Книга Милицейское танго онлайн - страница 4



III

Таня чмокнула мать в щеку и побежала в прихожую.

– Ты скоро сегодня?

– Не, мам, я после тренировки к Маше на урок! – крикнула Таня и захлопнула за собой дверь.

Маша – Мария Францевна Краузе, миниатюрная остроносая блондинка лет тридцати, была гениальной находкой Тани. Во-первых, она работала в Педагогическом и на самом деле давала уроки русского и литературы абитуриентам (на этом они, собственно, и познакомились и даже несколько раз позанимались).

Во-вторых, ее отличали доверчивость и поразительное легкомыслие. В-третьих, у нее была своя однокомнатная квартира на Гражданке, по большей части пустовавшая, поскольку Маша преимущественно жила у пожилого любовника. Эту квартиру Таня зимой сняла у нее для Генерала, представив его своим двоюродным братом из провинции. В-четвертых, Маша обладала уникальным голоском, гнусавым и картавым, подделаться под который было проще простого.

Дорогу на свидание Таня всякий раз превращала в своеобразную игру. Она шла пешком до «Парка Победы», а то и до «Московской», останавливалась там у газетного киоска и делала вид, что изучает названия брошюрок. Когда у поребрика со скрипом останавливалось очередное такси и шофер провозглашал: «А кому в аэропорт!», Таня пробегала пять шагов до машины, заскакивала в нее, хлопнув дверцей, и говорила:

– На Гражданку, шеф!

Обычно шеф начинал выступать, а то и порывался ее высадить. Тогда Таня показывала водителю четвертной, и он безропотно трогал с места. И лишь в самые ненастные и холодные вечера она попросту ныряла в метро и ехала до «Политехнической».

К чему была эта бессмысленная конспирация? Ведь даже если кто-нибудь увидит ее идущей по улице под ручку с Генералом или сидящей с ним в театре или в ресторане и узнает ее, она придумает тысячу правдоподобных объяснений. (Почему тысячу, а не одно, универсальное? Да потому что для каждого вопрошающего нужно подобрать именно такое толкование, которое было бы предельно убедительно конкретно для него и предельно благоприятно для самой Тани.) Врала она почти подсознательно. Нужды в этом не было, но вечные Адины взгляды с детства сидели в печенках. Жить под колпаком неуютно, потому и усыпляла мамину бдительность вечными враками. Почти ни разу не попалась. Фантазии и логики у нее было на четверых. Теперь обман стал обязательным условием игры.

За те полгода, что она была знакома с Генералом, у той, «дневной» Тани, которую видели дома и в школе, существенных изменений не произошло. Ну, съехала на четверки по всякой там алгебре и физике, объяснив учителям, что ей, как будущему филологу, важнее серьезно сосредоточиться на гуманитарных предметах, чем жать на золотую медаль. В девятом классе обычно на такие мелочи и внимания не обращали. Класс не выпускной. Полная лафа без экзаменов за год. Просто подстраховалась. По-прежнему шла после школы домой, делала уроки, выходила ближе к вечеру со спортивной сумкой или нотной папкой… Только вот со спортивной и музыкальной школой она рассталась, предусмотрительно сообщив тренеру и преподавателям, что вынуждена прекратить занятия из-за возросших нагрузок в школе. А то еще позвонят Аде, спросят, что с Танечкой, почему не ходит?.. А Ада – как это не ходит?.. Ни к чему.

А вот Таня «вечерняя», родившаяся в памятный ноябрьский вечер, выросла и окрепла не по дням. Теперь Генерал – ее верный раб, а для всей его кодлы она – Миледи, второе лицо после самого Генерала. Не первое лишь потому, что пацаны не знали истинной расстановки сил в их дуэте, да и сам он не втек еще в свою прирученность. Поначалу наотрез отказывался включать ее в работу, и если бы она не постаралась сама, то по сей день оставалась бы только его тайной платонической подругой…

В начале учебного года в десятом "а" появился некий Игорь, вернувшийся со своими сильно выездными родителями из-за границы. Высокий светловолосый красавец, одетый во все импортное, обвешанный всякими заграничными штучками, классно играющий на гитаре, мгновенно ставший кумиром всех парней, не говоря, естественно, о девчонках, которые бегали за ним по пятам и заглядывали в рот…

Изысканный хам, красивая скотина, «жеребец в кимоно»… Когда он попадал в поле зрения Тани, окруженный толпой поклонниц, с извечной высокомерной ухмылочкой изрекающий бархатным голоском очередную пошлость, у нее по телу пробегала дрожь омерзения, и она поспешно отворачивалась. К несчастью, заметив, возможно, холодность самой признанной школьной красавицы, этот Игорь положил на нее глаз.

Как-то в школьном дворе, принародно, он приблизился к ней и, отвесив легкий поклон, сказал:

– Сударыня, у ваших ног столько поклонников! О, как бы я хотел оказаться меж ними!

Повторив его поклон, Таня ответила:

– Полноте, сударь, к чему вам мои ноги? Просуньте меж своих – через плечо, коли дотянетесь!

Публика взревела от восторга. Любой бы стушевался – но только не Игорь. Он лишь отступил на шаг, усмехнулся и произнес:

– Фи, сударыня, а впрочем – хо-хо! И в тот же день побился об заклад со всеми одноклассниками, что «водрузит на свой геральдический щит целку Захаржевской». Начались наглые заигрывания, смешки, нескромные намеки, непрошеные проводы, бесконечные телефонные звонки. Ее реакции – убийственных колкостей, непроницаемого лица, даже, что называется, «открытого текста» – он как будто не замечал. Как ей хотелось съездить по этой наглой смазливой роже – но тогда вся школа решит, что она таки к нему неравнодушна. Бьет – значит любит!

Никиткины приятели-"мушкетеры", заметив такое хамство, конечно, поговорили бы с этим Игорем по-мужски. Но только все они школу уже закончили, разлетелись по институтам. Была еще возможность пожаловаться Генералу – и Игорю Пришлось бы совсем несладко. Но Таня придумала иной вариант…

Хотя Генерал, готовый исполнить любой ее каприз, превращался в каменного истукана, как только речь заходила о ее желании сойтись с кодлой, возможности для контакта с этими ребятами у нее были – сам же, стремясь оберечь свою красивую от малейшей напасти, поручил кодле охранять ее, что они и делали поочередно. Приметливая Таня уже давно знала их всех в лицо. Как-то раз, уже в декабре, когда ее пас старый знакомец Вобла, она неожиданно вынырнула прямо на него из-за угла, за который только что свернула.

– Здорово, Вобла, – сказала она. – Подзаработать хочешь?

И изложила ему свой план.

Когда в очередной раз позвонил Игорь и начал мурлыкать очередные сальности, она сказала нежным, дрожащим от чувства голосом:

– Ты, Гарик, прости меня, пожалуйста… Только я не хотела, чтобы вся школа знала…

– Что знала? – подозрительно спросил он.

– Ну… В общем, если хочешь, приходи вечером в парк… Я буду ждать тебя у метро.

Он пришел. Они прогулялись, зашли в кафе, она дала ему немного потискать себя на скамеечке, благо погода стояла мягкая, неморозная, и проводить до дому, взяв с него обещание ни о чем не рассказывать в школе. Игорь благополучно сел в метро и уехал домой. Так было надо. Вобла и его приятель Фургон, получивший такое погоняло за пристрастие к большим кепкам, успели разглядеть Игоря и хорошенько запомнить.

Потом она пригласила Игоря домой. Академик был в больнице, Никита, урвавший в своей «шпионской школе» перерывчик между зачетами и экзаменами, чтобы встретить дома Новый год, должен был вернуться поздно. Дома оставалась только Ада, и это вполне устраивало Таню на случай лишних поползновений со стороны Игоря. Перед встречей Таня залезла в Никитин магнитофон, сняла пассик, спрятала, после чего позвонила Игорю.

– Слушай, Гарик, у нас тут что-то маг сломался… Помнишь, ты говорил, что у тебя есть какой-то зашибенный японский…

Игорь явился во всей красе – с тортом, в фирменной дубленке и джинсовом костюме, с шикарным кассетным стереомагнитофоном, какие в те годы видели только на картинках. Застав дома Аду, он был несколько разочарован. Они чинно попили чаю, потом уединились в Таниной комнате, потанцевали под японский магнитофон, причем Таня все больше ставила кассеты с быстрой музыкой, а Игорь – с медленной, чтобы во время танца пообжимать Таню со всех сторон. Она молча терпела.

Потом они уселись на диван. Игорь полез с поцелуями, на которые она отвечала с умеренным пылом. Через некоторое время он стал трогать ее за разные места – через джинсовые брюки, которые Таня предусмотрительно надела, не будучи уверенной, что у нее хватит выдержки, если он залезет ей под юбку. Потом он расстегнул на ней рубашку и принялся мять ее грудь – опять-таки сквозь плотный и крепко прошитый советский бюстгальтер с железобетонными пуговицами. Лицо у него при этом было настолько глупое, что Таня, несмотря на все омерзение, чуть не расхохоталась. Она сопротивлялась, конечно, но вяло, прекрасно понимая, что при Аде за тонкой стенкой ничего серьезного не последует. И за всеми своими манипуляциями Игорь нашептывал ей на ухо всякие глупости, среди которых она уловила один умный обрывок фразы:

– …Я думал, что ты не такая…

«Совсем не такая», – мысленно согласилась она.

Для него время летело стрелой, для нее – мучительно медленно. Но чего-чего, а терпения ей не занимать.

Она поднялась, заправила рубашку в джинсы, к изумленному восхищению Игоря достала из ящика стола «Мальборо» – дома она тогда уже легализовалась, а сигареты ей доставал Генерал. Закурила и угостила его. Они еще немного послушали музыку, потом Таня вышла «помыть руки». На кухне она немножко похихикала с Адой, посмотрела на часы, а вернувшись в комнату, сказала:

– Знаешь, мама ворчать начинает… Может, я провожу тебя до метро?

– Ну что ты, я сам дойду. Поздно уже.

– Зато воздухом подышу. И район у нас тихий… Можно, а?

Он, видимо, польщенный – еще одна победа! – милостиво согласился.

– Только я маг заберу. Это не мой, а родича.

– Ну конечно.

Они вышли. В одной руке Игорь нес магнитофон, другой держал под руку Таню.

Таня несла сумочку, в которой лежали сигареты. На ногах у нее были кроссовки.

К метро они пошли окольным путем. Немного погодя Таня сказала:

– Я бы покурила. Ты как?

– Давай!

– Ну не на улице же. Тебе-то что, а я стесняюсь. И они зашли во дворик.

Единственный в округе почти глухой дворик, сплюснутый двумя стенами без окон.

Этот дворик Таня приглядела неделю назад. Они сели на скамейку, скинув с нее пушистый снежок, закурили, весело болтая о том – о сем. Таня разок как бы между делом взглянула на часы. Потом он вновь принялся целовать и лапать ее.

«Господи, какая тоска! – думала она, прикрыв глаза и вполсилы отвечая на его поцелуи. – Что они там, заснули, что ли?»

– Эй, карась, закурить не найдется?

– Ага, и бабу!

– Ну, че расселись?

Вобла привел человек шесть. Нормально.

Таня умеренно-громко завизжала и, прижимая сумочку, кинулась бежать. За ней, как и предусматривалось по плану, рванули Вобла и Фургон. Им нужно было выбежать вслед за ней из дворика и не догнать ее. Игорь устремился за ними, но его ловко сшибли с ног.

Еще под аркой Таня, чтобы не привлекать лишнего внимания, моментально перешла на шаг и на улицу вышла, будто прогуливаясь. К ней присоединились Вобла с Фургоном. Они перешли на другую сторону и придвинулись к самой стенке дома.

Таня достала из сумочки сигареты и предложила ребятам. Они постояли, прислушиваясь к звукам из дворика. Звуков не было.

– Как бы они там его не замочили, – сказала Таня.

– Ну что ты, я ж им сказал. Дело знают, – сплюнув, отозвался Вобла.

– А чего тихо так?

– Ну дык, профессионалы…

Таня хихикнула.

Из дворика выбежали ребята. У одного в руках был магнитофон, у другого – еще что-то. Таня догадалась, что это дубленка и меховая шапка Игоря;

– Ну, пока, что ли, красивая, – сказал Вобла. Таня улыбнулась:

– Кому красивая, а тебе тетя Таня.

– Бывай, тетя.

И Вобла вразвалочку удалился, не подозревая, что совсем скоро будет называть Таню не тетей даже, а Миледи.

Таня еще немного погуляла, посидела в садике напротив своего дома и, увидев, что Никита возвратился из гостей, нагнулась и, набрав полные горсти рыхлого снега, заляпала им пальто, брюки, шапочку, мазнула ногтями по щеке.

Зайдя в парадную, она растрепала волосы, рванула на себе пальтишко, чтобы отлетела верхняя пуговица, и побежала на четвертый этаж. Лифт она вызывать не стала. Добежав до дверей своей квартиры, нажала кнопку звонка и не отпускала, пока дверь не отворилась.

Она влетела, запыхавшаяся, расхристанная, с полоской царапины на щеке.

– Ада… Никита… Мы с Игорем сидели… а на нас бандиты напали-Я убежала… а он… его… я не знаю…

Ада всплеснула руками и побежала на кухню налить дочери чего-нибудь успокоительного.

– Где? – спросил Никита, надевая ботинки. – Там… во дворике… Я его на метро провожала.

– В каком дворике? Таня сбивчиво объяснила.

– И как вас туда занесло?

– Мы… покурить зашли.

– Так, – сказал Никита. – Я пошел.

– Куда?

– Туда.

– Нет! Нет! – Таня вцепилась Никите в рукав. – Не ходи! Они и тебя…

Это должно было обязательно его подстегнуть. Скажи «не делай» – обязательно сделает. Это она знала, как свои пять пальцев.

– Да там больше никого нет. Станут они дожидаться! – И пошел.

– Тогда и я с тобой! – изобразила она заботу и рванулась к дверям.

– Да сиди уж, подруга боевая. Тебе на сегодня сильных впечатлений хватит.

Никита нашел Игоря в том дворике. Он лежал на земле без сознания, в перепачканном кровью костюмчике, избитый, синий от холода. Никита перетащил его на скамейку, укрыл своей курткой и вызвал по автомату «скорую».

Игорь попал в больницу с сотрясением мозга, переломом носа и ребер, множественными гематомами и сильным переохлаждением.

Началось следствие. Следователь, допросив Никиту, не стал вызывать Таню к себе в управление, а пришел прямо на дом. С круглыми от ужаса глазами Таня поведала ему, что на них напали большие небритые дядьки с ножами, которые гнались за ней до самой Гастелло. Она не боялась противоречий с показаниями Игоря: всем понятно, что девочка перепугалась ужасно – вон, и сейчас еще трясется вся, – а у страха глаза велики.

Через два дня, когда Игорь мог уже давать показания, следователь пришел к нему в больницу. Потерпевший подтвердил показания свидетельницы, уточнив только, что нападали на них скорее подростки, и отрицая наличие ножей. Каких-либо примет нападавших он вспомнить не мог, кроме того, что один из них был в серой куртке и джинсах, а другой – с бачками. Негусто. Других непосредственных свидетелей преступления не было, а случайных прохожих следователь разыскивать не стал – до убийства или изнасилования не дошло, и слава КПСС! Таня к Игорю в больницу не пришла. Встретившись в марте, они лишь обменялись грустными улыбками и разошлись. Об этой истории Генерал не узнал. Зато узнал о другой, тоже декабрьской.

Тогда Таня пришла следом за Фургоном к кодле в «бункер». Там она покрыла лицо темной крем-пудрой, убрала свои темно-рыжие кудри под платок из плащевки, надела ярко-красную дутую куртень и черные сапоги-чулки – и то и другое специально для предстоящей операции позаимствовал у своей беспутной мамаши Рублик, еще один пацан, – украсила переносицу старыми очками академика с очень слабыми диоптриями. В этом виде она предстала перед сторожем складского комплекса, назвавшись Леной из Барнаула, которая приехала учиться на курсах, живет у тетки, идет от подруги, заблудилась и никак не может попасть на Космонавтов, 15, корпус 3. Бедная Лена тряслась от холода и страха, еле сдерживала слезы и поэтому, видно, все никак не могла понять подробных разъяснений сторожа, путалась, просила повторить. От предложения сторожа зайти в контору и позвонить тете Лена отказалась – в тетиной квартире нет телефона… Конечно, можно было бы пройти в контору и еще минут пять-семь поиграться с телефоном, но в конторе, наверное, яркий свет, а на аппарате могут остаться отпечатки… В это же самое время кодла бомбила склад с противоположного конца, поднявшись по стене из глухого переулка и спустившись на веревках через примыкающий к стене огромный фальшбалкон, где, как приметила накануне Таня, створка чуть отошла от края рамы.

Поблагодарив сторожа, барнаульская курсистка побежала к тете, а Таня вернулась в «бункер», переоделась, умылась и пошла домой, уставшая после тренировки. За пару часов вьюга замела все следы.

Когда об удачном деле кодлы узнал Генерал, он пришел в ярость. Тогда, в первый и единственный раз, вместо роз и шампанского Таню ждал сокрушительный удар в солнечное сплетение, от которого она пришла в себя только через несколько минут. Потом Генерал дал ей напиться воды, зажег сигарету и, расхаживая по комнате – дело было еще в развалюхе на улице Ивана Черных, – попытался посадить на измену. В красках поведал, как сыскари работают по фотороботу и ведут опознание, во всех подробностях разъяснил, что такое КПЗ, СИЗО и зона, особо остановившись на том, что во всех этих местах делают со свеженькими девочками, особенно такими «ладушками». Она все усекла, даже прониклась атмосферой камеры, но не испугалась. Ее жажда приключений и неуемная энергия только набирали обороты. Выходить из игры, чтобы давиться тем, что дают, и дышать пылью комнат, как домашняя девочка – не собиралась. Говорить пока ничего не стала.

Через две недели, в той же комнате, но совершенно в иной атмосфере, после шампанского, конфет и танцев, Генерал лежал на матрасе в блаженной истоме, положив голову на Танин голый живот.

– А к Фургону участковый приходил, – неожиданно сказала Таня.

– Я же просил тебя к этой шпане не подходить!

– Да я случайно шла мимо, в окошко заглянула. Потом подумала – может, по твою душу или насчет того склада… Я спросила.

– И что он?

– Воспитывать, говорит, приходил… Фургон ведь не работает, не учится, приводы имеет… В общем, взяли его на заметку, велели в срочном порядке трудоустраиваться. А не то грозились в какое-то спец-ПТУ отдать как антиобщественный элемент… Жалко парня – ни за что припухнет. Генерал поморщился:

– Так пусть устроится куда-нибудь для фортецелу… для отвода глаз.

Делов-то.

Таня закатила глаза и, раскачиваясь, нараспев произнесла:

– Магазину номер три Ленкомиссионторга срочно требуются подсобные рабочие…

– Ты чего? – переспросил Генерал, быстро соображая.

– Объявление такое прочла.

– Что за магазин? – Он сел.

– Комиссионный, естественно. Не очень большой. На Расстанной.

– Далековато.

– Ничего. Поездит, на то он и Фургон. Может, поработает, присмотрится.

Глядишь, что-то и получится…

– Ты о чем это, красивая? – словно не понимая, спросил Генерал и добавил:

– Не твоего ума это дело.

Таня возражать не стала. Помолчав, она неожиданно сказала:

– А у Лехи Бурова братишка есть. С теткой живет, и тоже на Расстанной.

Шустрый такой. Все подвалы излазал.

– Ну-ка, излагай… красивая, – серьезно потребовал он.

Таня была в деле.

В начале января в комиссионный магазин номер три пришел устраиваться подсобником скромный, но физически крепкий паренек. Замдиректора немного с ним побеседовала и приняла на испытательный срок – под присмотр более старших и ответственных товарищей. Испытательный месяц паренек проработал без малейших нареканий, но когда его уже зачислили в штат, начал попивать с грузчиками соседнего гастронома, опаздывать на работу, а потом и вовсе пропустил смену.

Пришлось с ним распрощаться.

Всю зиму дворники, как всегда, гоняли по чердакам, подвалам и сараям шумные стайки десяти-двенадцатилетних огольцов. Попутно из одного подвала были выдворены два грязнейших бомжа.

В конце февраля в магазин зашла высокая, очень красивая девушка, похожая на обеспеченную студентку. Она подошла к отделу музыкальных и радиотоваров, посмотрела, попросила показать ей гавайскую гитару, провела пальчиком по струнам и со вздохом вернула продавцу. Потом она отошла к другому отделу, примерила две шубы, курточку, но остановила свой выбор на вязаном красном шарфике.

Расплатилась, взяла покупку и вышла. Этот эпизод уж и вовсе никому не запомнился.

Однако той же ночью магазин был ограблен. Неизвестные преступники через подвал поднялись в подсобку, выдрав из пола две доски. Без труда открыв запирающуюся изнутри на французский замок подсобку, преступники вышли в коридор, откуда, профессионально отключив сигнализацию, просочились в торговый зал. Брали с разбором – беличьи и каракулевые шубы, импорт, качественную технику. Все громоздкие, ношеные и дешевые предметы остались на месте. Похищенное было тем же путем вынесено наружу, после чего преступники, по всей вероятности, скрылись на автомашине. Всю ночь шел густой снег, и наутро следов от покрышек уже не было.

Убыток был по тем временам огромный – двадцать четыре тысячи с лишним. На раскрытие преступления были задействованы большие силы. Оперативники нашли множество следов ног и установили приблизительное число преступников и характер обуви некоторых из них. В некоторых подозрительных местах нашли несколько отпечатков пальцев, но те из них, которые удалось идентифицировать, принадлежали работникам магазина – всех их многократно допрашивали, проверяли и перепроверяли, даже выявили некоторые компрометирующие факты, не имеющие, впрочем, никакого отношения к ограблению.

Поиск похищенных вещей тоже не дал результата – ни граждане, сдавшие эти вещи, ни работники магазина каких-либо особых, индивидуальных примет похищенного назвать не могли. Правда, на Сенном рынке был задержан крепко выпивший гражданин, предлагавший всем желающим купить у него за пол-литра гавайскую гитару. Задержанный клялся и божился, что нашел инструмент рано утром прямо на улице. След оборвался.

За пару недель до ограбления комиссионки произошло совсем уже странное преступление – ночью прямо от одного из райотделов милиции была угнана милицейская «волга». Преступник сумел не только завести мотор, но и отключить секретную магнитную заглушку, перекрывающую доступ бензина из бака. «Волгу» искали долго, но она как сквозь землю провалилась.

Смысл этого дерзкого преступления станет ясен лишь позже, когда по-настоящему пригреет весеннее солнышко, на деревьях прорежутся почки, а гражданин Иванидзе, скромный работник хлеботорга – настолько скромный, что не имеет даже гаража для своей новенькой тачки, – выйдет во двор и с предвкушением откинет брезент, под которым всю зиму стояла любимая игрушечка. Откинет и, остолбенев, обнаружит на ее месте «волгу» милицейскую. А его собственная, еще не объявленная в розыск машина где-то там, на бескрайних просторах СССР, уже несколько месяцев возит нового счастливого обладателя.

Идей у Тани хватало. Генерал не ошибся и в ее характере. Другое дело, что не заметил, как сам стал торпедой. При бабках чувствовал себя королем. Таня подкидывала делишки невзначай, не выставляя своего лидерства…

Уютная и даже несколько кокетливая Машина квартирка блистала чистотой, из кухни доносились дразнящие запахи. На полированном обеденном столике Таню ждали три свежие алые розы в хрустальной вазе, ведерко со льдом, из которого выглядывала бутылка шампанского, и коробка шоколадных конфет. Это был как бы обязательный минимум, к которому Генерал всякий раз делал приятное добавление – то флакончик французских духов, то газовый шарфик, то что-нибудь совсем уже запредельное, вроде экзотического веера с бабочками из шелка и слоновой кости или длинных лайковых перчаток. Через неделю после операции с милицейской «волгой» рядом с конфетами появилась лакированная палехская шкатулка, а в ней – пачка четвертных в банковской упаковке, Танина доляна. Понты колотить он умел, что и говорить. Покоя ему не давало социальное происхождение подруги. Никому бы и не признался в этом. Но гордость, что на него клюнула дочка академика – причем не блатного, а натурального, – распирала. Не упускал случая вякнуть об этом братве для авторитетности. С самой девушкой держал светский тон. Союз был идеальным.

Согласно заведенному обычаю, встреча начиналась с крепкого, но дружеского – дабы не ломать драматургию вечера – поцелуя в прихожей. Таня снимала пальто или куртку, меняла уличные сапожки на замшевые туфельки, которые Генерал завел специально для нее, и шла в ванную привести себя в порядок. Потом она входила в комнату, и Генерал вручал ей подарок.

На этот раз он с легким поклоном протянул ей длинную кожаную коробочку типа пенала. Таня раскрыла ее и зажмурилась – на подушечке из темного бархата лежал массивный золотой браслет с желтыми камешками, наверное топазами.

– Что это? – спросила она, посмотрев на Генерала. – Подарок или гонорар?

– Прими за аванс, – тихо ответил он. – Как все барахлишко уйдет, рассчитаемся сполна.

– Спасибо, – сказала Таня, раскрыла сумочку, положила туда кожаный пенал и достала из него большой странной конфигурации ключ.

– Что это? – спросил Генерал.

– Ключ.

– Какой ключ?

– От квартиры, где деньги лежат, – усмехнулась Таня. – Прими за аванс.

Сумеешь дня за три сделать такой же? А этот надо положить на место…

– Та-ак. Садись, потолкуем. – Генерал подошел к столику, откупорил шампанское, разлил по бокалам и один из них придвинул Тане. – Где квартира? Кто хозяева? Ключа не хватятся?

Таня отхлебнула шампанского и стала рассказывать.

У нее в классе учится такая Лиля Ясногородская – толстая, жеманная, истеричная и крайне непопулярная особа. Таня ее терпеть не могла. Но заметила эту серую мышь, когда мудрая школьная администрация негласно отменила для старшеклассников строгие требования по форме одежды и внешнему виду вообще; Лиля преобразилась, и эта трансформация не прошла мимо Таниного внимания.

Ясногородская стала щеголять в замысловатых прическах, в дорогущих, немыслимых платьях, благоухать французскими ароматами, таскать на себе чуть ли не килограммы золота в виде цепочек, браслетов, сережек, множества колец на толстых пальцах. Популярности ей это не прибавило – она оставалась все той же взбалмошной дурой, а выставленное напоказ богатство только оттолкнуло тех немногих подружек, которые были у нее доселе. Уязвленная и по-своему глубоко страдающая Ясногородская как манну небесную восприняла неожиданную симпатию со стороны Тани – признанной школьной красавицы и предмета давней тайной зависти.

Таня стала помогать тупице Лиле с уроками, устроила ее в оздоровительный класс своей спортшколы, стала заходить к ней домой, где совершенно очаровала мамашу Ясногородскую.

Лиля была несколько ухудшенной копией матери. У Александры Марковны было больше лоска, опыта, умения подать себя – короче, был свой стиль, несколько вульгарный и вычурный, но совершенно подобающий ее кругу – она работала старшим товароведом в коопторге. Мать явно превосходила дочь и умом, и внешностью, что, впрочем, совершенно не говорило о каких-либо особых ее достоинствах – представить кого-то глупее и страхолюднее Лильки было довольно затруднительно.

Впрочем, характерами мать и дочь были похожи, как две капли воды. Неудивительно, что от Александры ушли подряд три мужа.

Ясногородские жили вдвоем в добротной «сталинской» квартире, антураж которой целиком соответствовал характеру ее обитательниц – забитые се-|| ребром, фарфоровыми сервизами и резным хрусталем серванты; обилие нечитаных и даже ни разу не раскрывавшихся дефицитных книг и собраний сочинений, расставленных в разных местах под цвет мебели, обоев или ковриков; картины в дорогих массивных рамках; батареи баночек, флаконов и флакончиков на антикварном трюмо, в соседстве разнокалиберных шкатулочек, и на полочке в ванной, облицованной черным итальянским кафелем. На стене гостиной между красным бухарским ковром и картиной Юлия Клевера висела шкура гималайского медведя.

Белейшая югославская кухня напичкана всякой импортной электроникой, которую Таня, отнюдь не принадлежащая к социальным низам, прежде видела только в западных фильмах. И прочее, и прочее. Имелся даже небольшой блестящий сейф в стене за женским портретом в стиле Венецианова. Дура Лиля похвасталась им перед Таней при первом же визите новой подруги. Правда, она не стала ни открывать его, ни рассказывать Тане, как это можно сделать. Таня любопытства не выказала. Тут было все, что и требовалось для новой операции. Риск захватывал Таню.

Естественно, все это богатство охранялось. Массивная входная дверь запиралась на три замка – два французских и один ригельный. При длительных отлучках запиралась и вторая дверь – железная. Наружные стекла на окнах и на балконной двери были армированы и сверх того подсоединены к общей охранной системе. Однако сама система…

Еще осенью Лиля, пребывающая в постоянной чуть истерической эйфории от нежданно свалившегося на нее счастья столь завидной дружбы, затащила Таню к себе и тут же, бросив портфель и ключи на ажурный столик в прихожей, кинулась звонить по телефону:

– Открыла квартиру двенадцать-тридцать восемь, Ясногородская, – доложила она и, повесив трубку, повернулась к Тане:

– Мамаша бдительность развела… Ну, пошли пить кофе. Я тебе такой журнальчик покажу – закачаешься…

Спешить было некуда. Таня присматривалась, общалась с Ясногородскими. Лиля цвела, исходящие от Тани симпатические токи окутали ее совершенно и по цепочке передались дальше – впервые в жизни на Лилю стали заглядываться мальчики.

Постепенно разрозненные звенья укладывались в единую схему. Сейф, шкатулки в трюмо и на трюмо, парадная посуда и антикварные безделушки, дорогие шубы в платяном шкафу – все это, свое и мамино, несколько порывисто, с придыханиями демонстрировалось Лилей без малейшего намека со стороны Тани. Та никакой заинтересованности не показывала. Отдушиной для Лилькиных излияний быть противно, но ради дела стоило и потерпеть. Лиля чувствовала явную неравновесность их дружбы и стремилась преодолеть пропасть, разделяющую ее с подругой, за счет того единственного, в чем она явно превосходила – богатства.

Что и требовалось доказать.

Как-то Лиля совсем разнежилась и предложила Тане распить бутылочку шампанского – на двоих, за вечную дружбу. Среди многочисленных затейливых бутылок в домашнем баре шампанского не нашлось. И, несмотря на уговоры Тани, Лиля набросила шубку и отправилась в большой гастроном на Московском, куда ей приходилось изредка наведываться за всякими простыми продуктами – не станет же мама возить с работы хлеб, сахар, соль.

Таня почувствовала, как немеют ноги и приятная вибрация охватывает все тело. Дух захватывало. Она взялась за дело. Достала из портфеля листок бумаги, положила под него один из ключей, брошенных Лилькой в прихожей, и стала водить по бумаге тупым концом карандаша с точечкой грифеля посередине. Получился четкий, чуть рельефный отпечаток одной стороны ключа, потом второй. То же самое Таня сделала со вторым французским замком, с ригельным. Она сложила .листок и спрятала в тетрадь по геометрии. Потом она вышла в прихожую, положила связку ключей на место и заглянула в ящик ажурного столика. У самой задней стенки лежали два длинных ключа – круглых в сечении, с утолщением на конце, из которого торчали три металлические пипочки. Таня прошла к распахнутым внутрь чугунным дверям и вставила один из ключей в замочную скважину. Внутри двери раздался щелчок, и из боковой плоскости двери выскочила толстая полоска металла. Таня нажала на ключ. Полоска ушла обратно в дверь.

Таня подумала – и положила ключ в портфель, на самое дно. Едва ли Ясногородские воспользуются железной дверью до лета, а следовательно, и ключа не хватятся, тем более что есть и второй. Тем не менее оставлять ключ у себя надолго было бы неразумно…

Все это заняло у Тани минут десять – ровно столько, сколько нужно Лиле, чтобы дойти до гастронома. Оставалось еще столько же на обратный путь и еще сколько-то на вполне вероятную очередь, Таня взяла второй листочек и прошлась с ним по комнатам, набрасывая план квартиры с пометками – краткой описью наиболее интересных предметов. Помимо листочка в руках у нее была портативная «коника» – подарок Генерала, которую она как раз для такого случая брала с собой в школу, если после уроков планировалось зайти к Лильке. Она раскрывала шкафы, шкатулки, фотографировала содержимое, аккуратно закрывала дверцы и крышки. Останавливаясь у картин и предметов утвари, снова щелкала аппаратом. Потом сбегала на кухню за чистым полотенцем и, обернув им руки, сняла со стены женский портрет. Дверцу сейфа она сфотографировала несколько раз, под разными углами, и отдельно, крупным планом, сняла замок. Затем она опять взяла полотенце, повесила портрет на место, положила аппарат и листочек с планом в портфель и, закурив, села дожидаться Лилю.

Расслабившись, почувствовала, как ноги стали ватными. Голова немного кружилась. Опустив эти подробности при рассказе Генералу, ждала приговора, уверенная, что все провернула идеально. Генерал задумчиво посмотрел на нее, потом на ключ и сказал:

– Штучная работа. Давай бумажки посмотрим. Таня достала из сумочки листки с оттисками ключей, планом квартиры и описью. Сначала Генерал изучил оттиски.

– Пара пустяков, – сказал он, обратился к описи и даже присвистнул:

– Богатенько!

Таня согласилась. Генерал спрятал бумажки, посмотрел на Таню и подлил ей в бокал.

– С фотками как?

– Надо проявить, напечатать. У Сережки сделаю – у него в кладовке фотолаборатория.

– Не надо, – твердо сказал Генерал. – Пленки при тебе? Давай сюда. Таня подумала и отдала.

– Лилька мне хвасталась, что вместо УПК поедет с мамой в июне в Ялту, в какой-то зашибенный дом отдыха. С собой зазывала. Мамаша ее, говорит, может нас обеих от практики отмазать.

– Поезжай, – твердо сказал Генерал.

– Но а как же… дело?

– Запомни, красивая, академики сами на дело не ходят никогда.

– А я у тебя, что ли, академик? – задала Таня риторический вопрос.

– Еще какой! Эйнштейн! – убежденно сказал Генерал.

– В папочку, выходит.

Оба засмеялись. Генерал знал про Танину семью. Иногда это наводило его на противоречивые мысли. Каким же непостижимым образом жизнь свела дочь крупного, пусть и сбрендившего, ученого, умную, как черт, и прекрасную, как ангел, с профессиональным вором, ничего больше не умеющим, с семью классами очень среднего образования? Уже и сейчас, в свои шестнадцать, его красивая образованнее его самого на два с лишним класса, а дальше, если ничего не произойдет, разрыв будет только увеличиваться. Плохо это, очень плохо – но при правильном подходе очень хорошо. Непостижимый дар судьбы в лице Тани надо принять благодарно, вести по жизни – сколько им там еще отпущено вместе? – плавно, аккуратно, ни в коем случае не превращать девочку в заурядную воровскую маруху. При всей гениальности предлагаемых Таней комбинаций Генерал брался за их разработку сам и лишь потому, что прекрасно понимал – в противном случае она пойдет на дело без него. Рано или поздно влетит и его может потянуть… Сам и прокололся.

Отправив Таню на юга пасти подружку с мамой и на всякий случай обеспечивать себе алиби, Генерал еще раз изучил все данные, определил дату и время операции и состав участников. В основную группу входило шесть человек, а другие подключались позже, на стадии сбыта, и о самой операции не должны были знать ничего. В группу входили сам Генерал, слесарь Фима – изготовитель ключей и довольно неплохой медвежатник. Вобла и Фургон для подмоги, еще один фраер набушмаченный, водитель микроавтобуса, в который предполагалось загрузить товар и переправить в один тихий домик под Гатчиной. И Катька… Генерал долго колебался, прежде чем включать в группу Катьку, но все же решился. Квартирка была сугубо бабская, и если на охрану среди ночи позвонит мужик или пацан и брякнет, открыла, дескать, квартиру такую-то Ясногородская (а иначе нельзя – никакого Ясногородского по этому адресу не значится), может подняться шухер. К тому же у Катьки глаз-алмаз, она в две секунды отличит дельный товар от фуфла, на котором можно разве что попухнуть. Особенно по части бабского прикида и цацек.

На операцию Генерал отводил два с половиной часа, с половины третьего до пяти утра. Раньше начинать было нельзя – белыми ночами народ гуляет допоздна.

Заканчивать позже тоже рискованно. Автобус сгружает их у соседнего дома, а сам, объехав квартал, останавливается на другой улице, через двор напротив дома.

Водила вырубает мотор, ложится на сиденье и ждет. Они тихо и быстро идут к парадной. Первой поднимается Катька. Она на всякий случай звонит в дверь, осматривается, поднимается на полэтажа и делает из лестничного окошка ручкой.

Тогда поднимаются все, кроме Фургона, который снизу следит, чтобы никто не появился. Они заходят, Катька звонит в охрану, говорит что надо, они впускают Фургона. Фима идет непосредственно к сейфу, а остальные начинают не спеша, вдумчиво разбираться. На вынос идет только самое ценное, небольшое по объему – деньги, драгоценности, меха, богатые тряпки (ими же прокладываются серебро и особо ценный хрусталь), компактная дорогая аппаратура. Все это укладывается в большие спортивные рюкзаки, а две заранее отобранные картины, в том числе и женский портрет над сейфом, пакуются в специальный чехол от складного столика.

Когда все будет собрано, из квартиры выходит пустая Катька и осматривается. По ее сигналу все тихонько берут товар и спускаются по лестнице. Через двор идут тоже без шума, но особенно не таясь – как бы туристы на утреннюю электричку.

Садятся в автобус, поодиночке выходят, а Генерал с водилой, выждав пару часов в укромном месте, вливаются в утренний поток транспорта и отвозят барахлишко куда надо.

Операция была распланирована тщательно и лопнула из-за ерунды, предвидеть которую не мог никто. Все шло как по маслу. Фима разбомбил сейф минут за пятнадцать. Там оказалось шесть тысяч «картавых» по сотенной, восемьсот американских долларов, толстая пачка облигаций, роскошный ювелирный гарнитур старинной работы и четыре штуки одинаковых современных брошек белого золота с бриллиантами. В ювелирке каждая такая брошечка стоила девять тысяч пятьсот, и брали их нарасхват. В шкатулках тоже нашлось много чего интересного. С тряпками возиться не стали вовсе, запаковав в рюкзак только две шубы – норку и соболя. Из утвари отобрали серебро, на хрусталь и фарфор плюнули. Картины, подумав, прихватили с собой. Управившись к началу пятого, они решили не ждать. Вышли спокойно, прошли через дворик, подошли к автобусу, раскрыли дверку… И тут невесть откуда взявшиеся менты уложили всю компанию на землю, и начались разборки.

Оказалось все просто до идиотизма. Встав на положенное место, водила через полчасика не утерпел и отошел в кустики отлить и заодно покурить. Тем временем к автобусу с открытой дверцей подошли трое любопытствующих ментов – ночной наряд.

Козел водила, увидев их, кинулся бежать. Маявшиеся бездельем менты радостно отловили его и с азартом принялись выяснять. Водила начал лепить горбатого, но как-то неубедительно, и после легкой раскрутки умный сержант догадался, что тут кого-то очень ждут. Он связался с дежурной частью, и Генерал со товарищи вышел прямо на засаду.

Таню этот неприятный инцидент мог бы не коснуться вообще. Ну, нашли на плане квартиры, изъятом у Генерала, чьи-то посторонние пальчики. Так ведь поди узнай, чьи они? Генерал скорее под вышку пойдет. Водила с Фимой вообще о ее существовании не догадывались. Фургон с Воблой понимали, конечно, что к чему, но, молодцы, держались, как два Тельмана. Заложила же Таню Катька. Она с рьяным остервенением выложила мусорам, с чьей подмастырки хавиру поднимали, и про комиссионку, и про тачку милицейскую, вывела их на Машину квартиру, где снятые криминалистами пальчики полностью совпали с найденными на плане Генерала и подтвердили невероятные Катькины слова о малолетней Генераловой маме. Там же, у Маши, в вещах Генерала нашли Танину фотографию, в которой перепуганная и зареванная, но не посвященная в нюансы дела гражданка Краузе, хозяйка квартиры, опознала свою ученицу и подругу Захаржевскую Татьяну Всеволодовну.

В конечном счете в том, что Катька вообще что-то знала о Тане, виноват был Генерал.

За три месяца с того вечера, как Таня принесла Генералу ключ, и до ареста у Генерала произошло с этой старой знакомой значительное сближение.

Эта Катька была питерской марухой старинного Генералова кореша, гастролера-афериста Буша. Она была красива и вальяжна – других Буш не признавал.

В силу кучерявых обстоятельств жизни своего дружка она привыкла приспосабливаться и одинаково уместно смотрелась и в черной «чайке» или шикарном ресторане, вся в мехах и в шелках, и в каком-нибудь заплеванном притоне среди ханыг и бродяг. Она с удовольствием мотала добытые сожителем деньги, но в трудную для того минуту охотно помогала ему, либо прибегая к бессмертному, отточенному веками ремеслу хипеса, либо потихонечку приторговывая собой с ведома и согласия неревнивого Буша. А ревнив тот не был, это точно, и нередко после бутылочки-другой предлагал корешам: «А давайте Катьку в два конца!» Кстати, Генерал именно тем и заинтересовал Катьку, что от «двух концов» постоянно воздерживался.

В тот вечер Генерал ощутил позабытое за последнее время тягучее вожделение, по-быстрому, от греха подальше, выпроводил Таню и стал перебирать варианты.

Тайка устроилась на пароход и плавает теперь далеко. Уличные «съемки» как-то не привлекали, на знакомые хазы тоже не тянуло. А почему бы и не Катька – Буш-то в «командировке», значит, должна быть свободна. Генерал, не мешкая, разыскал Катьку на ее излюбленном блокпосту в «Метрополе». Он подсел к ней, на славу угостил и без труда уговорил на вечерок. Оставался вопрос: куда ехать? К Катьке нельзя было, у нее неприятности с соседями, а через них – с милицией. Генерал, недолго думая, отвез на все согласную Катьку на Машину квартиру…

После легкого обжиманса они приступили к делу. У него все получилось.

Секунд за двадцать.

– Что-то ты скорострельный, как Калашников, – с недовольной миной сказала Катька.

– Зато многозарядный, – усмехнулся он. И доказал свои слова на деле к полному удовлетворению сторон. А в промежутках была водочка, закусочка и разлюли-малина. Потом он лежал расслабленный и совершенно пьяный, а Катька, котеночком свернувшись рядом, принялась вкрадчиво выспрашивать про шикарную Генералову хавиру и про ту клевую шмару, чья фотка украшает его тумбочку.

– Это тебе не шмара, по себе не равняй, – пробормотал Генерал. – Это… это… Да знаешь ли ты, кто это?

И спьяну проболтался ей про дочку академика. Ну как было удержаться? Имени не назвал. Но так он пел про свою красивую, что Катька ее люто возненавидела, но Генералу, естественно, ничего не сказала.

К лету Катька уже все знала, по словечку вытянув из пацанов. Кто такая? Что за Миледи? Как зовут без погонялова? Что вообще за дела такие? Разложила в уме по полочкам, до остального сама доперла. Генерал же все реже встречался с Таней.

Вероятно, если бы все шло своим чередом, их своеобразный роман скоро иссяк бы естественным образом, а сохранились бы деловые отношения – как знать?

Так или иначе, а взятая с поличным Катька сдала Таню со злорадным удовольствием, дабы эта сучка от ответственности не ушла.

Генералу это было впадло. Да и на зоне за такое опетушат в два счета. Взял такую линию: да, богатую квартиру они отследили давно, да, выждали, когда уедут хозяева, и проникли в квартиру с самодельными дубликатами ключей. С чего сделали дубликаты? Так очень просто, гражданин начальник, попасли несколько раз хозяйкину дочку от дома до школы, а как-то утречком лично Генерал под видом папаши прошел в гардероб и вынул из кармана хозяйской дочки ключики, одни срисовал, с других слепочек сделал, а через пару часиков тем же манером положил на место. Номер, местоположение, внешний вид школы? Всегда пожалуйста… Откуда план квартиры? Дык нарисовал, когда вошел…

Когда Генералу предъявили Танину фотографию и ознакомили с показаниями гражданки Краузе и ее соседей по площадке. Генерал заявил, что это его личная жизнь, которая ни малейшего отношения к делу не имеет, и на все дальнейшие вопросы по поводу Тани отвечать отказывается.

Таню без труда отыскали в Ялте – в компании ничего пока не знающих потерпевших! При таком раскладе старший следователь Иванов, ведший дело об ограблении, отменил свое решение о немедленном задержании несовершеннолетней гражданки Захаржевской и решил ни о чем пока что не информировать ни потерпевших, ни, естественно, семью вышеупомянутой гражданки – в интересах следствия. С делом об ограбленной квартире в общем-то все ясно, но нужно еще отработать вполне вероятную связь этого дела с громкими в кругу специалистов зимними еще «глухарями» с комиссионкой и с «волгой» Московского УВД. Пока что эта связь строится только на показаниях арестованной Екатерины Мальцевой, причем совершенно голословных. Рецидивист Генералов упрямо гнул свою линию, которую косвенно и невольно подтвердили оба малолетних сообщника.

Короче, все зависело от показаний самой Захаржевской. Судя по всему, эта школьница – та еще штучка, и чтобы что-то от нее получить, нужно создать благоприятный психологический фон. Все взвесив, Иванов остановился на таком варианте – дать ей спокойно догулять в Крыму и предельно тихо брать в тот момент, когда она расстанется с Ясногородскими: о ее роли в неудавшемся ограблении квартиры потерпевшие, по замыслу Иванова, должны будут узнать только на очной ставке. Их поведение и ответная реакция Захаржевской могут быть весьма интересны. Обвинение следует предъявить сразу, но от допросов недельку-другую воздержаться, чтобы подозреваемая дозрела в общей камере до нужной кондиции.

Ясногородские довезли Таню до дома, и едва она успела войти и поцеловать Аду, пришли опера в штатском и забрали ее, разрешив взять две смены белья, теплые носки и тапочки. Такого оборота не ожидала. Рванулась, хотела бежать. Все ходы перекрыты. Крепкие дяденьки присматривали за сборами. Один у окна. Другой у двери. Кранты. Собираясь, взяла себя в руки и бледная, с почерневшими кругами под глазами, кинула на прощание остолбеневшей Аде:

– Это все не так! Срочно позвони дяде Коке!

Мозг лихорадочно работал. Она ухватилась за первое, что пришло на ум: надо воспользоваться знакомствами.

Дядя Кока, тот самый Адин друг, был известным ленинградским адвокатом, специалистом по хозяйственным делам, со сложившимися крепкими связями. К счастью, он оказался в городе, выслушал сбивчивый Адин рассказ и немедленно включился в работу.

Уже к вечеру он имел полную информацию, и в целом она его не очень порадовала. С одной стороны, единственная пока улика против Тани – злополучный план, начертанный ее рукой и сохранивший отпечатки ее пальцев. Все остальное – слова, слова… И умственные построения, основанные на цепочке совпадений, истолковать которые можно по-всякому. Как опытный адвокат, дядя Кока почти автоматически отбрасывал все размышления о том, виновен или нет его клиент на самом деле, и сосредотачивался на технических деталях. Но интуиция подсказывала ему, что во всей истории с квартирой Таня сыграла решающую роль. Конечно, если бы дело попало на суд сейчас, оправдательный приговор был бы обеспечен. Однако, судя по всему, за этой феноменальной Адиной дочкой непременно должны быть и другие делишки, до которых дотошный Иванов рано или поздно докопается, уцепившись за показания Мальцевой, которым в глубине души адвокат склонен был верить. В торжестве справедливости дядя Кока не был заинтересован нисколько. Главное – вытащить девчонку и вытащить немедленно, пока Иванов ничего нового не нарыл! На это сил самого дяди Коки было явно недостаточно. Он знал только одного человека, который мог бы это сделать. Важно, чтобы захотел. Дядя Кока нутром чувствовал, что захочет.

Дядя Кока протянул руку к телефону, набрал код Москвы и номер.

– Слушаю, – раздался мелодичный и бесстрастный женский голос.

– Вадима Ахметовича будьте любезны.

– Его нет на месте. Что ему передать?

– Передайте, пожалуйста, что звонил Переяславлев из Ленинграда по особенному делу.

– Будьте добры перезвонить через час, если не затруднит.

– Отнюдь, – сказал дядя Кока. – Перезвоню непременно.

Через пятнадцать минут ему позвонили.

– Кокочка, здравствуй, дорогой, – произнес весьма знакомый голос. – Что за особенное дело?

– Надо помочь одной барышне. Думаю, тебе это будет интересно.

– Вот как? Что ж, помогать барышням в беде – мой рыцарский долг. Мне подъехать?

– Ого! Даже так? Я сам собирался вылететь к тебе, все рассказать, а там бы решили.

– Интересный был бы полет! Через три квартала.

– Так ты в Питере?

– В данный момент. А вообще у себя на ранчо. Мне Джаба сюда позвонил.

– Тогда подскочи, если не трудно.

Прокуренная жердь в бордовом перманенте и сержантских погонах подтолкнула Таню в спину и с лязгом затворила за ней дверь. И тут же на Таню стало на паучьих ножках надвигаться нечто человекообразное с сиротской стрижкой, почти без носа, зато в сплошных прыщах. Следом за существом подгребало еще двое – квадратная во всех измерениях чувырла и смазливая цыгановатая смуглянка, оскалившая кривозубый рот.

– Ой, бля, щас обосрусь, какая куколка к нам на прописочку пришла! – прогундосило человекообразное, шевеля корявыми пальцами. – А скажи-ка нам, принцессочка, будешь со стола мыло кушать или…

Договорить ей не пришлось. Таня, не раздумывая, схватила по счастью нетяжелую табуретку и с маху приложилась по стриженой голове. Человекообразное упало.

А Таня отскочила в угол и пнула ногой закрытую парашу. Содержимое разлилось по полу.

– Кто Прасковью опрокинул, сикорахи?! – звонко крикнула Таня. – Вон девка навернулась, башку расшибла!

Цыганочка хлопнула в ладоши, а квадратная чувырла забарабанила в дверь:

– Эй, дубаки, в сто седьмой авария! Брезгливо обойдя лужу, Таня остановилась возле лежащей в моче уродины, лучезарно улыбнулась и ангельским голосочком произнесла:

– Стол не мыльница, параша не хлебница…

Через четыре часа, когда Таня лежала на нижней шконке у окна и задумчиво водила пальцем по наколкам примостившейся рядом Цыганочки, со скрежетом отворилась дверь, и Захаржевскую кликнули на выход.

В общих чертах Таня представляла себе, что скажет следователю, и догадывалась, что скажет ей он. Однако через пару коридоров и три поста ей приказали встать лицом к стене. Звякнули ключи, заскрипела петлями дверь, и Таню опять легонько подтолкнули в спину. Она вошла и огляделась. Деревянный пол, большое окно с ажурной решеточкой и занавеской, обои в цветочек, полочка с эмалированной кружкой и чайником, чистое белье на кровати типа больничной, столик, покрытый клеенкой, рядом – стул с мягким сиденьем, а на столе – раскрытая книга. Таня присела, стала читать. Пушкин. Через некоторое время щелкнуло, открываясь, окошечко в двери, и Таня приняла сеточку с яблоками, печеньем и даже пачкой «Варны» и коробком спичек. Есть контакт! Дядя Кока запустил свою машину.

Человек в темно-синем прокурорском мундире с большими звездами отодвинул в сторону бумаги и нажал кнопку звонка.

– Пригласите Иванова!

Вошел невысокий круглолицый средних лет гражданин в отутюженном сером костюме с толстой картонной папкой под мышкой.

– Вызывали, Петр Алексеевич?

– Садись, Геннадий Генрихович, в ногах правды нет… Ну, что у тебя по делу Генералова? Принес?

– Так точно! – Иванов положил папку перед человеком в мундире.

– Меня Фомичев с твоим рапортом ознакомил. Молодец, хорошо копаешь.

Интересно, понимаешь, получается, очень интересно. Целый пучок «глухарей» можно одним махом раскрутить. Можешь рассчитывать на полную поддержку. Только, понимаешь, особо не увлекайся, у тебя ж еще четыре дела, не запускай. Как у тебя по ним?

Иванов начал рассказывать, а человек в мундире слушал, изредка вставляя вопросы и замечания, при этом листая папку и пробегая глазами бумаги.

– Значится так, Геннадий Генрихович: это я у тебя до десяти ноль-ноль забираю на ознакомление. И чтобы, понимаешь, ночью не корпел. Теперь слушай приказ – домой, ужинать и спать! И чтобы до десяти ноль-ноль ноги твоей на службе не было! Мне, понимаешь, работники нужны, которые без износу! Понял?

– Так точно!

– Свободен!

Иванов вышел, и тут же из другой двери, расположенной позади начальственного стола, показались двое – седой и импозантный адвокат Николай Николаевич Переяславлев и его московский друг Вадим Ахметович Шеров, поджарый, довольно молодой и по-своему не менее, а то и более импозантный. При взгляде на его лицо сразу вспоминался портрет Юлия Цезаря.

– Ну, ты, Петр Алексеевич, не начальник, а прямо отец родной, – улыбнулся Переяславлев, а Шеров молча сел в хозяйское кресло и перевернул папку на первую страницу.

– Стараемся, понимаешь, проявляем заботу о людях, – сказал человек в мундире. – Вы, значится, располагайтесь, изучайте, а я пока пойду, отпущу Марусю, а кофейком лично займусь. Годится?

– Годится, – сказал Переяславлев.

Шеров тем временем проглядывал страницы и время от времени записывал что-то в свой блокнот. Переяславлев пристроился рядом и стал изучать те листы, с которыми уже ознакомился Шеров. Хозяин большого кабинета принес поднос с двумя кофейными чашечками, поставил и извлек из шкафчика рюмки и початую бутылку армянского коньяку.

– А себе-то что же? – спросил, поднимая глаза, Переяславлев.

– Я, понимаешь, кофе не пью. Сердце. Так что только коньячку за компанию.

– А я – только кофе, – сказал Шеров. И истинное положение дел, и русло, в которое следует направить расследование, было в принципе понятно всем троим.

Оставалось выработать тактику. Хозяин кабинета и адвокат смотрели на московского гостя, ожидая, что предложит он.

– Хороший у вас работник Иванов, – серьезно сказал Шеров, не отрываясь от бумаг. – Надо бы его поощрить. И желательно скорее. У вас, Петр Алексеевич, есть по этому поводу соображения?

– Так, так… – задумчиво произнес Петр Алексеевич, – Что-то такое было…

Он поднялся, вышел в приемную и стал рыться в одном из шкафов. Шеров вновь обратился к папке и принялся с большим вниманием изучать. Что-то Ахметыч там явно высмотрел. Закончив чтение, Шеров впервые за все пребывание здесь улыбнулся, захлопнул папку и с наслаждением потянулся, не вставая с кресла.

Похоже, он нашел то, что искал.

Человек в мундире вернулся из приемной и положил перед Шеровым пожелтевший листок.

– Академия и в столице есть, – сказал Шеров, прочитав листок. – Я из задней комнатки позвоню, если позволите. Городской который?

– Белый, – сказал хозяин кабинета, почему-то вытянувшись во фрунт.

– И неплохо бы еще кофе, – сказал Шеров, закрывая за собою дверь.

Человек в мундире направился в закуток к заграничной кофеварке, а Переяславлев задумчиво налил себе вторую рюмку. Оба прислушивались к чуть слышному голосу из задней комнатки.

– Ого! – сказал Петр Алексеевич.

– Ага! – подтвердил Переяславлев.

– Петр Алексеевич, возьмите там трубочку, – окликнул Шеров. – С вами будут говорить.

Человек в мундире почтительно снял трубку двумя пальцами.

– Повезло Иванову, – с улыбкой прокомментировал Переяславлев.

Дочитать «Онегина» Тане не пришлось. На следующий день около полудня ее отвели куда-то вниз, вернули поясок, ключи и сумочку с кошельком, дали расписаться в какой-то бумажке и препоручили молчаливой Аде и улыбающемуся дяде Коке.

Домой ехали на «жигулях» дяди Коки.

– Ясногородские ничего не знают, – без особого тепла сказала Ада. – В школе, естественно, тоже. Я всем сказала, что ты уехала к Никите в Москву.

– Зачем? – спокойно ответила Таня. – Будет суд, все равно узнают. Дядя Кока, нам надо все заранее обдумать.

– А что обдумывать? – спросил дядя Кока. – Никакого суда не будет. В смысле, для тебя. Таня устала. Мать это понимала. Сегодня девочке надо дать отдохнуть. Такой кошмар пережила. Камера! Притомилась от переживаний и сама. Поправила сбитое одеяло. Дочь не слышала. Спала крепко, но беспокойно. Ада покачала головой и вышла.

А снился Тане кошмар. С глазами Ады. Неотступными, следующими за ней всюду.

Не то чтобы упрек в этом взгляде, а просто слежка какая-то. Прячется Таня в уголок за шкафом, слышит шорох. Глядит в щелку приоткрытой двери. Видит, мать идет. Она навстречу бежит и на ходу соображает – не Адочка это вовсе. Пожилая черноволосая женщина, голова чуть тронута сединой. Патлы кудряво свисают. Нос крючковатый. Губы шепчут что-то, а под седыми бровями пронизывающий взгляд.

Тянет руки, пальцы как шкворни сухие, корявые. В руке свеча, в другой ладанка.

Ужас охватывает Таню. Хочет остановиться, а ноги сами собой бегут. Вдруг падает и просыпается. Это всего только сон, говорит она себе, и кошмар продолжается…

Встала утром как избитая. Вяло пожевала. Мать подкладывала оладьи с вареньем.

– Как же это все? – тревожно спросила Ада.

– Объяснений не будет, – сквозь зубы процедила Таня, будто мать в чем-то была виновата.

Ушла к себе. Покурила и завалилась снова спать. Ничего не хотелось.

В десять ноль-ноль старший следователь Иванов, явившийся к начальству забрать дело Генералова, получил неожиданное предписание в трехдневный срок прибыть в Москву для прохождения обучения на двухгодичных курсах при Генеральной прокуратуре, согласно его же рапорту трехгодичной давности, а текущие дела сдать следователю Никитенко. Ошалевший от радости Иванов зажил совершенно иными мыслями, в которых никаким Генераловым и Захаржевским уже не было места.

Новый следователь повел дело в совершенно новом русле. Начал он с того, что устроил очную ставку Генерала с Катькой. Заперев их в своем кабинете, он спустился вниз за сигаретами, а попутно завернул выпить кружечку кваса. Когда он вернулся, зареванная Катька сделала важное заявление. Она призналась, что дала ложные показания против Татьяны Захаржевской, выгораживая себя, поскольку навела на квартиру и выкрала ключи у Лилии Ясногородской именно она. Саму же Захаржевскую она видела только на фотографии в квартире гражданки Краузе, куда приходила к своему любовнику Генералову, и приняла ее за свою счастливую соперницу – со всеми вытекающими. Что же до комиссионного магазина и истории с милицейской «волгой», то о них говорит весь город, а Катька приплела их сюда для пущей убедительности. Сурово отчитав ее, следователь велел ей подписать протокол и вызвал конвой.

Оставшись с Генералом один на один, Никитенко резко сменил тон, распорядился принести в кабинет чаю с лимоном и вынул из портфеля бутерброды с ветчиной и домашнюю ватрушку, которыми щедро поделился с Генералом. Они быстро пришли к полному взаимопониманию и выработали джентльменское соглашение.

Показания Генералова по самому факту квартирной кражи являются исчерпывающими и чрезвычайно помогли следствию. Это будет учтено на суде. Однако в его показаниях относительно подготовки преступления есть элемент не правды, вызванный, следует заметить, благородным побуждением взять на себя часть вины своей сожительницы Мальцевой, бывшей, как следует из ее же показаний, истинным организатором преступления, в котором всем остальным отводилась роль простых исполнителей. За это выгодное для самого же Генерала изменение показаний следователь изымает из дела все гипотезы своего несколько увлекшегося предшественника, как построенные на заведомо ложных измышлениях гражданки Мальцевой. Далее, ни с какой Татьяной Захаржевской Генералов не знаком, а только видел ее фотографию у гражданки Краузе. Слова «Таня – это мое личное дело» следователь из протокола попросту вычеркнул. Потом они согласовали тексты малявок, которые будут переданы Фиме, водиле, Фургону и Вобле. А потом, на новом листочке, Генерал перерисовал план квартиры Ясногородских по образцу того, что находился в деле, после чего оригинал был изъят, а новый план приобщен к делу. На прощание Генерал, глядя следователю прямо в глаза, спросил:

– А письмо-то прощальное можно написать?

– Кому?

– Ну, как это – кому? Той, кого знаю только по фото.

– До завтра советую воздержаться, – сухо сказал следователь. – Я вызову вас для дачи письменных показаний.

Новый следователь не поленился съездить на Гражданку и душевно поговорить с Марией Францевной Краузе. Сначала Маша перепугалась, потом обрадовалась, что ее Танечка, оказывается, ни в чем не виновата, а лишь была оболгана беспочвенно взревновавшей воровкой. Потом разговор вообще перешел в неслужебное русло, и следователь вместе с протоколом, в котором, в частности, говорилось, что квартира была сдана гражданину Генералову после непродолжительного уличного знакомства, увез с собой записочку с Машиным домашним и служебным телефонами и пометкой «Завтра в шесть у „Баррикады“».

Дело довольно быстро передали в суд. Учитывая чистосердечное признание всех обвиняемых, их активную помощь следствию и отсутствие гражданского иска, суд проявил большую гуманность. Гражданка Мальцева, как организатор преступления, была приговорена к четырем годам лишения свободы. Гражданин Генералов получил три года, увы, строгого режима как рецидивист. Такой же срок схлопотали и прочие исполнители (Фургон с Воблой – условно, как ранее не судимые несовершеннолетние), а водила, которого научили выставить себя полнейшим идиотом, пожелавшим подзаработать на перевозке утренних туристов, и вовсе отделался какими-то исправительными работами с удержанием двадцати процентов.

А вместо Тани в места не столь отдаленные отправилась… мадам Ясногородская. Это был самый гениальный ход следствия. Александра Марковна, то ли по жадности, то ли по глупости, то ли из расстроенных чувств, признала своими все предъявленные ей вещи, включая и валюту. Возник большой конфуз. Презумпция невиновности на данный случай не распространялась, поскольку наличие инвалюты в личной собственности гражданина СССР уже содержит состав преступления. Свыше ста рублей по курсу – срок автоматически. Следователь Никитенко, препроводив потерпевшую в КПЗ, направил несколько орлов в управление торговли – пошуршать бумажками и поговорить с людьми. Сослуживцы, справедливо опасаясь за собственное благополучие, продали мадам Ясногородскую с потрохами, попутно навесив на нее и несколько собственных собак. Обыск, как-то миновавший квартиру Краузе, был с блеском проведен в квартире Ясногородских. При этом было вскрыто еще два тайника с ценностями.

На заседания суда потерпевшую приводили под конвоем, и ничего вразумительного она сказать не могла. Через полтора месяца суд в том же составе заслушал дело Ясногородской и на сей раз проявил принципиальность и строгость.

Александре Марковне влепили двенадцать лет с полной конфискацией имущества.

Отобрали и квартиру. Лиля, не ходившая в школу с начала учебного года, с одним обшарпанным чемоданчиком уехала к тетке на север. Никитенко получил повышение и благодарность с занесением в личное дело.

– Ах, Адочка, вы не меня благодарите, – экспансивно заявил после пятой или шестой, а может быть, и десятой рюмки дядя Кока. – Вы вот его благодарите, он ваш истинный благодетель. Это ж гений, премудрый змий… Ахметыч, улыбнись!

– Не слушайте его, Ариадна Сергеевна, – сказал Шеров, все же улыбнувшись. – Я никакой не змий, а самый обыкновенный советский человек, разве что привык смотреть на вещи трезво.

Они вчетвером сидели за отменно сервированным столом в гостиной Захаржевских. Раскрасневшаяся Ада, ни на полрюмки не отстававшая от дяди Коки, с обожанием смотрела на него блестящими глазами. Таня, перехватившая из ослабевших маминых ручек жезл хозяйки, проворно меняла приборы, уносила опустевшие блюда и бутылки и приносила с кухни новые – салаты, закуски, горячее… В промежутках она садилась и молча слушала, потягивая шампанское.

Шеров вкушал медленно, с достоинством, на виски, коньяк и вино особенно не налегал и в разговор вступал не слишком часто. Тане он показался человеком интересным.

После жаркого Ада поднялась, грациозно покачиваясь, и заявила, что приготовлением кофе займется сама, поскольку только она знает секрет, способный сделать этот напиток совершенно божественным. Дядя Кока немедленно вызвался ей помогать.

Таня осталась с Шеровым один на один. Взгляды их встретились.

– Таня, – сказал Шеров. – У меня для вас есть письмо. От Генералова. Если очень хотите, можете его взять и прочесть.

– Зачем? – сказала Таня. – С этим, скорей всего, покончено.

Шеров одобрительно кивнул.

– Вы, Таня, поразительно умная девушка. Если в юности не научиться сбрасывать с себя груз прошлого, с годами это становится все труднее, поверьте мне.

Он встал и пружинистой походкой подошел к окну.

– Лето проходит, – задумчиво произнес он. – Сейчас, должно быть, очень хорошо где-нибудь на природе…

– Вадим Ахметович, – тихо и твердо сказала Таня. – Я вам обязана очень многим. Переяславлев уверяет Аду, что вы поступили так исключительно из дружеских побуждений и совершенно бескорыстно. Так не бывает. Назовите вашу цену. Я вполне платежеспособна.

Шеров смотрел на нее, не говоря ни слова.

– Десяти тысяч хватит? – настаивала Таня. Он пожал плечами.

– Наверное. И как скоро вы можете со мной… расплатиться?

– Когда вам будет угодно.

– Тогда жду вас завтра в одиннадцать утра на выходе из метро «Парк Победы».

Успеете?

– Да. – Только постарайтесь не опаздывать. У меня много дел… О, вот и кофе.

Какой аромат! Ариадна Сергеевна, вы просто волшебница…

Вечером Таня созвонилась с Машей Краузе, с утречка заехала к ней на Гражданку и забрала кой-какие свои вещички, попросив Машу убрать в кладовку остальное – свое и Генерала. Без одной минуты одиннадцать она сошла с эскалатора на станции «Парк Победы». Шеров стоял у разменных автоматов с журналом в руках.

– Вы точны, – сказал он. – Пойдемте.

– Куда? – спросила Таня.

– В мою машину. Там нам никто не помешает. Надо же… принять сумму. – Он усмехнулся.

Шагах в тридцати от входа стояла голубая «волга» с чуть тонированными стеклами. Когда до нее оставалось шагов десять, из машины вышел огромный, мощный мужчина с нерусским, непроницаемым лицом. Он напомнил Тане Гойко Митича в роли Чингачгука – только постарше и помассивней. Мужчина распахнул перед ними заднюю дверцу, а когда они сели, обошел машину кругом и уселся на водительское место.

– Здесь вообще-то стоять не полагается, – сказал Шеров. – Джабочка, отъедем немножко.

Машина остановилась в тихом переулке. Шеров повернулся к Тане и протянул руку:

– Давайте!

Он вскрыл все четыре пачки и тщательно пересчитал все купюры. Таня с улыбкой следила за ним. Возможно, она в нем ошиблась. Такое крохоборство не вписывалось в ее представления о Шерове.

Тот отсчитал последнюю купюру, аккуратно вложил деньги в надорванные банковские упаковки, достал из кармашка переднего сиденья плотный пластиковый пакет, положил в него деньги… и протянул пакет Тане. Она отвела его руку.

– Это все ваше, – сказала она.

– Мое, – согласился Шеров. – И из своих денег я выплачиваю вам аванс.

– За что?

– За ответственную и перспективную работу, которая, не сомневаюсь, придется вам по вкусу.

– Мне, знаете ли, не хочется повторять прошлых ошибок.

Маленький недоверчивый зверек в ней хотел огрызнуться. Но теперь она была осторожнее. Нельзя кусать спасающую руку. Но бросаться в омут тоже не намерена.

Мало ли чего взамен своей доброты потребует?

Шеров улыбнулся:

– Неужели я похож на Володю Генералова?

– Нет.

– В отличие от гражданина Генералова, я чту уголовный кодекс и того же ожидаю от своих людей.

– Я уже ваш человек?

– Для меня – да… Джабочка, поехали!

– Куда? – спросила Таня. Она его пока изучала.

– Хочу показать вам ваше будущее рабочее место и подробно обсудить с вами наше… трудовое соглашение.

«Волга» покатила на юг, а потом на восток по проспекту Славы.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт