Книга Фома Ягненок онлайн - страница 6

VI

Тишина и сон царили теперь в доме на Дубильной улице.

Тома и Гильемета, как и подобает детям, первыми поднялись по деревянной лестнице, ведущей в их комнаты. Перрина последовала за ними. И, наконец, Мало, глава семейства, потушил последнюю свечу в железном подсвечнике и тщательно проверил все ли в порядке со стороны входа: замок и засовы.

После чего все погрузилось в молчание. Невзирая на это, немного позже, легкий шум возобновился в спящем доме: легкий шум шагов – осторожных и тихих, таких приглушенных, что они не потревожили сон стариков. Желтый луч, падавший из ручного фонаря, осветил нижнюю комнату. Тома и Гильемета, – она в нижней юбке, он совершенно одетый, готовый шататься где угодно, – веселые и лукавые заулыбались друг другу. Не в первый раз покровительствовала сестра ночным похождениям брата. Когда ему еще не исполнилось двадцати лет, – а Гильемете в то время не было пятнадцати, – уже тогда Тома каждую ночь удирал, чтобы таскаться по кабакам, а также и по другим местам, о которых он не говорил Гильемете. Понятно, не в вечер такого дня, – дня, бывшего свидетелем того, как он променял на шляпу с пером и шпагу свой боцманский серебряный свисток, – не в такой вечер капитан Тома Трюбле стал бы вместе с курами укладываться спать, не совершив сначала прогулки по городу и не пожав руку добрым приятелям и однокашникам.

– Ладно же! – сказала Гильемета. – Смотри только не шуми, когда вернешься. Ты узнаешь мое окно? Брось в него горсть песку, я тебя услышу и побегу тебе отворять.

– Экие дела! – беспечно сказал Тома. – Лучше не запирайся на засовы Я с собой возьму ключ, и все будет в порядке.

– Ну нет! Тут шатается слишком много всякого сброда… Слишком много бродяг, вроде тебя, дурной!

Она засмеялась, погрозив ему пальцем.

– Признайся, ты разве не забирался в чужие дома, разбойник?

Он схватил ее за руки и насильно поцеловал в обе щеки.

– Вредная девчонка! Ты знаешь, что это только ради шутки.

– Как бы не так! – сказала она. – А когда старик Дюге, который этого ведь не знал, взялся за мушкет, так это тоже в шутку один из вас проткнул его шпагой? Ведь это ты был…

– Ты у меня замолчишь?

Он душил ее в объятиях, продолжая покрывать поцелуями ее лицо, одновременно ругая ее и называя потаскушкой.

– Лжешь! – возмутилась она, потом спросила с любопытством: – А эта Анна-Мария, которую ты соблазнял, как ты теперь с ней? Ты к ней пойдешь?

Она презрительно сжала губы.

Анна-Мария Кердонкюф когда-то была ее подругой и приятельницей. Но Анна-Мария поддалась уговорам Тома. Была ли то добродетель или ревность, но Гильемета, ничего не имевшая против того, чтобы Тома был возлюбленным всех других женщин и девок¹², ей неизвестных, нашла очень дурным, что Анна-Мария стала любовницей Тома.

– Отвечай же! – сейчас же вскипела она, – пойдешь ты к этому отродью?

Тома поломался.

– Если захочу, – сказал он. – Ты тоже хороша. Чего ты на нее нападаешь? Что она тебе сделала?

Гильемета всем своим видом выразила крайнее презрение.

– Мне? – прошипела она, вытянув губы. Мне? Анна-Мария? Что бы она могла мне сделать? Или ты воображаешь, что я с ней разговариваю? Святые великомученицы!.. Да ни одна из нас, кто хоть чуточку себя уважает…

Но Тома насмешливо ее прервал:

– Ну да, болтай! Стану я тебя слушать!.. Ты забыла, что вас с ней было водой не разлить. А теперь она у тебя черна, как сажа. Это уж не без причины. Вы что, вцепились друг другу в волосы, и тебе верно попало?.. Она больше тебя и толще, Анна-Мария…

В ярости Гильемета со всей силы его ущипнула.

– Мне попало? Мне? Ей богу, ты не в своем уме. Да я ей ногтями глаза выцарапаю и заставлю прощение просить, твою потаскуху! Приведи ее сюда, если хочешь ее посмотреть слепую!..

– Тише, крикунья! Замолчишь ли ты, наконец? Покричи еще, и тогда кое-кто другой за тебя возьмется.

Он показал пальцем на деревянную лестницу и расположенную над ней дверь в комнату стариков. Гильемета смущенно опустила голову.

– Дура, ты, дура, – ласково сказал он. – Да нет, не пойду я к ней, к Анне-Марии.

– Верно? – недоверчиво спросила она.

– Так же верно, как воскресная служба. Ты же знаешь, тебе я не часто вру…

– Значит, она тебе больше не нужна?

– Нет! Мне нужна другая…

– О! – сказала она и радуясь, и сердясь. – Этому я еще могу поверить… Но бабник же ты!.. Ладно, я тебе на этот раз прощаю… Уж очень мне интересно будет посмотреть на рожу той, когда она узнает!

– Она не узнает.

– Как же! Да я сама ей скажу, когда встретимся у колодца!

– Вот сплетница! Уж больно ты любишь шишки да царапины!..

– А сам-то!

Стоя друг против друга, они залились смехом.

Гильемета не могла успокоиться:

– Скажи-ка… Кто это, новая-то твоя?

Но Тома насмешливо свистнул.

– Кто? – сказал он, – а та, к которой я пойду… и которая мне не прожужжит ушей, как ты, болтунья! Ну, теперь довольно. Дай пройти, мне пора… Уж первый час, никого не останется в кабаке!

Она за него уцепилась:

– Скажи, кто? А то не пущу…

Он поддразнил ее:

– Береги лучше юбку!.. Я сам тебя не пущу…

Красная, как мак, она вырвалась сильнее, чем стоила эта шутка.

– Иди, дурной!.. Вот тоже… видали вы такого пирата?

– Замолчишь ты, балаболка?

Насильно ее поцеловав, он захлопнул за собой дверь.

VII

В кабаке у Больших Ворот матросы Жюльена Граве все еще пьянствовали. Все были налицо. Входящего Тома Трюбле со всех сторон встретили криками.

– Будьте здоровы! – сказал он, отвечая всем сразу. – Вот и я опять, как обещал. Где бы тут присесть?

Он перелез через две скамейки и через стол. Плащ свой вскинул на плечо. Ножнами своей шпаги он задел чей-то стакан и опрокинул его.

– Смотри-ка, Трюбле! – вскричал сидевший за стаканом. – Твоей шпаге пить захотелось.

Трюбле засмеялся. В дальнем углу кто-то, сидевший за столом с несколькими собутыльниками, поднялся с табурета.

– Шпага? – сказал он. – Так, стало быть, мы теперь уже дворяне?

Тома Трюбле, успевший сесть, сразу вскочил.

– Кто меня задевает? – сухо спросил он.

Но тот предпочел благоразумно промолчать. Тома снова занял свое место. Матросы поднимали вокруг него стаканы.

– Трюбле, матрос! Ура! Выпей за наше здоровье!

Он выпил. И пока служанка подавала новую кружку, он сделал вид, будто портупея ему мешает, и, отстегнув ее, положил шпагу на стол, как при нем это давеча сделал кавалер Даникан.

– Черт подери! – выругался он. – Хочет она пить или нет, а за эту рапиру тоже стоит раздавить стаканчик; это та самая, которую носил покойник Гильом Морван, наш капитан. И, поистине, он хорошо ею владел.

– И ты тоже! – закричали ребята. – Ура! Этот стакан за рапиру!

Иные сказали: «за рапиру Гильома Морвана», а иные: «за рапиру Тома Трюбле». Довольный Тома ударил рукой по стальному эфесу, по-прежнему подражая Даникану.

– Так-то! – сказал он, поглядывая в дальний угол. – Шпага стала моей, как вы все подтвердили, по праву наследства. И как Гильом ею владел, так буду владеть ею и я, – капитан, как и он…

Он громко произнес надменный девиз, который герцогиня Анна высекла на границе своего замка:

– И «кто бы ни роптал, – так будет! Я так хочу!»

Послышались новые восторженные крики. Один из рьяных матросов со всей силы ударил кулаком по столу.

– Ура! – завопил он. – Эту чашу за Тома, капитана!

Чей-то голос, трудно было разобрать откуда, спросил:

– Капитан? Да будто бы?

– Да, капитан! – властно сказал Тома. – «Кто бы ни роптал…»

Но никто не роптал, совсем напротив. Во всей кучке матросов с «Большой Тифены» поднялось шумное ликование.

– Правильно сделано! – кричали со всех сторон. – Командуй, капитан! Бей голландцев! Да здравствует король! Тома, бери нас к себе на судно, мы твои люди.

– Черт меня побери, – воскликнул Тома, – если я не заберу вас всех, доказавших свою храбрость!

– Когда ты снимаешься с якоря? – спросил один из самых трезвых.

– Завтра, если захочу! – решительно ответил Тома.

В это время среди тех, кто пил в дальнем углу кабака, разгорелся спор:

– Да сиди ты! – советовал один из них другому, тот самый, что недавно издевался над шпагой Тома Трюбле. – Сиди и подожди немного. Не видишь разве, он пьян?

– Да, – подтвердил еще один. – И смотри, пьяный, он зол, как собака. Так же, как его отец, и все в их доме, когда напьются.

Но вставший не слушался товарищей.

– Как собака или кошка, – мне все равно. Ты разве не слышал, что он намерен завтра сняться с якоря? Я сегодня же с ним поговорю, и, пьяный или трезвый, а он меня выслушает.

– Винсент, ты с ума сошел! Чего ты? Незачем искать ссоры…

– Я и не думаю ссориться. Нет, клянусь Богоматерью, я не ищу ссоры!

Продолжая стоять, он высвободился из рук, пытавшихся его удержать. И подойдя к столу, за которым сидели ребята с «Большой Тифены», он придвинулся к Тома Трюбле и положил ему руку на плечо.

– Тома! – окликнул он его глухим и немного хриплым, но четким голосом.

Сразу наступило молчание. Человек, обратившийся к Тома, говорил негромко. Тем не менее его хорошо расслышали, может быть из-за странного его голоса. И как только он его окликнул, все пьяницы тут же прекратили крик и пение, так как для всех стало явной и неожиданной очевидностью, что не время горланить, и что должно произойти что-то важное.

Тома Трюбле разом повернулся на своем табурете. Побеспокоенный таким образом в разгаре пьянства и среди своих матросов, он готов был по своей природной вспыльчивости броситься на незваного собеседника. Он вскочил, сжав кулаки.

Но увидев подошедшего и узнав его, Тома сразу утих, расхохотался и снова уселся.

– Вот как? – сказал он. – Это ты, Винсент Кердонкюф? Чем ты там занят, в своем углу; отчего не идешь сюда, выпить с нами?

Успокоенная толпа громко выразила одобрение. Один только Винсент Кердонкюф не вторил ей.

– Тома, – сказал он, – ты, я знаю, хороший товарищ, и я тебе благодарен. Но сейчас нам с тобой совсем не время пить, у меня к тебе дело, и важное дело. Ты не сказал ли только что, что завтра, может быть, снимешься с якоря и выйдешь в море?

– Да, сказал.

– Так значит нам с тобой надо сегодня поговорить с глазу на глаз, и, если угодно Богу, по-дружески.

Тома, как ни казался он только что горластым и крикливым, на самом деле не выпил и четверти того, что ему надо было, чтобы хоть немножко захмелеть.

– По-дружески? – повторил он еще суше Винсента, – По-дружески? Винсент, приятель, раз это так, а я надеюсь, что это так, на кой черт прерывать наш вечер и уходить из этого места, где вино совсем недурное? Подходи лучше, садись сюда и выкладывай свою историю!

Винсент Кердонкюф отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он, – это невозможно, Тома. Только мы двое, ты да я, и никто больше, должны знать эту историю. И я тебе повторяю: пойдем со мной куда сам скажешь, но только один, как и я.

Тома, ничего больше не возражая, но так резко, что толкнул стол и опрокинул множество стаканов, поднялся с места.

– Черт возьми! – воскликнул он, глядя на своих матросов. – Я не часто скрытничаю перед этими вот людьми. И все мне свидетели, что и на этот раз, если я играю с ними в жмурки, так не по своей воле.

И, как и следовало ожидать, никто не опроверг его слов, а некоторые даже довольно громко заворчали, причем один даже крикнул:

– Накласть в рот Рэйтеру и всем, кто нам мешает, и здесь, и всюду.

– Ну, ну, тихо! – приказал довольно вяло Тома.

Чуточку язвительно Винсент Кердонкюф выразил ему свое восхищение.

– Приятель Тома, тебя здорово любят…

Готовый, наконец, перешагнуть через стол, чтобы последовать за «своим приятелем Винсентом», Тома Трюбле не забыл опоясаться шпагой, – шпагой покойного Гильома Морвана, капитана, – и опять-таки точно таким же манером, как это сделал кавалер Готье Даникан в доме старого Мало…