Книга Жена-девочка онлайн - страница 14

ГЛАВА XIV. ПРОСЬБА УСКОРИТЬ ДУЭЛЬ

Первый же удар гонга прервал сон мистера Свинтона.

Спрыгнув со своей кушетки, он принялся расхаживать по комнате большими шагами, слегка пошатываясь.

На нем было то же платье, что и на вчерашнем балу, кроме перчаток цвета соломы.

Но он не думал ни о платье ни о туалете. Его тревожные мысли сосредоточились совсем на другом, чтобы он обращал внимание на собственный вид. Несмотря на то, что голова его сильно кружилась от вчерашней выпивки, он достаточно отчетливо вспомнил события прошедшей ночи. Да, он очень хорошо помнил, что произошло.

Мысли его были самые разнообразные. Майнард знал его давно, и, возможно, ему была известна неприятная и постыдная история, произошедшая со Свинтоном. Если бы его соперник предал эту историю огласке, великолепная идея Свинтона была бы загублена на корню.

Но это было ничто по сравнению с мыслями об его позоре – пятно на его лице от пощечины могло быть стерто лишь с риском для жизни.

Эта мысль приводила его в дрожь, и он продолжал ходить в тревоге по комнате. Его волнение было слишком заметно, чтобы он мог утаить это от жены. В его тревожном взгляде они читала некий ужасный рассказ.

– Что с тобой, Дик? – спросила она, положив руку на его плечо. – У тебя неприятности? Расскажи мне об этом.

Сказано это было с нежностью и любовью. Все же сердце «симпатичной наездницы» еще сохранило частицу божественного дара, присущего женщине.

– Ты все еще думаешь о ссоре с Майнардом? – продолжила она. – Я права?

– Да! – ответил муж хриплым голосом. – И ссора зашла слишком далеко!

– Как все случилось?

В своем не совсем связном рассказе – учитывая алкогольное опьянение накануне, это было вполне объяснимо – он поведал жене все подробности, ничего не скрывая, даже собственного недостойного поведения в этой истории.

Было время, когда Ричард Свинтон не позволял себе так опускаться в глазах Франциски Вилдер. Время это прошло, закончилось раньше, чем их медовый месяц. Супруги ближе узнали друг друга, и это вылечило их от взаимных иллюзий относительно партнера, тех иллюзий, которые собственно и сделали их мужем и женой. Роману чистой и беспорочной любви пришел конец, и вместе с тем каждый из них потерял былую привлекательность в глазах партнера. Собственно, Дику такая потеря уважения к себе теперь была даже полезна, ибо он поделился своими бедами с преданной женой, чтобы как-то успокоить себя, хотя и чувствовал, что в ее глазах выглядит почти трусом.

Было бы глупо для него пытаться скрыть это. Она уже давно обнаружила этот порок в характере мужа – и это, возможно, было главной причиной для нее сожалеть о том дне, когда она стояла с Диком у алтаря. Связь, которую она сохранила с мужем, была теперь всего лишь следствием обостренного чувства опасности и необходимости самосохранения.

– Ты ожидаешь, что он пришлет вызов? – спросила она; как женщина, она, конечно, не знала всех тонкостей и правил этикета поединка.

– Нет, – ответил он, поправляя ее. – Вызов должен прийти от меня, как оскорбленной стороны. Если б только это было иначе… – продолжал он бормотать, рассуждая. – Как я ошибся, не вызвав его сразу, на месте! Если б это было сделано, все могло бы там и закончиться, а теперь все происшедшее загнало меня в угол, и я должен искать из него выход.

Он развернулся и направился в другой конец комнаты, и тут ему представился альтернативный выбор. Это было исчезновение отсюда!

– Я мог бы упаковать вещи и убраться отсюда, – рассуждал он под диктовку своей трусости. – Что я теряю? Никто здесь меня пока еще не знает, никто не запомнил меня в лицо. Но мое честное имя? Они узнают обо всем. Он предаст это огласке, и позор будет преследовать меня повсюду! А шанс сделать себе состояние – неужели я должен его потерять? Я уверен, что у меня все получится с этой девочкой. Мать уже на моей стороне! Полмиллиона долларов сразу! Стоит отдать жизнь за это – по крайней мере, рисковать жизнью, да, клянусь Небесами! Я все это потеряю, если уеду, и выиграю, если только останусь! Проклятый мой язык, подсказавший мне эту идею уехать! Уж лучше б я родился глухим!

Он продолжил ходить по комнате, пытаясь укрепить остатки своей храбрости и готовность к борьбе, при этом стараясь подавить свои трусливые инстинкты.

Ведя таким образом борьбу с самим собой, он был очень удивлен человеку, неожиданно постучавшему в дверь.

– Посмотри, Фан, кто это может быть, – сказал он поспешно шепотом. – Подойди к двери, и, кто бы это ни был, не позволяй ему заглянуть вовнутрь.

Фан, все еще в одежде слуги, скользнула к двери, открыла ее и выглянула наружу.

– Наверное, официант принес мои ботинки или воду для бритья? – предположил мистер Свинтон.

Да, это был официант, но не с одним из предметов. Вместо этого он принес письмо.

Оно было передано Фан, стоявшей на перед предусмотрительно закрытой дверью. Она обратила внимание, что письмо было адресовано мужу. На нем не было никакого почтового штемпеля и, судя по всему, оно было написано недавно.

– Он кого это письмо? – спросила она небрежным тоном.

– Какое тебе до этого дело, ты, воробышек? – возразил служащий гостиницы, привыкший к пренебрежительному отношению к слугам английских джентльменов – как истинный американец, он презирал этих подданных Британской империи.

– О, мне нет до этого дела, – скромно ответил Франк.

– Если ты хочешь знать, – сказал его собеседник, меняя гнев на милость, – это от джентльмена, прибывшего сегодня утром пароходом – это представительный, темноволосый господин, высотой около шести футов, с усами примерно шесть дюймов в длину. Я полагаю, твой хозяин с ним знаком. Во всяком случае, это все, что мне известно.

Не говоря больше ни слова, официант удалился для выполнения других своих обязанностей по работе.

Фан вернулась в комнату и вручила послание мужу.

– Прибыл утренним пароходом? – сказал Свинтон. – Из Нью-Йорка? Конечно, только из Нью-Йорка, сюда другие пароходы не приходят. Кто из жителей Нью-Йорка мог иметь какое-либо дело ко мне?

Последняя фраза была им произнесена, несмотря на его предположение, что дела, совершенные в Англии, могли быть переданы ему в Америку. Это могло быть лишь послание о совершении сделки, просто почтовый ящик для подписи документов. Ричард Свинтон знал, что были адвокаты компании Леви, которые осуществляли такие сделки на гербовой бумаге, передавая документы друг друг через Атлантику.

Может, это был один из его лондонских счетов, переправленных ему в Америку, за десять дней до его позора?

Он предполагал нечто подобное, прослушав диалог за порогом комнаты. И такое предположение не покидало его, пока он не вскрыл конверт и начал читать письмо.

Прочел он следующее.

"Сэр, – как друг капитана Майнарда и узнав, что произошло между ним Вами вчера вечером, я обращаюсь к Вам.

Обстоятельства важного – поверьте, крайне важного, – характера требуют его присутствия в другом месте, требуют, чтобы он срочно покинул Ньюпорт пароходом, отправляющимся в 8 часов вечера. С настоящего момента и до этого времени есть двенадцать часов дневного света, достаточных для того, чтобы уладить пустяковый спор между вами. Капитан Майнард обращается к Вам, как к джентльмену, с просьбой принять его предложение о как можно более скором проведении поединка с Вами. Если Вы не примете это предложение, то, от своего имени, как друга Майнарда, и в соответствии кодексом чести, с которым я более или менее знаком, – мы будем считать себя оправданными и Майнард будет освобожден от каких-либо действий касательно этого дела, а Вы должны быть готовы опровергнуть любую клевету, которая может явиться результатом этого.

До 7:30 вечера – с тем расчетом, чтобы мы за полчаса могли успеть на пароход – Ваш друг может найти меня в комнате капитана Майнарда.

Ваш покорный слуга,

РАПЕРТ РОЗЕНВЕЛЬД.

(Граф Австрийской Империи).

Дважды безостановочно Свинтон пробежал глазами это необычное послание.

Его содержание, казалось, вместо усиления тревоги, успокоило Свинтона.

Что-то вроде довольной улыбки показалось на его лице во время повторного чтения.

– Фан! – сказал он, пряча письмо в карман и торопливо поворачиваясь к жене. – Позвони и закажи бренди и соду, а также какие-нибудь сигары. И послушай меня, девочка: ради твоей жизни, не позволяй официанту сунуть свой нос в нашу комнату или заглянуть вовнутрь. Возьми у него поднос, как только он постучится в дверь. Скажи ему также, что я не в состоянии спуститься и позавтракать… что я заболел вчера вечером и сегодня утром чувствую себя неважно. Можешь добавить, что я лежу в кровати. Скажи все это ему конфедициально, чтобы он тебе поверил. Я имею серьезные причины поступить таким образом. Так что будь внимательна и осторожна и ничего не перепутай.

Не говоря ни слова, послушная жена позвонила, и вскоре в дверь постучали.

Вместо команды «Войдите!» Фан, стоящая наготове у двери внутри комнаты, вышла наружу, тщательно прикрыла за собой дверь и продолжала на всякий случай придерживать дверную ручку.

Официант, откликнувшийся на звонок, был тот самый веселый парень, назвавший ее воробышком.

– Немного бренди и соду, Джеймс. Со льдом, конечно. И постой… что еще? А! Немного сигар. Принеси полдюжины. Мой хозяин, – добавила она, не дожидаясь, пока официант повернется и уйдет, – не сможет спуститься на завтрак.

Это было сказано с улыбкой, которая пригласила Джеймса к дальнейшему разговору.

И улыбка сработала: уходя для того, чтобы выполнить заказ, он уже знал, что английский джентльмен из номера 149 лежит больной и беспомощный в своей кровати.

Все это совсем не удивило официанта. Мистер Свинтон был не единственным постояльцем, которого он сегодня обслуживал, кто в это особенное утро потребовал бренди и соду. Джеймс был очень доволен этим, поскольку он мог получить дополнительные чаевые.

Спиртной напиток вместе с сигарами был принесен, и его приняли как было заранее оговорено. Слуга джентльмена не позволил официанту удовлетворить свое любопытство, взглянув на его больного хозяина. Даже если бы дверь была открыта и Джеймс был впущен в комнату, ему не удалось бы абсолютно ничего узнать. Он мог бы только увидеть хозяина Франка, все еще лежащего в постели, но его лицо было накрыто покрывалом!

Чтобы быть готовым на случай неожиданного вторжения постороннего, мистер Свинтон предпринял такие странные меры; истинная же причина этого не была известна даже его собственному камердинеру. Как только вошел «слуга» и дверь закрылась, Дик Свинтон сбросил покрывало и снова принялся вышагивать по ковру.

– Это был тот же самый официант? – спросил он. – Тот, кто принес письмо?

– Это был он, Джеймс, ты его знаешь.

– Тем лучше. Откупорь бутылку, Фан! Я хотел бы выпить, чтобы успокоить свои нервы и заставить себя думать о чем-то хорошем!

Пока Фан раскручивала проволоку на пробке, он взял сигару, откусил кончик и закурил.

Он выпил бренди и соду одним залпом, через десять минут еще одну треть и вскоре – все, что осталось.

Несколько раз он перечитывал письмо Розенвельда, каждый раз возвращая его в карман и скрывая текст письма от Фан.

Между чтением он садился на кровать, откидывался назад, с сигарой во рту; через некоторое время снова вставал и вышагивал по комнате с нетерпением человека, ожидающего некоторое важное событие – словно сомневаясь, может ли оно произойти.

И таким образом провел мистер Свинтон целый день, долгих одиннадцать часов с момента получения письма, не покидая своей спальни!

Что заставило его повести себя таким странным и непонятным образом?

Он один знал причину. Он не раскрыл ее своей жене – так же как и содержание недавно полученного письма, оставив ее теряться в догадках, и последний были не слишком лестными для ее лорда и хозяина.

Шесть раз были заказаны бренди с содой и приняты с такими же мерами предосторожности, как и в первый раз. Все эти напитки были выпиты и выкурено очень много сигар в течение дня. Только тарелка супа и корка хлеба на обед – блюдо, которое обычно едят в день похмелья после бурной ночи. Для мистера Свинтона это был день похмелья, который не закончился, пока не наступило 7:30 вечера.

В это время произошел случай, который неожиданно изменил его тактику – из странного и больного он превратился в нормального, почти трезвого человека!