Книга В скобках онлайн - страница 2

2

– Отравлен, – объявил патологоанатом, печально глядя на лежащее на мраморном столе тело.

– Это точно? – спросил, почтительно теребя шляпу, полицейский инспектор.

– Точно, – подтвердил медик. – А вот чем его отравили и как быстро яд подействовал, я пока не знаю. Нужно отправить материал на анализ.

Эти двое мужчин с лицами, выбеленными ярким холодным освещением мертвецкой, представляли собой разительный контраст. Пожилому патологоанатому, лысому и сутулому Джеймсу Уилби оставалось всего два года до заслуженного отдыха, и он уже приобрел для этой цели уютный домик в Норфолке. А вот старший инспектор полиции Джек Бичем о пенсии и не помышлял. Высокий, худощавый, с пшеничными кудрями, он выглядел даже моложе своих тридцати двух лет. Тем не менее его считали одним из самых толковых следователей в Лондоне, и, поскольку показания доктора Чемберлена заставили полицию насторожиться, это непростое дело поручили именно ему.

Сорок минут спустя старшего инспектора Бичема провели в бельэтаж парадного корпуса Куинз-Инн. Там находилась просторная приемная казначея. Высокие окна смотрели на Темзу, а стены украшали старинные гравюры и акварели. Восхищенному взору посетителя представали древнейшее изображение церкви в Темпле и множество прелестных видов Куинза. Сам Бартон Сомервилл восседал за массивным письменным столом с тоненькой стопкой тезисов для предстоящих судебных процессов.

– Проходите, констебль, – небрежно бросил казначей, едва взглянув на вошедшего. – Чем могу быть полезен?

Джек Бичем уже привык к тому, что его моложавая внешность вводит людей в заблуждение.

– Я, сэр, давно уж не констебль, – с улыбкой произнес он, – а следователь. Позвольте представиться: старший инспектор Бичем. Мне поручено дело о смерти мистера Донтси.

– Вам? – недоверчиво переспросил Сомервилл. – Неужели, кроме вас, никого не нашлось?

– Да, сэр, – спокойно ответил Джек Бичем, стараясь держать себя в руках. – И должен вам сообщить, что мы полагаем – точнее, таково мнение проводившего вскрытие патологоанатома, – что в данном случае безусловно имело место убийство.

С трудом подавив искушение спросить, сколько же лет патологоанатому – тоже пятнадцать или уже целых двадцать? – Сомервилл перешел в наступление:

– Вы в этом уверены? И что же, его отравили? Может, вы даже выяснили, каким ядом?

Старший инспектор начинал понимать, как трудно ему будет работать здесь. Впрочем, это неудивительно. Он знал, что адвокаты, которые сами подвергались допросу во время расследования, любят отыгрываться на полицейских в суде, дискредитируя их и выискивая уязвимые места в свидетельских показаниях.

– На данном этапе, сэр, я не могу разглашать детали следствия, – спокойно ответил он.

– Позвольте, молодой человек! – стукнув кулаком по столу, вскричал Сомервилл. – Я казначей авторитетнейшей юридической корпорации! И я имею право знать, каким образом и от чего скончался один из моих бенчеров. Я требую разъяснений!

Ну все, с меня хватит, подумал старший инспектор. Пора осадить этого напыщенного господина. У полицейских тоже есть чувство собственного достоинства.

– Сэр, вы слышали мой ответ, – твердо сказал он, в упор глядя на казначея. – При первой же возможности вы узнаете больше, сэр. Пока же, смею заметить, вы, как и прочие члены Куинз-Инн, находитесь под подозрением. А теперь, сэр, с вашего разрешения, мои люди допросят всех, кто имел отношение к мистеру Донтси. Прощайте, сэр.

С этими словами Джек Бичем удалился. Бартон Сомервилл проводил его яростным взглядом и тут же отправил с курьером язвительное послание комиссару лондонской полиции. Казначей Куинз-Инн требовал немедленно отстранить от дела старшего инспектора Бичема. В противном случае он не гарантировал, что члены корпорации будут оказывать помощь следствию. Кроме того, он сообщал, что намерен предпринять собственное расследование, которое, вне всякого сомнения, окажется значительно успешнее, чем действия курсантов-недоучек, которым полиция поручила дело. Отослав письмо, Бартон Сомервилл отправился в Грейз-Инн. Он хотел посоветоваться с коллегами, кого из частных детективов можно привлечь к расследованию.

Около половины седьмого вечера весьма элегантно одетый джентльмен позвонил у парадной двери дома Пауэрскорта на Маркем-сквер. Войдя, он обнаружил страшный хаос. По всей прихожей и столовой, и даже на площадке, ведущей на второй этаж лестницы, громоздились корзины, тюки, ящики. Сверху доносился глухой грохот перетаскиваемых дорожных сундуков, детский плач и плеск воды в ванной. Причиной хаоса и суматохи были те, кто об этом и не подозревал, – близнецы. Для них и их новых нянюшек понадобились дополнительные спальни и ванные комнаты. Пауэрскорт решил проблему, купив соседний дом, выставленный на торги в связи с внезапной кончиной владельца, но там, естественно, нужно было сделать ремонт. А поскольку шум и пыль вредны младенцам, семейство на время перебиралось из Челси в Марилебон, в дом, снятый на Манчестер-сквер.

– Пауэрскорт! – воскликнул элегантный джентльмен, увидев хозяина дома, озабоченно спускавшегося в прихожую с зеленым чемоданчиком в руке.

– Пью! Клянусь Богом, это светоч адвокатуры Чарлз Огастес Пью! – Пауэрскорт с радостью пожал ему руку. Когда-то, расследуя дело о подделках полотен старых мастеров, они на уголовном процессе разоблачили фальшивки и даже представили суду их изготовителя. Их совместными усилиями невиновный человек, которого обвиняли в убийстве, был оправдан. С тех пор они поддерживали приятное знакомство, обедая время от времени в ресторане или в красивом особняке Пью на набережной.

– Вижу, преступник намерен бежать, ибо в дверь вот-вот постучат стражи закона, – усмехнулся гость, указывая на громоздящийся повсюду багаж. – Если вам грозит депортация, я к вашим услугам.

– Переезд в Марилебон, друг мой, пожалуй, сравним с эмиграцией. Но поднимайтесь же! В гостиной, как ни странно, еще можно найти свободный уголок.

– Право, вы очень заняты, Пауэрскорт, и лучше перенести наш разговор. Я не хочу вам мешать.

– О Чарлз, вы не можете мне помешать.

Пью сел на диван, а Пауэрскорт занялся напитками, уже не впервые размышляя о том, какое впечатление производит внешний вид Пью в суде. Присяжные наверняка завидуют его достатку, позволяющему одеваться так дорого, а судьи – комплиментам, которыми наверняка осыпают его стройную фигуру портные. Одно несомненно – забыть элегантного Чарлза Огастеса Пью невозможно, а это самое главное.

– Вчера мне нанес визит, – сообщил Пью, – некто Сомервилл, Бартон Сомервилл. Не могу сказать, что он мне понравился. Он казначей, иначе говоря, глава Куинз-Инн. На днях у них там приключилась драма: в разгар пиршества один из джентльменов замертво упал лицом в свой суп.

– Какой суп? – тут же спросил Пауэрскорт.

– Борщ. Что-то такое из свеклы, подаваемое с крепкой русской водкой и, видимо, сдобренное какой-то смертельно ядовитой приправой. Вскрытие показало, что Донтси, так звали покойного, отравлен. Суть дела в том, что Сомервилл недоволен действиями полиции. Инспектор, которому поручили вести расследование, для него слишком молод, ему подавай кого-нибудь постарше, кто не станет копать глубоко и поспешит побыстрее закончить расследование. В общем, он настрочил жалобу комиссару (должен сказать, что угодить этому Сомервиллу, похоже, просто невозможно). Так вот, ко мне он явился, чтобы разузнать о вас, дорогой Фрэнсис. Правда ли, что вы самый опытный в Лондоне частный детектив? Умеете ли вы держать язык за зубами? Проявите ли надлежащее уважение к личной жизни его коллег? И так далее и тому подобное. Разумеется, я дал вам самые лучшие рекомендации. – Чарлз Огастес Пью легким щелчком ногтя стряхнул пылинку, дерзнувшую опуститься на его рукав. – Не скрою, Фрэнсис, у меня тут свой интерес. Обычный для таких случаев гонорар – пятьсот гиней аванса, а затем по полсотни гиней в день – позволил бы мне обновить ассортимент моих рубашек.

– А этот Сомервилл не спрашивал, сколько мне лет?

– Пожалуй, только это он и упустил. Держу пари, что завтра он пригласит вас в свое логово и предложит заняться расследованием.

– Что ж, видимо, это единственный благовидный предлог отвертеться от хлопот, связанных с переездом, – вздохнул Пауэрскорт. – Они приводят меня в отчаяние, к тому же, должен признаться, от меня мало толку. Люси как-то сразу соображает, что куда положить, а я только неприкаянно брожу вокруг. Но расскажите, Чарлз, вы же адвокат и вам этот мир знаком не понаслышке, – что представляет собой этот Куинз-Инн?

– Куинз? – повторил Пью задумчиво, глядя в пылающий камин. – Ну, формальные сведения общеизвестны. Это самая малочисленная из судейских корпораций. И самая молодая – ей нет еще и полутора веков. Основана в тысяча семьсот шестьдесят первом году. Георг III получил ее в подарок от своей невесты, Шарлотты-Софьи Мекленбургской, которая потом родила ему пятнадцать детей. Куинз находится недалеко от Мидл-Темпла, на берегу Темзы. Его члены очень высокомерны. Как бы их поточнее описать? Знаете, Фрэнсис, они напоминают мне кавалергардов, которые мнят себя элитой армии, увы, вовсе не являясь таковой.

Повидавший немало кавалерийских полков, элитных и неэлитных, Пауэрскорт усмехнулся.

– А что вы можете сказать о покойном, Донтси, кажется?

– Да, Александр Донтси. Наш ровесник, уже лет шесть как в ранге королевского адвоката, недавно избран бенчером. У него были свои странности. Иногда он выступал в суде просто блистательно, причем вне зависимости от того, какое слушалось дело: развод, уголовное преступление или тяжба о собственности. В такие дни Донтси мог бы, наверное, добиться оправдания даже самого Джека-Потрошителя. Но случалось и так, что он выглядел абсолютно беспомощным. И это, конечно, очень нервировало готовивших дела поверенных – они никогда не знали, каким будет Донтси в день суда.

– Известно ли что-нибудь о его грешках? – спросил Пауэрскорт. – Женщины, карты, дорогие покупки?

Чарлз Огастес Пью рассмеялся:

– Слухи о его романах ходили всегда, но зацепиться не за что. Ничего такого, что могло бы привести к бракоразводному процессу.

– Он был женат?

– Да, к тому же на красавице. И вот еще что: у него огромный дом, кажется, в графстве Кент. Роскошная усадьба с сотнями комнат и старинным парком, в котором бродят стада диких оленей. И отличная коллекция живописи. Правда, – усмехнулся Пью, – примерно год назад кто-то говорил мне, что родня опасается за его разум. Он снял со стен Рубенса и Ван Дейка и развесил вместо них этих французских импрессионистов – всякие там пруды с кувшинками, дрожащие пестрые пятнышки, которые якобы передают очарование полей и гор… ну, сами знаете, о чем я.

– Что-то мне все это не нравится, – задумчиво проговорил Пауэрскорт. – Я имею в виду не вкусы Донтси – он имел полное право вешать у себя на стенах то, что ему нравилось. А вот люди, которые мнят себя элитой… Повидал я таких. Скажите, Чарлз, согласились бы вы на моем месте взяться за это дело? Мне, честно говоря, что-то не хочется.

– Решать вам, – ответил Пью. – Но подумайте хорошенько. Ведь если бы пару лет назад вы не вмешались в дело о фальшивых шедеврах, то Центральный уголовный суд приговорил бы невиновного Хораса Алоизиуса Бакли к повешению за убийство.

В заставленной ящиками и коробками столовой Пауэрскортов оставалось свободным только место у стола. Уже завтра должны были приехать грузчики, чтобы перевезти весь скарб во временное обиталище на Манчестер-сквер, и леди Люси за утренним чаем выглядела, как генерал накануне великой битвы. Ее супруг, не открывая, вертел в руках письмо в изящном, под стать сорочкам Чарлза Огастеса Пью, конверте. О визите Пью Пауэрскорт рассказал жене еще накануне.

– Ну ради Бога, Фрэнсис! – взмолилась леди Люси, которую раздражало, что в то время как она исполнена готовности к действию, хозяин дома не решается даже распечатать конверт. – Давай, бомбы там нет, ничего не взорвется.

– Прости, Люси, прости. Просто я прекрасно знаю, что там, внутри. – Сморщившись, словно в предвкушении ледяной ванны, – Пауэрскорт вскрыл конверт и прочел послание. – Стиль довольно напыщенный, – сказал он, передавая письмо жене.

– «Глубокоуважаемый лорд Пауэрскорт! – вслух прочитала леди Люси. – К вам обращается казначей юридической корпорации Куинз-Инн. 28 февраля сего года во время банкета умер один из наших бенчеров, королевский адвокат мистер Александр Донтси. Вскрытие показало, что он был убит. В связи с абсолютно не удовлетворяющими нас персональным составом, методами и поведением лиц, назначенных столичным департаментом полиции вести дознание, я от лица корпорации письменно изложил комиссару свои возражения, а также определенные намерения. Надежные сведения о том, что вы являетесь одним из лучших частных детективов Лондона, побуждают меня пригласить вас, чтобы обсудить некоторые надлежащие меры. Буду крайне признателен, если сегодня днем вы посетите мои апартаменты».

Леди Люси сложила листок и убрала в конверт.

– По-моему, Фрэнсис, он не слишком-то считается с полицией.

– Он-то? Нисколько. Но вот что делать мне? Не хочется браться за это дело, не люблю я этих сутяг. Да и не время сейчас, ведь у нас столько хлопот.

Леди Люси считала, что время как раз самое подходящее: муж только болтался у нее под ногами, и без него ей будет стократ легче организовать переезд. Казалось, само провидение, сжалившись над ней, послало ему это предложение. Однако она не собиралась высказывать свои мысли вслух.

– Ты же знаешь, Фрэнсис, мои взгляды. – Какими бы ни были обстоятельства, какая бы опасность ни грозила ее мужу и Джонни Фицджеральду, леди Люси никогда не отговаривала их от рискованных расследований. – Кто-то убил мистера Донтси. И этот кто-то способен убить еще многих, пока ты его не остановишь. А насчет переезда не волнуйся, – сказала она, накрыв крепкую руку Пауэрскорта своей маленькой ладонью. – Мы как-нибудь справимся.

Смерть Донтси изменила атмосферу в Куинз-Инн. Юные джентльмены прекратили с хохотом носиться по лестницам и лупить друг друга папками в библиотеке. Те, кто постарше, приглушенно обсуждали, каким именно ядом был отравлен их коллега. Но горше всех оплакивал Донтси один человек в кабинетике под самой крышей. Это была Сара Хендерсон, двадцати лет, высокая и стройная, с копной рыжих волос и ярко-зелеными глазами. Она служила в Куинз-Инн стенографисткой, и здесь ее считали своеобразным талисманом. Бесконечные ухаживания мужчин Куинза Сара умела отклонять мягко и деликатно: ей очень приятно получить очередное приглашение в театр (в оперу, на ланч, обед, балет и пр.), но, к сожалению, она ужасно занята. В Финсбери, в колледже, который готовил секретарей со знанием стенографии и машинописи, ей и ее сокурсницам внушили, что романов на работе следует бояться как чумы. Ничто – ни неверная запись, ни ошибка при расшифровке, ни даже неподобающий для офиса наряд – не создаст таких сложностей, не навлечет таких бед. Эти наставления девушки получили от престарелой одинокой преподавательницы и в итоге оживленных обсуждений пришли к выводу, что, видимо, подобная роковая ошибка (например, роман с женатым господином, который отказался оставить супругу и бросил возлюбленную, когда той было уже под тридцать) когда-то навеки сломала жизнь их наставницы.

Сара была без ума от мистера Донтси. Она обожала звук его голоса, негромкого и мелодичного, богатого оттенками интонаций. Ее восхищало, как изящно он откидывался на спинку стула, вытягивая ноги под столом, когда диктовал ей вступительную или заключительную речь… Кстати, диктовку он, в отличие от многих своих коллег, считал делом вполне естественным и всегда искоса следил за карандашом стенографистки, стараясь не опережать ее руку. Ну просто море, море обаяния! А какие у него манеры, как он учтив – никогда не забудет справиться о здоровье ее матушки.

Мистер Донтси и все прочие члены Куинза были бы немало удивлены, узнай они, сколь важное место занимает их повседневная деятельность в жизни матери Сары, миссис Берты Хендерсон. Каждый вечер, придя домой, девушка во всех подробностях отчитывалась о событиях на работе. Ее матерью двигало не навязчивое любопытство, а искренний жгучий интерес человека, прикованного к постели артритом. Бедная женщина с трудом передвигалась по их маленькому домику в Эктоне, к тому же у нее была редкая форма рака, и жить ей оставалось не больше двух-трех лет. Мир лондонских магазинов, омнибусов и уличной толчеи был закрыт для нее навсегда, и его полностью заменил Куинз, где она мысленно пребывала целыми днями. Миссис Хендерсон знала, какие гравюры украшают тот или иной кабинет, кто из бенчеров над каким делом трудится, а дочь регулярно привозила ей юридические журналы, чтобы она могла узнать подробности о жизни интересующих ее персон. В результате, как полагала Сара, ее матушке, возможно, уже хватило бы знаний, чтобы грамотно выступить со стороны защиты или обвинения на каком-нибудь рядовом процессе в окружном суде. Куинз стал для бедной женщины чем-то вроде ее любимых историй с продолжением из дамских журналов.

Миссис Хендерсон сообщила Саре, что, когда она узнала о кончине мистера Донтси, ей так захотелось посетить его похороны, что она даже попыталась проверить, сможет ли дойти от дома до шоссе. Увы! На полпути силы ее иссякли, и, если бы не помощь какого-то прохожего, она вряд ли добралась бы обратно. Поэтому она умоляла дочь с особым вниманием наблюдать за церемонией. Сара улыбнулась и пообещала представить самый детальный отчет о похоронах, когда бы они ни произошли.

К весне она готовила матери сюрприз. Правда, для его осуществления нужна была инвалидная коляска, одно упоминание о которой приводило миссис Хендерсон в отчаяние. Сара чуть не плакала от жалости, понимая, что кресло на колесиках означает для ее матери полную зависимость и начало долгого (или краткого) пути к окончательной неподвижности. Но ведь оно позволило бы ей осмотреть Куинз-Инн, воочию увидеть его залы, кабинеты и, наконец, всех тех, кто пока что живет только в ее воображении. А если повезет с погодой, можно посетить и соседний Мидл-Темпл, отдохнуть там в роскошном парке, наблюдая шествие юристов в Центральный уголовный суд… Ах, какой бы это был чудесный день! Сара поделилась своими планами со старшими братом и сестрой, которые жили отдельно, и брат одобрил ее замысел, но сестра категорически возражала, и девушку по-прежнему терзали сомнения. Но она не переставала думать, как бы порадовать больную мать.

Пауэрскорт вошел в огромную приемную казначея Куинз-Инн. За столом сидели трое – сам Бартон Сомервилл и два королевских адвоката: слева – специалист по коммерческому праву Баррингтон Персиваль, тщедушный человечек с острым личиком и крошечной бородкой, справа – специалист по уголовному праву, гигант с пышной бородой Габриэль Кэдоген.

– Спасибо, что пришли, лорд Пауэрскорт, – начал казначей. – Мы хотели бы провести с вами небольшую предварительную беседу. Надеюсь, вы не склонны действовать второпях? Суть дела вам понятна?

Пауэрскорт кивнул.

Уже через минуту его симпатии были на стороне полиции. Перед этим судейским триумвиратом нельзя было не почувствовать себя жалким просителем. Обычно к Пауэрскорту обращались за помощью либо люди, наслышанные о его громких расследованиях, либо те, кому его рекомендовали прежние клиенты. Первым из них был, между прочим, не кто-нибудь, а сам лорд Роузбери, бывший премьер-министр и министр иностранных дел. Репутация Пауэрскорта вполне устроила бы воспитателей принца Уэльского, но не бенчеров Куинз-Инн.

– Какого вы мнения о полиции, точнее, о лондонской полиции? – зычно осведомился Кэдоген, и Пауэрскорт подумал, что человек с таким голосом вполне мог бы служить пароходной сиреной в порту. Басовитое эхо еще долго рокотало под потолком.

– Очень высокого, сэр, – ответил Пауэрскорт. Он не кривил душой – полицейские не раз бескорыстно помогали ему в расследованиях. – Как я понял, между вами и старшим инспектором произошло какое-то досадное недоразумение, но, я уверен, его легко уладить. – И он миролюбиво улыбнулся собеседнику. – А если все дело в том, что он молод, – продолжал он, – то возраст тут совершенно ни при чем. Я слышал самые лестные отзывы о его способностях. Ведь в вашей среде наверняка тоже бывали случаи, когда молодой человек добивался больших успехов благодаря своим особым дарованиям.

– Что-то мы таких не встречали, – буркнул Бартон Сомервилл, – во всяком случае, в Куинз-Инн.

Пауэрскорт понял, что здесь не особенно благоволят к молодым талантам.

– Скажите, лорд Пауэрскорт, – совсем призрачным по сравнению с зычным басом Кэдогена голоском прошелестел Баррингтон Персиваль, – а зачем нам вообще сотрудничать с полицией? Умей они расследовать дела, кто бы стал нанимать частных детективов? Вы остались бы без работы. Но ведь это не так.

– Я всегда работаю в самом тесном контакте с полицией, – сказал детектив. – Это дает массу преимуществ. Там я могу ознакомиться с подробными отчетами и протоколами. У них есть досье на каждого из преступников. Наконец, о таком штате я могу только мечтать. Мне помогают лишь мой близкий друг и еще один джентльмен из Шотландии, которого я иногда привлекаю к расследованию, а полицейских по всей стране тысячи. Без их помощи обойтись очень трудно, подчас невозможно.

Вновь загудел бас Габриэля Кэдогена – он приступил к перекрестному допросу:

– Скажите, лорд Пауэрскорт, каким был бы ваш план расследования, если – я подчеркиваю, – если мы пригласили бы вас выяснить обстоятельства убийства? Как вы решали бы эту задачу?

Пауэрскорт начинал закипать. Интересно, думал он, не припас ли убийца Донтси яда, чтобы вернуться и прикончить эту гнусную троицу? Хотелось бы на это надеяться.

– Понятия не имею, – натянуто улыбнулся он. – Обычно идеи возникают по ходу дела.

– Но разумеется, существуют какие-то общие принципы, на которых основан ваш метод расследования? – взявшись за лацканы сюртука, вздернул подбородок Кэдоген. Так и виделись ряды внимающих ему присяжных. – Невозможно поверить, чтобы у такого опытного детектива, как вы, не было своих специфических приемов.

Еще раз прокатившись по залу, грохочущее эхо утонуло в складках бархатных драпировок.

– Никаких особых приемов у меня нет, – сказал Пауэрскорт.

Троица переглянулась. Разговор, очень походивший на допрос, шел весьма своеобразно, но к тому, что последовало дальше, Пауэрскорт оказался не готов.

– Нельзя ли попросить вас выйти, – произнес Бартон Сомервилл, – и несколько минут подождать снаружи? Мы вас вызовем.

Взбешенный Пауэрскорт вышел из здания. Ветер хлестал траву, шевелил гравий. Волны беспомощно бились о берег Темзы. Чайки жалобно кричали, носясь над водой. Прошло пять минут, десять. Хлопали двери, обитатели Куинз-Инн небольшими группками спешили в рестораны по-соседству на ланч. Миновало пятнадцать минут. Пауэрскорт уже твердо решил уходить, когда в дверях наконец появился Кэдоген и трубным басом призвал его вернуться. Гнев Пауэрскорта, чуть остывший на улице, запылал с новой силой.

– Извините, что вам пришлось подождать, – бросил Сомервилл, однако было ясно, что эта фраза для него – всего лишь дань приличиям. – Рад сообщить, что вердиктом большинства решено доверить это расследование вам.

Стало быть, один из мерзавцев был против, сделал вывод Пауэрскорт. Ну и черт с ним! Черт с ними со всеми!

Повисла пауза. Пауэрскорт молчал.

– Вам нечего сказать? Разве вас не интересуют условия найма? Вы не хотите узнать, каких действий от вас ждут?

Пауэрскорт встал и холодно посмотрел на трио адвокатов.

– Боюсь, джентльмены, вы обсуждали проблему, пребывая в некотором заблуждении. Не сомневаюсь, что такое редко случается в вашей практике. Но позвольте напомнить вам кое-что. Я вам свои услуги не предлагал. Вы пригласили меня приехать – я приехал. И не надо делать из меня просителя. А сейчас меня ждут срочные дела, и я вынужден распрощаться с вами. Ваше предложение будет рассмотрено на моем семейном совете. Вы узнаете мое решение завтра утром. Возможно, оно также потребует большинства голосов. Всего хорошего!

Вернувшись на Маркем-сквер, Пауэрскорт обнаружил там записку от Джонни Фицджеральда. Тот сообщал, что вернулся из очередного рейда – он обожал наблюдать за птицами – и придет вечером, прихватив упаковочный ящик, на котором сможет сидеть. Пернатые были особым, если не главным увлечением Джонни. Из-за этой давней страсти он когда-то в Пенджабе даже подверг себя и Пауэрскорта смертельной опасности, отказавшись срочно перейти на другую позицию, так как прямо над его головой парил какой-то редкий индийский коршун. Теперь Джонни гонялся за своими любимцами не только в Англии, но и по всей Европе. Желтобоких и желтоклювых, краснохвостых и синещеких, черноклювых и черноголовых, с гребнями и двойными гребнями, пятнистых, полосатых, со свистом и без – Джонни любил их всех. Год назад Пауэрскорт сопровождал его в одной из таких экспедиций в Норфолке. Поднявшись до рассвета и хлюпая по трясине, они затемно добрели до наблюдательного пункта на краю болота. Птиц было много, но Пауэрскорт так и не понял, в чем их прелесть. А Джонни не мог этого объяснить. Ему нравилось смотреть, как они взмывают ввысь, вьются в небе и планируют вниз, он любил выяснять, откуда и куда направляется стая, с удовольствием наблюдал, как подросшие птенцы под зорким родительским оком впервые расправляют крылья. Однако передать тайну их очарования ему было так же трудно, как меломану объяснить, за что он любит классическую музыку. Леди Люси считала, что увлечение Джонни объясняется его холостяцкой жизнью – птицы заменили ему семью.

Пауэрскорта изумляло терпение Джонни: тот мог, не замечая времени и не испытывая голода, часами лежать с биноклем в руках. А когда он начинал перечислять птиц, которых мечтает увидеть, сей перечень звучал не менее экзотично, чем названия населенных пунктов где-нибудь в снегах Сибири или отрогах Гиндукуша в устах завзятых путешественников. «Орел ястребиный, – мечтательно бормотал Джонни, – королевская гага, гага очковая…» Могли встретиться виды и поинтереснее, и сколько восторгов он испытал бы от олушей северных и олушей красноногих, египетских цапель и цапель косматых, от хохлатых гокко, величавых фрегатов или тиркушек луговых! Есть знатоки, способные без передышки сыпать названиями английских футбольных клубов; Джонни превзошел бы их, перечисляя породы пернатых. Когда-нибудь, верил он, ему удастся увидеть их всех: сов, скворцов, синиц, соловьев, соек, сапсанов, снегирей, сарычей, свиристелей, стрепетов, стрижей, сорок и сорокопутов.

Вечером Пауэрскорт описывал жене и Джонни Куинз-Инн:

– Это похоже на довольно скверную закрытую частную школу, где из-за нехватки хороших преподавателей нажимают главным образом на игры и парады и секут учеников розгами. Бартон Сомервилл напомнил мне директора, а остальные двое – старших воспитателей, которым нужно все держать под контролем.

И Пауэрскорт поведал все подробности своего визита. В глубине души он уже принял решение и знал, что его слушателям это известно, но ему хотелось услышать мнение близких.

– Их настолько волнует вопрос о том, кто будет руководить расследованием, что начинаешь подозревать: пожалуй, они стремятся во что бы то ни стало что-то утаить, – продолжал Пауэрскорт. – Кстати, Бичему тоже так показалось.

– Думаешь, им известно, кто убил мистера Донтси? – спросила леди Люси. – И они боятся, что ты узнаешь правду?

– Может быть, – задумчиво пробормотал Пауэрскорт.

– Когда в таких организациях хотят что-то скрыть, происходят удивительные вещи, – почесав в затылке, произнес Джонни. – Помнишь то кошмарное дело в Индии, когда половина полка отчаянно флиртовала с женой полковника, и все об этом знали, кроме него самого? Странноватая там была атмосфера.

– И стала еще более странной, – кивнул Пауэрскорт, – когда полковник все узнал и начал отстреливать офицеров одного за другим. Старшина, единственный нормальный человек в полку, объяснил это жарой.

– Господи помилуй! – поежилась леди Люси. Она была уверена, что в колониях опасность исходит скорее от непокорных и честолюбивых местных военачальников, чем от офицеров полка. – Так что, ты берешься за это дело, Фрэнсис? Скажи нам наконец.

– А ты думаешь, стоит? Ведь придется иметь дело с этими мерзкими крючкотворами.

– Тебе известно, что я думаю. Какими бы мерзкими они ни были, твой долг – не допустить новых убийств.

– А ты что скажешь, Джонни? – повернулся к другу Пауэрскорт.

– Ну, Фрэнсис, я пока еще слишком мало знаю об этом деле. Но если ты примешь их предложение, то должен жестко, как лорд-канцлер в парламенте, настоять на том, что будешь сам решать, как вести расследование.

Леди Люси втайне ликовала: сердце подсказывало ей, что в этом случае опасность ее мужу не грозит и за него можно не беспокоиться. Он займется делом, и переезд пройдет организованно и спокойно.

– Лично я вижу три причины расследовать эту историю, – продолжал Джонни. – Во-первых, у тебя появится возможность отплатить этим ублюдкам (извини, Люси) за их наглое поведение. Я понимаю, что это ребячество, но зато как приятно! Во-вторых, это дело пойдет на пользу нашей репутации. К расследованиям тайн королевской семьи, махинаций в лондонском Сити, подделок шедевров живописи и зловещих интриг в лоне англиканской церкви может добавиться изобличение кровожадных козней самих законников. Если, конечно, ты добьешься успеха. Так-то вот.

– А в-третьих, Джонни? – спросил Пауэрскорт. Перечисление их подвигов грело ему душу.

– Третья причина, Фрэнсис, самая главная. Когда-то один малый сказал мне, что лучшего в Лондоне вина можно выпить только в Гросвенор-клубе или в любой из этих юридических корпораций. В любой! Ты понял, Фрэнсис? У них там обширнейшие погреба. Ведь измученный жаждой сыщик может побродить там в свое удовольствие, не так ли?

– Боюсь, Джонни, у тебя вряд ли появится такая возможность, – рассмеялся Пауэрскорт. – Должен признаться, что даже после пресловутой аудиенции у Сомервилла я уверен – не будет мне покоя, если я не возьмусь за это дело. Немного успокоившись, я поговорил с одним из помощников Донтси. Он составил для меня список дел, которые вел его патрон за последние семь лет, уделив особое внимание уголовным, и среди них отметил случай Уинстона Ховарда, арестованного по подозрению в вооруженном грабеже. Донтси защищал его на разбирательстве в Олд Бейли^[9] по поручению поверенных из фирмы Хупера, которые заверили клиента, что адвокат его вытащит. Причем, судя по всему, на этот раз Ховард действительно был невиновен, слишком уж он ловок и хитер, чтобы угодить в лапы правосудия. Однако Донтси дело проиграл, и, когда приговоренного уводили из зала суда, он был в ярости и публично клялся поквитаться с идиотами, засадившими его в тюрьму.

– Все это очень интересно, – заметил Фицджеральд, – но при чем тут я?

– Сейчас узнаешь, – сказал Пауэрскорт. – Думаю, тебе нужно повидаться с Бренданом Хупером, поверенным из компании «Хупер, Харди и Слоп». Ее адрес: Уайтчепел, Нью-стрит, 146. Видишь ли, десять дней назад разбойник Ховард вышел из Пентонвиля^[10] на свободу.

– Пентонвиль, – пробурчал Джонни. – Уайтчепел, где резвился Потрошитель… Почему мне вечно достаются такие прелестные уголки?

– Помощник Донтси сказал мне, что, по словам Хупера, Ховард вышел из тюрьмы еще более озлобленным. Поверенный так напуган, что даже сменил место жительства и попросил защиты у полиции. Ну а Донтси уже нет на свете. Он мертв.