Рецензия на книгу 1985 от Headless

Название сразу нас сбивает с толку, правда? Так, что хочется подправить цифру.

Как абсолютно верно указано в аннотации, первая часть этого романа – анализ «1984» Оруэлла. И я могу сказать, что приятно удивил меня Бёрджесс – так спокойно, без сарказма и кривляющихся преувеличений высказывать своё несогласие с коллегой, притом не навязывая нам этого несогласия, но всё сделав, чтобы мы связанными себя не чувствовали, и побуждая к дискуссии... Это определённо достойно уважения.

Для начала, автор, уважая читателя и понимая, что тот вряд ли только прочёл «1984», напоминает не сюжет, но основное идейное ядро оруэлловского мира. Вопрос-ответ, так строится первая глава. Некто задаёт вопросы, Бёджесс чрезвычайно точно и без намёка на оценочность, только факты, отвечает. Далее обнаруживаются точки несогласия.

Во-первых, Бёрджесс не признаёт жанрового определения романа Оруэлла. Он склоняется к тому, что «1984» – не антиутопия, а философский роман, повествующий о проблеме выбора и свободы человеческой на примере некой какотопии (Бёрджесс тоже считает, что термин этот забавный, а означает он «страна зла»). Почему так? Автор нам доказывает, весьма интересно «проинтервьюировав» некоего оруэлловского современника (замечательный, по мне, приём литературный, очень лихо отменяет всякую нравоучительность), что Оруэлл и не придумывал никакого будущего, а описывал 1948 год, год, в котором роман увидел свет. Лондон описан буквально послевоенным, дефицит и разруха; ангсоц иронично намекает на победу социалистов в Англии как раз после окончания войны, имя героя – Уинстон Смит – и вовсе смешно для англичанина, напоминает о Черчилле, отправленном на покой этими самыми социалистами; «переменчивый» враг-друг Океании – Советский Союз, до войны бывший сосредоточием ужаса, а во время её ставший обожаемым другом, потом качели снова качнулись в обратную сторону страшилок; даже «неболевые методы» О’Брайена очень напоминают некоторые разработки тогдашних учёных. Дескать, и назваться роман должен был «1948», да издательство воспротивилось, и переменой мест двух цифр он превратился в антиутопию.

Во-вторых, сам мир «1984» Бёрджесс отказывается признавать хоть сколько-нибудь проекцией будущего. Ему этот мир кажется слишком выстроенным, даже до комичного. Что смешного можно у Оруэлла найти? Бёрджесс очень горько и мрачно, но шутит, что в оруэлловском мире жить, определённо, опасно, но зато не соскучишься. Чего стоят только интеллектуальные игры с двоемыслием. Да, автор призывает нас воспринимать двоемыслие как игру ума, не лишённую интересна, не больше. Двоемыслие Бёрджесса не пугает, так как считается естественным свойством разума интеллектуально хоть сколько-нибудь развитого человека. Ещё Катулл говорил о чём-то «ненавижу и люблю», амбивалентность вещей, которую мы подмечаем, признание неоднозначности мира – и есть двоемыслие по сути. Приводя самый грубый пример, мы понимаем, что овощи полезны, но не когда съедаешь разом килограммов десять. Такое двоемыслие нас не пугает отчего-то, оно нормально.

У Оруэлла же пугает не столько оно. А что же тогда? Его использование государством. Именно государство – главный источник страха этого мира.

И тут мы добираемся до в-третьих. В-третьих, Бёрджесс считает, что такой модели государства, такой Партии существовать в этом самом 1984 году не может. Почему? Тоталитаризм вообще ему кажется не вполне убедительным в современности, скорей, анархия демократии, но об этом чуть позже. Основные постулаты Партии, провозглашаемые О’Брайеном, – всё большее упоение властью мучителей, уничтожение удовольствия как такового, в том числе, оргазма, стирание границ между уродливым и прекрасным, – требует иной биолого-физиологической формы человека, иного вида. Ну, или тысячелетий эволюции (деградации, возможно, более уместным тут будет). Потому что власть при таком умертвлении интеллекта, который там вводится, скоро никому не будет нужна. Потому что, уничтожив понятие отличия прекрасного от безобразного, как получать удовольствие и отслеживать его нарастание, по какой шкале? Потому что как человеку получать удовольствие от власти, уничтожив оргазм, ведь удовольствие мучителя – это сексуальное удовольствие? Несостоятельная выходит картина.
Кроме того, в романе Оруэлла Бёрджесс подмечает несколько вещей, которые его очень печалят как таковые. Например, линия «пролов», которую он считает плевком в людей. При этом это вовсе не обвиняет Оруэлла, социалиста до мозга костей, который «так и не смог избавиться от аристократического произношения». Определив для себя «рабочий класс», он представлял его интересны, но людей этих не понимал и боялся. Это привело к возмутившему Бёрджесса-гуманиста, не признающего словосочетания «рабочий класс», как и любой другой «класс» людей, «Скотному двору». Повторюсь, Бёрджесс не виной Оруэлла такое положение дел считает, а бедой, отчаяньем. Но подобное его очень печалит.

Как и «смерть любви». Невыносимо Бёрджессу смотреть на обесценивание любви в «1984». Пусть бы свели к сексу, он не ханжа совсем, но и эту последнюю надежду на животное влечение у него отняли, заменив конвейером объектов, ложащихся в постель с Джулией. Она их не помнит, не знает, даже о сексе с ними ей нечего вспомнить, и Джонс – только один из них. Потому издевательством отдаёт её записка «Я люблю тебя», потому их «предательство любви» к любви не имело отношения. Это тоже печалит.

Есть и иные темы в этом анализе, которые пусть останутся сюрпризом для будущих читателей. А заканчивается анализ тем, что в «1984» всё ж есть нечто, что держит, что пугает, и это что-то – государство. Но его ли стоит бояться? И что будет в 1984-м? В 1984-м году всё будет не так.
И начинается роман. Роман, озаглавленный «1985», – «дабы избежать обвинений в плагиате», усмехается автор.

И, недолго думая, знакомит нас с героем. Джонс, точно так же, как оруэлловский Смит, осознаёт систему вокруг, не соглашается с ней и противостоит, довольно храбро. А что это за система? О, тут видно главное отличие между авторами – Оруэлл пугает государством, Бёрджесс же людьми и только ими. Его мир – абсурдистски разросшееся потребительство. Англии нет, вместо неё ОКния. Государства, правительства не отыскать. Есть номинальный король, он смотрит телек, общается как неуч, ничегошеньки не решает и ждёт, когда жена разродится. Власть у рабочих. Номинально. А реально у профсоюзов. Идея «права» превратилась в чудовище. Забастовка – в оружие. Кто от этого оружия страдает, угадайте? Плюс к тому разрастающаяся инфляция. Помогает арабская нефть. Как следствие – стремительная исламизация. И вот уже в Лондоне начинается масштабное строительство Великой Лондонской мечети, а в школах учительницы в хиджабах рассказывают о втором великом пророке Аллаха – Ису Наби, Иисусе Христе.

Образование разрушено. Наш герой, историк, уходит из школы после того, как курс предмета сократился до истории профсоюзов. Его друг, преподаватель английского, уходит после того, как разговорная форма начинает считаться верной, потому теперь надо говорить you was, а you were – это пережиток типа Свифта. Надо говорить, что сделали с литературой? "Ненужные" науки становятся асоциальными, и им рады кумины - это такие надсатые, если кто-то помнит "Заводной апельсин". Но они не европейцы, и к образованию тянутся, потому что оно запрещено. Грабят, убивают, деньги отдают за лекции, но знание будто трогает их по касательной, изливаясь в какие-то извращённые формы - не трогать какое-то время, например, очень худых людей и добродушных толстячков, начитавшись "Дон Кихота".

Для "госовских" деток - масс-медиа. Телек. И этим всё сказано.

Итак, наш герой, Бев Джонс, против. Он готов бороться. И в борьбе этой стоек, смеётся над судьями, не боится им что-то втолковывать, он - рупор свободы, нормального права жить, не вскакивая по свистку, единства внутреннего и внешнего мира. Только вот совсем с ним быть у меня так и не получилось. Бёрджесс безжалостен, он не позволяет нам питать никаких иллюзий по поводу нашего героя.

Встречаем мы Джонса как раз после встречи с куминами. Результат встречи лучше, чем можно было бы ожидать, скоро и разгадка "добродушия" находится - избитый и, предположительно, изнасилованный знакомый мальчик в подъезде. Наш герой, конечно, хочет помочь. Равнодушный консьерж, жующий и ничего не желающий слышать - плохой помощник, это ясно, но Джонс, понимая это, сам вызывать скорую не спешит, мол, всех пожалеть нельзя.
И вообще, у Джонса дочь. Бесси тринадцать, отец говорит, что мозг её дальше семи не пошёл из-за использования при родах какого-то лекарства. Он потом ещё винит фарсовое образование и зомбирующий ящик. Но только не себя. Бесси не дошла до семи. Она не удивляет отца, мастурбируя перед телеком, разве что вспоминает, как соседский мальчик решил полетать по примеру любимого мультгероя и радостно вышел в лестничный пролёт. Джонс жалеет Бесси, но и пальцем не шевелит для того, чтобы она не погружалась в трясину телека глубже. Она не привязана ни к нему, ни к матери, он назвыает её очень метко "бедной осиротевшей девочкой". У неё и нет родителей. Мама умерла - а кто же приготовит рождественский ужин? Папа сдаст в детдом - а там есть телек? Ей всё равно, и Джонсу тоже. Он забывает о ней, как о вещи. Но вот надо его вытащить из психушки, так сразу пишет дочери. Она даже отвечает, ничего не поняла, конечно, но пару строк про телек забравшего шейха черкнула.

Может, потому и запутался наш Джонс в своих несвободных "свободных британцах" и поисках той самой точки, когда всё пошло не так, что не смог понять, что именно с ним не так было?

Замечательный ироничный идеалист этот Бёрджесс. Почитаю-ка его ещё.