Книга Ряса онлайн

Печатается по изданию 1881 года.

ВСТУПЛЕНИЕ К РАССКАЗУ

СЦЕНА ПЕРВАЯ
ДУЭЛЬ

I

Доктора уже не могли помочь вдовствующей леди Беррик.

Когда медики советуют семидесятилетней старушке воспользоваться теплым климатом южной Франции, то это в переводе на простой человеческий язык означает, что искусство их бессильно.

Миледи испробовала действие теплого климата и затем решила, по ее собственному выражению, «умереть дома». Когда мне в последний раз довелось услышать о ней, она, путешествуя не спеша, прибыла в Париж.

Это было в начале ноября.

Спустя неделю я встретился в клубе с ее племянником, Луисом Ромейном.

– Что привело вас в Лондон в такое время года? – спросил я.

– Рок, преследующий меня, – отвечал он мрачно. Я один из несчастнейших людей.

Ему было тридцать лет, он не был женат и являлся владельцем прекрасного старинного поместья, называемого аббатством Венж. У него не было бедных родственников, а сам он считался одним из красивейших мужчин в Англии. Если я скажу при этом, что сам я армейский офицер в отставке, получаю крошечный доход, имею пренеприятную жену и четверых безобразных детей, что мне уже стукнуло пятьдесят, то никому не покажется удивительным мой ответ Ромейну:

– От всей души хотел бы поменяться с вами местами.

– Да и я бы хотел! – воскликнул он совершенно чистосердечно. – Прочтите!

Он подал мне письмо от доктора, сопровождавшего леди Беррик во время ее поездки. Отдохнув в Париже, больная продолжала свой путь и доехала уже до Булони. Как больная, она была подвержена внезапным капризам. Вдруг она почувствовала непреодолимый страх при мысли о переезде через канал и решительно отказалась взойти на пароход. Ввиду этого затруднительного обстоятельства, ее компаньонка отважилась сделать ей предложение: не согласится ли она переехать через канал, если ее племянник приедет в Булонь специально, чтобы сопровождать ее во время путешествия? Тотчас же последовал удовлетворительный ответ, и доктор, не теряя времени, написал мистеру Луису Ромейну. Таково было содержание письма.

Дальнейшие расспросы оказывались излишними. Ромейн отправлялся в Булонь. Я сделал ему несколько полезных указаний.

– Попробуйте устриц в ресторане на молу, – сказал я.

Он даже не поблагодарил меня, находясь в глубокой задумчивости.

– Войдите в мое положение, – сказал он. – Я ненавижу Булонь и вполне разделяю отвращение тетки к переезду через канал. Я надеялся провести несколько месяцев в деревне, в приятном уединении с книгами – и вдруг такая неожиданность! Я очутился в Лондоне в самое время туманов и должен завтра, в семь часов утра, выехать с курьерским поездом. И все это ради женщины, с которой у меня нет ничего общего.

После этого я уж не знаю, могу ли называться счастливым человеком?

Он говорил с крайним раздражением, казавшимся мне при данных обстоятельствах просто смешным. Но у меня нервы крепкие и не расстроенные, как у моего друга, ночными занятиями и крепким чаем.

– Путешествие займет всего два дня, – заметил я, желая поощрить Ромейна в его положении.

– Как знать? – ответил он угрюмо. – Через два дня может подняться буря. Тетушка может вдруг заболеть и не сможет продолжить путешествие. К несчастью, я ее наследник и должен подчиняться всем ее фантазиям и капризам. Но я и так богат. Не надо мне ее денег! Терпеть не могу путешествовать, а особенно путешествовать один. Вы человек свободный. Если б вы и в самом деле были мне другом, то предложили бы мне поехать со мной.., конечно, в качестве моего гостя, – прибавил он с деликатностью, окупавшей многие причудливые черты его характера.

Я знал его настолько, что не обиделся его деликатным намекам на мою бедность. Предлагаемое мне путешествие соблазняло меня. Я не боялся переправы через канал, да и перспектива уехать из дому представлялась мне чрезвычайно привлекательной. Я принял предложение моего друга.

II

Вскоре после полудня следующего дня мы прибыли в Булонь и остановились вблизи леди Беррик, но не в одной гостинице с ней.

– Если мы поселимся в одном доме с ней, – заметил Ромейн, – нам вечно будут надоедать компаньонка и доктор. Постоянные встречи на лестнице, поклоны и разговоры!

Он терпеть не мог существующих в обществе формальных приличий. Однажды на вопрос, в каком обществе он чувствует себя лучше всего, он ответил весьма нелюбезно:

– В обществе собак.

Я ожидал его на молу, когда он отправился почтить миледи. Возвратясь ко мне, он сказал с горькой усмешкой:

– Что я вам говорил? Она нездорова и не может принять меня сегодня. Доктор смотрит озабоченно, а компаньонка подносит платок к глазам. Нам, может быть, придется провести здесь несколько недель.

После полудня пошел дождь. Ранний обед, поданный нам, оказался плохим, и это последнее обстоятельство вывело Ромейна из себя. Он не был гурманом, вопрос о еде сводился для него к вопросу о пищеварении. Ночные занятия и злоупотребление чаем, о котором я уже упомянул, повлияли также и на его желудок. Доктора, опасаясь серьезных последствий для его нервной системы, советовали изменить образ жизни, но он не доверял им и был вполне убежден в силе своей натуры. Насколько мне известно, он никогда не исполнял докторских предписаний.

К вечеру небо прояснилось, и мы вышли погулять. Дорога тянулась мимо католической церкви, двери которой были открыты. В полусумрачном помещении мы увидели нескольких молящихся женщин.

– Подождите меня несколько минут, – попросил Ромейн, – я в скверном расположении духа. Постараюсь очистить свои мысли и улучшить настроение.

Я последовал за ним в церковь. Он опустился на колени в темном углу. Признаюсь, я был удивлен, увидев это. Он был крещен в англиканской вере, относительно же внешней обрядности, насколько мне известно, не принадлежал ни к какой церкви.

Иногда я слышал, как он с искренним уважением и восхищением говорил о христианстве, но никогда, насколько я знаю, не присутствовал при богослужении. Выйдя из церкви, я спросил, не принял ли он уже католическую веру?

– Нет, – отвечал он. – Я так же, как самый ревностный протестант, ненавижу исконное стремление духовенства этой церкви к влиянию на общество и к политическому могуществу. Но римская церковь вместе с большими недостатками имеет и большие достоинства. Все в ней устроено с замечательным знанием человеческой природы. Возьмем хотя бы то, что мы сейчас видели. Торжественное молчание в церкви, вид бедняков, молившихся рядом со мной, выразительные слова молитв, в которых я слился с ближними, – все это успокоило меня, и я почувствовал себя лучше. У нас в это вечернее время я нашел бы церковь запертою.

Он взял меня под руку и вдруг переменил тему разговора:

– Что вы будете делать, если тетушка примет меня завтра?

Я уверил его, что сумею найти себе развлечение.

На следующее утро леди Беррик прислала слугу сказать, что ждет племянника к себе после завтрака. Предоставленный самому себе, я отправился на мол, и там мне предложили нанять лодку. У хозяина ее были удочки и насадка. К несчастью, как оказалось впоследствии, я решил провести часок-другой за рыбной ловлей на море.

Когда мы вышли в море, ветер усилился и, прежде чем нам удалось вернуться в порт, наступил отлив. Было шесть часов, когда я оказался снова в гостинице. У подъезда стояла открытая коляска. Я нашел Ромейна, с нетерпением ожидающего меня, а на столе не было и следа обеда. Ромейн сообщил, что принял приглашение, распространявшееся также и на меня, и обещал рассказать все в экипаже.

Наш возница повез нас по дороге в Верхний город. Скрыв свое любопытство, я вежливо спросил его о здоровье тетки.

– Она, бедняжка, больна серьезно, – ответил он. – Мне досадно за свое неудовольствие и бессердечное отношение к ней, которые я высказал в клубе. Близость смерти обнажила в ее характере качества, которые мне следовало бы заметить ранее. Как бы ни был продолжителен срок, я терпеливо стану ждать возвращения в Англию.

Уверенный в своей правоте, он становился в мыслях и действиях самым упрямым человеком, какого мне приходилось когда-либо видеть. Убедившись же в своей не правоте, он ударялся в другую крайность: совершенно необоснованно начинал не доверять себе и безо всякой нужды пользовался каждым представившимся случаем, чтобы загладить свою ошибку. При этом он бывал способен, имея наилучшие намерения, поступать по-детски нерассудительно.

Предчувствуя что-то недоброе, я спросил, как он провел время без меня.

– Я ожидал вас, пока не потерял терпение, – отвечал он, – а потом решил пройтись. Я думал пойти на берег моря, но запах гавани заставил меня вернуться в город, и здесь – странное стечение обстоятельств – я встретил некоего капитана Питеркина, бывшего моего товарища по университету.

– Он здесь проездом? – спросил я.

– Нет, не совсем.

– Живет здесь?

– Да. Я потерял его из виду, уехав из Оксфорда, и, кажется, ему после не повезло. Мы разговорились. Он сказал мне, что будет жить здесь, пока его дела не устроятся.

С меня было довольно – личность капитана Питеркина вставала передо мной с такою ясностью, будто я знал его много лет.

– Неосторожно с вашей стороны возобновлять знакомство с подобным человеком, – сказал я. – Нельзя ли было ограничиться обменом поклонами?

Ромейн принужденно улыбнулся.

– Вы, может быть, правы, – отвечал он, – но вспомните: уходя от тетки, я осознал, как несправедливо относился к ней. И подумал, что обижу старого товарища, холодно обойдясь с ним. Бедняга, быть может, попал в свое теперешнее положение столько же по несчастью, сколько и по своей вине. Мне в первую минуту хотелось поступить, как вы советуете, но я не доверился себе. Он протянул мне руку и выразил удовольствие, что видит меня. Как тут было поступить? Мне интересно услышать ваше мнение о нем.

– Капитан Питеркин пригласил нас обедать?

– Да. Я случайно упомянул о вчерашнем скверном обеде в гостинице. Он сказал: «Приходите ко мне в пансион. Кроме Парижа, во всей Франции не найдете такого стола». Я старался отказаться от его приглашения – я не люблю встречаться с незнакомыми личностями – и сказал, что я здесь со знакомым. Он любезно пригласил и вас сопутствовать мне. Неловко было отказываться дольше. Питеркин и так обиделся. «Я беден, – сказал он, – и вовсе неподходящее знакомство для вас и ваших друзей. Прошу извинения, что осмелился пригласить вас!» Он отвернулся, со слезами на глазах. Что мне было делать?

Я подумал:

«Следовало предложить ему пять фунтов, и он не обиделся бы, что его приглашение не принято».

Вернись я вовремя для прогулки с Ромейном, мы бы не встретили капитана, а если бы даже встретили, то мое присутствие помешало бы конфиденциальному разговору и приглашения бы не последовало. Я чувствовал свою вину, хотя вовсе не был виноват. Возражения теперь бесполезны – дело поправить нельзя.

Оставив старый город по правую руку и проехав мимо нескольких дач в предместье, мы подъехали к одинокому домику, окруженному каменной оградой. Проходя через садик перед домом, я заметил около конуры двух больших цепных собак. Или хозяин боялся воров?

III

В ту минуту, когда мы вошли в гостиную, мои подозрения насчет общества, которое я ожидал встретить, подтвердилось.

«Карты, бильярд и пари» можно было ясно прочесть на лице и в манерах капитана Питеркина. На содержательнице пансиона – быстроглазой желтолицей старухе – было надето украшений тысяч на пять фунтов стерлингов, если бы они были из настоящих драгоценных камней. Молодые особы, находящиеся в комнате, были сильно нарумянены, а глаза их так тщательно подведены, будто они собрались на сцену, а не на обед. Когда мы вошли, эти прелестные создания пили мадеру для возбуждения аппетита. Среди мужчин двое особенно бросились мне в глаза: подобных образчиков отъявленных негодяев я не встречал ни у себя на родине, ни за границей. Одного, со смуглым лицом и перешибленным носом, нам представили под именем Командора и как человека, обладающего большим состоянием, перуанского аристократа, путешествующего ради удовольствия. Другого, в военном мундире с орденами, называли генералом. Нахальные манеры, толстое, тупое лицо, маленькие, косые глазки и сальные руки произвели на меня настолько отталкивающее впечатление, что хотелось дать ему пинка. Ромейна, вероятно еще до нашего приезда отрекомендовали как богатого собственника. Мужчины и женщины встретили его с подобострастной вежливостью. Когда мы перешли в столовую, очаровательная особа, поместившаяся рядом с ним, закрылась веером и таким образом устроила свидание с глазу на глаз с богатым англичанином. Что касается обеда, то он в известной степени оправдал отзыв капитана Питеркина. Вино было хорошее, и разговор сделался непринужденным до неделикатности.

Обыкновенно крайне умеренный, Ромейн, искушаемый примером соседей, пил много. Я, по несчастию, сидел на противоположном конце стола и не имел возможности предостеречь своего друга. По окончании обеда мы все вернулись в гостиную пить кофе и курить. Женщины курили, пили ликеры и кофе наравне с мужчинами. Одна подошла к роялю, и начался импровизированный бал, дамы танцевали с сигаретами во рту. Постоянно держа уши и глаза настороже, я вдруг заметил, как открылся деревянный столик розового цвета и показалось зеленое поле. В то же время из потаенного шкафчика в диване появился хорошенький столик с рулеткой. Проходя мимо почтенной хозяйки, я слышал, как она шепотом спросила слугу, спущены ли собаки. Из всего замеченного мною я заключил, что собаки служили для предупреждения о появлении полиции. Пора было поблагодарить капитана Питеркина и проститься.

– Будет с нас этого, – шепнул я Ромейну по-английски. – Пойдемте.

В наше время ошибочно предполагать, что можно сообщить что-нибудь по секрету, говоря по-английски в присутствии французов. Одна из дам кокетливо спросила Ромейна, неужели она уже надоела ему. Другая напомнила, что идет проливной дождь – мы все слышали это, – и уговаривала моего друга подождать, пока погода прояснится. Отвратительный генерал, показав грязной рукой на карточный стол, сказал:

– Нас ждет зеленое поле.

Ромейн был возбужден, но выпитое вино не лишило его рассудка. Он ответил сдержанно:

– Прошу извинить меня, я плохой игрок.

Лицо генерала вдруг приняло серьезное выражение.

– Вы, кажется, оказались в неведении, – сказал он. – Мы играем в ландскнехт – игру случая. Если выпадет удача, плохой игрок сможет справиться со всем столом.

Ромейн продолжал отказываться. Я, конечно, поддерживал его, стараясь никого не обидеть. Тем не менее генерал обиделся. Он скрестил руки на груди и свирепо взглянул на нас.

– Не означает ли это, господа, что вы не доверяете нашему обществу? – спросил он.

Командор с перешибленным носом, услышав вопрос, тотчас же подошел, стараясь восстановить мир с помощью убедительного средства – дамы, которую он вел под руку.

Дама вышла вперед и ударила генерала веером по плечу.

– Я тоже принадлежу к обществу, – сказала она, – и уверена, что мистер Ромейн не имеет недоверия ко мне.

Она обратилась к Ромейну с очаровательнейшей улыбкой.

– Джентльмен никогда не отказывается от карт, когда его партнер – женщина. Будемте играть вместе, только прошу вас, мистер Ромейн, не очень рискуйте.

Она вложила ему в руку свой хорошенький кошелек с таким видом, будто уже полвека была влюблена в моего друга.

Роковое влияние женщины и выпитое вино произвели желаемое действие. Ромейн позволил подвести себя к карточному столу. С минуту генерал не начинал игру: после случившегося ему необходимо было восстановить справедливость.

– Мы все честные люди… – начал он.

– И храбрые… – добавил Командор, с восхищением глядя на генерала.

– И храбрые, – согласился генерал, в свою очередь с восторгом глядя на Командора.

– Если я позволил себе выразиться с излишней горячностью, господа, то сожалею об этом и прошу у вас прощения.

– Благородная речь! – воскликнул Командор.

Генерал приложил руку к сердцу и поклонился.

Игра началась.

Как человек небогатый, я не был предметом таких ухаживаний со стороны дам, как Ромейн. Но надо же было заплатить за обед, принимая хотя бы некоторое участие в вечерних увеселениях. Оказалось, что за рулеткой допускались небольшие ставки. Кроме того, карточный стол сулил так много привлекательного, что у рулетки вряд ли стоило плутовать. Я расположился возле одного из гостей, имевшего наименее мошеннический вид, и стал играть в рулетку.

Каким-то чудом мне повезло сначала. Сосед передал мне мой выигрыш.

– Я проиграл все, до последнего сантима, – шепнул он жалобно, – а дома у меня жена и дети.

Я дал бедняку взаймы пять франков. Он слегка улыбнулся, глядя на деньги.

– Это напоминает мне недавно случившееся со мной происшествие, – сказал он. – Я дал взаймы денег тому господину, который играет с генералом. Боже сохрани иметь с ним дело! Как вы думаете, что я получил в уплату за мой вексель в четыре тысячи франков? Сто бутылок шампанского, пятьдесят бутылок чернил, пятьдесят коробок колбасы, три дюжины платков, две картины неизвестных мастеров, две шали, сто географических карт и – пять франков.

Мы продолжили игру. Удача изменила мне, я проигрывал, проигрывал, постоянно проигрывал. Время от времени я оборачивался к карточному столу. Генерал метал банк и, мне казалось, ужасно его затягивал. Перед ним лежала груда банковых билетов и золота, выигранных главным образом у Ромейна, как я узнал впоследствии. Что касается моего соседа, несчастного обладателя коробок ваксы, картин неизвестных мастеров и прочего, он выигрывал, но, надеясь на свое счастье, рисковал и, проиграв последний сантим, удалился в угол, ища утешения в сигаре. Я тоже поднялся, чтобы последовать его примеру, как у карточного стола раздались яростные крики.

Я видел, как Ромейн вскочил и, вырвав у генерала карты, закричал:

– Негодяй! Вы плутуете!

Генерал тоже вскочил с криком:

– Вы лжете!

Я попытался вмешаться, но Ромейн понял необходимость сдержать себя.

– Шулер не может оскорбить джентльмена, – сказал он хладнокровно.

– Так вот вам! – и генерал плюнул ему в лицо.

В ту же минуту Ромейн ударом свалил его на пол.

Генерал был грузный мужчина, он упал тяжело и на минуту остался недвижимым. Женщины с визгом выбежали из комнаты. Мирный Командор дрожал с головы до ног. Двое из присутствующих – надо отдать им справедливость, не трусы – заперли дверь.

– Вы не уйдете, – сказали они нам, – пока не убедимся, что он пришел в себя.

С помощью холодной воды и нюхательной соли генерала скоро привели в чувство.

Он что-то шепнул одному из своих друзей, и тот обратился ко мне.

– Генерал вызывает мистера Ромейна на дуэль. Как один из секундантов, я прошу назначить мне час, когда я могу видеть вас завтра утром.

Я отказался выполнять его просьбу, пока не отопрут двери и не выпустят нас.

– Экипаж ждет нас у ворот, – прибавил я. – Если он вернется в гостиницу без нас, то станут наводить справки.

Мое замечание возымело действие. Двери отперли, и я назначил свидание на другой день.

Мы уехали.

IV

Излишне говорить, что, принимая вызов генерала, я только старался избежать новой ссоры. Если бы эти личности возымели достаточно наглости, чтобы явиться в гостиницу, я бы решился постращать их вмешательством полиции и таким образом положить конец всему делу. Ромейн не высказывал своего мнения. Его поведение вызывало у меня опасения. Унизительное оскорбление, нанесенное ему, казалось, не выходило у него из головы. Он задумчиво ходил по своей комнате.

– Вы ничего не желаете сказать мне? – спросил я. Он ответил только:

– Подождите до завтра.

На следующее утро явились секунданты.

Я ожидал увидеть двоих из господ, с которыми мы обедали вчера. К моему удивлению, посетители оказались офицерами из полка генерала. Они предложили дуэль на следующее утро, предоставляя выбор оружия Ромейну как вызываемому.

Мне стало ясно, что способ игры в карты, который практиковался генералом, не был известен его подчиненным. Он, быть может, имел некоторые предосудительные знакомства и, как я впоследствии узнал, иногда навлекал на себя подозрения, но появление двух джентльменов от его имени свидетельствовало, что он все еще пользовался некоторой репутацией, которую желал сохранить. Офицеры объявили, что Ромейн впал в роковую ошибку, сам вызвал оскорбление и отвечал на него грубой выходкой, достойной труса. Как мужчина и военный, генерал вдвойне должен был настаивать на дуэли. Если бы даже Ромейн стал извиняться, его извинения не могут быть приняты.

Видя, что остался только один выход, я отказался принять вызов.

На вопрос о причинах отказа я счел нужным отвечать в известных границах: хотя мы и знали, что генерал был шулер, но оспаривать прямо его право на удовлетворение, раз секундантами его явились два офицера, было делом щекотливым. Я принес карты, унесенные Ромейном в кармане, и показал их секундантам как доказательство правоты моего друга.

Секунданты, видимо, подготовленные своим командиром к подобной случайности, отказались от осмотра карт. Во-первых, говорили они, даже если бы действительно вся колода оказалась помеченной, то и это обстоятельство не могло бы служить извинением Ромейну. Во-вторых, высокая репутация генерала не допускала, чтобы при каких бы то ни было обстоятельствах подозрение могло пасть на него. Подобно нам самим, он также случайно сошелся с предосудительным обществом и был невинной жертвой ошибки или обмана, произведенного кем-нибудь другим из находившихся за столом.

Доведенный до крайности, я стал основывать свой отказ на том, что мы англичане и дуэль в Англии запрещена. Оба секунданта отказались признать это обстоятельство уважительным.

– Мы во Франции, – сказал один из них, – где дуэль между порядочными людьми служит удовлетворением за нанесенное оскорбление. Вы обязаны уважать общественные законы той страны, где живете, даже временно. Отказываясь, вы рискуете подвергнуть вашу храбрость такому общественному обвинению, которое слишком унизительно, чтобы о нем упоминать. Так как сейчас соблюдены не все формальности, то мы отложим переговоры на три часа. Мы должны договариваться с двумя джентльменами со стороны мистера Ромейна. Найдите другого секунданта и обдумайте хорошенько свое решение до нашего следующего визита.

Не успели французы выйти в одну дверь, как Ромейн вошел в другую.

– Я слышал все, – сказал он спокойно. – Примите вызов.

Торжественно заявляю, что я испытал все средства, способные поколебать решение моего друга, так как твердо был убежден в необдуманности его поступка. Все мои увещевания не привели ни к чему. Он был глух ко всем доводам с той минуты, как было высказано, что результатом отказа могло быть сомнение в его мужестве.

– Зная ваш образ мыслей, – сказал он, – я не стану просить вас быть моим секундантом. Мне нетрудно будет найти секундантов-французов, и помните: если вы попробуете предотвратить встречу, то дуэль все-таки произойдет в другом месте, а дружбе нашей с той минуты конец.

Бесполезно прибавлять после этого, что я сопровождал его на следующее утро в качестве секунданта.

V

Ровно в девять часов – в назначенное время – мы были на месте.

Второй секундант, француз, был родственником одного из офицеров, принесших вызов.

По его указанию мы выбрали оружием пистолеты. Ромейн, как большинство современных англичан, вовсе не умел владеть шпагой. Но почти также неопытен он был и в обращении с пистолетом.

Наши противники опоздали. Мы ждали их более десяти минут. Погода не благоприятствовала ожиданиям. День был сырой, шла изморось. Густой туман медленно надвигался на нас с моря.

Когда наши противники явились, генерала между ними не было. Высокий, щеголеватый молодой человек поклонился Ромейну мрачно, но вежливо, и сказал сопровождавшему его господину:

– Объясните, в чем дело.

Господин оказался доктором. Он тотчас же приступил к объяснению. Генерал был так болен, что не мог явиться. С ним сделался утром удар – последствие его вчерашнего падения. Поэтому его старший сын, Морис, явился сюда вместо отца в сопровождении секундантов генерала и с его полного согласия.

Мы тотчас же отказались допустить дуэль, причем Ромейн громко объявил, что не имел ссоры с сыном генерала. Морис выбежал вперед своих секундантов, сорвал перчатку с руки и, встав около Ромейна, ударил его по лицу снятой перчаткой.

– Теперь вы не скажете, что у вас не было ссоры со мной, – воскликнул молодой француз. – Или мне следует плюнуть на вас, как сделал отец?

Секунданты увлекли его назад, прося извинения за его выходку. Но оскорбление было нанесено. Глаза Ромейна сверкнули.

– Зарядите пистолеты, – приказал он.

После публично нанесенного ему оскорбления и публичной угрозы другим оскорблением у него не было иного выхода.

Нам пришлось вынуть пистолеты. Мы попросили секундантов Мориса осмотреть их и зарядить. Пока это совершалось, приближающийся с моря туман так стремительно окутал нас, что вскоре противники не могли видеть даже друг друга.

Нам приходилось ожидать, не прояснится ли погода. Ромейн немного успокоился и обратился к секундантам:

– Думаю, молодой человек – хороший сын и обязан загладить оскорбление, которое, по его мнению, нанесено его отцу. Разве удар перчаткой мог причинить мне вред? Я, вероятно, выстрелю на воздух.

– В таком случае, я отказываюсь быть вашим секундантом, – сказал француз, второй секундант Ромейна. – Сын генерала известен своим искусством в стрельбе из пистолета. Если вы не прочли это на его лице, то я понял его намерение – он хочет убить вас. Защищайтесь!

Я говорил тем же тоном, когда очередь дошла до меня. Ромейн уступил и полностью отдался в наше распоряжение.

Через четверть часа туман немного поредел. Мы отмерили расстояние, условившись предварительно по моему настоянию, что оба противника выстрелят одновременно по данному знаку. Спокойствие Ромейна, когда они стали друг против друга, было необыкновенным, не свойственным такому раздражительному, как он, человеку. Я поставил его немного боком, что в некоторой степени уменьшало опасность. Мой товарищ француз вручил ему пистолет и дал последние наставления:

– Опустите ваш пистолет дулом в землю. Услышав сигнал, поднимите оружие не выше локтя, прижмите локоть к себе и стреляйте.

Больше мы ничем не могли помочь. Признаюсь, когда мы отошли, язык отказывался повиноваться мне и мороз пробежал по всему телу.

Дали знак, и оба выстрела раздались одновременно.

Я взглянул на Ромейна. Он снял шляпу и протянул ее мне, улыбаясь. Пуля противника оторвала кусок от ее полей с правой стороны. Его жизнь, в полном смысле слова, висела на волоске.

Пока я поздравлял его, туман усилился еще больше.

Вглядываясь в то место, где стояли наши противники, мы с трудом могли рассмотреть неопределенные фигуры, поспешно двигавшиеся в различных направлениях. Что-то случилось. Мой товарищ-француз, взяв меня за руку, многозначительно пожал ее.

– Пустите меня, я спрошу, – сказал он.

Ромейн попытался следовать за ним, но я удержал его, мы не промолвили ни слова.

Туман все продолжал сгущаться, так что вскоре уже ничего нельзя было рассмотреть. Один раз до нас донесся голос доктора, с нетерпением просившего принести ему свечу. Но мы не видели никакого света. Молчание, еще тяжелее тумана, царствовало вокруг нас. Вдруг оно было прервано – прервано ужасным образом: истерический голос, не знакомый нам, резко раздался среди тумана:

– Где он? – кричал голос по-французски. – Убийца! Убийца, где ты?

Была ли то женщина, или был это мальчик? Больше мы ничего не слыхали. Впечатление, произведенное на Ромейна, было ужасным. Он, хладнокровно стоявший перед дулом пистолета, готового убить его, теперь молча дрожал, как объятое ужасом животное. Я обнял его за талию и постарался увести.

Мы подождали в гостинице возвращения нашего второго секунданта. Вскоре он явился и предупредил нас о приходе доктора.

Дуэль закончилась несчастно. Пуля, пущенная наугад неопытной рукой Ромейна, попала в лицо сына, как раз у правой ноздри, прошла навылет через шею и вызвала смертельное сотрясение спинного мозга. Он умер по дороге к дому отца.

Наши опасения оправдались. Но произошло еще нечто такое, к чему мы не были готовы: младший брат убитого – тринадцатилетний мальчик – тайком последовал за секундантами и, спрятавшись, был свидетелем ужасного конца. Секунданты узнали об этом только тогда, когда он, выскочив из своего убежища, бросился на колени перед умирающим братом. Те ужасные крики, которые мы слышали, исходили из его уст. Поразивший его брата был убийца, которого он тщетно старался найти в непроницаемом тумане.

Мы оба взглянули на Ромейна. Он молча, будто окаменелый, посмотрел на нас. Я попробовал успокоить его.

– Ваша жизнь была в руках противника, – сказал я, – он искусно владел пистолетом, и вы, следовательно, рисковали больше него. Разве можно считать себя ответственным за случайность? Не падайте духом, Ромейн! Думайте о будущем, и тогда все это будет забыто.

– Никогда, – отвечал он, – никогда мне не забыть этого.., до конца жизни.

Он произнес это глухим, монотонным голосом. Глаза его смотрели устало и рассеянно. Я снова заговорил с ним. Он не проронил ни слова и, кажется, не слыхал или не понимал меня. В то время, когда я уже не знал, что сказать или сделать, пришел доктор. Не ожидая моего вопроса, он внимательно вгляделся в Ромейна, а затем увел меня в соседнюю комнату.

– Ваш друг перенес сильное нервное потрясение, – сказал он. – Можете ли вы сообщить мне о его образе жизни.

Я упомянул о продолжительных ночных занятиях и злоупотреблении чаем. Доктор покачал головой.

– Если хотите послушать моего совета, – сказал он, – везите его поскорей домой. Не подвергайте дальнейшим неприятностям, которые могут произойти, когда результат дуэли станет известен в городе. Если вас привлекут к суду, то это будет только формальность, вы сможете явиться тогда. Оставьте мне ваш адрес.

Я чувствовал, что благоразумнее всего последовать его совету. Пароход отходил в Фолькстон утром, и нам нельзя было терять времени. Ромейн не противился нашему возвращению в Англию, ему, казалось, ни до чего не было дела.

– Оставьте меня в покое, – сказал он, – и поступайте как хотите.

Я написал несколько строк доктору леди Беррик, извещая его о случившемся, и через четверть часа мы уже стояли на палубе парохода.

Пассажиров было немного. При отплытии из гавани мое внимание было привлечено молоденькой англичанкой, путешествовавшей, по-видимому, со своей матерью. Когда мы проходили по палубе мимо нее, она взглянула на Ромейна, и на ее прекрасном лице выразилось такое участие, что я подумал, не знакомы ли они. После длительных бесплодных попыток мне наконец удалось вывести его из оцепенения и заставить взглянуть на нашу спутницу.

– Вы знаете эту прелестную девушку? – спросил я.

– Нет, – отвечал он с крайним равнодушием. – Я никогда не видел ее прежде. Я устал.., ужасно устал! Не говорите со мной, оставьте меня одного.

Я отошел от него. Его внешность и привлекательность, которым он, по-видимому, никогда не придавал значения, вызвали участие и восторг молодой девушки, случайно встретившейся с ним. Выражение безропотной печали и страдания на его лице, без сомнения, усилили симпатию, бессознательно пробудившуюся в нежной и чувствительной женщине. Уже не в первый раз – мне это хорошо известно – он был предметом не только восторга, но истинной, горячей любви. Он никогда не отвечал на это чувство взаимностью, даже, кажется, никогда не придавал им серьезного значения. Женитьба могла быть спасением для него. Но женится ли он когда-нибудь?

Опершись о борт, я предался этим мыслям, как вдруг нежный, тихий голос возвратил меня к действительности, то был голос девушки, о которой я думал.

– Извините, что я беспокою вас, – сказала она, – но мне кажется, ваш друг ищет вас.

Она говорила со скромностью и самообладанием хорошо воспитанной девушки. Легкий румянец, появившийся на ее щеках, сделал ее, на мой взгляд, еще прелестнее. Я поблагодарил ее и поспешил к Ромейну.

Он стоял возле решетки машинного отделения. Я тотчас же заметил в нем перемену. Его глаза лихорадочно блестели, а во взгляде застыл дикий ужас. Он схватил меня за руку и, указывая вниз, в машинное помещение, спросил:

– Что вы слышите?

– Слышу шум машины.

– Ничего больше?

– Ничего… А что слышите вы?

Он вдруг отвернулся.

– Я вам скажу это, когда мы высадимся, – ответил он.