Книга За пределы безмолвной планеты онлайн - страница 2

II

В комнате, где оказался Рэнсом, странным образом совмещались убожество и роскошь. Окна без штор были наглухо закрыты ставнями, голый пол усеян пустыми коробками, стружкой, газетами и книгами, а на обоях виднелись пятна там, где у прежних хозяев висели картины и стояла мебель. Однако посреди всего этого разгрома стояли два очень дорогих кресла. А в мусоре на столе среди жестянок из-под сгущенного молока и сардин, сухих кусков хлеба, дешевой посуды, недопитых чашек чая и сигаретных окурков валялись сигары, устричные раковины и бутылки из-под шампанского.

Дивайн все не возвращался, и Рэнсом невольно задумался о нем. Дивайн вызывал у него особое чувство – неприязнь, какую мы испытываем к человеку, которым когда-то в детстве восхищались, пока не поумнели. Дело в том, что Дивайн на полсеместра раньше, чем соученики, освоил разновидность юмора, которая заключалась в постоянном пародировании сентиментальных и патетических штампов, звучащих в речи взрослых. Несколько недель вся школа, включая Рэнсома, покатывалась от хохота, когда он рассуждал о Незабвенных Школьных Годах, необходимости Хранить Честь и Совесть, о Бремени Белого Человека и Духе Честной Борьбы. Но продолжалось это недолго. Уже в Уэденшоу Рэнсом понял, что Дивайн – зануда, а в Кэмбридже попросту избегал его и только удивлялся издалека, почему другие не замечают, как он безвкусен и банален. Потом Дивайна совершенно неожиданно избрали в совет Лестерского колледжа, и он начал непонятным образом богатеть. Вскоре он уехал в Лондон, где, по слухам, «вращался в деловых кругах». Иногда его имя всплывало в разговорах, и собеседник Рэнсома обычно заканчивал свой рассказ о Дивайне так: «Никуда не денешься, по-своему он чертовски умен», – или жалобно заявлял: «Никогда мне не понять, как этот тип ухитрился так высоко залететь». Насколько можно было судить по краткому разговору во дворе, старый однокашник Рэнсома почти не изменился.

Возвращение Дивайна прервало цепь воспоминаний. В руках у него был поднос с бутылкой виски, стаканом и сифоном.

– Уэстон там соображает чего-нибудь на ужин. – Он опустил поднос на пол рядом с креслом Рэнсома и занялся бутылкой. Рэнсом, у которого совсем пересохло в горле, тоскливо отметил, что хозяин его не из тех, кто умеет одновременно говорить и заниматься делом: Дивайн подцепил было штопором серебристую фольгу на горлышке, но тут же забыл о ней:

– Откуда вы взялись в этой глуши?

– Просто отправился в поход, – отозвался Рэнсом. – Вчера переночевал в Стоук Андервуде, а сегодня надеялся остановиться в Наддерби. Но там меня не приняли, пришлось идти в Стерк.

– Бог ты мой! – изумился Дивайн, по-прежнему игнорируя бутылку. – Вам что, за это деньги платят, или это чистый мазохизм?

– Я этим занимаюсь для собственного удовольствия. – Рэнсом демонстративно уставился на бутылку.

– А непосвященный способен понять, что в этом привлекательного? – Дивайн наконец вспомнил о своих обязанностях и оборвал крошечный клочок фольги.

– Не знаю, как вам объяснить. Ну, во-первых, мне нравится сам процесс ходьбы…

– Боже! Вам, наверное, и армия была по душе. Как там говорится – шагом марш куда не знаю!

– Нет, что вы! В армии все наоборот. Там ты ни минуты не бываешь один, там за тебя другие решают, куда тебе идти, ты даже не можешь выбрать, по середине дороги шагать или по обочине. А в походе ни от кого не зависишь. Захочешь – остановишься, захочешь – пойдешь дальше. Кроме себя, спрашивать разрешения не у кого.

– А потом однажды вечером в гостинице вас поджидает телеграмма: «Возвращайтесь немедленно!», – улыбнулся Дивайн, сдирая наконец остатки фольги.

– Ну, такое может случиться, только если по глупости оставишь кому-нибудь свой маршрут, да еще и не будешь от него отклоняться. Меня, самое худшее, начнут разыскивать по радио: «Вниманию доктора Элвина Рэнсома, который, повидимому, находится в походе, где-то в Центральных графствах…»

– Начинаю понимать, – протянул Дивайн. Он уже начал вытаскивать пробку, но остановился на полпути. – Если б вы занимались бизнесом, этот номер бы не прошел. Везет же некоторым! Неужели вы можете просто так вот взять и исчезнуть? А как же жена, дети, горячо любимые престарелые родители?

– У меня никого нет – только замужняя сестра в Индии. А кроме того, я же кембриджский преподаватель. Вы, наверное, помните, что стоит преподавателю уйти в длительный отпуск, он все равно что перестает существовать. Даже в колледже никого не волнует, где он и что с ним, а уж за стенами колледжа – и подавно.

Пробка, наконец, выскочила из бутылки с многообещающим чмоканъем. Рэнсом подставил стакан.

– Скажете, когда хватит, – предупредил Дивайн. – Нет, все-таки должна быть какая-то зацепка. Неужели действительно никто не может с вами связаться и не знает, где вы и когда вернетесь?

Рэнсом покачал головой. Дивайн, взявшись за сифон вдруг чертыхнулся.

– Боюсь содовая кончилась. Давайте, я налью воды. Только придется сходить на кухню. Сколько вам?

– Долейте доверху, пожалуйста.

Еще пара минут – и Дивайн вручил Рэнсому долгожданный стакан. Наполовину его опорожнив и откинувшись на спинку кресла, Рэнсом удовлетворенно вздохнул и заметил, что жилище Дивайна вызывает не меньше вопросов, чем его собственный способ проводить отпуск.

– Это верно, – согласился Дивайн. – Но если б вы знали Уэстона, то поняли бы: лучше с ним не спорить, а просто поехать туда, куда он захочет. Что называется, коллега с сильным характером.

– Коллега? – удивился Рэнсом.

– В каком-то смысле. – Дивайн бросил взгляд на дверь, придвинул свое кресло поближе в Рэнсому и заговорил доверительным тоном: – Зато уж в своем деле он мастак. Строго между нами: я вкладываю кое-какие деньги в его исследования. Тут все чисто, комар носа не подточит – идет путем прогресса для блага человечества и тому подобное. Но дело может дойти и до промышленного производства, так что мы стараемся держать все в секрете.

С Рэнсомом тем временем происходило нечто странное. Сначала ему послышалось, что Дивайн несет околесицу, что-то вроде того, что промышленность производит его в секрете, но исследования в Лондоне на себя не натянешь. Тут он понял: слова Дивайна непонятны потому, что их просто не слышно. В этом не было ничего удивительного, ибо и сам Дивайн вдруг удалился на добрую милю, словно Рэнсом видел его четкое изображение в перевернутом бинокле. Из этого далека, из своего крошечного кресла Дивайн пристально смотрел на Рэнсома с каким-то новым выражением на лице. Под его взглядом Рэнсом забеспокоился, попытался пошевелиться, но обнаружил, что полностью утратил власть над своим телом. Он не ощущал неудобства, но руки его и ноги словно кто-то прибинтовал к креслу, а голову сжимали восхитительно мягкие, но не поддающиеся усилиям тиски. Страха он не испытывал, хотя знал, что должен испугаться и скоро непременно испугается. Постепенно комната померкла в его глазах.

Впоследствии Рэнсом так и не смог решить для себя, было ли пригрезившееся ему видение просто сном или каким-то таинственным образом предвещало события, описанные далее в этой книге. Он увидел себя, Уэстона и Дивайна в небольшом садике, окруженном стеной, по верху которой торчали осколки стекла. Здесь ярко светило солнце, но за стеной все окутывала тьма. Они старались перелезть через стену, и Уэстон просил подсадить его. Рэнсом все повторял, что лучше не лезть, что по ту сторону слишком темно, но Уэстон настаивал, и в конце концов все трое стали карабкаться на стену. Рэнсом лез последним. Он взобрался наверх и уселся на стену верхом, поддернув под себя пиджак, чтобы не пораниться о битое стекло. Уэстон и Дивайн уже спрыгнули наружу, в темноту, но не успел он последовать за ними, как вдруг в стене отворилась никем не замеченная дверь и Уэстона с Дивайном ввели в сад небывало диковинные существа, оставили их в саду, а сами вернулись во тьму и заперли за собою дверь. Рэнсом обнаружил, что не может слезть со стены. Он, правда, не испугался, но сидеть на стене было очень уж неудобно, потому что левой ноге было очень светло, а правой – ужасно темно. «Если еще стемнеет, у меня нога отвалится, – заявил он, потом вгляделся в темноту и спросил: Кто вы?». Должно быть, Диковинные Существа еще не разошлись, потому что заухали в ответ многоголосым эхом: «А вы, а вы, а вы?»

Рэнсом начал понемногу осознавать, что нога у него болит не столько от темноты, сколько от холода и усталости, потому что на ней давно уже покоится другая нога. Появилось сознание, что он сидит в кресле в освещенной комнате, а рядом уже довольно давно разговаривают двое. Голова немного прояснилась. Рэнсом понял, что его загипнотизировали или чем-то опоили, а может, и то и другое вместе. Он все еще чувствовал крайнюю слабость, но телом мало-помалу начинал владеть. Он прислушался, стараясь не выдать себя ни одним движением.

– Мне это начинает надоедать, Уэстон, – звучал голос Дивайна, – особенно если вспомнить, что это я рискую своими деньгами. Говорю вам: он годится не хуже мальчишки, в некотором отношении даже лучше. Но он вот-вот придет в себя. Нужно его немедленно перенести на борт. Лучше б мы это сделали час назад.

– Лучше мальчишки было не придумать, – пробурчал Уэстон. – Для человечества он бесполезен да еще и наплодит идиотов. В цивилизованном обществе такого мальчишку сразу передали бы для опытов в государственную лабораторию.

– Очень может быть. Но в Англии его исчезновением может заинтересоваться Скотланд Ярд. Зато этого любителя совать нос куда не след не хватятся несколько месяцев, да и потом никто не узнает, где он исчез. Пришел он один, адреса не оставил, семьи у него нет. В конце концов, никто его не заставлял лезть не в свое дело.

– По правде говоря, не нравится мне это. Все-таки он человек. Мальчишка – дело другое, все равно что… лабораторный препарат. Но если подумать, и этот – всего лишь индивид, да к тому же, наверно, совершенно бесполезный. Мы ведь и сами рискуем жизнью. Когда дело идет о великой цели…

– Ради Бога, давайте без этого! У нас нет времени.

– Я думаю, – торжественно произнес Уэстон, – если бы он был способен понять, он бы согласился.

– Берите его за ноги, а я возьму за голову.

– Если он должен скоро прийти в себя, неплохо бы добавить еще одну дозу, – предложил Уэстон. – До рассвета мы в путь все равно не отправимся. Ничего хорошего, если он будет три часа буянить там, внутри. Пусть лучше проснется, когда мы будем уже в пути.

– Это верно. Присмотрите за ним. Я сбегаю наверх, принесу все, что нужно. Дивайн вышел. Сквозь полуприкрытые веки Рэнсом видел нависшего над ним Уэстона. Он не знал, сможет ли сделать резкий рывок, но это был его единственный шанс. Только дверь за Дивайном закрылась, он, собрав все силы, бросился в ноги Уэстону. Физик повалился через него грудью на кресло, и Рэнсом, с трудом стряхнув его ноги, вскочил и кинулся в прихожую. Слабость одолела его, и он упал; однако, подгоняемый ужасам, нашел силы подняться, отыскал наружную дверь и стал отчаянно дергать засовы. Но руки дрожали, в темноте он не мог ничего разглядеть. Кто-то схватил его за плечи и за ноги. Рэнсом лягался, извивался, обливался потом и орал во весь голос, слабо надеясь на чью-нибудь помощь. Он и сам бы не поверил, что способен на такое отчаянное сопротивление. На как-то-то секунду он, торжествуя, распахнул дверь, ощутил на лице свежий ночной ветерок, увидел спокойные звезды и даже собственный рюкзак на крыльце. В следующее мгновение на голову обрушился тяжелый удар. Сознание померкло, и в последний миг он услышал стук захлопнутой двери и почувствовал, как сильные руки тащат его назад, в темный коридор.