Книга Бирюзовая маска онлайн - страница 4

IV

Комната была длинная и прохладная, с белыми крашеными стенами контрастировало темное дерево. Над головой некрашеные сосновые стропила, которые поддерживали плоскую крышу и которые я скоро научусь называть вигами, темнели коричневыми полосами на фоне белого потолка, и там, где они соединялись со стеной, они заканчивались деревянными консолями. Коврики индейцев навахо с яркими черными, алыми и серыми узорами были разбросаны на отполированном красном кирпичном полу. Камин в углу был из самана, круглый и гладкий, как и стены двора, с грубой, узкой полкой. Рядом с ним вдоль стены шла встроенная прикрепленная скамейка, банко, с массой подушек огненно-рыжего и зеленого цвета. Рядом с дымоходом сушилась длинная связка красного перца, служившая одновременно и украшением, а внутри в камине на красных кирпичах лежали белые сосновые поленья, приготовленные, чтобы их зажечь. Перед камином стояли два кожаных кресла, на их спинки и сидения были наброшены индейские коврики. Вся мебель была темной, в испанском стиле, из кожи и резного дерева. С потолка по центру свисал антикварный железный кованый канделябр на цепи, освещая прохладную полутемную комнату мягким светом.

На полках вокруг и на маленьких столиках – везде стояли искусно выполненные деревянные фигурки пустынных животных. Может быть, их создал Хуан Кордова, но они не были похожи на мою маленькую забавную птичку. Каждое из них, казалось, совершало какую-нибудь жестокость, которая, однако, была естественна для данного вида. Во рту у рогатой жабы торчало какое-то полусъеденное крылатое насекомое. Тарантул казался живым и внушал ужас. Я быстро отвернулась и увидела пейзаж с горами Сангре-де-Кристос на стене; высокие снежные вершины сверкали на солнце, а внизу по склонам карабкались рощицы вечнозеленых растений. Отсюда не угрожала смерть в зубах хищника.

Комната показалась мне совершенно юго-западной по духу, однако, я ничего в ней не узнала, кроме чувства навязчивого беспокойства, вдруг во мне появившегося. Я старалась убедить себя, что я приехала домой. Очень скоро я встречу сестру и отца моей матери. Элеанора и Гэвин были не в счет. Я ждала не столько какого-либо приветствия, сколько внутреннего чувства узнавания, но его не было.

Тревога, которая пульсировала где-то в глубине моего мозга, не утихала, и в ней появился страх. По-видимому, все это было вызвано проблесками памяти, но я не могла понять умом то, что вспомнили мои чувства.

Элеанора сказала:

– Она нас слышала и скоро придет.

Дверные проемы с резными деревянными арками вели из этой центральной комнаты в другие, в одном углу я увидела ступеньки, которые заканчивались маленьким балкончиком на полпути вверх, а за ним была закрытая дверь. Когда я на нее посмотрела, дверь открылась. На балкон вышла женщина, и я впервые увидела Клариту Кордова.

Она была высокая и очень худая, с годами не став пухленькой, как многие испанские женщины. Она была одета во все черное, даже чулки и туфли с пряжками были черными. Впечатление смягчал только круглый кружевной воротничок цвета слоновой кости, выполненный по моде и бросавший отраженный свет на ее узкое лицо. У нее, как и у меня, были черные волосы, и спереди она зачесывала их гладко, а сзади собирала в пучок низко на затылке. В ушах неожиданно переливались серебром и бирюзой висячие серьги, покачивавшиеся при каждом ее движении. Она выглядела настоящей испанкой. Если в ней и проявилась как-то кровь бабушки Кэти, это не было заметно.

Однако наибольшее впечатление на меня произвела не ее внешность, а вид, с которым она стояла на балкончике и смотрела на меня прищуренными глазами, как будто взвешивала и оценивала – зачем, я не могла сказать. Я вспомнила, как Сильвия Стюарт так же стояла в аэропорту, оценивая меня. Все они как будто задавали мне молчаливый вопрос, им не нравилось мое присутствие, но свои тайные мысли обо мне они держали при себе. Я потрогала себя за подбородок, глядя в ответ на эту женщину, сопротивляясь тому странному чувству морального давления, которое она во мне вызывала. Я не позволю этим Кордова меня запугать. Меня позвал сюда дедушка. И я не была испанкой – я была из Новой Англии. Может быть, именно это я и открою в себе здесь.

Элеанора почти злорадно выждала длинную паузу, прежде чем заговорить:

– Тетя Кларита, это Аманда. Это дочь твоей сестры Доро.

В ее тоне было что-то чересчур театральное, как будто она хотела как-то ранить пожилую женщину моим присутствием.

Кларита слегка кивнула мне, давая мне понять, что она меня узнала, и посмотрела на Элеанору. Это был странный взгляд – одновременно полный и любви, и отчаяния, после чего она заговорила по-испански. Элеанора раздраженно пожала плечами и ответила по-английски.

– Мне захотелось уехать. Вы все мне надоели. Вот и все.

Кларита спустилась по ступенькам в комнату.

– Мы поговорим позже, – сказала она Элеаноре и повернулась ко мне. Я снова почувствовала какое-то давление, не понимая, чего от меня хотят.

– Значит, ты дочь Доротеи? – Она протянула мне руку, но этот жест не казался доброжелательным.

– А вы – сестра моей матери, – сказала я, пожимая ее руку, худую руку с пальцами, унизанными кольцами. Она ее сразу отняла.

В комнату вошла хорошенькая испано-американская девушка, и Кларита заговорила с ней.

– Роза, покажи мисс Остин ее комнату, пожалуйста. Твой багаж ждет тебя там, Аманда.

Девушка улыбнулась мне, показав ровные белые зубы, и осталась стоять, ожидая.

– Ты устала, Аманда? – сказала Кларита. – Хочешь кофе или поешь чего-нибудь?

– Нет, спасибо. Я просто помоюсь и немного отдохну. Дедушка – как он?

Темные глаза Клариты были большими, глубоко посаженными и смотрели исподлобья.

– Он себя плохо чувствует сегодня. Элеанора его расстроила. Будет лучше, если ты не пойдешь к нему сразу же.

Я уже не горела нетерпением видеть его, наоборот, хотела отложить нашу встречу, пока не почувствую себя отдохнувшей и более сильной. Встреча с Кларитой еще больше меня охладила. Мой отец был прав. Не было ничего дружественного ко мне ни в этом доме, ни в этой семье. В самом воздухе было что-то зловещее – какое-то предостережение таилось в самих стенах и темных вигах, и особенно в этих злобных деревянных существах, вырезанных моим дедом.

– Тогда иди с Розой, – сказала Кларита, махнув рукой в сторону горничной. – Еще есть время отдохнуть перед обедом. Мы отвели тебе одну из комнат наверху. Она принадлежала Доротее, когда та была девочкой. Элеанора, я хочу поговорить с тобой.

Я пошла за Розой через увенчанный аркой проход в другую комнату, казавшуюся продолжением гостиной. От нее шел коридор в заднюю часть дома, очевидно ведущий в спальни, а в углу была узкая лестница наверх, заканчивавшаяся открытой дверью. Роза пошла по лестнице, а я за ней.

Комнаты в этой части дома приятно контрастировали с темной гостиной. С трех сторон большие окна, глубоко вделанные в толстые саманные стены, заливали светом комнату с вигами над головой и ярким пятном на белой стене, где висело одеяло индейцев навахо. Над маленькой, аскетически узкой кроватью висел пейзаж с изображением холмов, довольно хороший. Мне понравились густые тени на освещенной солнцем земле, контрасты светлого и темного. Висела ли здесь эта картина, когда моя мама была девочкой? Вряд ли – стиль был слишком современным.

И все равно это была комната моей мамы. Она знала ее лучше, чем я. Она смотрела на виды из окон. Я перешла от одного окна к другому, выглянула, и опять у меня возникло чувство, что я это уже видела. Может быть, много лет назад кто-то поднимал меня к этим окнам, и уже тогда я любовалась красотой, которую они обрамляли. С одной стороны были видны горы Сангре-де-Кристос, с другой – более отдаленные горы Хемес, к которым мы с Гэвином подъезжали в этот день. Третье окно неожиданно выходило на большой двор за домом, а за ним открывался вид на дорогу с холма к речке. Что-то задрожало во мне, как будто зашевелился старый страх. Чего же они от меня все ожидали, что я должна была вспомнить?

Роза указала мне на мой багаж, стоявший у стены.

– Все готово. Это самая лучшая комната. Здесь лучше, чем внизу.

Ее улыбка поблекла, и она неожиданно вздрогнула, как от холода.

– Да, я уверена в этом. Спасибо, – сказала я.

Может, я поняла, что она имела в виду. Здесь, наверху, я оказалась над внешними стенами, которые заключали в себе Кордова. Здесь я была свободна – если не смотрела в сторону ручья. В такие моменты во мне шевелилось что-то, вызывавшее ужас. Я не хотела опять испытывать это чувство, чем бы оно ни было, и быстро отвернулась от окна.

Роза вышла, оставив за собой тревогу. Я попыталась освободиться от нее: я не собиралась поддаваться глупым и нездоровым навязчивым идеям.

Ванная располагалась в коридоре у основания лестницы. Я взяла кое-что из необходимых принадлежностей и пошла освежиться. Из двери в гостиную было слышно бормотание голосов, опять говорили по-испански, и я подозреваю, что Элеанору упрекали за ее выходку. Могу себе представить, как небрежно отнесется Элеанора к любым выговорам от Клариты. Однако тетя, несмотря на всю свою суровость, казалось, испытывала любовь к моей кузине.

Ванная была реконструирована и сверкала декоративной мексиканской плиткой. Над умывальником висело большое зеркало, и, глядя в него, я причесалась и вновь закрутила узел на затылке. Прохладная вода освежила меня, и я почувствовала себя отдохнувшей, а накрасив губы, я испытала прилив храбрости. Я лягу на кровать, которая когда-то принадлежала моей матери, и попробую собраться с силами перед церемонией обеда. Но мне не удалось сделать этого сразу.

Когда я поднялась по лестнице назад в свою комнату и вошла в дверь, которую оставила открытой, я увидела там Элеанору. Она стояла посередине и, очевидно, ждала меня. Мятые джинсы и пуловер она сменила на фиолетовое платье, гармонировавшее по цвету с ее глазами. Челка, растрепанная ветром, была взбита, расчесанные волосы гладким блестящим шелком легли на спине почти до талии – длиннее моих. У меня не было никакого желания ее видеть, но она была здесь, и я понимала, что она оценивала меня, так же, как и я ее.

– Ты англо, да? – сказала она. – Несмотря на твои черные волосы. Хуану это не понравится.

– Какая разница? Моя мать была его дочерью.

– Так же, как мой отец был его сыном. Но у меня чисто испанский темперамент, несмотря на то, что я блондинка. Хуан знает, что Испания у меня в крови, и гордится этим.

Мне было трудно разговаривать с ней.

– Он разрешает тебе называть его по имени?

– Разрешает? Что это значит? Иногда я называю, иногда нет. О, я не называю его так в лицо. Он ведь идальго. Мы все должны подыгрывать ему в этом заблуждении.

Мне хотелось, чтобы она ушла. У меня не было желания обсуждать нашего дедушку с Элеанорой Бранд. Но я могла бы выяснить, что можно, если она намеревалась говорить.

– Какое заблуждение?

Она слегка пожала плечами.

– То, что он происходит от конкистадоров – сын старой Испании. Он забывает детей Монтесумы, с которыми сходились конкистадоры. Не думай, что ты найдешь в нашем доме типичную испано-американскую семью, Аманда. Слово «чикано» не употребляется в нашем доме.

– А Кларита разделяет это… заблуждение, как ты его называешь?

– Она испанка до кончиков ногтей. Трудно поверить, что Кэти – ее мать. Но Хуан не считается с ней. Он думает, что она не соответствует семье Кордова, бедняжка.

Я не считала Клариту бедняжкой. В этой женщине я почувствовала много испанской гордости и какую-то темную силу, которую не могла понять.

– Зачем ты пришла в мою комнату? – спросила я Элеанору.

Она грациозно прошлась по комнате в своем фиолетовом платье, посмотрела на картину над кроватью, выглянула из окна, выходящего на ручей. Когда она опять повернулась ко мне, мне на секунду показалось, что сейчас она скажет что-то суперважное, но она только снова пожала плечами.

– Уезжай, Аманда. Не оставайся здесь. Никто здесь не хочет, чтобы ты осталась. Даже Хуан. Он только использует тебя в своих целях. Он будет играть тобой – так, как эти деревянные чудовища внизу, которые играют со своими жертвами. Он на самом деле плотояден.

– Мне кажется, ты впадаешь в мелодраму, – сказала я.

Она посмотрела на меня, сузив глаза и плотно сжав губы, так что в них появился намек на жестокость. Я подумала, что, наверное, эта черта была и в Хуане и она открылась в этих деревянных фигурках.

– Мы вообще – мелодраматическая семья, – сказала она мне. – Мы всегда – в центре сцены. Уезжай, пока тебе не причинили вреда.

– Останусь я здесь на какое-то время или нет, это касается только Хуана и меня, – сказала я ей. – Мне все здесь ясно дали понять, что не хотят, чтобы я оставалась. Но меня сюда пригласил мой дед. И я хочу видеть только его.

– Ты можешь попасть в большую неприятность, если останешься.

– Неприятность? Какую?

– Лучше вспомни всю эту дикую испанскую кровь, которая течет в венах Кордова. Будет лучше, если мы не используем ее против тебя. Для тебя в этом не будет ничего хорошего.

– Но во мне тоже течет немного испанской крови. И время от времени она проявляется.

Она посмотрела на меня так, как будто я сказала что-то очень важное.

– Значит, она есть и в тебе тоже? Кровь нашей легендарной карлицы?

– О чем ты говоришь? – спросила я.

Но она уже добилась той цели, ради которой пришла. Щелкнув пальцами, она повернулась и вышла из комнаты, двигаясь грациозно, как танцовщица.

Я молча стояла, глядя ей вслед, пока она не спустилась по лестнице. Потом я пошла, чтобы закрыть дверь. В двери не было ни замка, ни задвижки, иначе я бы ее заперла. Закрыв дверь, я бросилась на кровать, мечтая об отдыхе и покое. И чтобы прекратилась эта внезапно возникшая головная боль.

Карлица – опять это пугающее слово. Но я не знала, что оно значит, и не должна была пока об этом думать. Я закрыла глаза и постаралась не думать ни о чем. Я не хотела думать о том, как недружелюбно встретили меня в этом доме. И я не думала об этом. Неожиданно передо мной возникло лицо Гэвина Бранда с выступающими скулами и прямым ртом, его красивая голова, увенчанная густыми светлыми волосами, зачесанными назад. А потом я вспомнила то же самое лицо минуту спустя, когда он стал холодным и чужим, готовым отвернуться от меня с откровенным безразличием.

Но я не хотела думать и о Гэвине тоже. Я ни о чем не хотела думать. Я могла только ждать, чтобы посмотреть, как будут разворачиваться события. Я могла только ждать встречи с дедушкой. Он пригласил меня сюда, он хотел меня видеть. Я должна этому верить. Все остальные ничего не значили. Я уже отказалась от своей мечты о тесных, теплых отношениях с родственниками. Я не могла себе представить настоящей теплоты между мною и Кларитой. Или Элеанорой. Из всех них мне больше нравилась Сильвия Стюарт. Но она тоже советовала мне уехать, и очевидно, ее муж собирался писать что-то такое, что было неприятно Кордова и что касалось меня, потому что касалось моей матери. Меня толкали в какой-то опасный водоворот, который поднялся на поверхность с моим приездом. Моя мать была втянута в него, и над этим домом висело что-то такое, что не умерло вместе с ней. Хуан Кордова должен мне все рассказать. Мои мысли, наконец, замедлили свой бег, и я уснула. Я проснулась, когда Роза постучала в дверь и сказала, что вскоре будет подан обед. Солнце уже давно село, и огни какого-то города, наверное, Лос-Аламоса, мерцали далеко в горах. Прохладный ветерок задувал в окно.

Я скатилась с кровати, включила свет и подошла к зеркалу. Зеркало было старое, его серебро потускнело, и я поняла, что когда-то в него смотрела моя мать. Странно, что зеркала и комнатные пространства, так хорошо знавшие людей, в них живших, не сохраняли никаких следов тех, кто ушел. Во мне было сильное желание найти в этом доме женщину, которая здесь выросла и родила меня. Она не выступала бы против меня и не старалась бы отослать меня назад. Но я могла найти только память о ней в тех, кто ее знал когда-то. Теперь это была моя задача. Найти ее, проникнуть в тайну, в темноту, которой окружили мою мать, и понять, какой же она была. Только тогда уйдет из меня странное чувство ужаса, и я буду свободна и смогу уехать домой, когда захочу.

Я торопливо распаковала кое-какую одежду и повесила ее на плечики. Вещи не очень помялись. Я надела платье с рисунком из раковин и кораллового цвета пояс и была готова спуститься к обеду.

Большая столовая была расположена в конце дома, на одном уровне с улицей, и из нее выходили двери в кухню и кладовые. Я вошла на звук голосов в комнату с уже привычными темными вигами над головой. Длинный обеденный стол, покрытый льняной скатертью, был сервирован тяжелым серебром и тонким хрусталем, испанские стулья вокруг имели кожаные сидения и высокие спинки, украшенные резьбой. На белых стенах висело несколько хороших картин. Я узнала один из морских пейзажей Джона Марина, а два других определенно принадлежали кисти Джорджии О'Киф – песок и кости, так подходящие этой стране, в которой она обрела свой дом недалеко от Санта-Фе.

Вся семья ждала меня стоя, у всех в руках были бокалы, и на секунду я задержалась в дверях, чтобы окинуть взглядом их всех. Клариту с темными глазами, в черном платье, с бирюзовыми серьгами в ушах. Элеанору с выражением злорадства на лице, и Гэвина, стоявшего чуть поодаль от женщин с таким безразличным видом, как будто он был едва с ними знаком. Я с облегчением поняла, что ничто в нем уже меня не привлекало, как это было сегодня утром. Он был только несчастным мужем моей кузины Элеаноры и ничего для меня не значил.

Кларита первая меня увидела.

– Мы решили, что нужно дать тебе поспать, – сказала она и показала мне на стул во главе стола справа от нее. Гэвин пошел к дальнему концу, напротив Клариты, а Элеанора села напротив меня. Между нами простиралось огромное пустое пространство стола.

Когда мы уселись, я спросила Клариту:

– Дедушка не присоединяется к нам?

– Он предпочитает есть в своей комнате, один, – ответила она. – Роза относит ему поднос. Сегодня он особенно расстроен из-за Элеаноры.

Она бросила взгляд, полный отчаяния, на свою племянницу и стала накладывать еду.

Элеанора, все еще в фиолетовом платье, с ожерельем из неизбежного для Нью-Мексико серебра и бирюзы на шее, выглядела теперь немного притихшей и настороженной. Один или два раза я поймала на себе ее задумчивый взгляд, и несколько раз она пытливо посматривала на Гэвина, как будто проверяла его реакцию.

Кларита, очевидно пытаясь соблюсти правила этикета, начала разговор, спросив меня, знаю ли я о фиесте, которая проводится в Санта-Фе в сентябре.

– Это когда мы сжигаем Зозобра, – объяснила она. – Это фигура чудовища, олицетворяющего собой мрак. Будет музыка и бал-маскарад на плотах и много разных развлечений. Отовсюду приезжают туристы.

– Тебе неплохо бы побывать на фиесте, Аманда, ведь ты художница, – вставила Элеанора. – Я заметила твой этюдник и всякие принадлежности. Но, конечно, тебя скорее всего уже не будет здесь в это время.

Никто из сидящих за столом не хотел, чтобы я оставалась надолго, и я промолчала.

Гэвин не обратил внимания на эту светскую болтовню. Он думал о своем, это стало ясно, когда он внезапно нарушил вновь наступившее молчание.

– Мы впервые собрались вместе с тех пор, как Элеанора вернулась домой. Я хочу, чтобы и Аманда это слышала. Кто сегодня положил в мою комнату эту каменную голову?

Стало совсем тихо, и я почувствовала, как атмосфера стала напряженной. Потом заговорила Кларита.

– Я ее нашла там. Я думаю, мы знаем, как она туда попала.

Я почувствовала, что Кларита и Элеанора объединили свои силы, обвиняя Гэвина.

Он холодно посмотрел на Клариту.

– У меня нет сомнений насчет того, кто это устроил, но я не ожидал, что ты будешь защищать Элеанору.

Кларита ответила так же холодно, как и он.

– У нас гостья, – сказала она. – Сейчас не время для таких споров.

– Наша гостья – член нашей семьи, – прямо сказал Гэвин.

Элеанора тихо рассмеялась, явно насмехаясь над ним, и мне захотелось уйти куда-нибудь подальше от такой семейной встречи. Я не хотела иметь таких родственников.

Неожиданно Элеанора перевела разговор на более безопасную тему, спросив меня о моей живописи.

Я немного скованно рассказала им о своей работе и о мечте стать когда-нибудь настоящим художником. К моему удивлению, Кларита вдруг заинтересовалась.

– Мой отец когда-то был тоже художником, – сказала она. – И Доротея любила рисовать.

Я ухватилась за ее слова.

– Я хочу знать о своей матери. У вас есть какие-нибудь ее рисунки?

Опять воцарилось молчание, и я почувствовала на себе взгляд Гэвина, полный жалости. Почему он меня жалеет? – подумала я. Роза стала расставлять тарелки, по мере того, как Кларита их наполняла, и какое-то время мы молча ели. Мой вопрос повис в воздухе, пока Элеанора не наклонилась ко мне через стол.

– Это дом, полный тайн, кузина Аманда. Лучше не вытаскивать их на свет. Конечно, ты не можешь знать, что имя тети Доротеи нечасто употребляется у нас. И меньше всего в разговорах с нашим дедушкой.

Я не собиралась мириться с этим и вызывающе их оглядела.

– Но я намерена его упоминать. Это одна из причин, почему я сюда приехала – узнать о своей матери. Мой отец тоже ничего мне не рассказывал о ней. Но я имею право знать. Он только сказал, что она погибла, когда упала с высоты, но я даже не знаю, как и где.

Кларита поперхнулась и прижала к губам салфетку.

С видом немного слишком невинным, желая показать, что ей нечего скрывать, Элеанора обратилась ко мне через стол.

– Однажды был пикник на свежем воздухе. В тот день нас было несколько человек. Я не очень хорошо помню, но мне так сказали, по крайней мере. Там была Кэти, и Сильвия – хотя она тогда еще не была замужем за Полом Стюартом. Гэвин тоже там был, хотя ему было только пятнадцать лет. Беда в том, что большинство из нас не видели, как это случилось. Нам не было видно с того места, где мы находились.

Она отбросила волосы назад немного детским движением, не вязавшимся с мудрым взглядом ее глаз.

Кларита смотрела на свою племянницу с выражением застывшего ужаса на лице, пока Гэвин не протянул руку и не положил ее на плечо жены.

– Хватит, Элеанора. Ты расстраиваешь Клариту, ты же знаешь желание Хуана.

– Но почему? – быстро спросила Элеанора. – Почему нельзя сказать Аманде, что случилось? Тете Кларите не нужно расстраиваться. Она даже не пошла не пикник в тот день. Она болела и не могла пойти, и Хуана там тоже не было.

– Может быть, было бы лучше, если бы я пошла, – хрипло сказала Кларита. – Может быть, этого бы не случилось, если бы я была там.

– Но как она упала? Как? – настойчиво спросила я.

Кларита собралась с духом.

– Мы больше не будем говорить на эту тему. Вы поняли – все? И я не позволю беспокоить моего отца такими вопросами, Аманда. То, что случилось, чуть его не убило, и я не дам вытаскивать все это опять на свет божий. Ты здесь, потому что он этого захотел. Только поэтому. Но нужно установить какие-то правила, которые ты должна соблюдать при встречах с ним. Ты не должна спрашивать у него о смерти твоей матери. Если он сам захочет сказать об этом, тогда другое дело.

Я опять ощутила, какой силой она обладает. Она откровенно давила на меня, и мне было трудно ей не подчиниться, потому что ее воля подавляла мою. Очевидно, Хуан Кордова был ее подопечным, и она будет защищать его, чего бы ей это ни стоило. Я была готова уступить, но она слишком сильно нажала.

– Ты мне это должна пообещать, – сказала она.

Я собралась с силами и покачала головой.

– Я не могу обещать, – сказала я, и Элеанора рассмеялась, как будто ей это понравилось.

– Видишь, Аманда – тоже Кордова, – сказала она.

Кларита не обратила на нее внимания.

– Если ты узнаешь правду о своей матери, это не принесет тебе счастья, – убеждала она меня.

Гэвин сделал попытку отвести грозу в сторону, и я была благодарна ему, когда он начал говорить о фирме «Кордова». Но вскоре оказалось, что и это – опасная тема.

– Пол хочет устроить в нашем магазине выставку «Покаяние», о которой ты у него спрашивала, Элеанора, – сказал Гэвин. – Мне кажется, это не очень хорошая идея.

Элеанора кивнула без энтузиазма.

– Он хочет рекламировать книгу, которую он пишет. И дедушке это понравилось. Он все равно хочет превратить магазин в музей.

– Чего ему нельзя позволить сделать, – сказал Гэвин, и я услышала мрачную нотку в его голосе.

– Не тебе его остановить, – поддела его Элеано-ра. – Он сделает так, как захочет. Но интересно наблюдать, как ты выступаешь против него после всех этих лет. Аманда, что ты знаешь о нашем альбатросе?

– Вряд ли «Кордова» – это альбатрос, – вмешалась Кларита. – Мы едим и пьем благодаря ей.

– А что выходит на первый план в любом кризисе – магазин или мы? – голос Элеаноры звучал сердито. – Ты прекрасно знаешь, что магазин всю нашу жизнь ставился выше нас. Мы не можем делать то, мы не должны делать это, потому что может пострадать магазин. Мои родители убежали от него, но когда они умерли, Хуан привез меня назад. И я была настолько глупа, что вышла замуж за человека, который принадлежал «Кордове».

– Элеанора! – одернула ее Кларита.

Она не обратила внимания.

– О, ты это тоже почувствуешь, Аманда, если останешься здесь на достаточно долгий срок. Это жизнь и кровь Хуана Кордова, и ни о ком из нас он не печется так, как о тех сокровищах, которые он собрал для магазина. Он разрушил твою жизнь, тетя Кларита, потому что ему нужно было, чтобы ты работала на него. Он сделал тебя рабой фирмы, и она лишила тебя твоего личного счастья. Но она не разрушит мою жизнь!

– Никто, кроме тебя самой, ее не разрушит, – мрачно сказал Гэвин.

Элеанора опять обратилась ко мне.

– Не вмешивайся в дела фирмы, Аманда. Если ты это сделаешь, она уничтожит тебя, как уничтожила твою мать.

– Это смешно, – сказала Кларита, но она слегка побледнела, как будто слова Элеаноры дошли по назначению.

– Почему? – упорствовала Элеанора. – Отец Аманды хотел увезти Доро и ребенка из Санта-Фе. Ты говорила мне об этом, тетя Кларита. Но Хуан сказал, что если она уедет, он лишит ее доли в фирме и наследства. И она осталась. И посмотрите, что с ней случилось! Подожди, Аманда, он и тебя постарается купить. Как он купил Гэвина и меня!

– Осторожнее, – спокойно сказал Гэвин. – Ты слишком далеко заходишь, Элеанора.

К этому времени наступила очередь десерта, но я уже не могла есть. Обед прошел ужасно, а попытки Элеаноры всех высмеять и вызвать эмоциональные бури нас всех расстроили и восстановили друг против друга.

Не знаю, угомонилась бы она или нет, но в эту минуту в комнату вошла Роза, вид у нее был взволнованный. Она поговорила по-испански с Кларитой, и я увидела, что моя тетя закрыла глаза, как будто принимая что-то неизбежное. Потом она открыла их и посмотрела на меня.

– Твой дедушка хочет тебя видеть, – сказала она. – Я отведу тебя наверх к нему, но не оставайся там больше, чем на десять минут.

Роза опять что-то быстро сказала по-испански.

Кларита вздохнула.

– Он хочет видеть тебя одну. Ничего нельзя сделать. Иди к нему.

Я ждала этого, но когда время пришло, я испугалась и почувствовала себя не готовой. Я бросила быстрый взгляд вдоль стола, ища сочувствия и помощи. Элеанора ела фрукты с намеренным безразличием, Кларита – с явным неодобрением, с трудом сдерживаясь. Только Гэвин смотрел на меня с некоторой симпатией – от кого я ее совсем не ожидала.

– Не бойся его, Аманда. Не позволяй ему себя запугать.

Это звучало не слишком многообещающе, но хотя бы помогло мне собраться с духом перед предстоящей встречей. Ради этой встречи я сюда приехала, и я должна вынести свое собственное впечатление о дедушке. Все остальные меня разочаровали. Кларита, Элеанора, даже Сильвия никогда не будут мне по-родственному близки. Но оставался Хуан Кордова.

Я отодвинула стул, и остальные встали вместе со мной.

– Роза отведет тебя к нему, – сказала Кларита. – Помни, что он болен. Не расстраивай его и не оставайся слишком долго.

Маленькая горничная бросила на меня быстрый взгляд и поспешила через проходные комнаты к противоположному концу дома.

– Подождите секунду, – крикнула я ей. – Я хочу взять кое-что из своей комнаты.

Пока она ждала, я взбежала наверх по лестнице и взяла из сумки птичку-полоза.

– Ну вот, я готова.

Она подвела меня к основанию лестницы, ведущей к маленькому балкончику над гостиной.

– Лучше идите одна, – сказала она мне.

Я секунду поколебалась, оглядывая эту юго-западную комнату с ее темной испанской мебелью и яркими навахскими ковриками. Но я увидела лишь деревянного тарантула на столе рядом с лампой. Он, казалось, вот-вот поползет и набросится на свою жертву. Однако тот же человек вырезал моего забавного полоза, и я почувствовала себя увереннее, крепко зажав его в руке.

Я положила руку на перила и поднялась по лестнице.