Рецензия на книгу Нана от reiden_coldflame
Оставив позади лирическое отступление в виде романа «Страница любви», исследователь человеческих документов и летописец Второй империи вернулся к излюбленному занятию - дразнить ханжески настроенных дураков, попутно экспериментируя с литературным творчеством как таковым:
«Я сознательно работаю для пансионерок, я делаюсь плоским и серым. А потом, в «Нана», опять впаду в свирепость» (Золя).
Пожалуй, именно собирание фактов для этого романа было самым увлекательным, ведь наш неутомимый натуралист не ограничился опросом товарищей, более сведущих в жизни парижского «полусвета» - он сам, аки шпион, коварно проник под видом рабочего в дом модной в то время куртизанки, а в дальнейшем был приглашён туда на ужин: литьё шампанского в пианино, толпы бражников и блудниц - это всё перекочевало на страницы «Нана». Кроме того, Золя изучил устройство театра, побывал на скачках и почитал воспоминания свидетелей эпидемии оспы.
О том, в какой среде прошли юные годы героини, Анны Купо, дочери Жервезы Маккар, можно узнать из романа «Западня»; я напомню лишь один из самых ярких эпизодов: совсем маленькая Анна видит, как однажды её мать сдаётся под напором бывшего сожителя Лантье. Впоследствии интрижка продолжится, а через время уже сама Анна начнёт сбегать из своего дома в поисках приключений и лёгкого заработка.
Отец-алкоголик и мать, происходящая «из семьи пьяниц и развратников», передали дочери не самое радужное генетическое наследство (что, впрочем, справедливо для большинства других представителей рода). Любопытней другое - Лантье, который, казалось бы, не связан кровными узами с героиней, тем не менее, тоже повлиял на её гены. В «Родословном древе» читаем про Анну - «Смешение путём сочетания. Преобладает духовное сходство с отцом. Благодаря наследственному влиянию, физическое сходство с Лантье, первым любовником матери». Оп-па. Здравствуй, телегония, представление о том, что предыдущие партнёры женщины непостижимым образом оказывают влияние на её потомство. Впрочем, не будем слишком строги к «научному» роману, написанному полтора века назад.
После того, как нищая Жервеза сделала Эмиля весьма богатым, он начал обустраивать свой быт и делал это весьма пафосно:
«…колоссальный камин, в котором можно было бы на целом дереве зажарить целого барана. В глубине - нечто вроде алькова размером с одну из наших крохотных парижских спаленок, полностью занятого единственным диваном, на котором с лёгкостью могли бы улечься спать шесть человек… Повсюду виднелись японские и китайские безделушки, медные жардиньерки, статуэтки из слоновой кости, средневековые доспехи, разноцветные витражи» (Труайя).
Вот поэтому поражающие своим размахом и пошлостью интерьеры в романе (особливо - спальня героини) изображены автором не только с чувством, но и со знанием дела.
И вот перед нами уже Нана - сначала хриплоголосая и пышнотелая актриса театра «Варьете», а затем - модная куртизанка, за которой образуется шлейф из поклонников всех возрастов и социальных групп:
«Разорённый ею человек падал из её рук, точно зрелый плод, которому предоставлялось догнивать на земле».
Увлечённые героиней граждане тратят состояния, рушат семьи, оказываются в тюрьме, уезжают за море, жгут себя, самоубиваются ножницами и совершают другие аффективные поступки; автор даёт всему этому ёмкое и беспощадное определение - «целое общество, ринувшееся на самку».
Этим роман «Нана» близок «Его превосходительству Эжену Ругону», ведь здесь та же агония прогнившего общества, та же свора беспринципных и алчных существ в погоне уже не за властью, но за женщиной, которая со своим «птичьим умом» «царит над всеобщей глупостью». Аллегорией животного начала является сцена на ипподроме - вот так, по мысли автора, всё общество Второй империи было увлечено погоней за наслаждением.
Если другие героини Золя - лишь игрушки в руках Судьбы, то Нана не просто приговорена наследственным неврозом и давлением среды к распутству и порочности, она сама ещё и Немезида, орудие Рока, нетривиальный способ мщения высшим слоям общества со стороны униженных и оскорблённых:
«Она отомстила за мир нищих и отверженных, из которого вышла сама. Окружённая ореолом своего женского обаяния, она властно поднималась над распростёртыми перед нею ниц жертвами, подобно солнцу, восходящему над полем битвы, оставаясь в то же время бессознательным красивым животным, не отдающим себе отчёта в содеянном».
Ранее Золя можно было заподозрить в некотором сочувствии своим героям (в основном, героиням), то в данном случае всё однозначно, и поэтому автор не скупится на хлёсткие эпитеты: Нана - «безукоризненная кобыла», «красивое животное», «туча саранчи», «навозная муха», «чудовище, ходящее по трупам»…
Как и в случае со многими другими персонажами эпопеи, образ Нана неизбежно стремится от реализма к символизму: финальные сцены романа живописуют целую империю в преддверии краха. Апокалиптический подтекст финального лейтмотива (крики толпы «На Берлин!») снова возвращает на страницы летописи Историю - совсем скоро битва под Седаном положит конец «эпохе безумия и позора».
Дураки и гуси
_____________
Роман был раскуплен мгновенно, тут же началась допечатка: общий тираж составил 55 000 экземпляров - цифра в то время небывалая. Небывалым по размаху стал и вызванный романом скандал. Некоторых издателей привлекали к суду, библиотекаря в Дрездене, выдавшего «Нана», оштрафовали, цензура клеймила произведение за оскорбление чувств ве… в смысле, за оскорбление общественной нравственности, а в Дании и Англии роман и вовсе был запрещён.
Не остались в стороне и критики, которые снова именовали Золя «порнографом», недвусмысленно указывая на наличие у него некоторых девиаций и в целом на всяческую развращённость, сравнивали с маркизом де Садом, грозили написать коллективную жалобу в соответствующие структуры, ибо «нельзя безнаказанно развращать умы всякой грязью»; к новым эпитетам добавились «сточная канава» и «клоака» (о творческом методе Золя) и «ассенизатор» (о нём самом).
Русская критика всех направлений обошлась со своим бывшим любимцем не менее решительно, обвинив роман в безыдейности и отсутствии положительного идеала; к примеру, Л.И. Мечников (aka Басардин), утверждал, что «Nana самый плохой из романов Золя», Салтыков-Щедрин поименовал это произведение «бестиальной драмой» и «романом, в котором главным лицом является сильно действующий женский торс», а некто Темлинский выпустил брошюру «Золаизм в России», где ругательски ругал французского писателя, называя его «шарлатаном» и «дерзким нахалом, пишущим отвратительные пошлости»…
Впрочем, среди хора проклятий прозвучали голоса немногочисленных поклонников романа: Флобер читал «Нана» всю ночь и совсем «обалдел», о чём и сообщил в письме к Эмилю, другой критик отметил, что Золя - «человек, который ничего не боится и дерзко подносит факел к грудам нечистот… По крайней мере он делает своё дело честно, грубо и никогда не идёт против своей совести. Браво!».
_______
«Нана» - история трущобной Немезиды, «рока с ангельским лицом»; беспощадная и провокационная поэма вожделения, живописующая агонизирующее общество в погоне за пороком.
