Книга Ковчег на острове онлайн - страница 2

Глава 2 Позолоченная клетка

Здесь достаточно повторить следующее основное положение: идеальное решение для зоопарков – не стремиться точно воспроизводить среду обитания, а с учетом биологических принципов транспонировать естественную среду в искусственную в условиях зоопарков.

Хейни Хедигер. Человек и зверь в зоопарке

Малый простор и малые помещения направляют ум на верный путь; в обширных помещениях ум рассеивается.

Леонардо да Винчи

Одно из наиболее распространенных заблуждений, с которым постоянно встречаешься в зоопарках, – это взгляд на животное как на узника. Взгляд такой же неверный и устарелый, как если бы в наши дни люди все еще верили, что внутри радиоприемников и телевизоров сидят маленькие человечки, которые там говорят, поют и танцуют.

Хейни Хедигер. Человек и зверь в зоопарке

Многие ньюйоркцы всю жизнь проводят в пределах территории, уступающей по размерам деревенскому поселку. Стоит им удалиться от собственного дома на два квартала, и они уже на чужбине, и чувствуют себя не в своей тарелке, пока не вернутся обратно.

Э. Б. Уайт

Всякий, кто соприкасался с зоопарками, должен волей-неволей признать, что архитектура этих заведений далека от искусства. Обычный архитектор ведет себя в зоопарке, словно ребенок, впервые получивший кубики. Дай ему волю, он нагромоздит постройки, проку от которых будет не больше, чем от домиков, сооруженных пятилетним дебилом.

Главная проблема зооархитектуры в прошлом (да и теперь дело обстоит немногим лучше) заключалась в том, что клетки и вольеры конструировались людьми с мыслью о людях. Как ни странно, но приходится подчеркивать, что при конструировании каких-то помещений для животных необходимо учитывать четыре момента (назову их по степени важности):

1) потребности животного, 2) потребности человека, ухаживающего за животным, 3) потребности публики, которая придет смотреть животное, и 4) эстетические воззрения архитектора и садовника при зоопарке.

В обычном зоопарке вы слишком часто увидите, что эта последовательность нарушена. Вашим глазам предстанет величественное сооружение – мечта архитектора, приводящее в восторг публику, но никак не пригодное для животных и обслуживающего персонала. Я называю это «антропоморфной архитектурой», а возникновение ее обусловлено двумя причинами.

Во-первых, архитектор хорошо знает, что нужно ему и публике, а именно нечто просторное и ласкающее глаз (чтобы успокоить совесть, страдающую от мыслей о воображаемых тяготах неволи). Однако он не знает, что нужно животному, а так как обычно между архитектором и лицом, ответственным за благо животного, нет ровным счетом никакого взаимодействия, на свет являются архитектурные монстры.

Конечно, ждать от каждого зооархитектора, чтобы он разбирался в зоологии, было бы так же нелепо, как ждать честности от каждого политика, и все же не вредно архитектору уметь различать жирафа и соню, как и политику полезно отличать правду от кривды. Судя по конечному продукту, в большинстве случаев архитектор после короткого инструктажа засучивает рукава и выдает наилучшее, на его взгляд, архитектурное решение, мало задумываясь над тем, что нужно животным и персоналу. В современных зоопарках, увы, слишком много клеток, вовсе не подходящих для своих обитателей, но публика, как ни странно, редко их критикует – были бы чистые и аккуратные. Оттого и получается, что многие зоопарки стремятся увеличивать размеры клеток, хотя животные в большинстве случаев используют лишь одну пятую предоставленного им пространства и, наверное, чувствовали бы себя куда надежнее в более тесной обители.

Помню, как я осматривал новехонький слоновник вместе с одним достаточно известным директором зоопарка из континентальной Европы, который полагал, что архитектор, работающий на зоопарк, должен почитать заказчиком зверей и прежде всего исходить из их пожеланий и нужд. Довольно долго мы молча созерцали новое чудовищное сооружение, наконец мой друг нарушил тишину.

– Это для чего же? – спросил он хриплым шепотом.

– Для слонов, – коротко ответил я.

– Для слонов? – Он вытаращил глаза. – Для слонов? А почему такой конструкции, для чего эти острые выступы поверху, они зачем?

– Если верить архитектору, – объяснил я, – вся постройка в целом призвана изображать стадо слонов на водопое.

Мой друг закрыл глаза и со страдальческим лицом пробормотал на малоизвестном балканском наречии страшное проклятие в адрес всех архитекторов. Собственно, только последнее слово я и разобрал, причем гость вложил в него столько яда, что ему позавидовала бы плюющая кобра.

Мы вошли внутрь помещения, напоминающего обезображенный собор. Мой друг обозрел предназначенное для животных ограниченное пространство и огромный лабиринт для публики, затем поднял взгляд вверх, туда, где, будь это и в самом деле собор, высоко-высоко висели бы колокола, передернул плечами и снова воззвал к некоему балканскому божеству.

– Зачем потолка высокий такой? – спросил он меня; не очень хорошо владея английским, гость под влиянием увиденного и вовсе стал запинаться. – Зачем потолка высокий такой, а? Или они думают, слон вдруг захочет полететь наверх и устроить там ночлег?

Познакомьтесь с зоопарками в разных концах света, и вы увидите сколько угодно таких архитектурных ублюдков. Самый подход к тому, как строить клетки, загоны и дома для животных, годами был и во многом остается неправильным. Есть зоопарки, добившиеся серьезных успехов, но их, увы, так мало, Когда проектируют зоопарк, прежде всего интересуются не потребностями животных, а запросами публики. Между тем для надлежащей постановки дела нужно следующее:

1) клетка, образующая необходимую животному территорию, с убежищем, где ее обитатель может укрыться для отдыха;

2) устраивающие данное животное партнер или партнеры;

3) надлежащий корм: привлекательный на взгляд животного и питательный на ваш взгляд;

4) возможно меньше поводов для скуки; другими словами, клетка должна быть щедро «обставлена», желателен также один-два соседа, с которыми можно в свое удовольствие поцапаться и повздорить без кровопролития.

Однако антропоморфная позиция посетителей ведет к тому, что для животных по-прежнему громоздят жуткие постройки, обожаемые зоопарками нашего столетия современные эквиваленты индуистских обезьяньих храмов; и сколько же несчастных и неблагодарных макак встретили свой конец, дрожа от холода в таких сооружениях.

Беспокойство публики за животных, содержащихся в неволе, похвально, однако чаще всего основано на заблуждениях. Люди редко, очень редко обсуждают в зоопарке то, что и впрямь заслуживает обсуждения, зато готовы поднимать страшный шум из-за вещей, которые не играют ровным счетом никой роли для животного.

Говорят: не годится держать животное в клетке, не годится обрекать его на заточение, не годится лишать свободы. Мало кто критикует конструкцию клеток, огонь критики направлен против самой идеи клетки. Тот факт, что в природе территории разных животных отличаются по своему характеру и размерам, что они в зависимости от вида могут охватывать и несколько квадратных метров, и несколько квадратных километров, точно так же как у людей есть сады, поместья, графства и государства, открыт сравнительно недавно, и для исследователя тут еще непочатый край работы. Тем не менее именно этот факт нужно постоянно помнить, когда конструируешь клетку или вольер для животного. Поместить зверя в вольер еще не значит лишить его свободы, ведь территория есть своего рода природный вольер, и слово «свобода» означает для зверя не то же самое, что для воинствующего свободолюбца из рода гомо сапиенс, который может позволить себе роскошь тешиться абстрактными идеями. На самом деле вы отнимаете у животного то, что для него куда важнее, – территорию , участок обитания; вот и постарайтесь дать ему полноценную замену, иначе оно будет тосковать, хиреть, а то и вовсе умрет.

Чтобы клетка стала территорией, нужно подчас совсем немного, и не размеры тут главное. Форма клетки, количество веток или отсутствие их, маленький бассейн, куча песка, колода – любая деталь может сыграть решающую роль. Непосвященный посетитель зоопарка не придаст ей значения, тогда как для животного она превратит клетку в территорию, а не постылую обитель, где оно будет влачить жалкое существование. Повторяю, размеры – не главное. Как раз в этом пункте наши критики ошибаются, потому что обычно весьма смутно представляют себе насколько регламентирована жизнь большинства животных. Как правило, сутки дикого зверя до того монотонны, что перед ними будни лондонского клерка покажутся чем-то вроде первых пяти томов «Тысячи и одной ночи». Людям невдомек, сколь ограничена площадь, в пределах которой протекает все существование иных представителей фауны. Часто животные растут, размножаются и умирают на относительно маленькой территории, выходя за ее границы лишь в том случае, если им недостает какого-то важного компонента.

В дождевых лесах Западной Африки, на краю поляны, где я устроил свой лагерь, росли три десятиметровых дерева, сплошь покрытые лианами и эпифитами. Они стояли вплотную друг к другу и воплощали весь известный мир одной беличьей четы. На этом крохотном ареале две белки средних размеров располагали всем необходимым. Тут и корм – плоды, побеги, насекомые; тут и питье – роса и дождевая влага в кармашках, где сучья соединялись со стволами. И наконец, что не менее важно, они располагали друг другом. Я провел на этой поляне четыре месяца. От зари до зари белки были у меня на виду, и ни разу я не наблюдал, чтобы они выходили за пределы своих трех деревьев, кроме тех случаев, когда требовалось отогнать незваных сородичей.

Три насущных фактора, которыми были обеспечены эти маленькие грызуны, судя по всему, одинаково управляют жизнью всех животных: возможность воспроизведения рода, доступ к пище и воде. Эти же факторы определяют требования к территории, являющей собой вид естественной клетки. Я не говорю, что противники содержания зверей в неволе не правы, хочу только сказать, что в своей критике они исходят из неверных посылок. Антропоморфный подход – вот что страшнее всего.

В зоологической экспедиции вы немало узнаете не только о территории, но и о критической дистанции. Речь идет о наименьшем расстоянии, на какое животное подпускает врага, прежде чем обратиться в бегство. Это расстояние неодинаково для разных видов, но само понятие действительно для всех животных, в том числе для человека. Если не верите, пойдите в поле, где пасется бык, и определите сами для себя критическую дистанцию. Когда вы налаживаете отношения с только что пойманным диким животным, самая трудная задача – убедить его сократить критическое расстояние (не забудьте, вы – враг, к тому же такой, который все время маячит перед глазами). Кроме того, вам надлежит обеспечить животное новой территорией взамен природной.

Возьмем, к примеру, ту же белку. Посадите только что пойманную белочку в забранный проволочной сеткой простой деревянный ящик (обычно выступающий в роли транспортной клетки), и пленница будет в страхе метаться и прыгать при каждом вашем приближении. Так может продолжаться месяцами, может продолжаться без конца – и все потому, что зверек разом лишился своей территории и возможности соблюдать критическую дистанцию Ему некуда деться от вашей чудовищной руки, когда она вторгается в лилипутский мир зверька, чтобы навести порядок и накормить его.

А теперь поместите белку в тот же ящик, предварительно отгородив в одном конце спальню с узким входом, только-только пролезть зверьку. Тотчас вся картина переменится. У белки есть убежище, где она может укрыться, когда вы вторгаетесь на ее территорию. Сидя в тихой спальне, она может – пусть не безучастно, но, во всяком случае, без чрезмерной тревоги, – наблюдать, как вы чистите клетку, как забираете мисочки и, наполнив их водой и плодами, ставите на место. Разумеется, чтобы завоевать доверие животного, на спальню поначалу надо посягать возможно реже. А это подчас легче сказать, чем сделать, потому что некоторые животные, как и некоторые люди, – страшные скопидомы, они будут старательно прятать в своем убежище все, чего не в силах съесть, – со временем пригодится! Когда запах гниющих остатков становится невыносимым, поневоле вторгаешься в спальню и наводишь чистоту, но чем больше вы можете с этим повременить, тем лучше.

Освоившись полностью в новых условиях, животное даже будет предвкушать периодические вторжения в его убежище: ведь появятся свежие банановые листья или пучки травы, а с ними съедобные семена и мелкие насекомые, волнующие запахи из внешнего мира, и можно предаться увлекательнейшему занятию – приготовлению новой постели.

Мой опыт показал, что такая спальня – превосходное средство наладить контакт с большинством мелких млекопитающих. Одна дикая белка освоилась быстро, что, когда через три дня возникла необходимость убрать в ее убежище, она забралась туда и начала устраивать постель, буквально вырывая у меня из рук свежие банановые листья. А один на редкость сварливый и воинственный карликовый мангуст уже через несколько часов твердо решил, что не только спальня, но и вся его клетка неприкосновенна. Незамедлительно признав ее собственной территорией, он яростно защищал свой участок обитания не хуже раненого тигра. Приходилось выдумывать всяческие уловки, заманивая зверька в один конец клетки, чтобы можно было поставить воду и корм в другом конце без риска, что мангуст устроит вам кровопускание.

Размеры обычных транспортных клеток определяются простым соображением: перевозить животное в маленькой клетке безопаснее, чем в большой, так как угроза травм для узника гораздо меньше. К сожалению, грузчики далеко не всегда бережно обращаются с клетками, они могут и повернуть их не так, и даже уронить. Однако, несмотря на скромные размеры транспортных клеток, вы сплошь и рядом видите, как животное, привыкнув за несколько месяцев к надежному убежищу, по прибытии в зоопарк отказывается сменить его на более просторную квартиру. Транспортная клетка вполне заменила естественную территорию, превратилась в знакомый и безопасный участок обитания, где животное было обеспечено кормом и водой.

Новая клетка, будь она хоть в пятьдесят раз просторнее, ничего этого на первый взгляд не сулит, разве что предоставляет больше свободы, которая так волнует людей. Но животное меньше всего помышляет о свободе, ему нужна безопасность, а ею оно уже было обеспечено в тесной транспортной клетке. Частенько ничего не остается, как вносить транспортную клетку в стационарную и оставлять ее там на много дней, а то и недель, пока осторожное и консервативное животное не признает большое помещение своей территорией. И даже освоившись на новом месте, оно чуть что стрелой умчится в маленькую клетку, которую привыкло считать своим домом.

В одной из экспедиций в Западную Африку нам принесли трех галаго Демидова. Принес охотник в самую последнюю минуту, когда мы уже направлялись к морю, чтобы поспеть к отходу нашего корабля. Все же я купил зверьков. Но куда поместить их? У нас оставалась лишь далеко не новая плетеная верша местного изготовления длиной полметра с лишком, шириной пятнадцать сантиметров; хорошо еще, что галаго Демидова – самые маленькие представители рода (величиной с выдерживающего строгую диету золотистого хомячка). Вся троица удобно разместилась в верше, куда я напихал сухих банановых листьев. Галаго Демидова особенно милы: большие черные глаза, нежные уши, мягкая зеленовато-серая шубка, а легкостью и быстротой движений они напоминают влекомые ветром пушинки.

Как только мы три дня спустя добрались до побережья, я первым делом смастерил настоящую клетку и перевел моих галаго в новую квартиру. Вершу я не выбросил, и слава Богу: в клетке зверьки сразу начали хиреть. Забились в спальню, отказывались от еды и глядели на меня огромными печальными глазами, словно три феи в изгнании. Не видя другого выхода, я вернул их в вершу; они тотчас воспрянули духом, стали есть и вести себя как положено. На пути в Англию верша, предназначенная совсем для других целей, начала разваливаться, приходилось то и дело чинить ее веревочками. Прибыв в зоопарк, галаго единодушно отвергли предложенную им клетку, раз в пятьдесят превосходившую размерами вершу. Ничто не могло заставить зверьков покинуть полюбившуюся им плетеную обитель. Пришлось повесить ее на стенке новой клетки, и минуло около года, прежде чем галаго осмелели и начали выходить на простор. Но большую часть времени они по-прежнему проводили в рассыпающейся верше, не пожелали променять ее даже на специально изготовленную более вместительную и гигиеничную корзину. Наконец через два года верша, которую зверьки в три дня признали своим домом, окончательно распалась, но за этот срок очаровательные маленькие упрямцы привыкли к новой квартире.

Впервые меня заставила призадуматься над тем, что я назвал бы транспортной территорией, мешотчатая крыса; она же явила мне пример того, как хладнокровно некоторые животные мирятся с пленом. Мешотчатые крысы, крупные серые грызуны ростом с молодую кошку, в изобилии водятся в некоторых районах Западной Африки. По большей части это довольно флегматичные существа, но, как и у всяких животных, у них есть свои маленькие причуды и особенности. Сюда можно отнести полное отсутствие страха, ибо я еще не встречал ни одной мешотчатой крысы, которая не была бы готова хорошенько тяпнуть вас; притом делается это словно невзначай, как-то рассеянно, я бы сказал, походя.

Другая крайне досадная привычка (тогда я о ней еще не знал) – набивать огромные защечные мешки едой, которую не удается одолеть в один присест, и уносить ее в спальню. Заполучив первую в жизни мешотчатую крысу – и первый укус данной особи, – я охотно согласился оставить ее спальню в покое; однако вскоре определил, что ей явно не хватает корма. Мисочка неизменно блистала чистотой, и из спальни на меня сквозь паутину дрожащих усиков глядели печальные глаза этакого Оливера Твиста, перевоплотившегося в грызуна.

Озадаченный, я без устали подбрасывал в клетку корм, пока в один прекрасный день не увидел, что крыса почему-то не заходит в свое убежище. В чем дело? Оказалось, спальня была до такой степени набита съестными припасами, что при всем желании туда не войти. Хотя я уже усвоил, что на спальню лучше не покушаться, по молодости и по неопытности мне было невдомек, что такое невмешательство чревато нежелательными последствиями в виде гниющей пищи. Пришлось урезать паек и раз в десять дней вторгаться в заветное убежище. При второй уборке я опять обнаружил большие запасы: было очевидно, что я по-прежнему перекармливаю свою мешотчатую крысу. Уменьшив порцию скоропортящегося сочного корма, вроде бананов и папайи, я зато прибавил батата и арахисов, не боящихся долгого хранения в спальне. Так была решена и эта проблема.

Но тут мой узник выкинул штуку, которая опять заставила меня крепко призадуматься. Затеяв однажды вечером уборку, я обнаружил, что спальня пуста, если не считать горки еды на постели из банановых листьев. В задней стенке зияло аккуратно прогрызенное отверстие, а «чертова скотина умотала в буш», как с несравненной меткостью выразился приставленный к животным африканец-служитель. Я попытался утешить себя избитым речением «на ошибках учатся» и мысленно постановил впредь обивать клетки мешотчатых крыс железом. Когда же утром я пришел за клеткой, чтобы отнести ее плотнику во исполнение задуманного, то увидел в спальне свернувшегося калачиком беглеца.

Я не поверил своим глазам. Вопреки всему, что толкуют большинство несведущих любителей животных, зверек вернулся в ненавистное узилище. Неслыханно! Я оставил крысу в покое и стал наблюдать за ней. Каждый вечер она выходила из спальни, чтобы наесться, напиться и с важным видом унести недоеденное в свое убежище, причем от набитых защечных мешочков казалось, что у нее свинка. Припрятав остатки, она с большим старанием и шумом приготавливала постель. Подходила к прогрызенному отверстию в задней стенке, принюхивалась, завершала приготовление постели, выскальзывала наружу и исчезала в ночи. Через два с половиной часа появлялась вновь, забиралась в спальню, закусывала и, свернувшись калачиком, мирно спала до утра.

Так продолжалось два месяца, после чего пришла пора перебираться в другой район, за двести с лишним километров от предыдущего. Как-то моя мешотчатая крыса отнесется к перемене территории? На время переезда я заделал дыру куском жести, но убрал его, как только был разбит новый лагерь. Зверек отнесся к перебазировке с невозмутимостью высокопоставленного деятеля, привыкшего к дальним перелетам, и продолжал устраивать постель, откладывать про запас еду и совершать ночные прогулки в лес. Он оставался верным этой привычке вплоть до нашего отъезда в Европу, когда мне поневоле пришлось обить клетку железом, ибо я подозревал, что капитан парохода при всей симпатии к нам вряд ли одобрит ночные странствия мешотчатой крысы. Сама же крыса явно уразумела, что настал конец этому этапу в ее жизни, отлично прижилась в клетке, и мне приятно сообщить, что она благополучно здравствовала еще десяток лет в зоопарке, куда была отправлена.

Через несколько лет я приехал в Парагвай, и надо же было случиться так, что моя экспедиция совпала во времени с государственным переворотом. В Парагвае, как и в некоторых других южноамериканских странах, перевороты – нечто вроде национального вида спорта. На сей раз поединок чрезмерно затянулся, ни одна из сторон не могла взять верх, и поскольку не было возможности вывезти приобретенных мной зверей, пришлось их отпустить. Большинство моих узников провело в неволе около трех месяцев и успело привыкнуть к опеке. Теперь они отказались уходить. Слонялись вокруг лагеря, ожидая кормежки, а несколько наиболее энергичных и толстоклювых попугаев продолбили себе путь обратно в клетки сквозь дерево и проволочную сетку. Естественно животные, пойманные позже, поспешили скрыться в дебрях, но пристрастившихся к неволе пришлось отвезти подальше от лагеря – только тогда они поняли, что от них требуется.

Вот почему я так остро реагирую на выпады неосведомленных критиков. Они твердят, что не годится отнимать у животного «свободу». Добро бы знали что-нибудь о жизни животных, но ведь не знают. В их представлении поместить зверя в клетку – примерно то же, что лишить его возможности в дни отдыха совершить увеселительную поездку, посетить концертный зал, покататься на лыжах в горах. На животных эти доброжелатели смотрят как на косматых человечков: этакие дядюшка Фред и тетушка Фреда в меховых шубах. Но ведь это вовсе не так, каждый зверь – индивидуальность со своими взглядами, своими симпатиями и антипатиями. А потому очень важно, особенно когда берешься критиковать, попытаться взглянуть на вещи с точки зрения животного, а не своей собственной. Ведь вы вряд ли согласитесь стать супругом бегемотихи, хотя среди бегемотов найдется бездна желающих.

Из такого понимания неволи и возникла антропоморфная архитектура: не зная, в чем нуждается животное, люди воображают, будто им это известно, и приписывают ему свои запросы. Красивая большая клетка – вот лозунг. С большой клеткой они готовы мириться, пребывая в счастливом неведении о том, что данному наземному животному нужна площадь, а не высокая клетка, напоминающая старинные стоячие часы, что древесный обитатель захиреет в клетке высотой в полметра, как бы широка она ни была. Им невдомек, что красивая большая клетка при всей ее гигиеничности может быть предельно скучным бетонным квадратом, лишенным всего того, что наполняет жизнь зверя, которому надо лазить, прыгать, качаться, принимать демонстрационные позы и метить свою территорию.

Чаще всего клетки в зоопарках ругают за две вещи: малые размеры и решетки. Как мы уже убедились, размеры для клеток не главное. Теперь о решетках. Вопрос весьма непростой. Хотя в большинстве современных зоопарков решетки, придававшие столь неприглядный вид зверинцам прошлого века, уступили место более приятным для глаз и души материалам, у многих представление о зоопарке по-прежнему связано с решетками, а решетки – с тюрьмами. Попробуй растолкуй этим людям, что решетки только для них равнозначны заточению.

Так, в клетке приматов удачно размещенные решетки доставляют удовольствие животным: по ним можно лазить, на них можно висеть. Нередко в сконструированных на потребу публики цементных камерах человекообразных обезьян с устройствами для лазания дело обстоит так плохо, что обитатель клетки был бы только рад доброй старинной решетке. Для блага и радости таких активных древолазов, как орангутан или гиббон, решеток чем больше, тем лучше. Не могу забыть душераздирающую картину, которую я наблюдал в одном зоопарке на континенте. Великолепный взрослый орангутан был заточен в камере размером три на четыре с половиной метра без наружного отделения. Обитель бедняги освещалась маленьким и весьма грязным фонарем, укрепленным на потолке, На дворе стоял яркий, солнечный день, а в клетке царил такой сумрак, что надо было напрягаться, чтобы рассмотреть животное. И никакого оборудования: ни жердей, ни каната, ни качелей, ни полки. Забранный стеклом цементный ящик – вот и вся клетка. Орангутан сидел посреди пола, держа в руках лоскут мешковины, который он то надевал себе на голову, то снимал. Это было все, чем он мог занять свой чрезвычайно пытливый и острый ум. В такой клетке решетка была бы великим благом. Когда мы у себя конструировали наружные клетки для человекообразных, все это и многое другое было учтено.

Размеры наших клеток определялись длиной и высотой уже существовавшего здания (старинной каменной постройки для яблочного пресса), в остальном же мы могли действовать по своему усмотрению. Два основных соображения руководили нами: обезьяны должны видеть, но не касаться друг друга, и внутри клеток должны быть максимальные возможности для гимнастики. Видеть друг друга обезьянам важно по очень простой причине: чтобы внимание было чем-то занято. В любом зоопарке одно из главных зол для животных – скука, а когда речь идет о человекообразных обезьянах и других приматах, эта проблема приобретает особенно острый характер. Человекообразные чрезвычайно любопытны, им непременно надо знать, что происходит в соседней клетке. Так и хочется сравнить их с выглядывающими из-за тюлевых занавесок старыми девами.

Если клетки стоят в ряд, их обитатели могут следить за соседями только через решетчатые или проволочные перегородки. Нас такой вариант не устраивал по двум причинам. Во-первых, мы знали по горькому опыту: где сетки и решетки, там и укушенные пальцы. Во-вторых, стресс, вызванный постоянным тесным соседством с потенциальным соперником, способен испортить нрав любой человекообразной обезьяны и любого животного вообще. В конце концов наш архитектор нашел блестящее решение. Он придал клеткам почти ромбовидную форму; они частично соприкасались, но не смыкались. При такой конструкции каждая обезьяна видела, во всяком случае, часть соседней и следующей клеток.

Дальше возник вопрос, как оформить передние стенки. В ту пору у нас было плохо с деньгами, не приходилось и помышлять о небьющемся стекле, которое мы потом применили для секции горилл. Оставались решетки – лишь они обладали достаточной прочностью, чтобы противостоять мускулам взрослой гориллы, орангутана или шимпанзе. Однако я был решительно против вертикальных прутьев, которые придавали такой жуткий вид зверинцам прошлого века, и в конце концов после долгих споров и экспериментов мы остановились на переплетах вроде тех, какие применяются при армировании бетона, с прямоугольными просветами высотой двенадцать и шириной двадцать сантиметров. Такая решетка не производила гнетущего впечатления, не мешала публике рассматривать животное и позволяла взрослым обезьянам лазать всласть. Да и для новорожденных получились отличные лестницы. Вообще мы явно угодили малышам: когда у них прорезаются зубы, они страсть как любят почесать десны о холодный железный прут.

В наше время зоопаркам пора бы уже подходить с гораздо большей ответственностью к конструированию клеток, тщательно учитывая биологию животных. Клетка должна позволять ее обитателю вести возможно более естественный образ жизни и в то же время облегчать работу тех, кто наблюдает и ухаживает за животным. Словом, каждая клетка должна быть своего рода экспериментальной лабораторией, а не дурно сконструированным ящиком для показа животного публике, как мы это видим теперь.

Боюсь, большинство клеток в зоопарках не отвечает биологическим особенностям своих обитателей. Во многих случаях сам зоопарк тут и не виноват; он вынужден использовать придуманное и построенное десятки лет назад, когда еще не знали того, что знаем мы о потребностях животного, когда только-только начинали изучать такие вещи, как территория, критическая дистанция, стрессовые факторы. Но и в наши дни рождаются на свет уродливые сооружения, как правило, стоящие огромных денег. Появление этих никудышных конструкций ничем не оправдано. Речь идет об антилопниках, смахивающих на третьеразрядную мужскую уборную; о птичьих вольерах, в которых даже птеродактилю было бы неуютно; об огромных павильонах, где замысловатым механизмам отведено в три раза больше места, чем животным; о постройках, где из-за стремления показать возможно больше разных видов под одной крышей на каждого зверя приходится минимум пространства.

По всему миру я наблюдал в зоопарках ужасные картины. Видел клетку гиббонов, где для разминки обезьяны могли только висеть на проволочной сетке или прыгать по испещренным дырами бетонным плитам, глядя на которые казалось, что творец сего безобразия вознамерился (без особого успеха) превзойти наиболее абстрактные скульптуры Генри Мура. Дыры в поставленных на ребро серых плитах призваны были служить убежищем в ненастную погоду. Видел слоновники с такими узкими проходами для обслуживающего персонала, что с тачкой не пройти, а надо ли говорить, что группа слонов, как ни милы эти животные, ежесуточно производит достаточно экскрементов, чтобы требовалась тачка. Видел дом для мелких млекопитающих, где клетки разделял сорокасантиметровый просвет, что исключало возможность найма тучных служащих, давая тем самым не совсем обычный повод для вмешательства профсоюзов, борющихся с дискриминацией.

Недавно мне довелось созерцать изобретательно и роскошно оформленный дом для птиц, стоивший сумасшедших денег. На мой вопрос, как же в этих огромных клетках ловят заболевших особей, мне ответили, что это довольно сложная проблема. Мол, единственный выход – сбивать их струей теплой воды из шланга. Если уж дело дошло до таких сильных средств, подумал я, можно просто стрелять в птиц из ружья, конечный итог будет примерно одинаковым. Вся постройка могла служить типичным образцом антропоморфной архитектуры: она воплощала последнее слово техники показа птиц и для публики была верхом совершенства. Не совсем уверен, что птицы разделяли точку зрения публики, хотя конструкция вроде бы создавалась для них.

Мне показывали сделанный по новому проекту загон для верблюдов, где только полуметровая ступенька призвана была помешать животным смешаться с публикой и дать волю своей очаровательной привычке брыкаться и кусаться. Меня заверили, что этой меры вполне достаточно: дескать, верблюды не любят спускаться по ступенькам. Хотелось бы теперь услышать – сами-то верблюды были об этом осведомлены, когда их перевели в новую обитель?

Бетон – сравнительно дешевый строительный материал, поэтому никуда не денешься от того, что его широко применяют в зоопарках. Однако людям почему-то невдомек, что бетон легко замаскировать И постройки для зверей вовсе не обязаны выглядеть так, словно они призваны устоять против атак вражеской армии. В умелых руках бетон хорош и полезен, но в зоопарках мира из этого немудрящего вещества сотворено больше безобразия, чем из какого-либо другого материала. Кажется, зачинщиком дурного поветрия был Любеткин, который в 1930-х годах создал для зоопарков ряд ужасающих по бесполезности и уродству конструкций. Похоже, с той поры слова «зоопарк» и «бетон» стали чуть ли не синонимами. В Австралии один директор зоопарка до того увлекся сим волшебным материалом, что только на него и налегал. Вскоре его заведение уподобилось унылому перенаселенному итальянскому кладбищу. Мой друг, обаятельный французский орнитолог, сказал об этом человеке: «Беда не в том, что у И. дурной вкус, а в том, что у него вообще нет никакого вкуса».

Один город на Западном побережье США опрометчиво поручил проектирование своего зоопарка архитектору, который столь же опрометчиво взялся за это дело. Обожая цемент и его ближайшего родича, железобетон, и обладая художественными наклонностями гуннского вождя Аттилы, сей деятель создал нечто умопомрачительное. Оторопь берет, когда видишь, как много бетона использовано на строительство такого числа никуда не годных клеток. Чувствуешь острое желание все снести и начать строить заново, но разве справишься с этими горами бетона? Это же все равно что сносить египетские пирамиды. Особенно меня потряс вольер в виде глубокой цементированной ямы с подобием бетонного острова посередине. Остров венчало нечто вроде эскимосского иглу из бетона. В целом конструкция напоминала наиболее суровые участки Хайберского прохода в горах Афганистана. Архитектор не позволил своим украшательским наклонностям умалить совершенство этого шедевра; бетон представал взгляду посетителей во всем своем великолепии, нигде не оскверненный росписью, барельефами, орнаментами или лепниной. Мне предложили угадать, для кого предназначена эта уродливая яма. Я, не задумываясь, принялся перечислять наиболее стоических от природы животных, способных жить среди таких мрачных круч. Павианы? Гривистые бараны?.. Я не угадал. Огромное голое бетонное биде, стоившее баснословных денег, было сооружено для орангутанов, которые больше других человекообразных обезьян привязаны к деревьям. Знаменитая тюрьма Синг-Синг – и та лучше: в ней есть пригодные для лазанья решетки.

Мало того что несчастные животные и обслуживающий персонал должны выносить глумление архитекторов – теперь размножаются, будто поганки, так называемые «консультанты по зоопаркам». Эти румяные херувимы, выходящие на охоту стаями, заверят вас, что готовы спроектировать целый зоогородок со всем, чего вы пожелаете, от слоновника до дельфинария. Одна минута – бульон готов, только не забудьте заправить звонкой монетой. Смысл, цель? Ну нет, это не по их части. И вообще зачем зоопарку цель, это же чисто престижное заведение. Без зоопарка ваш город не может тягаться с соседним городом. А если, не дай Бог, во всей стране нет зоопарка, вашу нацию могут посчитать неполноценной.

Большинство в этих своеобразных шайках составляют архитекторы. Разумеется, иногда (дабы вы не усомнились в честности их намерений) они берут в компанию двух-трех человек, способных при некотором старании отличить жирафа от оленя, может быть, даже носорога от бегемота, хотя я, унылый скептик, сомневаюсь, достаточно ли этого. Неужели этим людям будет позволено производить на свет новые выводки архитектурных недоносков, заколачивать новые гвозди в гроб идеи о зоопарке как о научном учреждении?