Книга Сети онлайн - страница 4

Глава 4

На следующее утро Шейла встала на весы. Нисколько не прибавила, вот в чем проблема: если набрать достаточно веса, лицо изменится. Улыбка станет шире, победив портрет, прежде чем он будет закончен. В конце концов, Морис вообще смотрит не на нее, а только на улыбку, которая, как ей известно, начинает меняться.

В юности мальчишки, кажется, не возражали против ее комплекции, присасываясь к грудям и стараясь стать первыми. Но почему-то чары всегда разрушались. Она ускользала, словно во сне им снилась. Теперь они часто ей снятся, неизменно превращаясь в Мориса.

Супружество длилось, она полнела и полнела. Хотя он никогда не жаловался, наверняка предпочел бы вариант постройнее. Время от времени похудеть удавалось, однако она, не совсем бессознательно, вновь набирала вес. Теперь тело снова ее подводит, как бы управляемое кем-то другим, у кого что-то свое на уме, – кем-то вроде Мориса.

Подглядывая в тот день в дверь студии вместе с Холли, она подметила, что он изображает живот круглее, чем на самом деле, и задумалась, чего он хочет. Смешно – неужели представляет ее беременной?

В траурном зале она сказала Холли:

– Почему здесь так жарко? Они что, всех нас убить хотят?

– Давай выйдем, – сказала Холли. – У меня кое-что есть для тебя.

Они направились к машине Холли. Та вытащила из кармана косячок.

– Пожалуй, не стоит, – отказалась Шейла. – Я бросила.

– Если забалдеешь, то просто уйдем. Скажем, будто плохо себя чувствуешь, и я тебя домой повезла.

На заднем сиденье машины Шейла увидела Чарли Паркера,^[11] который раскурил косячок и ухмыльнулся:

– Давай, детка.

Но косячок раскурила Холли и протянула ей. Она затянулась как можно глубже, передала сигарету обратно. Салон наполнился дымом.

– Ох боже, – сказала Шейла.

– Кайф, кайф, – сказала Холли.

Прямо к ним направлялась тетя Мэри, а они хохотали так, что машина тряслась, словно Шейла, наконец, дошла до самого конца. Услышали стук в окно.

– Шейла! Это ты?

– Не говори ни слова, – шепнула Холли, но обе никак не могли удержаться от смеха.

– Все в порядке, – сказала Шейла, держась за живот. – Я просто не совсем хорошо себя чувствую.

– Может, из-за сигареты? – крикнула тетя Мэри в окно. – Девочкам в вашем возрасте курить не следует.

– Одна Холли курит, – сказала Шейла.

– Я знаю.

И она исчезла.

Холли хлопнула Шейлу по плечу и сказала:

– Ну, ты сука.

После чего они снова расхохотались и хохотали всю дорогу до дома Холли.

Холли сказала по телефону:

– Можно достать? Я немножко уже приняла. Почему?

Через несколько часов Шейла сидела в прокуренной гостиной Холли. Между бокалами вина и затяжками они поедали неисчерпаемые в этом доме запасы высококалорийной еды с высоким содержанием жиров.

– Черт побери, Холли, как тебе удается не растолстеть?

– Холли остается костлявой, что бы она ни ела. А ты на себя посмотри. Стараешься вес набрать?

– Чтобы достать Мориса. По-моему, он хочет меня устыдить, заставить похудеть. Ты ж видела картину. Я буду толще, чем на том самом портрете.

– Какое-то извращение, моя милочка.

– Недавно мне взбрело в голову слово «развод». Хотя я не из тех, кто разводится. Не хочу тебя обидеть.

– Но если ты уйдешь, Морис погибнет.

– Мне осточертело отвечать за него, – сказала Шейла. – Можно еще этой дряни?

– Возьми сумку. У меня где-то пара косячков припрятана. Вдобавок я хочу напиться.

Морис никогда не вставал на весы, старался не видеть себя в зеркалах в полный рост и особенно в профиль, когда смахивал на беременного, словно собирался произвести на свет второго Мориса. Однако, начав писать портрет, перестал есть, штаны на нем обвисли.

Врачи предупреждали, что нельзя набирать больше веса, и вскоре он посмеется им прямо в глаза.

– Я сбросил десять фунтов, док, – скажет очередному врачу, – а ем сплошной крахмал и мясо. Даже не прикасаюсь к морепродуктам. Не желаю есть своих сестер и братьев.

– Действительно, это было бы каннибализмом, – придется признать доктору.

Зазвонил телефон. Морис знал, что, скорей всего, звонит мэр насчет Мерси, интересуясь, может ли Морис что-нибудь сделать, учитывая, сколько денег осталось после Мелвина.

– В чем дело, Зак?

– Ты газеты читал?

– Нет, газет не читаю.

– Советую почитать.

– Может, просто расскажешь?

– Лучше сам прочитай. Иначе подумаешь, будто я преувеличиваю.

– Хорошо, прочитаю. Что еще?

– Пожалуйста, прочти газету.

По дороге домой Шейле чудились заледеневшие окна. Она видела русалку, стучавшую в балконную дверь. Забыла, как будоражит ее алкоголь, вселяя полную уверенность, будто любой способен прочесть ее мысли.

– Почему у тебя глаза красные? – спросил Морис.

А она думала о другом. Они вступили в ледниковый период. Тому предшествовал долгий век Великого Скучного Мира, пока Морис становился посредственным профессионалом, работая в журналах ровно столько, сколько требовалось для отсрочки растраты наследства. Теперь она слышит шелест календарных страниц, улетавших бумажными птичками. Думала, что Морис влюблен в живопись, пока она сама уходит в себя, отдаляется от него. Вздыхала, испуская слоисто-дождевые тающие облачка сожаления.

Часы тикали. Морис – пупсик с хохолком – шлепал губами, держа в руках газету и что-то говоря, неизвестно что. Она подумала, что ему надо было бы отрастить усы, как у Сальвадора Дали. Это завершило бы картину.

И рассмеялась. Что за чертовщину он мелет? Слышны слова, слова, слова, живот уже ими полон; от букв, составляющих эти слова, ее просто тошнит. Взглянув на часы, она могла поклясться, что секундная стрелка застряла на месте. Взглянув на Мориса, убедилась, что сумеет дотянуться, схватить его сзади за ворот рубашки, заткнуть губастые губы.

И сразу, даже смеясь, почувствовала головокружение и дурноту, закрутилась винтом, сознавая, что ее затягивает алкогольная паранойя. Головокружение увлекало в глубокий туннель под ногами, который тянулся в какое-то место, куда наверняка не следует отправляться, но к которому она все-таки направлялась. Шейла ухватилась за стол.

Морис протянул ей газету:

– Смотри.

Расплывавшийся заголовок сфокусировался в отчетливые слова: «Мерси обанкротился – возможно, штат возьмет на себя управление».

– Прямо сейчас пойду к Заку, – объявил Морис, – пока он в бар не ушел.

Шейла увидела своего отца, пинавшего песок. Увидела свои игрушки. Увидела второе кольцо на пальце правой руки матери. Может быть, то, чего она хочет, уже никогда не случится. Проклятие ведьмы Мерси начинает осуществляться.

На протяжении почти всего своего существования Мерси в управлении практически не нуждался. Отцу Мориса не требовалось политических механизмов для выборов мэра; Закария никогда ему не противоречил. Если фабрика делала людей аполитичными в общих интересах, то ее перевод в другое место сделал их аполитичными вопреки общим интересам.

Многолетняя официальная деятельность Зака сводилась к вручению ключей от города на собраниях Ротари-клуба.^[12] Только на экстренном заседании по бюджету ему стало известно, что бывшие знаменитости принесли меньше доходов, чем дыма из выхлопной трубы «порше». По правде сказать, он был неплохим мэром, но необременительность службы довела его до такого запойного пьянства, какого он в ином случае просто не выдержал бы. Теперь привычка укоренилась. Он стал той лопатой, которая рыла яму под ногами Мерси.

– Хуже не бывает, – сказал Зак Морису. – Ты видел. Штат может вмешаться. Прежде чем спросишь, как это случилось, позволь объяснить. Камень со временем потихоньку сдвигается. Никто не замечает, пока он не сорвется с утеса, подмяв под себя полный детишек автобус. Тут являются власти и интересуются: «Как такое могло случиться?» Начинается следствие, выдвигаются клеветнические обвинения. Надо что-то делать, чтобы подобное не повторилось. Поэтому штат берет управление на себя. Сокращаются службы – полиция, пожарные и все прочие. Никто из предпринимателей не желает иметь дело с городом, который сидит на пенициллине. Мерси становится городом-призраком, куда не желают заглядывать даже прибитые к берегу знаменитости. Можно сказать, Мерси стоит на тропе войны. Я признаю себя плохим человеком. Я это допустил.

Морис, наклонившись к нему, почуял запах спиртного.

– Это выпивка, Зак. Она заставляет тебя видеть то, что ты хочешь, предоставляя возможность прожить еще день. Я помню, как она действует.

Зак помахал перед собой бюджетными отчетами.

– Не знаю, почему я стал мэром. Разве скажешь, что отец дал мне имя Закария, думая сделать меня президентом, когда я фактически занял место исключительно потому, что мой отец нравился твоему? Я возник из клубов их табачного дыма и отражения в зеркалах. Я вот это тебе никогда не показывал? – Он выдвинул ящик письменного стола и протянул Морису трубку из кукурузного початка. – Подарок твоего отца.

Морис перевернул трубку, прочитал наклейку на обратной стороне черенка: «Сделано на Филиппинах».

И сказал:

– Я тебе никогда не рассказывал, что эти трубки вообще никогда не делались на Филиппинах? Мой отец вполне мог дойти до того, чтоб содрать этикетку откуда-нибудь и приклеить сюда, убеждая самого себя, что он прав. Их делают в штате Вашингтон, в Миссури… Я где-то читал после его смерти.

– Все равно, подарок. Что нам делать?

– Дай подумать.

Зак выхватил трубку из руки Мориса и притворно пыхнул.

– Я обратно ее не верну.

По дороге домой Морис раздумывал, не подтверждает ли Мерси свою веру в Апокалипсис Святой Мерси, прыжками приближаясь к развязке. Конечно, это суеверие, предрассудок. Мерси действительно странное место. Может быть, город, выросший на войне, должен в мирное время страдать. Может быть, он заслуживает разрушения. Хочется ли Морису его разрушения? Сумеет ли он начать на руинах все заново? Сможет ли стать великим человеком, отстроившим Мерси на полученное наследство, которое до сих пор лишь покрывает его житейские расходы?

Он остановился на перекрестке при еще ярком солнце. Может, уехать отсюда? Найти какой-нибудь новый, еще не открытый город на пике канадской горы…

В Канаде?

Надо было сказать Заку:

– Покончим с этим. Так лучше. Распродадим все с аукциона, разделим полученное, оставим только на оплату рейда над городом эскадрильи бомбардировщиков Б-52. После этого никаких бинтов не понадобится, одни бульдозеры.