Книга Военная игра онлайн - страница 5

Глава 5

Алмазов мы так и не нашли.

На экране было написано:

"Джун, если ты сейчас это читаешь, можешь смело идти ко мне в кабинет за повышением. Ты стоишь жемчужины твоего веса, но я лишь предлагаю повысить твою зарплату на двадцать процентов.

С уважением, Гревил Фрэнклин".

– Так... – Она словно оцепенела. – Так вот что он имел в виду.

– Не понимаю, – ответил я.

– Как-то утром... – Она замолчала, сжав ротик, чтобы не заплакать. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с силами, и она продолжила:

– Как-то утром он сказал, что придумал для меня маленькую головоломку и дает мне шесть месяцев на ее решение. Через шесть месяцев она самоуничтожится. Он говорил все это с улыбкой. – Она перевела дыхание. – Я спросила его, что это за головоломка, но он не ответил, а лишь выразил надежду, что я ее найду.

– Вы ее искали?

– Конечно, искала. Не зная, что искать, я обыскала весь офис. Я даже в компьютере пыталась найти какой-нибудь новый документ, но мне и в голову не приходило, что он мог быть зашифрован. Я даже не обращала внимания на слово «жемчуг», поскольку так часто его вижу. Какая же я глупая.

– Я вас глупой не считаю и с уважением отнесусь к обещанию своего брата.

Польщенная, она мельком взглянула на меня, но, слегка отрицательно покачав головой, ответила:

– Не я нашла ее. Я никогда бы не решила эту задачу, если бы не вы. – Она замялась. – Может быть, десять процентов?

– Двадцать, – твердо заявил я. – Мне понадобятся и ваша помощь, и ваши знания, и раз Аннет считается личным секретарем, как гласит табличка на двери ее комнаты, то вы можете стать заместителем личного секретаря с новой зарплатой.

Еще гуще покраснев, Джун занялась распечаткой послания Гревила, затем свернула листок и положила его в свою сумку.

– Я оставлю эту загадку в компьютере, – сказала она с таинственной нежностью. – Никому никогда ее не найти.

Она нажала какие-то клавиши, и с экрана все исчезло. «Интересно, сколько еще раз, сидя в одиночестве, она будет перечитывать магические слова, адресованные ей Гревилом?» – думал я.

Я был удивлен тем, что они действительно могут самоуничтожиться: кто-то мог внести в компьютер информацию и запрограммировать его так, что в назначенный день он все сотрет. «В общем-то, что тут такого? – размышлял я. – Но Гревил мог бы дать ей хорошие подсказки до истечения шести месяцев».

Я поинтересовался, не могла бы она напечатать мне, во-первых, список всего, что в настоящий момент хранилось в сейфе, а во-вторых, все, что, на ее взгляд, помогло бы мне получше разобраться в деятельности компании, например, данные о дневном, недельном и месячном товарообороте и его стоимости, что пользовалось наибольшим спросом, а что – наименьшим.

– Я могу вам сказать, что именно сейчас весьма популярен черный оникс. Пятьдесят лет назад, говорят, был янтарь. Теперь его никто не покупает. Украшения входят в моду и выходят из моды, как и все остальное. – Ее пальцы стали бегать по клавишам. – Дайте мне немного времени, и я распечатаю вам все в развернутом виде.

– Спасибо, – с улыбкой ответил я и стал ждать, пока принтер усиленно работал над гигантским списком, состоявшим из невероятного количества пунктов. Взяв его, я отправился на поиски Аннет. Она оказалась в одиночестве на складе, и я попросил ее провести маленькую обзорную экскурсию по сейфу.

– Алмазов там нет, – твердо сказала она.

– Мне бы надо знать, что там есть.

– Вы как-то не похожи на жокея, – отметила она.

– Скольких жокеев вы знали?

– Ни одного, кроме вас. – Она удивленно посмотрела на меня.

– В общем-то, – мягко заметил я, – жокеи ничем не отличаются от остальных людей. Вы считаете, что мне было бы сподручнее управлять фирмой, если бы я был, скажем, настройщиком роялей? Или актером? Или священником?

– Нет, – еле слышно ответила она.

– Вот и хорошо. Тогда остановимся на жокее. Ирония судьбы. Уж постарайтесь помочь несчастному поневоле.

Она не могла сдержать своей искренней улыбки, озарившей ее унылое лицо.

– Хорошо. – Она помедлила. – Вы действительно чем-то похожи на мистера Фрэнклина. Тем, как вы говорите. «Честно жить – спокойно спать», – повторял он.

– Вы все помните, что он говорил, да?

– Конечно.

«Он бы обрадовался, узнав, что оставил такое наследие, – думал я. – Так много заповедей. Столько мудрости. Но так мало фактов из своей личной жизни. И никакого видимого указателя к алмазам».

В сейфе Аннет показала мне, что, помимо формулы, на каждой этикетке значился номер; посмотрев на этот номер и найдя его в списке, который мне напечатала Джун, я вновь увидел напротив него ту же формулу плюс названия камней, с описанием цвета, формы и размера, и название страны, откуда они были привезены.

– Почему он выбрал такую систему с этикетками? – спросил я. – Она же только усложняет поиск того, что нужно.

– Я думаю, что именно по этой самой причине, – ответила она. – Я же говорила вам, что он никогда не пренебрегал мерами безопасности. В свое время у нас здесь работала секретарша, которая ухитрилась стащить из сейфа много самой ценной бирюзы. Тогда на этикетках было написано «бирюза», и все было просто, а теперь на них написано не так.

– А как же?

Улыбнувшись, она показала на ряд коробок.

Я посмотрел на их этикетки и прочел на каждой из них: «СuА16x (PО4)4(OH)8x4H2O».

– В жизни не догадаешься! – воскликнул я.

– Вот именно. В этом-то и суть. Мистер Фрэнклин читал формулы с такой же легкостью, как слова, а теперь и я к ним привыкла. Только мы с ним разбирались здесь с этими камнями. Мы сами складываем их в коробки и запечатываем, а потом они идут к Элфи на отправку. – Посмотрев на ряды этикеток, она старательно занялась моим образованием. – Эти камни мы продаем очень дорого за карат. Карат равен двумстам миллиграммам, то есть пять, карат равны одному грамму, сто сорок два карата – унции, пять тысяч карат – килограмму.

– Пока хватит, – взмолился я.

– Вы же сказали, что быстро все схватываете.

– Дайте мне денек-другой.

Кивнув, она сказала, что если мне больше не нужна, то вернется на склад к своим полочкам.

«На склад, к полочкам... До тех полочек я еще не добрался», – упав духом, подумал я. Вспомнил, с какой радостью я покинул стены Ланкастерского университета, получив свободный диплом, поклявшись ни за что в жизни не корпеть больше над учебниками, и направился прямо к скаковым лошадям, где и раньше проводил много времени, нарушая заветы отца и прогуливая занятия. Что правда, то правда – в колледже я действительно все схватывал быстро, хотя частенько просиживал ночи напролет, выполняя хоть то, о чем просил отец в первой половине своего письма. Он надеялся, что со временем я оставлю свою, известную ему, страсть к скачкам.

Однако это было единственным, что я хотел, и просто не мог приобщиться к чему-то другому. «Это занятие не обещает долговечного будущего, – писал он, – не гарантирует финансовой защищенности и обрекает на постоянный риск получения увечий». «Я прошу тебя проявить благоразумие, – говорил он, – хорошенько подумать и отказаться от своего увлечения».

Почти безнадежно.

Я вздохнул, вспоминая о простоте своих убеждений тех дней, и тем не менее, начни я все сначала, то вряд ли жил бы иначе. Я полностью воплотил себя в скачках и постарел душой лишь оттого, что такова была жизнь вообще. Разочарования, несправедливость, мелкие предательства были неминуемой участью каждого. Я уже не ждал, что в жизни все должно идти только так, как надо; если я испытывал относительную душевную удовлетворенность, значит, все в достаточной степени было неплохо.

Вовсе не считая, что весь мир передо мной в долгу, я посвятил себя нудному занятию – изучению содержимого всех пакетиков в каждой коробке в поисках крошечных кусочков чистого углерода. Я, конечно, не надеялся найти там алмазы, просто было бы глупо не убедиться в том, что их там нет.

Методично я ставил коробку за коробкой на широкую полку, тянувшуюся вдоль всей правой стены, разворачивал плотную белую бумажку с мягкой прокладочной внутри и смотрел на сотни тысяч хризолитов, александритов, гранатов и аквамаринов, пока у меня не пошла кругом голова. Я оставил это занятие, разобравшись, по сути дела, лишь с третью того, что там было: помимо духоты, я испытывал физическую усталость от стояния на одной ноге, а костыли при этом не столько помогали, сколько мешали. Развернув последний пакетик с «NaFe3Al6((OH)4/CBO8)3/Si6O18)», что означало турмалин, я признал себя побежденным.

– Много узнали? – спросила Аннет, когда я вновь появился в кабинете Гревила. Она раскладывала все еще остававшиеся там бумаги по папкам и картотекам, и работа явно приближалась к концу.

– Вполне достаточно для того, чтобы смотреть на ювелирные магазины другими глазами, – ответил я.

Она улыбнулась:

– Когда я пролистываю журналы, то смотрю не на одежду, а на украшения.

В это я охотно верил. «Вполне возможно, что теперь такое ждет и меня», – думал я. У меня даже может появиться слабость к запонкам с черным ониксом.

К четырем часам день показался мне уже слишком длинным. Я посмотрел на расписание состязаний в записной книжке Гревила и, решив, что Николас Лоудер уже давно побывал у Редкара, Уорвика и Фоукстоуна, набрал его номер. К телефону подошла его секретарша.

– Да, – ответила она, – мистер Лоудер дома, и он, конечно, поговорит с вами.

Его голос был лишен прежнего волнения, и низкие частоты отчетливо слышались в трубке.

Я беседовал с Уэзерби и представителями жокейского клуба, – спокойно сообщил он, – и, к счастью, никаких проблем. Они согласны с тем, что до утверждения завещания судом считается, что лошади принадлежат «Саксони Фрэнклин», а не вам, и нет возражений против их участия в состязаниях.

– Хорошо, – несколько удивленный ответил я.

– Они сказали, что компания должна назначить хотя бы одного ответственного за лошадей. Это необходимо скрепить печатью компании и зарегистрировать у Уэзерби. Ваш брат обычно называл себя и меня как ответственных представителей от компании, и, хотя он умер, мои полномочия по-прежнему остаются, и я сам могу действовать от имени компании.

– Понятно, – ответил я.

– А посему, – радостно продолжал Лоудер, – Дазн Роузез бежит в Йорке, как и было запланировано.

– И показывает, на что он способен?

Он ухмыльнулся.

– Будем надеяться.

Этот смешок, как мне показалось, был крайне самонадеянным.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы нашли возможность информировать «Саксони Фрэнклин» всякий раз, когда ее лошади должны участвовать в состязаниях, – сказал я.

– Я обычно разговаривал лично с вашим братом, звоня ему домой. У нас с вами вряд ли это получится, так как лошади не ваши.

– Не мои, – согласился я. – Поэтому я и прошу вас сообщать об этом компании. Я дам вам номер телефона. Нужно спросить миссис Аннет Эдамс, договорились? Она была помощницей Гревила.

Поскольку ему нечего было возразить, я продиктовал ему номер, и он, повторив, записал его.

– А вы не забыли, что до конца сезона гладких скачек остался всего лишь месяц? – напомнил он. – Возможно, им удастся пробежать еще по разу. Самое большее, может быть, по два. Потом я для вас их продам. Это будет самое лучшее. Не волнуйтесь. Предоставьте все мне.

По логике вещей он был прав, но мне, вопреки логике, не нравилась его поспешность.

– Продажа может состояться только с моего ведома как душеприказчика, – напомнил я в надежде на свою правоту. – Вы должны заранее предупредить меня.

– Да-да, разумеется, – горячо заверил он. – Кстати, что у вас за травма?

– Трещина в лодыжке.

– Да, не повезло. Но, надеюсь, скоро заживет? В его голосе слышалось не столько сочувствие, – сколько облегчение, и я снова не мог понять почему.

– Заживает, – ответил я.

– Хорошо, хорошо. Ну что ж, до свидания. Скачки в Йорке должны показывать по телевидению в субботу. Надеюсь, вы будете смотреть?

– Надеюсь, что да.

– Отлично.

В веселом настроении он положил трубку, оставляя меня в недоумении, что я чего-то не уловил. Телефон Гревила тут же зазвонил вновь, и на сей раз это оказался Брэд, который поведал мне, что уже нанес визит своей мифической тетушке в Уолтемстоу и теперь дожидался меня внизу в центральном холле. В действительности вслух он произнес лишь: «Я вернулся».

– Замечательно. Я скоро. В ответ он повесил трубку. Конец разговора. Я и вправду собирался сразу же идти, но тут один за другим раздались два телефонных звонка. Первым звонил человек, назвавшийся Эллиотом Трелони, – коллега Гревила из Вест-Лондонского полицейского суда. Он выражал глубокое сочувствие по поводу его кончины и, судя по всему, был искренен. Это был мужчина с приятным уверенным голосом, привыкший выслушивать своих собеседников.

– И еще, – продолжал он, – я бы хотел поговорить с вами о том, над чем мы вместе с Гревилом работали. Хорошо бы мне взять его записи.

– Что за работа? Какие записи? – довольно прямолинейно спросил я.

– Мне лучше объяснить вам это при встрече, – ответил он. – Не могли бы вы увидеться со мной, скажем, завтра ранним вечером? Вы знаете тот бар за углом дома, где жил Гревил, – «Рук-энд-Касл»? Например, там. Мы с ним часто встречались в этом баре. Что-нибудь полшестого, шесть – вам подходит?

– Полшестого, – согласился я.

– Как я вас узнаю? – Я – на костылях.

Это заставило его на какое-то мгновение умолкнуть. Я решил нарушить за него неловкое молчание.

– Это временно, – сказал я.

– Э... э... Хорошо. Тогда до завтра.

Он повесил трубку, а я поинтересовался у Аннет, не знает ли она Эллиота Трелони? Она покачала головой. Аннет и впрямь не могла с уверенностью сказать, что ей был знаком кто-нибудь из тех, кого лично знал Гревил, за исключением обитателей офиса.

– Если не считать Просперо Дженкса, – с сомнением в голосе добавила она. Но и с ним она, по сути дела, не была знакома, просто часто отвечала на его телефонные звонки.

– Просперо Дженкс... по прозвищу Фаберже?

– Тот самый.

Я немного задумался.

– А вы не могли бы ему сейчас позвонить? – попросил я. – Расскажите ему о том, что случилось с Гревилом, и спросите, нельзя ли мне повидать его с целью выяснения будущего. Просто скажите ему, что я брат Гревила, и все.

Она улыбнулась.

– Никаких лошадей? Pas de «Но! Ноо!»? Аннет, с удивлением отметил я, явно становилась более раскованной.

– Без лошадей, – подтвердил я.

Она позвонила, но безрезультатно. Ей сказали, что Просперо Дженкса до утра не будет, и она обещала перезвонить.

Поднявшись, я попрощался с ней до завтра. И она кивнула, полагаясь на мои слова. Я увязал все глубже, и шансов вылезти становилось все меньше и меньше.

Направляясь по коридору, я заглянул к Элфи. Результаты его работы возвышались в проходе колоннами картонных коробок в ожидании отправления по почте.

– Сколько же вы ежедневно отправляете? – спросил я, показывая на них.

Он на секунду поднял глаза от очередной коробки, которую заклеивал лентой.

– Обычно двадцать – двадцать пять, но в период с августа до Рождества больше.

Он ловко отрезал кусок клейкой ленты и прилепил адрес на верх коробки.

– Сегодня пока двадцать восемь.

– Вы играете на скачках, Элфи? – спросил я. – Интересуетесь тем, что пишут о состязаниях в газетах?

Его взгляд одновременно выражал готовность и дать отпор, и бросить вызов, хотя ни в том, ни в другом не было необходимости.

– Я знал, что вы – это он, – сказал он. – Все остальные не верили.

– Вы и о Дазн Роузез тоже знаете?

В выражении его лица появилось едва заметное лукавство.

– Опять начал побеждать, да? Тогда, в первый раз, я его пропустил, а потом мне не везло.

– В субботу он бежит в Йорке, и у него хорошие шансы на победу, – сказал я.

– Победит ли он? Будут ли они рисковать? Я бы не дал голову на отсечение.

– Николас Лоудер говорит, он себя покажет. Элфи, без сомнения, знал, кто такой Николас Лоудер. Он нарочито бросил только что заклеенную коробку на мощные весы и черным толстым фломастером написал на картоне вес. На мой взгляд, ему уже было хорошо за шестьдесят. От носа к уголкам рта расходились глубокие складки, в основном утратившая свою эластичность кожа была бледной и обвисшей. Однако его руки с начавшими от возраста просвечивать темно-синими венами оставались ловкими и сильными, и, согнув свою гибкую спину, он наклонился за очередной тяжелой коробкой. «Проверенный боец, – подумал я. – Он гораздо лучше разбирается в том, что творится вокруг, чем этот эксцентричный Джейсон».

– Лошади мистера Фрэнклина то в форме, то не в форме, – подчеркнуто безразлично заметил он. – Вам-то, как жокею, должно быть это хорошо известно.

Прежде чем я понял, намеренно ли он пытался меня уколоть, я услышал голос Аннет, которая, спеша по коридору, звала меня.

– Дерек... А, вы здесь. Еще не ушли? Вот и хорошо. Вам опять звонят.

Повернувшись, она направилась к кабинету Гревила, и я последовал за ней, с интересом отметив, что она опустила «мистер», назвав меня по имени. Вчера это казалось невероятным, сегодня было естественным: сегодня я «официально числился» здесь жокеем. И в общем я не возражал, если за этим не следовало чего-то выходившего за рамки приличия.

Я взял лежавшую на черном столе телефонную трубку:

– Алло? Говорит Дерек Фрэнклин.

В ответ раздался знакомый голос:

– Слава тебе, Господи. А я целый день звоню тебе в Хангерфорд. Потом я вспомнил про твоего брата...

Судя по его громкому голосу, у него было что-то срочное.

Это оказался Майло Шенди, мой основной тренер в течение трех последних сезонов, – человек, не утративший оптимизма в этом коррумпированном, алчном и лживом мире.

– У меня беда, – простонал он. – Ты можешь сюда приехать? Отложи все и завтра утром первым делом приезжай ко мне.

– Э... э... А что случилось?

– Ты знаешь Остермайеров? Они прилетели из Питтсбурга в Лондон по какому-то делу, позвонили мне, и я сказал им, что Дейтпам продается. Ты же знаешь, что, если они его купят, он останется у меня, а иначе его продадут с аукциона. Они хотят, чтобы ты тоже был в Даунсе, когда они приедут его смотреть, а смогут они только завтра. На тебе для них свет клином сошелся. Так что, приезжай, ради Бога.

Понять его возбуждение было нетрудно. На Дейтпаме я выиграл «Золотой кубок». Это был семилетний мерин, которого при благополучном развитии событий еще ждала замечательная карьера скаковой лошади. Его хозяйка чуть не сразила Майло наповал, сообщив ему, что выходит замуж за австралийца и собирается уезжать из Англии, и, если он не найдет среди своих клиентов такого, кто купил бы Дейтпама за названную ею астрономическую сумму, ей придется продать его с аукциона, а Майло, соответственно, придется с ним расстаться.

С тех пор Майло запаниковал, так как никто из его знакомых не считал, что лошадь стоит этих денег: его победа в состязаниях за «Золотой кубок» считалась подарком судьбы из-за отсутствия по причине кашля других признанных «звезд». Мы с Майло были оба уверены в том, что Дейтпама недооценивали, и у меня было не меньше причин беспокоиться, что Майло может его потерять.

– Успокойся, я приеду, – заверил я.

От волнения он едва успевал перевести дух.

– Скажи Остермайерам, что это действительно хорошая лошадь.

– Хорошая, – успокаивал я, – и, конечно, я им об этом скажу.

– Спасибо, Дерек. – Его голос понизился до нормы. – Да, кстати, нет никакой лошади по кличке Конингин Битрикс, и вряд ли такая могла быть. По словам Уэзерби, Конингин Битрикс означает «Королева Беатриса», как нидерландская королева Беатриса, а они не одобряют, когда скаковых лошадей называют именами коронованных особ.