Я встретил Юрку «Молодого» и Шагина Игоря – они шли на футбол, и я с ними поднялся. У них был лишний билет. Меня не пустили только из‑за того, что паспорта с собой не было. А так бы, может быть, я тоже в этом замесе побывал. Это, можно сказать, бог миловал. Меня перед самым турникетом откинули.

А тогда, в 1982–м, случившееся на матче в Лужниках стало еще одним формальным поводом для репрессий против фанатов. Никто ведь не разбирался в причинах того, что произошло, и проще было увидеть проблему – и, возможно, одну из причин гибели людей, в самом фанатизме как явлении. Милиция начала более активно «вести работу» с фанатами.

Виктор «Батя»:

Можно говорить о восьмидесятых до «Хаарлема» и восьмидесятых после «Хаарлема», потому что «Хаарлем» очень сильно подломил [фанатское движение]… С этого момента стали ходить по школам и спрашивать: А кто у вас болеет? Кто у вас фанаты? И я сразу подвергся репрессиям, хотя был еще маленький в те годы, но уже носил динамовский шарф и значок – чтобы все знали, что этот человек болеет за «Динамо». Приходили из детской комнаты, начали всех переписывать – начали этим интересоваться уже по – серьезному.

В фанатских кругах существует и версия, что случившееся на матче само по себе могло быть подстроено спецслужбами как направленная акция против фанатов. Известно, что среди погибших были несколько авторитетных людей в спартаковском движении того времени. Насколько реальна эта версия, сегодня узнать уже невозможно. Журналистские расследования ее не подтвердили, но право на существования она имеет, тем более что на многие вопросы, связанные с событиями на матче с «Харлемом» ответов нет.

Виктор «Батя»:

Там очень много неясного. Сделать так, чтобы болельщиков «Хаарлема», а их было человек сорок – пятьдесят, выпустили через большие ворота, в которые проезжает пожарная машина, а пятнадцать тысяч болельщиков «Спартака» пустить через три выхода со стадиона, которые не были готовы – [обледенелые] ступеньки – это заведомо трагедия.

Признать это безалаберностью властей? С трудом верится, потому что в те годы система работала лучше, скорые приезжали лучше. И сам факт, что скорые были только через полтора часа, и обзванивал их – мне рассказывали спартачи – мужик – доктор, которого выгнали с работы, стоял в телефонной будке и по двушкам обзванивал скорые помощи, которые просто не хотели ехать забирать людей. Милиция стояла в оцеплении и не давала другим болельщикам вытаскивать людей, которые просили о помощи. Они ничего не делали – солдаты, милиция. Им сказали держать оцепление – и они держали. В них кидали булыжники ледяные.

В любом случае, власти попытались любым способом противодействовать фанатизму, и одним из них – слишком топорным и неэффективным стала практика не пускать несовершеннолетних на вечерние матчи «без сопровождения взрослых». Но юные болельщики практически сразу поняли, как выкрутиться из такой ситуации: ведь среди публики, идущей на стадион, всегда можно найти «папу».