Книга Locus Solus онлайн - страница 3

Глава третья

Метр направился в сторону гигантского, похожего на алмаз камня, возвышавшегося в конце террасы и уже не раз успевшего обратить на себя наше внимание своим необычным блеском.

Размером два на три метра чудовищная драгоценность, обточенная в форме эллипса, отбрасывала под лучами солнца почти непереносимые глазом огненные отблески, отходившие от нее во все стороны, подобно нескольким коронам. Прочно укрепленный в искусственной каменной глыбе небольшой высоты, в которую было заделано его относительно малое основание, камень был огранен, как настоящий драгоценный алмаз, и, казалось, содержал внутри различные подвижные предметы. По мере того как мы постепенно приближались к нему, слышалась неясная музыка, производившая чудесное впечатление мелодии, составленной из непривычной череды рулад, переливов, гамм, игравшихся в обе стороны.

На самом же деле, как в этом легко можно было убедиться вблизи, «алмаз» представлял собой всего лишь огромный сосуд, наполненный водой. Не приходилось сомневаться, однако, что в состав жидкости входили какие-то особые элементы, так как лучи исходили именно из нее, а не от стеклянных граней, пронизываемых ими повсеместно.

Стоило приблизить глаза к любой грани, как взгляд охватывал все внутреннее пространство сосуда.

В сосуде находилась прелестная стройная молодая женщина в купальнике телесного цвета, стоявшая на самом дне и полностью погруженная в воду. Она совершала грациозные телодвижения, плавно покачивая головой.

На устах ее играла нежная улыбка, и она свободно дышала в окружавшей ее со всех сторон жидкой стихии. Прекрасные светлые волосы свободно колыхались над ней, но не доходили до поверхности. При малейшем движении каждый волос, как бы помещенный в тонкую оболочку, вибрировал при прохождении волн, и образованные таким образом струны издавали более или менее высокий звук в зависимости от длины волоса. Так рождалась завораживающая музыка, которую слышно было при приближении к «алмазу». Умело изменяя силу и быстроту движений шеи и головы, молодая женщина увеличивала или уменьшала громкость производимых ею музыкальных звуков. Гаммы, трели, рулады, мелодично поднимавшиеся вверх или опускавшиеся вниз, покрывали не меньше трех октав. Часто музыкантша совершала лишь слабое движение головой, и диапазон звуков при этом оставался весьма сокращенным. Но затем она принималась раскачивать нижнюю часть тела, от чего торс ее начинал ходить из стороны в сторону, и этот странный инструмент обретал всю свою мощь и гибкость.

Такое таинственное сопровождение прекрасно гармонировало с пластичными позами молодой женщины, походившей на волнующую воображение русалку. Исходившие от нее звуки отличались необычным наполнением благодаря жидкой среде, в которой они распространялись.

Время от времени рядом с ней в огромном резервуаре живо проплывало странное животное – наверняка земного происхождения, о чем свидетельствовали четыре лапы с когтями. С толку сбивала розовая шкура, начисто лишенная шерсти. Впрочем, о породе недвусмысленно говорили его глаза, которые могли принадлежать только кошке.

В правой части сосуда на полуметровой глубине на леске плавал довольно бесформенного вида предмет. Похож он был на внутреннюю часть человеческого лица, без малейшего намека на кости, мясистую массу и кожный покров. Под нетронутым мозгом виднелись расходившиеся во все стороны нити мышц и нервов. Благодаря тонкому, почти невидимому каркасу предмет сохранял свои первоначальные очертания, и по рисунку того или иного сплетения можно было ясно определить место щек, рта или глаз. Каждое волокно помещалась в водную оболочку, чуть толще той, что окружала волосы русалки. Леска, на которой все это держалось, была прикреплена тремя отходившими от нее концами к трем точкам по окружности каркаса, прямо под мозгом.

Еще правее в сосуде виднелся маленькая труба, неподвижно державшаяся в вертикальном положении в толще воды.

На дне обширного резервуара лежал длинный металлический рожок с заостренным концом и многочисленными отверстиями.

Кантрель подвел нас к левой части «алмаза», и сквозь его грани мы увидели совсем близко от нас маленьких человечков, державшихся поодиночке, парами или группами и, подобно подводным поплавкам, поднимавшихся вертикально вверх, затем, не дойдя до поверхности, снова опускавшихся ко дну для короткого отдыха перед следующим подъемом.

Метр указал на две соединенные вместе фигурки и стал рассказывать:

– Атлет Вирлас, ловящий большую птицу, выученную с преступным умыслом задушить Александра Великого.

Сцена, на которую нам указали, изображала настоящую драму. На роскошной восточной постели безмятежно спал человек, не осознававший разыгравшейся вокруг него трагедии. К стене у изголовья был прибит золотой шнурок, завязанный удавкой на его шее, а другим концом надетый на лапу гигантской зеленой птицы, с каждым взмахом крыльев которой смертельный узел все сильнее затягивался на шее жертвы. Птицу-убийцу пытался решительно схватить обеими руками человек с фигурой атлета, выступавший в роли спасителя, птицу же неким таинственным способом в пространстве удерживал все тот же шнурок.

Человек и птица быстро поднимались. Когда они уже почти достигли поверхности, большой пузырь воздуха вылетел вдруг из отверстия, видневшегося в верхней части стены, к которой был прибит золотой шнурок. При проходе пузыря, очевидно, включился внутренний механизм, результатом чего стали новые действия. От взмаха крыльями птица двинулась вверх, удавка стала затягиваться на шее спящего, но сама птица оказалась во власти атлета, руки которого уже готовы были ее схватить. Взлет птицы стал следствием, а не причиной действия шнурка, который при затягивании несколько удлинил конец, на котором держалась птица.

После выхода воздушного пузыря начался спуск, и в это же время руки атлета стали расходиться, узел ослаб и шнурок потянул птицу в ее первоначальное положение. Достигнув дна сосуда, пара какое-то время не двигалась, а затем снова подалась вверх до той же высоты, где опять повторились уже виденные нами жесты до нового всплытия воздушного пузыря.

– Пилат, терпящий муки от огненного клейма на лбу, – пояснил Кантрель, указывая на еще одну всплывающую вертикально фигурку.

Пилат стоял с поднятыми к искаженному болью лицу руками. В полузакрытых глазах его читались страдание и страх. В верхней точке' подъема из отверстия в его темени вырвался ₍воздушный пузырь, и в то же время на лбу его* возникло световое пятно от электрической лампочки, вмонтированной в голову. Пятно, составленное из огненных линий, представляло собой, собственно, картину, изображавшую агонию Христа. Кантрель показал нам, что у подножия креста благоговейно стояли на коленях Богородица с одной стороны и Мария Магдалина с другой, а края их платьев прочерчивали на каждом веке Пилата огненную полосу.

Затем фигурка стала медленно опускаться, световая картина погасла, чтобы загореться вновь при следующем подъеме.

Кантрель ткнул пальцем в новую фигурку и назвал ее:

– Жильбер на развалинах Баальбека со знаменитым нечетным систром великого поэта Миссира.

С выражением безумной радости на лице Жильбер стоял на куче камней, принадлежавшей к очень древним руинам. В правой руке он гордо держал пятиконечный систр, а раскрытый рот его свидетельствовал о том, что он декламирует какие-то поэтические строки.

Когда эта фигурка достигла предела своего подъема, из правого плеча ее вылетел пузырь, в результате чего поднятая рука стала весело размахивать систром, как если бы его нужно было заставить вибрировать.

– Карлик Пиццигини спрятанным в постели ножом тайком наносит себе раны, чтобы следящим за ним трем соглядатаям ежегодно появляющийся у него кровавый пот казался более обильным.

Это пояснение Кантреля относилось к группе фигурок, застывших на дне вместительного сосуда. В центре композиции в подобии колыбели, соответствующей его росту, лежало некое существо с лицом недоноска, закутанное в простыни до подбородка. Хитро прищуренные глаза его обращены были на трех соглядатаев, внимательно ожидавших появления чего-то. Вскоре вся группа легко взмыла вверх, и в нужный момент от резкого толчка, исходившего из верхнего угла подушки, через отверстие, которого до сих пор не было видно, вылетел большой воздушный пузырь, что привело к поразительному результату. На уродливой мордочке недоноска заискрились мелкие капельки кровавого пота, и одновременно простыни окрасились огромными красными пятнами, очевидно, вызванными сильным кровотечением. Где сильнее, а где слабее – алая окраска всюду появлялась от выпускавшегося из массы микроскопических дырочек порошка. Пока четверка незнакомцев опускалась на прежнее место, алый порошок полностью растворился и в воде не осталось и следа краски.

– Атлант, освободившийся на мгновение от тяжести небосвода, бьет его со злостью ногой и попадает в созвездие Козерога.

Новая фигурка, представленная нам Кантрелем, подверглась нашему внимательному исследованию на подъеме к поверхности. Стоявший к нам спиной Атлант согнул ногу в колене так, что видна была подошва, и повернул голову, обратив сердитый взгляд на упавшую позади него сверкающую сферу, усеянную множеством звездочек, сделанных из бриллиантов и связанных между собой едва заметной сеткой серебряных нитей, благодаря чему образовались настоящие космографические фигуры. Когда он достиг верхних слоев воды, из его макушки вышел пузырь воздуха в несколько кубических сантиметров и Атлант резко ударил пяткой в Козерога, сместив тем самым несколько звезд и исправив незначительную и единственную ошибку в изображении созвездий. При повторном погружении нога Атланта заняла прежнее место и ошибка на небесной карте снова открылась глазу.

Показав на следовавшую за Атлантом в его погружении троицу, Кантрель продолжил:

– Вольтер, усомнившийся на миг в своем атеистическом учении при виде восторженно молящейся девушки.

Крепко держа за руку спутника по прогулке, стоящий боком Вольтер с тревогой взирал на совсем юную девушку, пылко молившуюся на коленях в нескольких шагах от него. Постояв некоторое время на твердой почве, легкая группа снова легко устремилась вверх. В самом верху этот необычный взлет был прерван латинским словом Dubito – «Сомневаюсь», слетевшим с уст Вольтера в виде множества пузырьков, выстроившихся в четко различимые буквы.

– Предсказание колдуна пятимесячному Рихарду Вагнеру, спящему на руках у матери, – объявил метр, переходя к последнему произведению подводного искусства.

Женщина с лежащим у нее на левой руке ребенком протянула перст правой руки в сторону похожего на ярмарочного фокусника старика, показывавшего ей на столик, где, помимо чернильного прибора с раскрытой чернильницей, стоял кубок с плоским донцем, наполненный ровным слоем серого порошка, напоминавшего обычные железные опилки. На этот раз из чернильницы вырвалась плотная воздушная масса, от чего кисть женщины согнулась и ее указательный палец трижды коротко щелкнул по краю кубка. На порошке образовались бороздки, становившиеся при каждом ударе все отчетливее и превратившиеся в конце концов в странные, но достаточно разборчивые слова: «Будет ограблен», относившиеся, как легко догадаться, к будущему автору «Парсифаля». Во время спуска группы ко дну сосуда порошок разгладился и теперь стало ясно, что требуемый эффект был получен благодаря заранее приготовленным щелям в виде букв, выпустившим из себя опилки после соответствующего механического на них воздействия.

Все семь подводных скульптурных группок разрозненно совершали свои постоянные подъемы и спуски по вертикали, находясь в каждый момент на разной высоте.

Завершив показ группок-поплавков, Кантрель отвел нас немного назад и жестом пригласил посмотреть на верхнюю часть сосуда. Загнутые внутрь горизонтальные края его, придававшие сосуду законченный вид гигантской геммы, обрамляли центральное отверстие круглой формы, возле которого стояли рядом бутылка белого вина с надписью «Сотерн» на этикетке и банка, в которой плавали семь морских коньков. Грудь каждого из них точно посередине самой выступающей ее части пронизывала длинная нить, свисающие концы которой соединялись в миниатюрном металлическом футлярчике. Каждая из образованных таким образом ранок имела свою собственную окраску, близкую к одному из цветов радуги. Возле банки лежал сачок.

Кантрель извлек из кармана и осторожно открыл бонбоньерку с лежавшими в ней несколькими пилюлями ярко красного цвета. Взяв одну из них, он слегка разбежался и ловко вбросил ее в отверстие огромного «алмаза». Подойдя снова к его граням, мы увидели, как легкая алая пилюля упала в воду и стала медленно опускаться ко дну, когда вдруг ее на лету схватил и проглотил зверь с розовой голой кожей, которого Кантрель представил нам под именем Хонг-дек-лен как настоящего кота, совершенно лишенного шерсти. «Слюдяная вода», как называл метр искрившуюся перед нашими взорами воду, обогащалась с помощью специальных устройств кислородом и обладала благодаря этому различными исключительными свойствами, позволяя, в частности, абсолютно земным существам легко и свободно дышать в толще воды. Вот почему женщина с музыкальными волосами, а это была, как мы узнали от Кантреля, танцовщица Фаустина, спокойно, точно так же, как и кот, переносила длительное пребывание в воде.

Направив движением головы все взгляды вправо, Кантрель привлек наше внимание к человеческой голове, состоявшей только из мозгового вещества, мышц и нервов, и заявил, что это – все, что осталось от головы Дантона, оказавшейся в его собственности в результате сложных комбинаций. Образованные от слюдяной воды оболочки покрывали ткани по всей их длине и сильно электризовали всю голову. Кстати говоря, точно такие же оболочки на волосах Фаустины вызывали мелодичные звуковые колебания, сопровождавшие в данный момент рассказ Кантреля.

Метр умолк и подал знак Хонг-дек-лену. Кот погрузился на дно и сунул морду по уши в металлический рожок, касавшийся концом стенки сосуда. Нахлобучив таким образом на себя этот блестящий намордник, отверстия в котором позволяли видеть все вокруг, кот поплыл к голове Дантона.

Кантрель объяснил нам, что под действием специального химического состава красная таблетка, проглоченная только что на наших глазах, мгновенно превратила все тело кота в живую чрезвычайно мощную батарею и ее электрическая сила, сконцентрированная в рожке, готова был проявиться при малейшем контакте конца рожка с токопроводящим веществом. Искусно выдрессированный кот умел легонько касаться головы Дантона заостренной частью своей странной маски. При касании через уже наэлектризованные своей водянистой оболочкой мышцы и нервы проходил сильный разряд, от которого они вели себя как под мнемоническим воздействием привычных когда-то рефлексов.

Подплыв к голове, кот мягко прикоснулся концом металлического конуса к плававшему перед ним мозгу, от чего ткани сразу же пришли в диковинное движение. Можно было подумать, что в бывшие мгновение назад неподвижными остатки лица снова вселилась жизнь. Одни мышцы, казалось, двигали во все стороны несуществующие глаза, другие – периодически вздрагивали как бы для того, чтобы поднять, опустить, сжать или расслабить надбровья и кожу на лбу; с особой беспорядочностью двигались мышцы губ, что наверняка объяснялось чудесными ораторскими способностями, которыми в свое время обладал Дантон. Хонг-дек-лен движениями лап удерживался у головы, не закрывая ее от нас, хотя время от времени невольно отрывал рожок от мозговой оболочки, но тут же снова подплывал к голове. В такие перерывы дрожание лица прекращалось, чтобы возобновиться, как только ток снова проходил по голове. Кот же при этом действовал с такой мягкость и осторожностью в прикосновениях, что даже когда он отплывал, голова лишь едва-едва и совсем недолго покачивалась на конце лески, прикрепленной к прозрачному куполу огромной геммы посредством обычной резиновой груши.

Кантрель, уже научившийся за время предыдущих наблюдений понимать движения мышц рта, переводил нам, по мере того как они возникали, фразы, слетавшие с того, что осталось от уст великого оратора. Это были бессвязные обрывки речей, отмеченных бурным патриотизмом. Пламенные призывы, произносившиеся когда-то перед толпой, всплывали теперь беспорядочно из ячеек памяти и автоматически воспроизводились нижней частью останков лица. Выдаваемое также множественными реминисценциями, посылавшимися из глубины ушедших в прошлое времен всплесками памяти о знаменательных мгновениях его активной парламентской деятельности, резкое подергивание остатков мышц лица показывало, насколько уродливая физиономия Дантона становилась выразительной на трибуне.

По команде Кантреля кот отплыл от головы, и она сразу же вернулась в состояние инертной массы, а затем передними лапами стянул с себя рожок, который тут же лениво опустился на дно.

Приказав нам не двигаться, Кантрель обошел грандиозный «алмаз» и по ажурной металлической стремянке с обилием никелированных деталей, приставленной к противоположной стороне сосуда, поднялся над его круглым отверстием.

Взяв в руки сачок, он стал по одному вылавливать морских коньков из банки и опускать их в слюдяную воду, где началось неожиданное действо. На груди каждого конька, справа и слева, виднелись искусственного происхождения разрезы, раскрывавшиеся время от времени от действия некой внутренней силы и выпускавшие при этом воздушный пузырек, а затем как бы снова склеивавшиеся. Поначалу все это происходило медленно, но вскоре пузырьки стали вылетать с необыкновенной быстротой. Как объяснил Кантрель, морские коньки не могли бы жить в огромном «алмазе», не будь у них этих двойных щелей, через которые выбрасывался избыток кислорода, поступавшего в них из пенящейся воды, насыщенной им для нормального дыхания земных существ.

Левый бок каждого из иглообразных был покрыт тонким слоем воска одинакового с ними цвета.

Кантрель тем временем откупорил бутылку с сотерном и принялся лить из нее вино тонкой струйкой в сосуд. К нашему удивлению, вино не смешивалось со слюдяной водой, а тут же затвердевало, превращаясь в желтые комки, похожие своим великолепным блеском на куски солнца, величественно опадавшие ко дну. При виде происходящего морские коньки быстро сбились в тесный кружок и плоскими боками своего тела подхватывали падавшие мимо них пылающие куски и смешивали их в единую массу. Кантрель все ниже наклонял горлышко бутылки, направляя новые порции материала к внимательно ожидавшему его и не упустившему ни капли стаду.

Наконец, решив, что выделенная доза достаточна, строгий виночерпий быстро закупорил бутылку и водрузил ее на прежнее место у банки.

В результате такого длительного разминания морские коньки вылепили сверкающий желтый шар радиусом не больше трех сантиметров. Они продолжали ловко и усердно крутить его во все стороны, касаясь только своими покрытыми воском боками, в стремлении придать ему безупречную форму.

В конце концов они получили желаемое: идеальный и однородный шар без единого следа соединения комков. Затем они все вдруг резко отпрянули от шара и выстроились в ряд, причем в таком порядке своих ранок, чтобы образовалась правильная радуга.

Шар медленно опускался позади них. Достигнув глубины, отмеченной двойным концом нити, шедшей от каждой ранки, он, как магнитом, притянул к себе семь футлярчиков, висевших на концах нитей. Получилась своеобразная упряжь, вожжи которой натянулись по горизонтали благодаря весу магнитного шара, остановившегося при этом общем порыве коньков.

С наших уст слетел возглас изумления: перед нами предстала колесница Аполлона – желтый полупрозрачный шар, помещенный в сверкающую слюдяную воду, окаймляли ослепительные лучи, придававшие ему вид дневного светила.

На поверхности воды беспрестанно лопались бесчисленные пузырьки, вылетавшие из груди скакунов, которые вскоре обогнули погруженную на постоянную глубину трубку. От натяжения нитей только донышко металлических футлярчиков соприкасалось с солнечным шаром, словно нехотя двигавшимся по правильной формы дуге. Упряжка свернула влево, закрыв от нас Дантона, а потом Фаустину, проехала мимо царства группок-поплавков, повернула направо и прошествовала перед нами.

Кантрель объявил скачки и предложил нам выбирать себе лошадок, а затем сообщил, что клички морским конькам, расположившимся ближе или дальше от воображаемой ленточки, для простоты он будет давать латинскими цифрами, начиная от фиолетовой ранки, принадлежащей «Первому» оказавшемуся на самой выгодной позиции. Каждый из нас громко назвал имя своего избранника и сделал бескорыстную ставку.

В тот момент, когда выстроившееся в ровный ряд бродячее племя достигло трубки, Кантрель, заранее установивший дистанцию скачек в три полных круга, подал рукой властный сигнал, прекрасно понятый умными существами, которые сильнее заработали своими тремя плавниками на груди и спине, чтобы прибавить скорости в беге.

После красиво пройденного виража соперники резво понеслись влево. Впереди мчался «Третий», по пятам преследуемый «Шестым», «Первым» и «Пятым». Несмотря на нарушенный строгий первоначальный порядок шеренги, обладавшие определенной упругостью ленточки оставались абсолютно все в натянутом состоянии, благодаря чему шар не удалялся, не приближался и ни капли не дергался.