Книга Рыцари креста онлайн - страница 7

7

В тот вечер Татикий был в дурном настроении и целый час диктовал мне очередное послание императору. Я записывал его слова, моля Бога о том, чтобы содержание письма не стало известно франкам. В свою палатку, где меня ждала более чем скромная трапеза, я, холодный и голодный, смог вернуться только ночью. Кроме Анны и Сигурда возле свечки сидело несколько варягов. Верх палатки тонул во мраке.

– Добро пожаловать в мое полевое жилище, – грустно произнес командир варягов. – Ну как, нашел убийцу норманна?

Я опустился наземь и взял поданную мне Анной деревянную миску. Похлебка давно остыла, и по ее поверхности плавало несколько невесть откуда взявшихся островков жира.

– Один из его соседей по палатке отсутствует вот уже два дня. Даже тебе, Сигурд, это должно показаться подозрительным.

Сигурд замахнулся на меня своим кривым ножом, однако не успел он достойно ответить на мою колкость, как заговорила Анна:

– Если один норманн убил другого, то у тебя нет причин продолжать расследование. Боэмунд должен удовлетвориться таким результатом. Кстати, он тебе заплатил?

Увы, после разговора с графом Раймундом я уже и не знал, какой результат может удовлетворить Боэмунда.

– Этот воин был не норманном, а провансальцем, совсем недавно перешедшим на службу к Боэмунду.

– Ха! – выдохнул Сигурд, слизывая с блеснувшего ножа крошки хлеба.

Я поискал глазами хлеб, который он резал, но так ничего и не увидел.

– Нисколько не сомневаюсь, – продолжал Сигурд, – что Боэмунд с его хитрым норманнским умом обратит это себе на пользу. Он нанимал тебя вовсе не для того, чтобы доказать, что норманны – необузданные дикари, готовые поубивать друг друга. Это понятно. Он хочет, чтобы ты, Деметрий, нашел ответ, и, по-моему, он уже знает, к какому выводу ты придешь.

– Ну и что? – вновь вмешалась в разговор Анна. Несмотря на то что в палатке присутствовали посторонние мужчины, она сняла паллу с головы и ходила перед ними простоволосой. Ее черные волосы мерцали в свете свечи, а лицо застыло от гнева. – Какая разница, кто убил того человека: норманн, провансалец, турок или даже нубиец? Нетерпение и амбиции Боэмунда, Раймунда и прочих правителей каждый день уносят куда больше жизней!

– Это война, а на войне люди гибнут, – возразил Сигурд.

– Разумеется. Но это не должно происходить из-за того, что сначала мы обжирались, а теперь вынуждены страдать от голода. Скажи мне, где находились все эти военачальники пять месяцев назад, когда нашей главной опасностью было обжорство? Когда окрестные сады были срублены на дрова?

Анна обвела нас взглядом, однако мы и не думали с нею спорить. Мы не стали бы защищать франков, темболее что слова ее отражали истинное положение дел. В начале осады Антиохии здесь было изобилие фруктов: деревья ломились от яблок и груш, виноградные гроздья источали сладкий сок, деревенские погреба и амбары не вмещали только что собранный урожай. Однако не прошло и двух месяцев, как цветущая земля превратилась в выжженную пустыню. Весь скот, который прежде пасся на здешних полях, был забит, а запасенное на зиму сено пошло на корм нашим лошадям. В разоренных амбарах не осталось ни единого зернышка, виноградная лоза сгорела в лагерных кострах. Мы бездумно уничтожили эту землю, не заботясь о будущем, и пустая похлебка в моей миске стала платой за наше преступление.

– Дело тут даже не в стратегии, – продолжала Анна. – Планов взятия Антиохии не существовало ни тогда, ни теперь.

– Довольно! – воскликнул я, вскинув руки в шутливом жесте. – Татикий в течение целого часа плакался мне о том же.

– Видимо, они надеялись на Божью помощь, – вставил Сигурд. – Складывается впечатление, что они заранее знают Его святую волю.

Мне вспомнилось нагое тело Дрого и огромный крест, что был вырезан на его спине. Сколько подобных крестов несли на своих спинах рыцари и паломники!

– И все-таки мы не можем отказать им в благочестии, – заметил я.

Сигурд с такой силой хватил ножом по камню, что высек целый сноп искр.

– Когда норманнский бастард отправился завоевывать Англию, он взял с собой подаренное Римским Папой знамя с изображением креста и мощи двух святых. Если бы ты видел, что сделали норманны с моей страной во имя своей церкви, ты бы перестал называть их благочестивыми!

– А самый набожный из них – этот маленький отшельник, Петр Пустынник, – добавила Анна. – Человек, который ведет на верную гибель десять тысяч паломников, пообещав им, что они будут неуязвимы для вражеских стрел и мечей. Вот как эти люди понимают благочестие. Они забывают о том, что разум и воля – такие же божественные дары, как и вера. Господь стучится в дверь, но отворять ее мы должны собственными руками.

Порой мне казалось, что постоянное созерцание людских страданий отвлекает Анну от духовной жизни, однако она неизменно выходила победителем в подобных спорах.

Заметив, что по моему лицу пробежала тень, Сигурд сказал:

– Лучше вообще не вспоминать об этом маленьком священнике, из-за которого Фома стал сиротой.

Это была хорошая мысль, но она немного запоздала и не смогла отвлечь меня от мрачных воспоминаний. Фома был мой зять, юный франк. Его родители имели несчастье последовать за Петром Пустынником. Турки вырезали почти всех паломников, Фома же после целого ряда злоключений оказался в моем доме. Благодарность за мое гостеприимство и, не в последнюю очередь, любовь к моей старшей дочери Елене (о чем я тогда и не подозревал) заставили его предать своих соотечественников, после чего я не мог отказать ему ни в руке Елены, ни в обеспечении места в отряде дворцовых гвардейцев. Венчание Фомы и Елены состоялось в маленькой церквушке за три дня до того, как я переправился на азийский берег. Мне очень не хотелось выдавать ее замуж, пусть ее жених и спас мне жизнь; еще меньше мне хотелось расставаться с ними всего через несколько дней после свадьбы. Впрочем, я понимал, что Фоме лучше находиться подальше от франков и от ужасов бесконечного марша и изнурительной осады. С началом похода Божьего воинства молодых вдов становилось все больше и больше. Мне не хотелось, чтобы Елена пополнила их число. Сигурд внимательно наблюдал за мной.

– Писем-то от него давно не было? – спросил он. – Может, ты уже стал дедушкой?

Я пожал плечами, хотя сердце мое при этих словах екнуло.

– Письма не приходили из Константинополя несколько недель. Перевалы занесены снегом, а море в эту пору, скорее всего, неспокойно.

Анна озабоченно нахмурилась.

– И в самом деле… Ребенок может родиться со дня на день. Мне следовало бы находиться там, а не здесь.

– Елена в полной безопасности, – произнес Сигурд с нарочитой бесшабашностью. – Тебе не о чем волноваться, Деметрий. Можно подумать, ей во время родов никто не поможет. Там и сестра, и тетка, и целый легион других женщин.

Анна кивнула, хотя, на мой взгляд, не слишком убежденно. Я видел, что она беспокоится о ребенке моей дочери не меньше меня. Любой мужчина, соприкасаясь с тайной рождения, испытывает напряжение, которое невозможно рассеять. Я не мог забыть, как Мария, моя покойная жена, лежала совершенно белая в луже собственной крови, пытаясь родить мне третьего ребенка. В последнее время я часто видел ее во сне.

Анна погладила меня по щеке. Лицо ее излучало уверенность.

– Пока рядом с Еленой Фома, с ней ничего не случится.

– Главное, чтобы он не брал в руки топор. Неровен час, отрубит себе голову! – пошутил на свой лад Сигурд, чтобы поднять нам настроение.

Посмотрев на догорающую свечу, Анна поднялась со скамейки.

– Я должна вернуться к себе в палатку. Не сомневаюсь, что голодные и больные явятся за помощью еще до рассвета.

Наши глаза встретились: в моем взгляде читалась мольба, ее взгляд выражал сожаление. В какое-нибудь другое время мы, наверное, уже были бы женаты, но я не хотел умалять торжественности бракосочетания Елены еще одной подобной церемонией. Потом мы с Анной отправились в поход, так что мысль о женитьбе пришлось оставить до лучших времен. И теперь мы жили скорее как брат и сестра, чем как муж и жена. Впрочем, случались и исключения.

– Я увижусь с тобой завтра.

На следующий день я вновь отправился на поиски пропавшего Рено, через день еще раз навестил норманнский лагерь, но все напрасно. На третий день мне удалось кое-что разузнать, правда, вовсе не у его друзей. Я заметил возле его палатки какого-то исмаилита и поначалу опешил, поскольку тот не походил ни на вражеского лазутчика, ни на окруженного охраной торговца. Надетый на голову тюрбан сообщал всем и каждому о его вере, однако это обстоятельство, по всей видимости, ничуть не тревожило исмаилита.

– Деметрий Аскиат? – спросил он, произнеся мое имя на греческий манер.

– Кто ты?

– Я – оружейник Мушид.

– Турок?

– Араб.

Кроме белого тюрбана на нем был скромный коричневый халат, стянутый красным поясом. Гладкое смуглое лицо обрамляла черная как смоль раздвоенная борода. Во всем остальном он походил на грека.

Его ясные карие глаза смотрели на меня без злобы и страха.

– Ты смелый человек, – заметил я. – Редкий сарацин отважится явиться в этот лагерь без оружия.

Исмаилит улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– Оружейник всегда во всеоружии. – Он хлопнул себя по бедру, где под одеждой, судя по звуку, находился клинок. – Я не ищу боя, но при необходимости смогу себя защитить.

Голос исмаилита оставался спокойным, а с уст не сходила улыбка, но что-то в его словах заставило меня задуматься о том, сколько стали может быть спрятано под этим невзрачным халатом.

– Как ты узнал мое имя?

– Мне сказали, что ты приходишь сюда каждый день. Говорят, ты ищешь человека, убившего Дрого из Мельфи.

Он не уточнил, кто именно сказал ему об этом, а я не стал спрашивать. В норманнском лагере у меня хватало благожелателей.

– Что ты знаешь о Дрого?

– Когда у Дрого кончились деньги, он продал меч, чтобы не умереть с голоду. Вскоре дела у него пошли получше, и ему понадобилось новое оружие. Я выковал ему клинок. Вскоре мы подружились. И он, и я потеряли братьев – мой брат умер в прошлом году. Когда мне сказали, что Дрого умер, я… – Он остановился, подыскивая подходящее слово. – Я был опечален.

– Когда ты видел его в последний раз?

– Неделю назад. В день его смерти.

– Где и когда это было?

Ко мне вернулись былые надежды. Боэмунд обещал поспрашивать, не видел ли кто Дрого в день его гибели, однако эти расспросы так ни к чему и не привели. Скорее всего, воины попросту боялись своего командира. Если оружейник не врал, он был одним из тех, кто последним видел Дрого в живых.

– Я встретил его на дороге где-то в девятом часу, то есть в три часа пополудни. Он обрадовался мне и сказал, что накануне зарубил новым мечом трех турок.

– Дрого не говорил тебе, куда идет или с кем собирается встречаться?

– В тот день он работал на строительстве башни. Он очень переживал из-за того, что вы стали осквернять могилы. – Оружейник посмотрел мне в глаза. – Даже во время войны к мертвым надлежит относиться с почтением.

– Дрого не сказал, куда он направляется?

– Я не спрашивал его. Думаю, он возвращался в лагерь. Куда же еще?

– И в самом деле. – Я замолчал, чувствуя, что о многом мог бы спросить этого сарацина, неожиданно попавшегося мне на дороге. Он мог вспомнить что-нибудь важное о том дне. Чтобы заполнить паузу, я спросил: – Как относятся к тебе другие исмаилиты, зная о том, что ты продаешь оружие их врагам?

Оружейник пожал плечами.

– Свои мысли они хранят при себе. Вслух они скажут лишь, что для торговцев врагов не существует. Разве не исмаилиты продают вам пищу, поддерживающую ваши силы, и лошадей, на которых вы выезжаете на поле боя? А я продаю вам оружие, вот и вся разница! – Мой собеседник рассмеялся. – Да, все мы носим тюрбаны и бороды, но мы не составляем единой силы. – Кивком головы он указал на треглавую вершину горы Сильпий и на окружающие ее подножие стены. – Живущие в этом городе турки – сунниты, а я – шиит, как и Фатимиды Египта. Наши веры отличаются друг от друга так же, как вера франков отличается от веры ромеев.

– Ромеи и франки едины во Христе, – возразил я, хотя знал, что это совсем не так.

Мушид нахмурился.

– Но при этом вы служите на квасном хлебе, а они – на опресноках. Ваши священники женятся, их же – дают обет безбрачия. Мало того…

Я поднял руку.

– Достаточно. Я не монах и не богослов. Не удивлюсь, если окажется, что ты лучше меня разбираешься в тонкостях моей религии.

– В наших землях можно встретить только два вида назореев: торговцев и паломников. Мне доводилось беседовать и с теми и с другими.

– Твоя вера отличается от веры турок? Ты принадлежишь к какому-то другому ее направлению?

Мне было не очень понятно, как дошло до того, что я начал обсуждать с сарацинским оружейником религиозные вопросы, но я помнил призыв императора изучать разногласия между народами и племенами исмаилитов.

– Наши различия покажутся тебе столь же незначительными, как мне ваши, и тем не менее они привели к войне. Фатимиды Египта борются с турками уже несколько десятилетий.

– И ты – один из них? Нет. Я…

Он замолк, заметив человека в кольчуге, широким шагом идущего в нашу сторону. Лицо рыцаря было скрыто под шлемом, однако его резкие размашистые движения показались мне знакомыми. За рыцарем торопился Симеон, ведя под уздцы серого коня.

– Эй, ты! – рявкнул рыцарь, подняв сжатую в кулак руку в перчатке. Голос принадлежал Куино. – Я ведь запретил тебе здесь появляться!

Мы с Мушидом растерялись, не зная, к кому из нас обращены эти слова. Понимая, что нужно что-то ответить, я произнес:

– Я искал Рено.

– Рено куда-то пропал. Не используй его как предлог, чтобы приходить сюда и шпионить за нами. Я весь день гонял по полю турецких фуражиров, а что делал сегодня ты, грек? Только выпытывал и подглядывал!

– Выпытывать – это как раз то, что мне поручил делать господин Боэмунд.

– И ты тоже! – продолжил Куино, повернувшись к Мушиду. – Не приходи сюда, слышишь?

Неловко согнувшись в доспехах, он стянул с головы шлем и бросил на араба исполненный ненависти взгляд. Потом скрылся в палатке и сразу стал громко звать Симеона, грозя ему наказанием, если тот не поторопится.

Я посмотрел на Мушида. В его глазах не было ни гнева, ни страха, только сожаление.

– Кажется, Куино любит нас с тобой одинаково нежно, – заметил я.

Мушид слабо улыбнулся.

– Он знал Дрого не один год. Думаю, Куино завидовал нашей дружбе. К тому же он терпеть не может язычников. По-моему…

Второй раз за этот день нас прервали. Выбежавший из-за палатки человек едва не врезался в Мушида. Это был незнакомый мне тощий норманн в потемневшей от пота тунике.

– Куино! Куино здесь? Или Одард? – задыхаясь, спросил он.

Кивком головы я указал ему на палатку:

– Там.

– Что случилось? – поинтересовался Мушид. Спешивший выполнить срочное поручение норманн даже не успел удивиться, что с этим вопросом посреди христианского лагеря к нему обращается араб.

– Рено! – ответил он, жадно ловя воздух. – Нашли Рено!

Я мгновенно понял, что он явился с дурной вестью. Живые возвращаются сами, находят же только мертвых.

– Где? – спросил я, хватая норманна за руку, пока он не скрылся в палатке. – Где он?

– В саду возле дороги в Александретту.

Не дожидаясь появления Куино, я помчался к указанному месту, от которого нас отделяло расстояние примерно в две мили. Мне предстояло миновать лагеря лотарингцев и фламандцев, перейти по зыбкому понтонному мосту на другой берег и подняться по склону до первого уступа. Когда я оказался возле дороги, легкие мои горели от усиленной работы, а ослабевшие после нескольких месяцев голодовки ноги еле держали меня. Пришлось остановиться, чтобы немного перевести дух.

Взглянув наверх, я тут же понял, куда направить свои стопы. По дороге, как обычно, двигалось великое множество путников и вьючных животных, но чуть дальше многие из путников, словно влекомые незримой силой, сходили с дороги и поднимались вверх по склону к тому месту, где собралась толпа.

– Похоже, нам туда, – послышался сзади спокойный голос.

Посмотрев налево, я увидел знакомый тюрбан. Оказывается, Мушид побежал вслед за мной, но в отличие от меня пробежка его нисколько не утомила.

– Кажется, я вижу сад.

Он бросился вперед, и я заставил себя двинуться за ним. Кости мои страшно ныли, связки были натянуты как тетива лука, однако я почти не отставал от легконогого араба, который уже несся по поросшему кустарником крутому склону. Этот подъем был небезопасен, тем более что у меня не было времени смотреть под ноги. В конце концов мы оказались на террасе, где некогда был разбит яблоневый сад, а теперь торчали лишь пни да росла высокая трава. На дальнем краю террасы возле невысокой, сложенной из битого камня стены стояло несколько десятков человек.

Я стал проталкиваться сквозь толпу досужих зевак. Подобно нашим языческим предкам, собиравшимся в амфитеатрах, они пришли сюда, чтобы насладиться зрелищем смерти. Картина должна была их впечатлить.

Когда мы нашли тело Дрого, при первом взгляде на него я не заметил следов насилия. Здесь же все – и жухлая трава, и выветрившиеся камни стены – дышало насилием. Я шагнул вперед, оставив позади безликую безопасность людского кольца, и оказался на образованной этим кольцом арене. Передо мной стоял на коленях человек, руки которого были по локоть перепачканы кровью. Судя по рваной тунике, это был не рыцарь, а паломник. Безумец сжимал в руке нож и грозил им собравшимся вокруг него.

– Я его убил! – крикнул он вызывающе. – Он мой!

Я остановился, ошеломленный его признанием. Голова у меня закружилась, в глазах потемнело.

– Зачем ты это сделал? – спросил я.

– Чтобы не умереть с голоду! – выкрикнул он в ответ. – Я не ел девять дней! Я долго за ним охотился!

– О чем это ты? – изумился я.

Не отрывая глаз от стоявших вокруг зевак, паломник со зловещим смешком запустил руку в траву и вытащил оттуда окровавленный труп, увидев который я вздохнул едва ли не с облегчением. С его руки свисало залитое кровью безжизненное тело шелудивого дикого пса.

– Он мой! Я зарезал его этим самым ножом! – отчаянно завопил паломник, вонзив нож в собачье брюхо, откуда стала сочиться темная жидкость. – Видите! Он мой!

Толпа оголодавших зрителей зашевелилась, постепенно смыкая кольцо. Только теперь я понял, чего опасался паломник. Эти люди хотели лишить его добычи.

Я не собирался участвовать в сражении за дохлую собаку, тем более что пришел сюда вовсе не за этим. Мне нужно было разыскать Рено.

– Где норманн? – спросил я, держась на расстоянии, чтобы не раздражать паломника. – Ты ведь и его нашел?

– Он там!

Я огляделся по сторонам. Немного поодаль возле каменной стены стоял незамеченный голодной толпой Мушид. Я выбрался из толпы, окружившей несчастного паломника и убитую собаку, и пошел проверить, что он там нашел. Внизу стены имелось выложенное кирпичом арочное отверстие для отвода воды, совершенно заросшее сорняками. Араб присел на корточки и раздвинул кусты чертополоха, чтобы пропустить туда больше света. Подойдя к нему и взглянув на то, что там лежало, я подумал, что лучше бы он оставил это в темноте.

Крови на трупе не было, однако это не делало его менее безобразным, поскольку он лежал под этим осыпающимся сводом уже не день и не два. Дикие звери содрали с него одежду и выгрызли большие куски. Сохранившаяся плоть потемнела и распухла, а руки и ноги были раскинуты под немыслимыми углами. Труп источал невыносимое зловоние. Я не смог бы сосчитать всех увиденных мною за последние несколько месяцев мертвецов, однако ничто не могло сравниться с подобным кошмаром. Пошатываясь, я отошел в сторону и изблевал на цветущие маки ту малость, которая находилась в моем желудке.

Когда я вернулся назад, возле каменной арки успела собраться небольшая толпа. Я увидел плотную фигуру Куино и еще с полдюжины вооруженных норманнов. Двое держали злополучного паломника, убившего собаку, остальные наблюдали за тем, как трое воинов извлекают останки Рено из-под арки. Мушид благоразумно скрылся.

Стоявший ко мне спиной Куино ударил паломника по щеке и прошипел:

– Что ты сделал? Зачем ты его убил?

Паломник застонал и сплюнул кровь.

– Не надо! – пробормотал он. – Пощади меня! Меня привела к нему собака. Я его не трогал. Мой господин, пощади меня! Я не ел целых девять дней и не…

Я шагнул вперед.

– Куино! Он его действительно не трогал. Посмотри на тело: оно лежит здесь уже несколько дней или даже недель.

Когда Куино повернулся ко мне, лицо его было искажено гневом, и я непроизвольно отшатнулся назад. Но голос его звучал обманчиво мягко:

– Грек, на твоем месте я держался бы подальше от этого места. Я потерял двух своих друзей, двух братьев, и оба раза их тела почему-то находил именно ты. В следующий раз добычей ворон и стервятников станешь ты сам! Я, Куино из Мельфи, клянусь в этом!

– Деметрий занимается поисками убийц твоего товарища по моему приказу. Ты не будешь препятствовать ему.

Я поднял глаза на человека, произнесшего эти слова. Он сидел верхом на боевом коне, таком белом, что появление его в этом страшном месте казалось едва ли не богохульством, и таком высоком, что седло находилось выше уровня моих глаз. Это был Боэмунд. Ехавший за ним слуга держал в руках красное знамя с вышитым на нем серебряным змеем, далее следовал отряд конных рыцарей, разгонявший праздных зевак.

– Ответь мне, – обратился Боэмунд к насмерть перепуганному паломнику, которого все еще держали люди Куино. – Это ты нашел тело?

– Да, мой господин. – По лицу бедняги ручьем потекли слезы, вызванные то ли благодарностью, то ли страхом, то ли ужасом. – Я как раз охотился на собаку. Я не ел уже девять дней, господин!

– Сегодня ты сможешь наесться вволю, – усмехнулся Боэмунд.

Он потянулся к висевшему у него на поясе вельветовому кошелю и бросил к ногам злополучного паломника что-то блестящее. Стражи отпустили пленника, и тот бросился поднимать монетку.

– Это тело Рене Альбигойца? – спросил Боэмунд. Куино, все еще кипевший от гнева, кивнул:

– Нет ни малейших сомнений.

– Переверните его.

Один из рыцарей Боэмунда выехал вперед, поддел разлагающееся тело острием пики и перевернул на спину. Прищурившись, словно это помогло бы мне не увидеть лишнего, я посмотрел на труп. К счастью, долго искать причину смерти Рено не пришлось. Я увидел на груди убитого пятно запекшейся крови, в центре которого виднелась обтянутая кожей рукоять ножа.

Ее заметил и Боэмунд.

– Что скажешь, Деметрий? Мог он сделать это сам?

Мучимый угрызениями совести убийца сводит счеты с жизнью?

– Не могу сказать, – честно ответил я.

Какое-то время Боэмунд молчал. Лицо его приняло сосредоточенное выражение, он перестал обращать внимание на своего нервно переступавшего с ноги на ногу коня. Наконец он приказал:

– Похороните его. Я подумаю об этом сегодня ночью и буду молить Господа, чтобы Он вразумил меня. Деметрий, я жду тебя завтра утром.

Он ускакал, и я тоже вернулся на дорогу, стараясь держаться ближе к мужчинам и женщинам, возвращавшимся в лагерь. Если бы я столкнулся с Куино один на один, мне не помогло бы и заступничество Боэмунда.

Я шел по дороге, пытаясь причесать свои мысли и придать им более или менее привычную форму. Никто не видел Рено со дня убийства Дрого, и, хотя с той поры прошло уже шесть дней, у меня не было сомнений, что его смерть связана со смертью Дрого. Кто из них погиб первым и от чьей руки – своей или чужой – пал Рено, оставалось только гадать. Рено мог пролежать в канаве и два дня, и неделю, хотя степень разложения его останков говорила в пользу первого. Мне хотелось как можно скорее забыть ужасное зрелище, но среди всего этого гноя, изъеденной плоти и тряпья я успел увидеть нечто очень важное. Когда норманн стал переворачивать своей пикой изуродованный труп провансальца, я заметил на спине у мертвеца крестообразный шрам.