Книга Жена-девочка онлайн - страница 13

ГЛАВА XIII. ВЫЗОВ С ПОСЫЛЬНЫМ

– Откровенно говоря, я совершил большую глупость, – рассуждал молодой ирландец, когда вернулся в свою спальню и опустился на стул. – Не было никакой необходимости так поступать. Такая болтовня, тем более что Дик Свинтон здесь чужой, никак не могла бы мне повредить. Конечно, здесь его никто не знает; и это, кажется, играет ему на руку; без сомнения, он готов обобрать половину таких богатых голубков, как те, что были с ним недавно.

– Вполне вероятно, что он наврал кое-что подобное про меня и матери этой девушки – впрочем, и про себя также. Наверное, поэтому со мной обращались так невежливо! Тогда хорошо, что я поймал его за руку, и я заставлю его раскаяться в своем вранье. Был изгнан из Британских войск! Проклятая злая собака, прогавкавшая эту сплетню про меня! Противно даже думать о таком. То, что я слышал, всего лишь факт в его собственной биографии! Это, наверно, и навело его на мысль сказать подобное. Я не думаю, что он продолжает служить в Гвардии: иначе что он здесь делает? Гвардейцы не покидают Лондон без серьезной и обычно малоприятной причины. Я сделаю все, чтобы его опозорить. Он уже был на грани позора, как я слышал.

– Он, конечно, будет сопротивляться. Он не был бы Диком Свинтоном, если бы помог мне в этом – я достаточно хорошо знаю этого пройдоху. Но я не оставил ему никакого шанса выкрутиться. Удар перчаткой по лицу, не говоря уж об угрозе плюнуть ему в лицо – при свидетельстве двух странных джентльменов, наблюдавших это! Если он не законченный трус, он не осмелится оставить все это без ответа.

– Конечно, он вызовет меня, и что я буду после этого делать? Трое или четверо товарищей, с которыми я успел наладить хорошие отношения – все они не друзья мне, ни один из них. Кроме того, разве кто-нибудь из них обязан заботиться обо мне после такого недолгого знакомства?

– Что же мне делать? Телеграфировать Графу? – продолжил он после паузы, размышляя. – Он сейчас в Нью-Йорке, я знаю, и я уверен, что он без промедления пришел бы мне на помощь. Это дело только бы восхитило его, старого рубаку, – теперь, когда Мексиканская кампания завершилась, он рад был бы снова обнажить свой справедливый меч. Входите! Кто это бесцеремонно стучит в дверь честного джентльмена в столь поздний час?

Еще не было и 5 часов утра. За окнами гостиницы можно было услышать стук колес экипажей, которые развозили по домам последних возвращающихся с бала гуляк.

– Навряд ли Свинтон послал своего эмиссара в такой час. Входите!

За открывшейся дверью показался ночной портье, работник гостиницы.

– Ну, что вам угодно, мой дорогой?

– Один джентльмен желает видеть вас, сэр.

– Приведите его!

– Он просил меня, сэр, передать вам свои извинения за то, что потревожил вас в столь ранний час. Только потому, что у него к вам очень важное дело.

– Что за вздор! С чего бы это он говорит в таком духе? Друг Дика Свинтона более деликатный джентльмен, чем он сам?

Последняя реплика была сказана тихо и не предназначалась служащему гостиницы.

– Он сказал, сэр, – продолжил портье, – что прибыл пароходом…

– Пароходом?

– Да, сэр, пароходом из Нью-Йорка. Он прибыл только что.

– Да-да, я слышал гудок парохода. Ну, дальше?

– Тот, кто прибыл пароходом, – он думал… он думал…

– Черт побери! Это мой давний друг, не надо утруждать себя, передавая его мысли в вашем изложении. Где он? Проведите его ко мне, и пускай он выскажется сам.

– Из Нью-Йорка? – продолжил Майнард после того, как швейцар удалился. – Кто же мог пожаловать ко мне оттуда? И что за столь важное дело, чтобы разбудить человека в половине пятого утра? – ведь он, наверное, полагал, что я сплю – но, на его счастье, я не в постели. Или столица Британской империи горит, и Фернандо Вуд, подобно Нерону, веселится на его руинах? Ба! Розенвельд!

– Майнард!

Они обменялись приветствием, по которому можно было понять, что встреча их была неожиданной и после долгой разлуки. Друзья обнялись – их пылкая давняя дружба не ограничилась простым рукопожатием. Оба активных участника недавней Мексиканской кампании воевали бок о бок, под градом пуль в нелегких сражениях. Их дружбу скрепил крайне тяжелый штурм Чапультепека, когда смертельный столб огня, выпущенный из пушки, повалил на землю не одного контрэскарпа, и смешавшаяся кровь погибших струёй стекала в канаву.

С тех пор они расстались и не видели друг друга. Неудивительно поэтому, что их встреча пробудила эти воспоминания и была очень трогательной.

Несколько минут ни один из них не был в состоянии сказать что-либо связное. Они обменивались лишь восклицаниями. Майнард первым сумел прийти в себя.

– Да благословит тебя Господь, дорогой мой Граф! – сказал он. – Мой великий учитель военной науки. Как же я рад тебя видеть!

– Не больше, чем я тебя, дорогой друг!

– Но скажи, какое дело привело тебя сюда? Я не ожидал тебя, но вот странное совпадение: я как раз в этот момент думал о тебе!

– Я здесь, чтобы встретиться с тобой – и мне нужен именно ты!

– Ах! Для чего же, мой дорогой Розенвельд?

– Ты сказал, что я твой учитель военной науки. Пусть будет так. Но ученик теперь превзошел многих, включая и своего учителя, – он стал знаменит и известен повсюду. Именно поэтому я здесь.

– Выкладывай, что случилось, Граф!

– Лучше прочитай вот это, чтобы избавить меня от долгих объяснений. Как видишь, письмо адресовано лично тебе.

Майнард взял запечатанный конверт, который вручил ему друг. На конверте было написано:

КАПИТАНУ МАЙНАРДУ.

Вскрыв конверт, он прочитал:

«Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке, ввиду последних известий из Европы, надеется, что светлые идеи свободы еще не подавлены на их древней родине. Они приняли решение снова вернуться туда и принять участие в борьбе, начатой в Бадене и Палатине. Впечатленные храбростью, показанной Вами в последней Мексиканской войне, и Вашим теплым отношением к нашим соотечественникам, воевавшим с Вами, а также зная Вашу приверженность идеям свободы, они единодушно решили предложить Вам возглавить это предприятие. Представляя опасность, которой Вы подвергнетесь, а также учитывая Вашу храбрость, они могут Вам обещать, что никакая другая награда не заменит Вам всеобщей любви и благодарности немецкого народа. Чтобы Вы могли доказать это, они предлагают Вам доверие и всеобщую преданность нации. Ответьте нам, готовы ли вы принять это предложение?»

Примерно полдюжины человек подписалось под этим письмом, и Майнард бегло пробежал список. Он знал этих людей и слышал об их движении.

– Я принимаю предложение, – сказал он после нескольких секунд раздумья. – Ты можешь вернуться и передать мой положительный ответ комитету.

– Вернуться и передать ответ! Мой дорогой Майнард, я приехал, чтобы вернуться с тобой!

– Я лично должен приехать?

– Сегодня же. Восстание в Бадене началось, и ты отлично знаешь, что революция не будет ждать. Важен каждый час. Они ждут твоего прибытия следующим пароходом. Я надеюсь, что ничто не сможет помешать тебе немедленно уехать? Что? Есть какая-то помеха?

– Да, это так, есть кое-что – я не могу уехать немедленно.

– Это случайно не женщина? Нет-нет! Ты выше этого.

– Нет, не женщина.

Майнард сказал это, но на его лице появилось странное выражение, как будто он что-то скрывал.

– Нет-нет! – продолжал он с натянутой улыбкой. – Не женщина. Это всего лишь один человек и всего лишь одно дело к нему.

– Объясните, капитан! Кто или что это?

– Хорошо, это просто ссора. Около часа назад я ударил этого человека по лицу.

– Ха!

– Сегодня вечером здесь, в гостинице, был бал.

– Я знаю об этом. Я встретил нескольких людей, покидавших бал. Ну и что же?

– Там была молодая леди…

– Я так и думал. Кто-нибудь когда-нибудь слышал о дуэли, в которой не была бы замешана леди, молодая или старая? Извини, что я тебя прервал.

– В конце концов, – сказал Майнард, очевидно, изменяя тактику, – я не должен был говорить тебе о ней. Она почти или совершенно непричастна к этому. Это произошло в баре уже после того, как бал закончился, и она уже в то время спала, как я полагаю.

– Тогда оставьте ее в покое, пусть себе спит.

– Я зашел в бар, чтобы взять стакан крепкого напитка и выпить на ночь. Я стоял у стойки, когда услышал, что кто-то произнес в разговоре мое имя. Трое людей находились вблизи от меня и вели довольно торопливую беседу; вскоре я выяснил, что разговор был обо мне. Они много выпили и не замечали меня.

– Одного из них я знавал в Англии, когда мы оба служили в Британских войсках.

– Двух других – я предполагаю, что они американцы – я впервые увидел приблизительно два дня назад. Я стал участником небольшой стычки с ними, о которой не буду распространяться, чтоб не отвлекать тебя; хотя я более чем наполовину был уверен, что они пришлют мне вызов на дуэль. Этого, однако, не произошло, и ты можешь себе представить, что это за типы.

– Это был мой бывший знакомый по Британской армии, и он позволил себе вольности насчет моего характера, когда отвечал на вопросы своих собутыльников.

– Что же он им сказал?

– Сплошную ложь; и самым наглым оскорблением было то, что меня выгнали из Британской армии! В то время как это случилось именно с ним! После этого…

– После этого ты выгнал его из бара. Я полагаю, что ты потренировался на нем в ударах ногами!

– Нет, я не был столь груб. Я всего лишь ударил его по щеке моей перчаткой, а затем вручил ему мою визитную карточку.

– По правде говоря, когда мне сказали о твоем появлении, я подумал, что это был его друг, а не мой; хотя, зная этого человека, я удивился, что он направил ко мне посыльного так скоро.

– Я рад, что пришел ты, Граф. Я был в серьезном затруднении: я не знаком здесь ни с одним человеком, который смог бы стать моим секундантом. Я полагаю, что могу рассчитывать на тебя?

– О да, конечно, – ответил Граф так беззаботно, как будто его просили угостить сигарой. – Но, – добавил он, – нет ли какого-нибудь способа избежать этой дуэли?

Этот вопрос ни в коей мере не был проявлением малодушия. Даже беглого взгляда на Графа Розенвельда было достаточно, чтобы исключить подобное.

Сорока лет от роду или более, с усами и бакенбардами, в которых только-только начала появляться седина, с настоящей военной выправкой – он с первого взгляда производил впечатление человека, имевшего в своей жизни богатую практику участия в самых жестоких дуэлях. И то же время он не производил впечатления хулигана или задиры. Напротив, в его характере можно было обнаружить мягкость и доброту – но, когда было необходимо, он изменял им, проявляя на твердость и бескомпромиссность.

И вот, такая перемена произошла с ним сейчас, когда Майнард решительно ответил:

– Нет.

– Проклятье! – прошипел он по-французски. – Я возмущен! Подумать только, такое важное дело, как свобода всей Европы, должно пострадать от этой глупости! Правильно говорят, что женщина – проклятие человечества!

– Есть у тебя какие-либо соображения, – продолжил он после этой невежливой тирады, – когда этот господин пришлет своих секундантов?

– Это невозможно предсказать. В течение этого дня, я полагаю. Не должно быть никакой причины для отсрочки, насколько я понимаю. Небесам было угодно, чтобы мы с ним, хорошо знакомые друг с другом, оказались рядом в одной гостинице.

– Вызов пришлют через некоторое время, в течение дня. Стреляться или драться как-то по-другому вы будете, возможно, завтра утром. Отсюда нет железной дороги, а пароход отходит только раз в день, в 7 часов вечера. Таким образом, мы потеряем целых двадцать четыре часа! Про-кля-тье-е-е!

Граф Розенвельд произнес вслух эти подсчеты, теребя свои огромные усы и смотря на некую точку под ногами.

Майнард молчал.

Граф продолжил свои несвязные речи, время от времени произнося громкие восклицания вперемешку на французском, английском, испанском и немецком языках.

– О, Небеса, я знаю, что делать! – вдруг воскликнул он, вскочив с места. – Я знаю, Майнард, я знаю!

– Что тобой, мой дорогой Граф?

– Я знаю, как сэкономить время! Мы вернемся в Нью-Йорк на пароходе ближайшим вечером!

– Но не избежав дуэли! Я полагаю, что ты учел это в твоих расчетах?

– Конечно, учел! Мы будем участвовать в дуэли и все равно успеем вовремя.

Если бы Майнард не был тонким деликатным человеком, он сразу бы выразил свое сомнение в этом утверждении.

Но он просто попросил друга разъяснить ему подробности.

– Все очень просто, – ответил Граф. – Ты был пострадавшим, и, таким образом, ты имеешь право выбрать время дуэли и вид оружия. Оружие сейчас неважно. Главное – время, которое нам так нужно сейчас.

– Ты хотел бы, чтобы я дрался сегодня?

– Хотел бы, и так оно и будет.

– А что, если вызов будет сделан слишком поздно – скажем, вечером?

– Черт побери! – произнес Граф распространенное мексиканское ругательство. – Я меньше всего думаю об этом. Вызов должен прибыть достаточно рано, если ваш соперник джентльмен. Я знаю, как вынудить его сделать это вовремя.

– Как именно?

– Ты напишешь ему, – то есть я напишу, что ты вынужден покинуть Ньюпорт сегодня вечером; очень важное дело внезапно заставляет тебя уехать отсюда далеко. Обратись к нему, чтобы он как человек чести прислал свой вызов немедленно, так, чтобы ты с ним успел сразиться. Если он откажется, то ты в соответствии со всеми законами чести будешь считаться свободным и сможешь уехать в любое время, когда пожелаешь.

– Это будет означать, что я сам вызвал его на дуэль. Будет ли это корректно?

– Конечно, будет! Я отвечаю за это. Все будет полностью соответствовать нормам – строго согласно кодексу.

– Что ж, тогда я согласен.

– Довольно! Я должен приступить к составлению письма. Это привычное дело для меня, но потребует некоторой работы ума. Где у тебя ручка и чернила?

Майнард указал на стол, где были все необходимые письменные принадлежности.

Придвинув стул, Розенвельд сел за стол.

И вот, взяв ручку и быстро начертав на листе положенные этикетом начальные приветственные фразы, он продолжил далее сочинять письмо-вызов, как человек, сильно заинтересованный в том, чтобы письмо возымело действие. Думая о революции в Бадене, он изо всех сил стремился поскорее устроить своему другу предстоящую дуэль, или освободить его от нее, чтобы оба смогли принять участие в борьбе за свободу на своей любимой родине.

Послание вскоре было написано, аккуратно скопировано, и копия вложена в конверт. При этом Майнарду даже не было позволено прочитать его до конца!

Письмо было адресовано мистеру Ричарду Свинтону и передано ему служащим гостиницы в тот момент, когда в коридорах Океанхауза послышался громкий удар гонга, возвестивший о начале завтрака для гостей.