Книга Вихрь онлайн - страница 3

Корни
Континент Акаси, Зейд-Африка
День прибытия плюс триста девять недель

Воскресенье (309)

Подполковник Антон Верещагин, являвшийся в настоящее время командиром имперской оперативной группы на Зейд-Африке, сидел на упавшем древовидном папоротнике и короткими и точными движениями срезал кору с ровного участка ствола. В лесной тени заброшенной фермы Эландслаагте ромбы на его воротнике, обозначающие воинское звание, лишь изредка отражали солнечный свет.

Время от времени Верещагин посматривал на небо.

Для него это был первый день 309-й недели после прибытия 1-го батальона 35-го имперского стрелкового. полка – батальона, который он привел на планету. Для африканерского большинства населения Зейд-Африки это был День Договора, 16 декабря по нестандартному местному календарю, праздник случившейся триста лет назад победы африканеров над зулусами, а так как африканеры по большей части исповедовали кальвинизм, праздников у них было не много.

Сегодняшний день знаменовал также пятую годовщину довольно плохо организованного мятежа против имперского правления, который Верещагин, как старший из оставшихся в живых офицеров, аккуратно разнес на мелкие кусочки, наполнив в этом. процессе изрядное количество могил. С тех пор он из вежливости старался не появляться на местных праздниках.

Постепенно превращающаяся в лес ферма Эландслаагте практически не обнаруживала признаков того, что некогда это место служило полем битвы. Павшие здесь африканеры были перезахоронены в своих редких городах и поселках; убитые подчиненные Верещагина были кремированы и либо отправлены домой, либо захоронены на батальонном кладбище, согласно их последней воле. Стремительно поднимавшиеся во влажном климате древовидные папоротники давно уже сомкнулись над останками деревьев, уничтоженных бронемашинами Верещагина.

Пот капал со щек поглощенного работой подполковника. Это был день воспоминаний. По мнению Верещагина, из-под мятежа опору выбили два человека: политик Альберт Бейрес, убедивший свой народ не поддаваться фанатизму, и генерал повстанцев Хендрик Пинаар, который, пожертвовав собой, остановил бойню, чего не смогли сделать ни винтовки, ни тридцатимиллиметровые снаряды.

Верещагин слегка нахмурился. Он не любил быть обязанным живым, а тем более мертвым.

Аккуратно придавая древесине нужную форму, подполковник услышал мягкое гудение на запястье. Вздохнув, он включил радио.

– Верещагин слушает. Это ты, Матти?

Когда Верещагин назначил сам себя командиром имперской оперативной группы, его заместитель, неугомонный майор Матти Харьяло, принял командование 1-м батальоном 35-го стрелкового полка.

– Привет, Антон, – ухмыльнулся Харьяло. – Наслаждаешься общением с природой?

Верещагин невольно улыбнулся.

– Допустим. Как успехи – потешили публику?

– У нас был очень недурной парад.

– А как насчет волынок? – Верещагин испытывал особый интерес к батальонному оркестру волынок, первоначально сформированному из оставшихся в живых солдат почти полностью уничтоженного батальона гуркхов, традиции которого включали музыку горной Шотландии.

– Туземцам они нравятся, – усмехнулся Харьяло. – По крайней мере, они аплодировали, и никто не стал стрелять, что, безусловно, сделал бы я, если бы кто-нибудь вздумал сыграть для меня на волынке.

– Еще бы, – хмыкнул Верещагин.

– После парада президент республики Альберт, Бейерс произнес приятную, но зажигательную речь. Затем спикер Ассамблеи Ханна Брувер-Санмартин выдала не менее яркую речь, после чего то же самое проделали еще четыре или пять политиков. Потом Христос Клаассен и еще кое-кто из лояльной оппозиции начали возбуждать толпу, поэтому Альберт и Ханна вернулись на трибуну, выражаясь фигурально, засучили рукава и ринулись в бой. Все было очень забавно.

– А как насчет откровенно враждебной деятельности?

– Девушка из семьи Шееперс с несколькими друзьями ходили вокруг да около, размахивая флагами и выкрикивая антиимперские призывы. Мой заместитель, майор Рауль Санмартин, вручил ей букет цветов и вежливо высказался в том смысле, что он купил их жене, но Шееперсы нуждаются в них больше. Однако у девушки не оказалось ни капли чувства юмора.

– Мы депортировали ее дядю и половину родственников за участие в мятеже, – тихо заметил Верещагин.

– Само собой, она вышла из себя и попыталась огреть букетом Рауля. Операторы засняли это для вечерних новостей, представив девушку вдвое глупее, чем ее одарили Бог и природа. Как я уже говорил, было очень забавно.

Верещагин расслышал пение, сопровождавшее слова Харьяло. Его батальон, первоначально набранный в Финляндии из русских и финнов, постепенно разбавлялся жителями полудюжины планет и сейчас почти на пятьдесят процентов состоял из африканеров – в том числе сыновей и братьев убитых во время мятежа. Несмотря на это, традиции батальона оставались незыблемыми. Делая вид, будто поступают по доброй воле, бойцы уже несколько лет подряд именно 16-го декабря праздновали «Pikkujoulu», или «маленькое Рождество». Судя по всему, вино и водка местного розлива лились рекой.

– Что слышно об Африканерском движении сопротивления? – поинтересовался Верещагин.

– Мы не ошиблись. Пара членов движения пыталась заложить в автомобиль бомбу, но мы их схватили. Аксу допросил пленных, и нам удалось ликвидировать одно из укрытий террористов. Пока мы об этом помалкиваем – знают только Альберт и Рауль.

– А этим двоим здорово досталось?

– Девушку взяли целой и невредимой, а ее дружка полиция легко ранила. Тебя это интересовало?

– Именно это. Пожалуйста, постарайся, чтобы они были в состоянии предстать перед судом. Как. насчет ковбоев?

– Жители южной части континента так и не простили африканерам ядерную бомбардировку во время мятежа, но батальон Уве Эбиля поддерживает там спокойствие. Альберт отправил своего министра финансов в защитном костюме возложить венок там, где раньше был город Ридинг. Я дам тебе знать, если что-то произойдет.

Штурмовой батальон Уве Эбиля был единственным крупным имперским боевым подразделением, помимо 1-го батальона, пережившим африканерский мятеж. В течение пяти лет Уве был некоронованным королем страны ковбоев. Он и Верещагин еще до большого африканерского восстания подавили незначительные выступления ковбоев, и те предпочитали не испытывать терпение Уве.

– Спасибо, Матти, – задумчиво произнес Верещагин. – Есть еще что-нибудь серьезное?

– Пока нет, так что наслаждайся выходными, Антон. Пока.

Верещагин вновь сосредоточился на резьбе, выбросив из головы зейд-африканские политические проблемы. Переживший все битвы старый папоротник раскинул прохладный зеленый балдахин на высоте пятидесяти метров у него над головой. Маленький амфитилий, похожий на того, которого он вырезал, медленно и осторожно высунул голову из-под покрытого плесенью ствола, наблюдая за его работой.

Снова услышав гудение радио, Верещагин коснулся кнопки приема.

– Это Харьяло.

– Думаю, на сей раз ты хочешь не просто поболтать.

– Угадал. – В голосе Харьяло исчезли веселые нотки. – Слушай, Антон, я только что выслал за тобой вертолет. В нашем небе имперский корабль. На Земле о нас не забыли.

Из-за далекого расстояния и временного сдвига с тех пор, как Антон Верещагин принял командование над имперской оперативной группой на Зейд-Африке, с Земли еще не поступало никаких приказов.

– Они приземляются?

– Не сегодня. Пока виден только один корабль, и не думаю, что на его борту всего лишь новый командир оперативной группы. Полагаю, в течение нескольких часов появятся и другие корабли. Я уже связался с Альбертом. Он хочет повидаться с тобой, когда избавится от президентского облачения. Пока.

Верещагин машинально кивнул. Накопившиеся сдвиги во времени после восьми колониальных кампаний на различных планетах поставили его в уникальное положение. На Земле за этот период люди успели родиться, вырасти, состариться и умереть. Вся имперская система подверглась немалым изменениям. А Верещагин оставался все тем же.

Сам он высоко оценивал свою работу на Зейд-Африке. Хотя ковбои и африканеры, составлявшие население планеты, были весьма далеки от образцовых имперских подданных, они в общем процветали и были счастливы. За шесть лет Верещагину удалось многое, но он сомневался, что имперское правительство будет удовлетворено результатами.

Верещагин окинул пристальным взглядом вечернее небо, ища на нем новую звезду. Воткнув нож в бревно, он взял винтовку и зашагал в направлении Претории, чтобы приветствовать посланцев империи и дать отчет о своей деятельности.

Дождь покроет нож ржавчиной, но резьба на дереве еще долго не пропадет.

Из комнаты выбежала маленькая девочка, гонйсь за котенком на своих коротких ножках. Зацепившись за край ковра, она растянулась на полу, громко смеясь, покуда котенок лез вверх по занавеске.

– Хендрика, ты что, гоняешь котенка?

– Да, тетя Бетье, – послушно отозвалась девочка.

– Перестань сейчас же, а то он тебя поцарапает, – велела ей из соседней комнаты жена Альберта Бейер-са на своем чудовищном английском который она не так давно выучила. – Пожалуйста, убери книги, прежде чем твоя мать вернется с работы.

– Нет, – заявила Хендрика.

– Ты говоришь «нет», а я говорю «да». Мое «да» больше, чем твое «нет», так что собери книги. Быстро – мама вот-вот вернется! – Вроу Бейерс оторвалась от своего занятия и вышла в прихожую.

Трехлетняя девочка серьезно кивнула, поднялась на ноги и отправилась убирать книги.

Бетье Бейерс подняла взгляд на котенка.

– Спускайся немедленно! – Котенок внезапно соскользнул вниз и ловко приземлился на лапки. Женщина наклонилась, чтобы поднять его. – Если меня слушается сам президент республики, то ты тоже должен слушаться, малыш, – шепнула она ему.

Кто-то постучал в дверь.

– Папа! – завизжала Хендрика, узнав отца по стуку.

Рауль Санмартин открыл дверь и шагнул в дом. На нем была военная форма. Дочка обняла его за колени, а он поднял малышку и закружил в воздухе. Потом Рауль посмотрел на вроу Бейерс, и его лицо омрачилось.

– Мама, прибыли имперцы. Не жди к обеду никого из нас.

Рауль Санмартин называл Бетье Бейерс «мама». Так же поступал ее муж и добрая половина планеты. Настоящая мать Санмартина умерла давным-давно. Он поцеловал девочку и сказал ей:

– Я буду работать допоздна, и мама тоже. Слушайся тетю Бетье. – Когда Рауль ушел, вроу Бейерс крепко прижала к себе приемную внучку.

В бункере казармы Блумфонтейна майор Пауль Хенке, командир 4-й роты из батальона Харьяло, уставился в моторное отделение своей бронемашины типа «97», еле-еле просунув голову позади маленького турбокомпрессора.

– Придется вытаскивать третий и четвертый роторы, – пробормотал он, вытирая испачканные маслом руки.

Все без исключения имперские солдаты, не являющиеся японцами, именовали тип «97» «кадиллаком». Хотя и добротно сработанный, «кадиллак» Хенке был очень старым.

Его стрелок, пожилой старший рядовой Чорновил, уже заполнил резервуар свежей смазкой. Громко насвистывая, он методично проверял тридцатимиллиметровые снаряды.

Шофер Хенке, молодой африканер из Боксбурга по имени Руди Гервиг, пнул ногой шестое колесо «кадиллака».

– Но согласно диагностическому обследованию, не годится только третий ротор.

Утомленное лицо Хенке исказила гримаса.

– Если четвертый тоже выйдет из строя, мы всегда сможем извлечь его, – продолжал Гервиг, не видя выражения лица командира.

Ветер, проникающий сквозь открытую дверь, пошевелил тонкие седеющие пряди на макушке Хенке. Der Henker – Палач – опустил голову.

Чорновил, хорошо его зная, коснулся пальцем маленькой белой виселицы, намалеванной на борту «кадиллака» (считалось, что это приносит удачу), и взялся вытаскивать оба злополучных ротора.

Палач посмотрел на небо, а потом на Гервига.

– Молодой человек, вы прослужили в этом батальоне почти год, но вы еще не солдат. Мы устраним этот дефект.

– Есть, сэр! – вздрогнув, отозвался Гервиг.