Рецензия на книгу t от fermalion

В кулуарах жэжэшных окололитературных кругов, в среде тридцатилетних интеллектуальных снобов становится как-то комильфошно и трендово говорить, что Пелевин-де уже не торт. «Старый» Пелевин был торт, а «новый», стало быть, не торт.
Да что уж там, раньше и экзистенциализм был экзистенциальней, и трансценденция трансцендентней.
Ага.

Сейчас у нас есть возможность сравнивать романы «раннего» и «позднего» Пелевина (ничего, если я буду использовать устоявшуюся терминологию?), мгновенно переключаться между ними, игнорируя более чем десятилетний между ними промежуток. Поздний — это у нас, понятное дело, t, а ранним можно взять хоть «Чапаева», хоть «Поколение П», не суть важно.

За прошедшие годы Виктор Пелевин, несомненно, отточил свое писательское мастерство, и, что называется, «прокачал скилл словесного изящества». Но, что гораздо важнее, он, кажется, привел в порядок свои мысли и причесал идеи.
В раннем творчестве автор грамотно вбрасывал публике целый ворох всяких разных вещей, в которых каждый высматривал, что хотел, по своему разумению. Фактически, это был запутанный, как клок волос, конструктор из отдельных идей и сентенций, никак не связанных меж собой симулякров, из которых пять разных читателей складывали для себя пять абсолютно разных историй. Кто-то высматривал сюжет и находил там мухоморные трипы Татарского и раздвоение личности у Петра Пустоты, иные пытались постичь суть идеи и научились выходить в астрал, третьи просто вылавливали в книгах всевозможные гэги, вроде американца по имени Watza Phuk или шекспироведа Шитмана — благо таких персонажей у Олегыча всегда было в достатке.
Таков он, русский постмодерн, бессмысленный и беспощадный. Никто не знал (да и сейчас вряд ли знает), каков он, этот постмодерн, по причаститься к великому хотелось многим — именно поэтому читали и перечитывали.

В «t» автор значительно строже стал относиться к самому себе, и, этсамое, нормировал дискурса.
Структурные элементы нового романа стыкуются друг к другу очень плотно, как рыбьи чешуйки, отчего и книга читается значительно легче и приятнее: восприятие мягко скользит по этой гладкой, лоснящейся чешуе повествования, собранной из крошечных вставок экшена, иронии и самоиронии, экзистенциальных размышлений и марок ЛСД.

Виктор Пелевин действует здесь как хороший учитель: начинает с легкого, постепенно набирает обороты и подводит читателя к самым сложным вещам. И, как любой хороший учитель, он не навязывает своих идей, а словно бы провоцирует мозг читателя на самостоятельную их выработку.
В конечном итоге у меня просто загораются глаза от восторга: мне чудится, будто до таких хитромудрых выводов я дошел сам, собственными силами, хотя часть меня, конечно, понимает, что все это — деятельность грамотного педагога.

Начинается все совсем не по-пелевински: стилистика России XIX века, приключения, драки и прочие активные действия. Примерно треть книги проходит именно в таком «приключенческом» сопереживании главному герою — возникает ощущение, будто Олегыч решил попотчевать нас исключительно залихватским боевиком в сельско-крестьянском антураже, а легкие веяния размышлений и мудрствований проваливаются с горизонта так же быстро, как и появляются на нем.
Постепенно, к счастью, «неадекват» набирает градус — а в случае с Пелевиным это ничто иное, как комплимент:

«...я постиг, что эту Вселенную ... я сотворил сам, мистически действуя из абсолютной пустоты. Я есть отец космоса и владыка вечности, но не горжусь этим, поскольку отчетливо понимаю, что эти видимости суть лишь иллюзорные содрогания моего ума.»

Вот уже что-то чувствуется, что-то такое узнается, отчетливо Пелевинское, правда? То самое, что, пожалуй, и составляет в современной литературе понятие «русский постмодерн».
Да-да, тот самый солипсизм, который автор преотлично раскрыл еще в «Чапаеве»; но теперь все это обрело значительно более удобоваримую форму.
То, что у некоторых других писателей является апогеем всей книги и «выжимкой» всего произведения, у Пелевина — просто отправная точка. Дальше идея будет шириться и углубляться, пускать корни, побеги и сюжетные ответвления.

Отличный сюжетный ход книги — это встреча главного героя книги с автором, который эту книгу, собственно, пишет. Это получилось свежо, необычно, самоиронично, а главное, позволяет вплести в эту историю абсолютно любые мысли, которые у Пелевина, чего уж там, всегда одни и те же: несуществование мира и Вселенной, тщета осознания себя, противопоставление «эго» и «ид» и прочая, прочая. Просто подано это теперь под новым соусом. Очень остроумным, надо заметить, соусом.
Заменим поиски «внутренней Монголии» на «Абстрактного читателя». Был «глиняный пулемет» — стал портрет Достоевского для спиритических сеансов.
Сентенцию о непостижимости существования ума в Боге и Бога в уме превратим в диалектическое противостояние Абсолютного Писателя и Абсолютного Читателя.

Мысли у Виктора Пелевина остались, конечно, ровно те же самые. Те же, что с незначительными модификациями кочуют из «Чапаева» в «Числа», из «Священной книги оборотня» в «Ампир В» — он, как и, извиняюсь за выражение, Коэльо, умудряется раз за разом продавать нам одну и ту же книгу.
Но знаете, чем «t» существенно отличается от всего ранее написанного?

Все эти умозрительные абстракции, генерируемые автором на протяжении сотен страниц, очень легко представить, спроецировать на себя.
Речь тут идет о «книге в книге», взаимодействии мира писателя с миром героев, взаимопроникновение сущностей читателя в писателя и в героев книги.
Любую из прочитываемых мыслей вы в любой момент можете «примерить» на себя, после чего она становится сразу же абсолютно понятна, ясна и структурно-логична.
Повторюсь, автор «расчесал» свое повествование, так что сквозь него более не нужно продираться, стиснув зубы: вы с легкостью и удовольствием скользите по сюжетной линии, очень хорошо ассоциируя себя с происходящими событиями, очень легко в них вовлекаясь, а потому и любые акробатические кульбиты ума становятся вам понятны достаточно быстро.

Раньше как было?
Вы прочитываете пассаж о вау-импульсах. Тупите. Прочитываете его еще дважды. Тупите. Медленно прочитываете еще раз, подолгу задумываясь над каждым абзацем и пытаясь выстроить в уме все сказанное. Наконец, смысл слов начинает смутно проявляться в плоскости вашего восприятия, и вы, наконец, офигеваете от крутизны собственного ума, раз он оказался в состоянии это понять.
В «t» все иначе: вы бегло прочитываете абзац, а ваш ум, изгибаясь так и эдак, с первого раза выполняет сложнейшие кульбиты. При этом удовольствие от его пластичности никуда не девается.

* * *
«Людям говорят, что они страдают, поскольку грешат. А на деле их учат грешить, чтобы оправдать их страдание. Заставляют жить по-скотски, чтобы и забить их можно было как скот.»

«То, что есть, никогда не исчезнет. То, чего нет, никогда не начнет быть. Если пылинка есть, это уже значит, что она ничем не отличается от неба. С другой стороны, если кажется, будто пылинка есть, это еще не значит, что она действительно есть. На самом деле есть только то, что ее видит.»

«Человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей — и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.»

* * *
А еще в книге очень хорошая концовка — последние глав пять преподносят нам кучу новых «скачков ума», сюжетных вывертов, после которых все оказывается совсем не так, как казалось.
Вы ни за что не угадаете, чем же все закончится — книга несколько раз перевернет происходящее с ног на голову.

Замечательно.

P.S. И, возвращаясь к началу статьи: неправильно считать, будто есть «ранний» и «поздний» Пелевин.
Виктора Пелевина вообще не существует вне пределов вашего ума — он возникает только тогда, когда вы его думаете.