Книга Воспоминания Элизабет Франкенштейн онлайн - страница 12

Неистовство

В свой двенадцатый день рождения, три года спустя, как баронесса приютила меня в своей семье, я узнала о главной цели моего удочерения. Хотя я еще была слишком мала, чтобы понять всю значительность ее признаний, мне помнится вечер, в который леди Каролина, когда пришло время ложиться спать, отвела меня в сторонку, чтобы рассказать, насколько моя судьба связана с судьбой Виктора. Как обычно, когда она заговаривала о своем старшем сыне, ее глаза заволокла грусть. Она говорила, часто задумчиво замолкая, будто искала путь к островам точного смысла, рассеянным по огромному озеру молчания.

– Тебе отведена особая роль в нашей семье. Я хочу, чтобы между тобою и Виктором возникло родство более тесное, чем кровное; это будет нечто, чему еще нет названия. Назовем это просто – союз. Виктор гений, наделенный редкостным даром. Он управляет дьяволом – или тот им. Это порождает в нем определенное неистовство, которое необходимо укрощать. Его разум может совершать странные повороты. Что-то утверждает себя через него… что-то, что мне неподвластно…

Она замолчала и печально задумалась. Потом безотчетно поднялась, как во сне, и направилась к полке с книгами в дальнем конце комнаты. Провела ладонью по корешкам томов и, просунув руку в глубину, извлекла книгу из второго ряда. Вернулась и протянула ее мне.

– Поначалу она покажется тебе сложной, но прочти ее с особым вниманием, дорогая. Когда ты в достаточной мере овладеешь французским, эта книга поможет тебе понять Виктора.

Я раскрыла книгу. Она называлась «Эмиль». Хотя я не знала, о чем она, автор был мне знаком, по крайней мере его имя: Жан-Жак Руссо. Оно несколько раз всплывало в разговорах за обеденным столом и в гостиной. Я сказала «в разговорах», но уместней было бы сказать – «баталиях». В присутствии барона о месье Руссо лучше было не упоминать, чтобы не приводить его в ярость. Это было единственное, из-за чего между ним и леди Каролиной возникали неистовые споры.

– Я слышала, как папа называл месье Руссо «бесстыдным дикарем», – заметила я.

По правде говоря, я также слышала, как барон называл его «мошенником», «животным», «деревенщиной неотесанной» и «болтливой обезьяной». Я запомнила все эти выражения, потому что не часто приходилось видеть, чтобы барон так выходил из себя. Но «бесстыдный дикарь» застрял у меня в голове, потому что дальше отец сказал, что, если бы месье Руссо добился своего, «все мы сейчас скакали бы голыми по деревьям». Мне было интересно, неужели это правда?

Леди Каролина улыбнулась, но немного грустно.

– Руссо был Прометеем чувства. Из всех писателей нашего века он один нес в себе огонь вдохновения, без которого невозможно описать страсть, проникающую прямо в сердце, – описать бесстрашно. Я верю, что он будет философом нашего будущего. Барон, однако, не согласен с этим – решительно не согласен. Ты услышишь и от других схожие жестокие суждения. Конечно, и ему была свойственна некоторая ограниченность, как это бывает с великими умами; в частности, он во многом бывал несправедлив к нашему полу. Он не понимал того, какую роль женщина должна сыграть в защите страсти от мертвой руки Разума. Сам он, однако, глубоко восхищался эрудированными женщинами. Возможно, лишь те из нас, которым выпало счастье знать его, способны в полной мере понять, какой это был великий ум.

– Вы знали его?

– Недолго, когда он жил по соседству. Я была очень молода, а он, увы, очень страдал – особенно из-за своих отношений с женщинами. Это был один из серьезных его недостатков. Кто не может уважать, как равную, женщину, с которой делит жизнь, тот вряд ли вправе говорить от лица всех людей, ибо не принимает в расчет половину человечества. Я горда тем, что, по его признанию, в моем обществе его истерзанная душа обретала покой. Обычно я играла для него на клавесине. Музыка была единственным его утешением. Книга, которую ты держишь в руках, – его подарок. Она стала для меня своего рода Библией. Барона же каждое слово Руссо, запечатленное на бумаге, приводит в ярость, поэтому советую читать ее так, чтобы он не увидел. В Женеве найдешь не много экземпляров этой книги. «Эмиля» отцы города сожгли на городской площади вместе со всеми остальными сочинениями Руссо. К чести барона, он пытался предотвратить это варварское деяние. Предложил выкупить все экземпляры книги, чтобы спасти ее от огня, но ему отказали.

– Виктор читал ее?

– Ему это не нужно. Виктор сам Эмиль – или настолько близок к этому идеалу, насколько мне удалось воспитать его таким. Я пробуждала определенные силы в его душе. Думаю, я делала правильно. Природа, в конце концов, – наш единственный надежный водитель по жизни. А Руссо, я считаю, – наш единственный надежный водитель по Природе. Доверяйте, доверяйте, доверяйте! – твердит он. Доверяйте естественному человеку, ибо «все, что создал Господь, – хорошо». Но в случае с Виктором произошло непредсказуемое. Видишь ли, Природа… – Ее мысли снова поплыли по озеру молчания; долгие секунды она сидела, поглаживая шею зеленой веточкой, которую ей каждое утро за завтраком клали возле тарелки. Наконец она вернулась к разговору: – Ты увидишь, что Виктор временами бывает импульсивным, входит в азарт и тогда забывает обо всем на свете, становится бездушным. Будь с ним терпелива, Элизабет, умоляю. Передай ему свою мягкость, раскрой свое нежное сердце. Думай о нем как о чем-то большем, чем брат, и что ты для него больше, чем сестра.

Хотя леди Каролина сказала лишь часть того, что имела в виду, я поняла ее лучше, чем она думала. Мне уже было знакомо неистовство Виктора. Мне быстро стало ясно, что он беспокойная душа, прирожденный исследователь неведомых краев, для которого прелести цивилизованной жизни все равно что невыносимые оковы. Сам дом, в котором мы жили, такой огромный, был тесен для него, как келья монаха. С малых лет Виктор восставал против домашнего упорядоченного быта, предпочитая вольную первобытность Вуарона, где лишь полуодичавшие овцы, пасущиеся на горных лугах, указывали на принадлежность этих земель барону. Четырехлетним ребенком Виктор ушел в эти суровые и опасные места и заблудился. Спустя трое суток его, умирающего от голода и холода, нашли в ледяной пещере у подножия отвесного утеса; только препятствие, которого не смог бы одолеть и горный козел, вынудило его остановиться. С того дня Виктор стал источником непрестанного беспокойства для своих родителей и наставников. Пока он достаточно не окреп физически, чтобы уверенно и без риска ходить по этим суровым местам, существовало опасение, что он вновь уйдет из дому и с ним что-нибудь случится в горах, куда его влек исследовательский зуд.

По этой причине дома Виктор никогда не был в таком приподнятом настроении, как во время ежегодных переселений семьи в шале неподалеку от Мон-Салэв. Здесь он был ближе к горам, устремленные к небу вершины которых, укутанные облаками и покрытые вечными снегами, неизменно вызывали в нем исступленный восторг. Даже из шале нужно было часами добираться до мест, где Виктор больше всего любил проводить дни, углубляясь в скалистые горы, пока ноги несли. Я неизменно отставала, не в силах взбираться так быстро, как он; иногда, останавливаясь передохнуть, я смотрела, как его фигура стремительно удаляется в горы, становясь все меньше и меньше. Когда я снова догоняла его, он мог упрямо пытаться одолеть неприступный гранитный склон или опасно балансировать на осыпающемся краю над горным потоком. Особенно он любил эти пустынные места на пороге зимы, когда разыгрывалась буря; ему доставляло наслаждение бежать наперегонки с ветром, под секущим дождем. Он стремился достичь твердыни гор до того, как взбешенные небеса начнут извергать молнии. Тогда мы укрывались в какой-нибудь пещере или под couvercle ^[23] и смотрели, как буря бросается вперед, словно орды варваров, захватывающих гремящие ущелья.

– Я украшу голову молнией, как короной! – восклицал Виктор, стараясь перекричать вой ветра, который уносил его слова прежде, чем я успевала услышать половину, – В этом огне разгадка тайны самой жизни.

– Что ты имеешь в виду?

– Наверняка ты слышала: вначале был свет. Тот свет был огонь – этот огонь. Уверен, он высек жизнь из земли. Мы созданы из этой силы. Она в нас.

Неистовство, которое овладевало им в такие моменты, было столь яростным, что я чуть ли не в ужасе успокаивала себя, что это говорит всего лишь мой брат-мальчишка.

– Никогда такого не слышала, – возражала я, – Ты это выдумал.

– Да. Выдумал. Но знаю, это правда.

– Правду нельзя выдумывать. Правде нужно учиться.

– Меня учили. Молния – мой учитель. Она – мой Бог.

Душа моя затрепетала, потрясенная неистовым пылом, с каким он это сказал; однако я понимала, что это богохульство. И хотя не могла поверить, что Бог обрушит свой гнев на какого-то мальчишку, но инстинктом почувствовала: моя задача в том, чтобы умерить его пыл. Иначе что будет, если вдруг подобные настроения, вполне безобидные в детстве, пустят корни и когда-нибудь полностью завладеют возмужавшим интеллектом? Итак, при любой возможности я старалась передать Виктору свои ощущения от Природы, ее мягкости и благожелательности.

– Горы, – сказала я ему однажды, – это спящие гиганты. Я слышу ночью их глубокое дыхание. Может быть, мы только снимся им, снимся спящей земле.

– Вздор! – ответил Виктор, – Они существуют для того, чтобы покорять их, как это делал отец. Когда мы стоим на их вершине, тогда мы гиганты.

– Папа называет каждую из них по имени, как старых друзей, – напомнила я ему.

– Это всего лишь игра, в которую он играл с нами – делал вид. Альпы – это нагромождение мертвых скал, только и всего. Когда-нибудь мы построим города на их вершинах. Мы подчиним их себе – и Монблан тоже. Я буду первым, кто получит награду месье Соссюра, но не приму ее. Я поднимаюсь не ради денег, как и он, а только ради познания света и воздуха и бури.

Получить награду месье Соссюра за покорение Монблана стало заветной мечтой швейцарской молодежи, и Виктор грезил о ней не меньше своих приятелей-мальчишек. Играя, они часто выбирали какой-нибудь из ближайших холмов, называли его именем горделивой горы и состязались, кто окажется первым на его вершине. Я не разделяла страстного увлечения Виктора подобными безрассудными упражнениями.

– Сидеть здесь и любоваться – это такая привилегия, – сказала я ему однажды, когда мы сидели на тихой лужайке. – Того, что я вижу отсюда, достаточно, чтобы наполнить сердце радостью. И когда я слышу…

– Да? Что тогда?

– Замолчи! И слушай со мной. Все имеет голос, все может рассказать свою историю. Повсюду прячутся истории. Взять хотя бы траву… ее листья как множество зеленых язычков. Я бы лучше научилась языку травы, чем слушать гром, орущий на вершинах гор.

Иногда Виктор бывал менее возбужден, и мои слова действовали на него; он пытался научиться спокойному взгляду на Природу, которая находится рядом, в непосредственной близости. Но каждый раз беспокойный его нрав вскоре снова брал верх. Его мысли устремлялись к явлениям более диким: буре, грозе, молнии. Я придумала только одно развлечение, которое заинтересовало его. Мы брали лодку на одном из горных озер и отплывали недалеко от берега. Потом ложились рядом на дно лодки, мягко покачивавшейся на волнах. Так мы лежали, безмолвно устремив взгляд в ясное и бездонное небо, и наши мысли уносились вдаль, как перышки на ветру. «Подожди, – говорила я ему, – полежим еще чуть-чуть». И бывало, он чувствовал то же, что я. Голова начинала приятно кружиться; небеса вращались хмельным вихрем, наполняясь необычными красками и блуждающими огоньками. И какие потом являлись картины!

Виктор наслаждался этим ощущением, хотя не так, как я. Мне было достаточно ощутить этот ирреальный миг, но он всегда приходил в себя, полный вопросов. Он хотел знать причину необычного состояния. Это, он уверен, какая-то причуда сознания. Для меня – пустые слова, разве что они всегда заставляли удивляться тому, насколько разные у нас натуры. Мне было достаточно созерцать великолепие мира.

– Почему тебя интересуют такие вещи? – спросила я.

– А почему тебя они не интересуют? Разве не любопытно знать, что происходит здесь? – Он коснулся пальцем своего лба, – Откуда берутся сны и мысли?

– Откуда? Ниоткуда, из воздуха.

Он расхохотался.

– Это не ответ. Ответить – значит раскрыть тайну, не догадывалась?

«Но, – подумала я про себя, – баронесса говорит, что иметь тайны хорошо. Может быть, мир тоже должен хранить некоторые свои тайны от любопытных человеческих глаз».