Книга Зловещий барьер онлайн - страница 3

ГЛАВА 3

Скрупулезный обыск квартиры Дейкина не принес никаких открытий: ни щемящей душу последней записки, ни спрятанных в тайнике заметок, – ничего такого, что могло бы показаться хоть сколько-нибудь необычным. Этот путь к решению головоломной загадки завел в тупик.

Воль обнаружил грубую модель верньера, собранную руками самого изобретателя, и теперь развлекался тем, что проецировал ее стандартный стереоскопический куб на маленький экран. Крутя микрометрический фокусировочный винт, регулирующий перспективу куба, он то сжимал геометрический каркас до того, что тот начинал казаться совсем плоским, то растягивал его так, что он напоминал нескончаемый тоннель.

– Ловко! – приговаривал он.

Грэхем вышел из задней комнаты, держа в руке почти пустой пузырек с йодом.

– Я стал его искать опять же по наитию. Вот, стоял у него в аптечке вместе с целой кучей снадобий от всех мыслимых болезней. Лекарств там хватит на целый лазарет. Дейкин всегда был порядочным ипохондриком. – Он водрузил пузырек на стол и мрачно уставился на него. – Так что это ничего не значит. – Его недовольный взгляд прошелся по комнате. – Мы здесь только время теряем. Я хочу повидать доктора Фосетта из Государственной психиатрической клиники. Подвезешь?

– Сначала звякну. – Воспользовавшись аппаратом Дейкина, Воль переговорил с управлением, повесил трубку и сказал Грэхему – Дейкина вскрывать не стали – там и вскрывать-то нечего. – Он убрал верньер на место, сунул пузырек в карман и открыл дверь. – Поехали! Стоит взглянуть на твою психушку. Как знать, может, когда-нибудь это будет наш дом, милый дом!

Над Гудзоном нависла тьма. Унылая луна хмуро взирала на мир сквозь рваные облака. Словно желая составить контраст мрачному пейзажу, вдали вспыхивали кроваво-красные буквы пятидесятифутовой неоновой рекламы, через равные промежутки времени повторяя одно и то же радушное приглашение: ЗА ПИВОМ ВСЕГДА СПЕШИТЕ СЮДА! Взглянув на рекламу, Воль, сам того не замечая, облизнул губы. Нетерпеливо прохаживаясь взад-вперед, они ожидали гиромобиль, который Воль вызвал по телефону.

Наконец, сверкая огнями фар, с гулом подъехала машина. Воль подошел к ней и сказал одетому в полицейскую форму водителю:

– Я сам поведу. Мы едем в Олбани.

Усевшись в водительское кресло, он подождал, пока Грэхем устроится рядом, и резко тронул машину с места.

– Мы, конечно, спешим, но уж не настолько, – предупредил его Грэхем.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Видишь ли, я предпочел бы добраться до места в целости, а не по частям. В разобранном виде я плохо функционирую.

– Каждый, кому ты садишься на хвост, тоже начинает плохо функционировать. Слушай, а ты ненароком не прикупил акций местного кладбища? – На упитанной физиономии Воля появилась выразительная ухмылка. – Правда, есть в твоем обществе и кое-что утешительное.

– Например?

– Можно быть уверенным, что умрешь на боевом посту.

Грэхем усмехнулся, но ничего не ответил. Машина прибавила скорость. Минут через двадцать, когда они брали очередной поворот, ему пришлось ухватиться за поручень И снова он промолчал. Они стремительно мчались на север и через несколько часов – неплохое время даже для Воля – прибыли в Олбани.

– Далековато я забрался от своих мест, – заметил Воль, когда они подруливали к цели путешествия. – Потому будем считать, что я здесь неофициально. Просто-напросто ты захватил с собой приятеля.

Новые корпуса Государственной психиатрической клиники, выдержанные в строгом ультрасовременном стиле, раскинулись на территории бывшего парка. Доктор Фосетт явно занимал в здешней иерархии одну из верхних ступенек.

Казалось, этот невзрачный коротышка весь состоит из головы и кривоватых ножек. Его треугольное лицо, массивное в верхней части, книзу постепенно сужалось и заканчивалось тощей козлиной бородкой. Глаза за стеклами пенсне высокомерно щурились.

Он уселся за стол размером с футбольное поле, после чего стал казаться еще меньше, и помахал копией записки Уэбба, которую передал ему Грэхем. Потом заговорил с безапелляционностыо человека, каждое желание которого воспринимается как закон, каждое слово – как непререкаемая истина.

Интереснейшее свидетельство душевного состояния моего друга Уэбба! Печально, очень печально. – Сняв с носа пенсне, он похлопывал им по бумагам, как бы акцентируя свои изречения. – Я подозревал, что он одержим навязчивыми идеями, но, должен вам признаться, даже я не понимал, до какой степени бедняга утратил равновесие.

– Что же вызвало ваши подозрения~ – спросил Грэхем.

– Я страстный шахматист, и Уэбб – тоже. Наша дружба держалась исключительно на общем интересе к игре. В остальном у нас было мало общего. Уэбб – чистый физик, и его работа не имела ни малейшего отношения к психическим расстройствам. И вдруг он стал проявлять и этой области жгучий интерес. По его просьбе я разрешил ему посетить клинику и даже понаблюдать за некоторыми пациентами.

– Вот как! – Грэхем так и подался вперед – А он как-нибудь объяснил этот свой внезапный интерес?

– Нет, да я и не спрашивал, – сухо ответил доктор Фосетт. – Его занимали в первую очередь пациенты, страдающие навязчивыми галлюцинациями в сочетании с манией преследования. Особое внимание он уделял шизофреникам.

– Это кто такие? – с невинным видом поинтересовался Волк

Доктор Фосетт поднял брови:

– Пациенты, страдающие шизофренией, кто же еще?

– Что в лоб, что по лбу, – не сдавался Воль.

– Шизоидные эгоцентрики, – пояснил доктор Фосетт с выражением безграничного терпения на лице.

Воль обреченно махнул рукой.

– Придурок – он и есть придурок, как его ни обзови, – пробормотал он.

Фосетт пронзил его ледяным взглядом:

– А вы, как видно, склонны к категорическим суждениям.

Я полицейский, – прищурясь парировал Воль, – а потому всегда секу, когда мне зубы заговаривают.

– Шизофреники, – ответил Фосетт таким тоном, каким обычно разговаривают с детьми, – это люди, страдающие особым видом душевного расстройства, которое в прошлом веке было известно как дементия прекокс. У них происходит раздвоение личности, причем доминирующая часть живет в фантастическом мире, который кажется им реальнее любой реальности. Для многих форм дементии характерны галлюцинации, которые могут варьироваться по интенсивности и детальности. Фантастический же мир шизофреника всегда одинаково ярок и неизменен. Если максимально упростить картину, то можно сказать: перед ним всегда один и тот же кошмар.

– Теперь ясно, – неуверенно промолвил Грэхеж.

Фосетт с предельной осторожностью нацепил пенсне на нос и встал.

– Я покажу вам одного из наших пациентов – он весьма заинтересовал Уэбба.

Вслед за доктором они вышли из кабинета и, минуя бесконечные переходы, добрались до восточного крыла клиники. Здесь Фосетт приблизился к ряду дверей, ведущих в палаты, остановился у одной из них и жестом пригласил своих спутников подойти поближе.

Заглянув в маленькое зарешеченное оконце, они увидели перед собой совершенно голого мужчину. Он стоял у кровати, расставив тощие ноги и выпятив неестественно раздутый живот. Потухший взор страдальца был неотрывно, с какой-то дьявольсвй сосредоточенностью прикован к собственному брюху.

Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и может, не шелохнувшись, находиться в ней. так долго, что нормальный человек ни за что не выдержал бы, – скороговоркой зашептал Фосетт. – Случаются такие периоды, когда больные превращаются в живые статуи, зачастую довольно отталкивающие. Вот этот – типичный позер. Его безумный мозг одержим мыслью, что в животе у него – живая собака. Вот он и ждет, когда она пошевельнется.

– Боже правый! – вырвалось у Грэхема, явно пораженного увиденным.

– Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, – заметил Фосетт, являя собой образчик профессиональной невозмутимости. Он смотрел через решетку с видом натуралиста, разглядывающего пришпиленную на булавке бабочку. – Только иррациональная реакция Уэбба заставила меня обратить на этого пациента особое внимание.

– А как реагировал Уэбб? – Грэхем еще раз заглянул в палату и сразу же поспешно отвел глаза. У него в мозгу мелькнула та же мысль, что и у Воля: «Я бы ни за какие блага туда не вошел».

– Больной его просто заворожил. Он сказал мне: «Фосетт, бедолагу доконали невидимые студенты-медики. Это всего лишь изувеченные останки, которые супервивисекторы выбросили на свалку». – Фосетт погладил бородку. – Образно, но логики – никакой, – произнес он со снисходительной усмешкой.

По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Несмотря на железные нервы, он ощутил приступ дурноты. У Воля вид был тоже бледноватый. Оба они почувствовали одинаковое облегчение, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.

– Я спросил Уэбба, что, черт побери, он имеет в виду, – все с той же безмятежностью. продолжал доктор Фосетт, – но он только натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, что глупо быть мудрецом, когда неведение – благо. Через неделю он в страшном волнении позвонил мне и попросил дать сведения о статистике заболевания зобом среди слабоумных.

– У вас они есть?

– Есть. – Совсем исчезнув за своим огромным столом, Фосетт порылся в ящике и вынырнул с листом бумаги. – Вот, я приготовил специально для него. Поскольку Уэбб умер, информация несколько запоздала. Он подвинул листок Грэхему.

– Но отсюда следует, что на две тысячи обитателей клиники не зарегистрировано ни одного случая зоба! – воскликнул Грэхем, пробежав глазами текст. – Из отчетов других клиник тоже видно, что таких случаев либо нет вообще, либо они крайне редки.

– Это ровным счетом ничего не значит и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая вообще встречается редко. Вероятно, такие же данные мы получили бы и по двум тысячам водителей автобусов, торговцев краской или… полицейских.

– Как только подхвачу зоб; так сразу же вам сообщу, – мрачно пообещал Воль.

– А что вызывает зоб? – перебил его Грэхем.

– Недостаток йода, – с готовностью ответил Фосетт.

– Йода! – Грэхем и Воль обменялись многозначительными взглядами, и Грэхем спросил:

– А избыток йода как-нибудь связан со слабоумием?

Фосетт расхохотался так, что козлиная бородка затряслась.

Будь так, среди моряков встречались бы сплошные идиоты – ведь они употребляют в пищу продукты, богатые йодом.

В мозгу у Грэхема молнией мелькнула ослепительная мысль. На лице Воля было написано, что до него тоже дошло. Весть от покойника, страдающего отсутствием логики:

Особенно восприимчивы моряки.

Восприимчивы – но к чему? К иллюзиям и основанным на иллюзиях моряцким поверьям? Ко всем этим морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной, леденящей душу нечисти, колеблемой морской зыбью в лучах луны?

Необходимо более подробно разработать эту проблему и получить сравнительные данные по экипажам морских судов и сельским жителям.

С трудом сохраняя обычную невозмутимость, Грэхем взял со стола записи Уэбба.

– Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.

– Обращайтесь ко мне без всяких колебаний, если я хоть чем-нибудь смогу быть вам полезен, – сказал Фосетт. – И если вы в конце концов выясните причину странного состояния Уэбба, мне было бы интересно узнать подробности. – Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. – Компетентный анализ каждой галлюцинации вносит ценный вклад в понимание общей картины.

Они сразу же отправились в обратный путь Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:

– В пору подумать, что среди ученых, которые слишком много шевелили мозгами, распространилась эпидемия временного помешательства.

Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.

– Гениальность вообще сродни безумию, – продолжал Воль, явно намереваясь развить свою теорию. – К тому же знание не может расти безгранично. Кое-кто из лучших умов неизбежно должен выйти из строя, пытаясь объять необъятное.

– Никто из ученых и не пытается объять необьятное. Ни один мозг не способен вместить такую уйму знаний. Вот почему каждый ученый, являясь специалистом в своей области науки, может быть сущим профаном в том, что выходит за пределы его научных интересов.

Настала очередь Воля хмыкнуть. Он целиком сосредоточился на дороге – что, правда, никак не сказалось на его манере брать повороты – и до самого дома, где жил Грэхем, не проронил ни слова. Там он высадил своего пассажира и, бросив: «До завтра Вилл», – умчался прочь.

Утро было ясным, как символ нового дня, несущего новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, деловито жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло лицо незнакомого юноши.

Мистер Грэхем? – спросил он, разглядывая собеседника.

– Он самый.

Я из Смитсоновского института, – сказал юноша – Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, но не застал дома.

– Я был в Олбани. Что он хотел мне сказать?

– Мистер Гарриман просил вам передать: он связался со всеми информационными агентствами и выяснил, что за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семь из них – иностранцы, одиннадцать – американцы. Это раз в шесть выше среднего уровня – ведь информационные агентства редко подводят итоги больше, чем за месяц.

– Восемнадцать! – Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. – А имена у вас есть?

– Есть, – юноша стал диктовать.

Грэхем быстро записывал фамилии и страны, где проживали покойники.

– Что-нибудь еще, сэр?

– Передайте, пожалуйста, мою благодарность мистеру Гарриману. Пусть он позвонит мне в офис, когда ему будет удобно.

– Хорошо, мистер Грэхем, – юноша отключился, оставив Грзхема в глубокой задумчивости.

Восемнадцать!

На другом конце комнаты мелодично прозвенел гонг приемника теленовостей. Подойдя к нему, Грэхем снял крышку с экрана, который у его аппарата был настроен на прием новостей газеты «Нью-Йорк Сан». Первый утренний выпуск «Cан» медленно поплыл по экрану. Грэхем машинально следил за заголовками, но мысли ем витали где-то далеко. Однако вскоре его взгляд снова сосредоточился, к нему вернулась обычная собранность На экране появились слова:

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК УЧЕНОГО

Вчера вечером профессор Сэмьюэл К. Дейкин, пятидесятидвухлетний физик, проживающий на Уильям стрит, влетел на своем спортивном гиромобиле на рампу главной развязки со скоростью более ста миль в час и разбился насмерть.

Репортаж занимал две колонки и содержал фотографию места катастрофы, несколько упоминаний об «ушедшем от нас гении» и сообщение о том, что полиция выясняет причину трагедии. Заканчивался он словами: «Начиная со вчерашнего утра, это уже третий смертельный случай среди нью-йоркских ученых. 0 кончине профессора Уолтера Мейо и доктора Уэбба. мы подробно сообщали в нашем вчерашнем выпуске».

Грэхем извлек из ящика автоматического записивающего устройства фотокопию вечернего выпуска «Сан». Репортажи о случаях с Мейо и Уэббом были помещены рядом. Первый озаглавлен «МЕЙО ПАДАЕТ С МАРТИНА», второй – «ЕЩЕ ОДИН УЧЕНЫЙ МЕРТВ». Оба сообщения были весьма поверхностны и не содержали ничего нового, кроме того, что «полиция ведет расследование».

Как раз в этот момент появился Воль. Он ворвался в квартиру, как вихрь Глаза его сверкали. От выпуска «Сан» он отмахнулся, отрывисто бросив:

– Уже видел.

– Что это ты сам не свой?

– Все мои подозрения, – он сел, тяжело дыша. – Не только ты подвержен подозрениям. – Он перевел дух, виновато улыбнулся, еще раз вздохнул. – Получены результаты вскрытия. Оба – и Мейо и Уэбб – накачаны зельем до бровей.

– Наркотики? – недоверчиво спросил Грэхем.

– Мескаль, – подтвердил Воль – Особая, очень тщательно очищенная разновидность мескаля. В желудке обнаружены явные следы. – Он помолчал, стараясь отдышаться. – А в почках полно метиленовой синьки.

– Метиленовой синьки? – Грэхем тщетно напрягал ум, пытаясь извлечь из услышанного хоть какой-нибудь смысл.

– Ребята сразу же устроили проверку. И нашли мескаль, метиленовую синьку и йод во всех трех лабораториях – у Мейо, Уэбба и Дейкина. Мы с тобой и сами могли бы их там найти, кабы знали, что искать.

Грэхем утвердительно кивнул:

– Остается предположить, что вскрытие обнаружило бы аналогичный результат и у Дейкина.

– Я тоже так считаю, – согласился Воль. – Еще ребята выяснили, что та дрянь, которую мы нашли у Мейо в печи его дистилляционной установки, – это индийская конопля. Одному Богу известно, где он ее откопал, только это факт. Похоже, он собирался поэкспериментировать и с другими наркотиками, кроме мескаля.

– Если и так, то исключительно в научных целях, – убежденно сказал Грэхем. – Мейо никогда не был наркоманом.

– Оно и видно, – сухо заметил Воль.

Грэхем подвинул и нему список, составленный Гарриманом:

– Вот взгляни. По данным Смитсоновского института, эти восемнадцать отдали концы за последние пять недель. По закону средних чисел получается, что из этих смертей естественны и неотвратимы три, ну от силы четыре. – Он присел на край стола, покачал ногой. – Из этого, в свою очередь, следует. что остальные – не естественны. И еще это значит. что мы влезли во что-то куда более сложное, чем могло показаться с первого взгляда.

– Не только сложное, но и ненормальное, – заметил Воль, просматривая список. – Во всех делах, где замешаны наркотики, есть что-то ненормальное. А уж это – и вовсе идиотское, недаром оно со вчерашнего вечера засело у меня в башке. – Он скорчил гримасу. – Как вспомню того типа с собакой в брюхе, что мы видели в клинике…

– Давай забудем о нем хоть на время!

Легко сказать!

– Сведения, которые у нас на сегодня есть, вызывают кое-какие вопросы, – задумчиво продолжал Грэхем. – Получив на них ответы, мы сможем хоть немного продвинуться вперед. – Он ткнул указательным пальцем в список, который Воль держал в руках. – Так, мы не знаем, из чего исходили информационные агентства, когда вывели среднюю цифру три. Брали они за основу последние двенадцать месяцев или пять лет, или двадцать? Если это средняя величина за длительный период и смертность за последний месяц превышает ее в шесть раз, то какова тогда статистика подобных случаев за предыдущий месяц и за прошлый год? Иными словами, сколько всего смертей насчитывается с самого начала, и с чего, собственно, все началось?

Все началось с самого первого самоубийства, – заявил Воль – Остальные – чистой воды имитация. – Он вернул список Грэхему. – Ты иногда заглядывай в полицейские сводки. Тогда увидишь, сколько раз уже бывало, что убийства и самоубийства распространяются как зараза. Порой одно-единственное, но зато эффектное, да еще и как следует поданное прессой преступление вызывает целую волну подражаний.

– Я с самого начала говорил и сейчас продолжаю настаивать: это не самоубийства. Я действительно очень близко знал Мейо и Дейкина. И Уэбба тоже знал, хоть и понаслышке. Все они психологически были совершенно не склонны и саморазрушению, даже если их напичкать наркотиками.

То-то и оно, – продолжал упорствовать Воль, – ведь ты знал их в нормальном состоянии и не представляешь, каковы они под марафетом. Стоит парню как следует набраться – и он уже совсем не тот, что был, а совершенно другой человек, который способен на что угодно – хоть палить в воздух, хоть с крыши сигануть.

– Вот что я тебе скажу, – Грэхем с озабоченным видом сложил листок и сунул его в карман, – всетаки этот мескаль – сущая головоломка.

– Только не для меня. Поток наркотиков распространяется по личным рекомендациям. Наверняка кто-то из ученых, перетрудившись до полного умопомрачения, изобрел новомодный стимулятор, который оказался коварнее, чем можно было предположить Кое-кто из них тоже попробовал. Может быть, поначалу он действовал нормально, а потом стал накапливаться, как мышьяк. Так все и шло, пока они не стали сходить с винта, один за другим. И вот результат! – Воль широко развел руками.

– Хорошо бы все оказалось так просто, только что-то внутри мне подсказывает, что это не так.

– Что-то внутри! – фыркнул Воль. – Еще одна собака!

Грзхем рассеянно просматривал заголовки укреннего выпуска «Сан», все еще ползущие по экрану. Он уже открыл было рот, чтобы дать Волю достойный ответ, и тут же закрыл. Расплывающиеся перед глазами слова внезапно приобрели четкость. Он встал. Воль проследил его взгляд.

КОНЧИНА ИЗВЕСТНОГО ЭКСПЕРТА

Стивен Рид, шестидесяти лет, проживающий в Фар Рокауэй, устроил сегодня утром странный спектакль на Пятой авеню, после чего бросился под колеса грузовика. Смерть наступила мгновенно. Рид был одним из виднейших в мире специалистов в области хирургии глаза.

Грэхем выключил приемник, закрыл экран и взялся за шляпу.

– Девятнадцатый, – тихо произнес он.

– Ну и чертовщина! – Воль встал и вслед за ним направился к двери. – Снова – здорово!