Книга Февральская революция онлайн - страница 14

2. Евреи и война

Тем не менее нет причин полагать, что к началу Первой мировой войны попытки разрешения «еврейского вопроса» в России зашли в тупик или что выходом из тупика могла послужить лишь социальная революция. Рост юридических гарантий свободы индивида, казалось, давал надежду на постепенное исчезновение бюрократического произвола и злоупотреблений. Культурная ассимиляция образованных евреев с русской интеллигенцией быстро прогрессировала, несмотря на противодействующее влияние сионистов. Оплоты «антисемитизма», вышеупомянутые массовые «патриотические организации», практически не поддерживались ни властями, ни так называемым «общественным мнением». Либеральная интеллигенция осознала необходимость бороться с антисемитизмом посредством просвещенной пропаганды, такой, какой занимался, например, писатель Короленко. Действие всех этих факторов, способствовавших мирному решению еврейской проблемы, было разом заблокировано вскоре после начала войны недальновидной политикой военных властей, которым подчинялись прилегающие к фронту районы в отношении евреев.

Торжественные выражения лояльности со стороны еврейских представителей в начале войны полностью гармонировали с общим подъемом патриотических настроений и призывами к национальному единству на всей территории империи. Среди евреев не отмечалось никаких признаков недовольства мобилизацией. Куда бы ни ездил царь, повсюду представители еврейских общин выступали с просьбами принять их. Широко рекламировались необычайно щедрые пожертвования еврейских комитетов госпиталям и организациям Красного Креста. Однако искренность подобных проявлений лояльности, естественно, ставилась под сомнение теми евреями, кто представлял степень отчуждения евреев от государства, считавшего их гражданами второго сорта.

В то время усилению подозрений против евреев в западных провинциях России способствовали определенные действия немецких евреев. Германские сионисты не только провозглашали полную поддержку делу держав Центрального союза. Один из них, финансист Боденхаймер, создал в Германии при содействии как евреев-сионистов, так и не сионистов, а также при помощи германского МИДа, Комитет за освобождение российских евреев. Перед ним стояла задача вести работу по подрыву солидарности с общерусским делом борьбы с Германией евреев, проживавших в России за чертой оседлости, и склонить их к содействию победе Германии. Успеху дела не способствовало то, что Боденхаймер вошел в тесный контакт с политуправлением германского Генштаба, организованным графом Гуттен-Чапским. Однако идея немецко-еврейского сотрудничества оказалась недолговечной. Когда битва на Марне (5–12 сентября 1914 года. – Ред.) развеяла надежды на германскую победу посредством блицкрига, немецкие евреи стали проявлять меньше активности в деятельности по привлечению поддержки российских евреев немецкому делу. В декабре 1914 года международная конференция сионистов в Копенгагене призвала всех своих сторонников в воюющих странах не компрометировать движение, солидаризируясь с одной из конфликтующих коалиций стран. Однако первые недели войны уже навредили достаточно. Пропаганда Комитета за освобождение обрушилась на еврейское население России. В военных условиях эта пропаганда добилась немногого, хотя она произвела определенное впечатление на евреев Галиции, доставлять которым брошюры комитета Боденхаймера было легче всего. Политуправление германского Генштаба зашло в своих планах так далеко, что планировало обратиться с призывом к евреям взяться за оружие и нанести удар в тылу русской армии. Даже Боденхаймер сознавал, какие тяжелые последствия для евреев России мог повлечь за собой такой призыв. Обращение, выпущенное на самом деле от имени германского и австрийского Верховного командования, было выдержано в гораздо более умеренных тонах. Тем не менее этого было достаточно, чтобы встревожить российские военные власти. Русское командование предупредило об опасности сбора евреями информации о передвижениях войск в городах и сельской местности. Подобные предупреждения, когда их получали антисемитски настроенные офицеры или традиционно недолюбливавшие евреев казачьи отряды, приводили к разоблачению большого количества «еврейских шпионов», якобы наблюдавших за передвижением артиллерийских батарей или конных подразделений. Евреев хватали, предавали суду военных трибуналов и вешали.

Ввиду частых сообщений о таких инцидентах начальник штаба Верховного командования Янушкевич утвердился в своих патологических подозрениях относительно абсолютной нелояльности еврейского населения Польши, Галиции и Буковины^[60]. Эти подозрения привели, в свою очередь, к массовой высылке евреев весной и летом 1915 года с больших территорий, прилегавших к фронту. Позднее, когда некоторые такие приказы о высылке были отменены, ввели систему захвата заложников. Таким заложникам приходилось отвечать за любые выпады евреев против русских на территориях, контролировавшихся германскими войсками. Подобная мера доставляла местным властям в России меньше беспокойства, чем депортации, но если она применялась, то лишь усиливала ожесточение евреев^[61].

Когда евреи Вилкомира (Вилькенберга) ссылались на юридические расследования дел об измене, они, очевидно, имели в виду такие случаи, как дело Мариамполя. Евреев этого городка в Литве обвинили в содействии немцам, после того как его временно оставили в 1914 году русские войска. Благодаря вмешательству писателя Короленко и умелой защите Грузенберга дело было пересмотрено и все обвиняемые оправданы^[62].

Массовые депортации стали наиболее трагическим следствием военной кампании 1915 года, которую тогдашний военный министр Поливанов охарактеризовал с горькой иронией как «стадию эвакуации беженцев в военных операциях». В итоге обсуждения в Совете министров проблемы беженцев А.М. Яхонтов отметил ряд моментов, на которые указывали разные министры^[63]. Практика «выжженной земли» на большой территории, проводившаяся Ставкой во время отступления наших войск, привела после поражений на фронте в 1915 году к определенной дезорганизации жизни России. Вот что говорили министры о беженцах (отмечая три основные их категории):

«Прежде всего, евреи, которых, несмотря на неоднократные предупреждения Совета министров, гонят казацкими нагайками с территории, прилегающей к фронту, и которые все без разбора обвиняются в шпионаже, подаче сигналов и других актах содействия врагу. Разумеется, все эти еврейские толпы, крайне ожесточенные, прибывают на место высылки в чрезвычайно революционном настроении. Ситуация еще более осложняется тем, что местное население, ощущающее бремя войны все сильнее, встречает голодных и бездомных евреев довольно недружелюбно. Во-вторых, в тылу имеется персонал местной гражданской администрации и военных организаций, владеющий целыми вагонами личного имущества. В то время как тысячи людей бредут вдоль железнодорожных путей, мимо них проезжают поезда, груженные зачехленной мебелью из офицерских клубов армии и другим хламом, включая клетки для канареек, которые принадлежат офицерам-снабженцам, увлекающимся птицами. И наконец, в-третьих, имеются добровольные беженцы, большинство из которых напугано слухами о необыкновенной свирепости немцев…

Людей выбрасывают из их домов на произвол судьбы, давая на подготовку к отъезду всего лишь несколько часов. Какие бы они ни имели запасы, порой даже дома, предаются огню на их глазах. Нетрудно понять, что они чувствуют… Вся эта скученная, раздраженная и голодная толпа движется по дорогам непрерывным потоком, мешая передвижениям войск и превращая в хаос обстановку в армейском тылу. Повсюду медленно движутся телеги с домашним скарбом, за ними тащится домашний скот… Сотнями люди умирают от холода, голода и болезней… Детская смертность достигает ужасных масштабов… На обочинах дорог валяются трупы и т. д. и т. д.».

Через несколько дней, 4 августа 1915 года, ситуация с беженцами вновь обсуждалась на заседании Совета министров, на этот раз с акцентом на евреях. Говоря об условиях, в которых осуществляется принудительная эвакуация, Яхонтов на основе докладов разных министров, присутствовавших на заседании, дает следующую общую картину:

«С начала нашего отступления на фронте Совету министров приходилось не один раз иметь дело с вопросами, касающимися евреев. В Ставке сформировалось мнение, будто еврейское население фронтовой полосы составляет очаг шпионажа и помощи противнику. Отсюда возникла идея о необходимости высылки евреев с территорий, прилегающих к фронту. Впервые эту меру применили в Галиции. Власти в армейском тылу начали депортировать евреев тысячами во внутренние районы России. Разумеется, это осуществлялось принудительно, а не добровольно. Высылали всех евреев, независимо от возраста и пола. Среди ссыльных были больные, инвалиды и даже беременные женщины. Слухи об этой акции и сопровождавшем ее насилии распространились по России и за ее пределами. Влиятельное еврейство забило тревогу. Союзные правительства стали протестовать против такой политики и указывать на ее опасные последствия. Министерство финансов столкнулось с большими трудностями в осуществлении финансовых операций. Совет министров неоднократно привлекал внимание Верховного главнокомандующего и генерала Янушкевича в письменной форме и личными обращениями премьера и министров к необходимости прекратить преследования евреев и повальные обвинения их в измене. Отмечалось, что этого требовали соображения внутренней и внешней политики. Однако Ставка оставалась невосприимчивой ко всем аргументам и уговорам. Наоборот, когда в ходе отступления русской армии началась эвакуация провинций, принудительное выселение евреев стало осуществляться в широких масштабах специальными военными отрядами, сначала в Курляндии, а затем во всех других местах. Что происходило во время таких операций, не поддается воображению. Даже закоренелые антисемиты выходили в правительство с протестами и жалобами на безобразное обращение с евреями в прифронтовой полосе. В результате жизнь в районах за чертой оседлости, куда были согнаны военными властями вынужденные беженцы, стала невыносимой не только для разного рода обездоленных пришельцев, но и для коренного населения. Обострились продовольственная, жилищная и другие проблемы. Распространились эпидемии. Мгновенно настроения людей приобрели весьма тревожный характер: евреи выражали недовольство по любому поводу, местные же жители сетовали как на непрошеных гостей, на которых были навешены ярлыки предателей и шпионов, так и на ухудшение собственных условий жизни.

Еврейская интеллигенция и солидарная с ней российская общественность негодовали до крайней степени. С требованиями к правительству принять решительные меры с целью прекращения массовых преследований [евреев] обращались пресса, думские партии, различные организации, отдельные известные представители российского еврейства. В союзных странах, особенно в США, раздавались пламенные призывы оказать помощь страдающим евреям России, проходили митинги протеста против «этнических репрессий» и так далее. В результате мы сталкиваемся с возрастающими трудностями в получении кредитов на внутренних и внешних рынках».

В этой грозной обстановке министр внутренних дел князь Щербатов призвал Совет министров принять срочные меры для исправления ситуации: «Наши усилия образумить Ставку (его слова) оказались напрасными. Мы испробовали все возможные средства борьбы против их предубежденности. Все мы, вместе и отдельно, говорили, писали, просили и жаловались. Но всемогущий Янушкевич не считает обязательным для себя учитывать государственные интересы в целом. Часть его плана состоит в том, чтобы взращивать предубеждение армии против всех без исключения евреев и делать их ответственными за неудачи на фронте. Эта политика уже принесла плоды, в армии вызревают погромные настроения. Как ни прискорбно об этом говорить, но на этой приватной встрече я не буду от вас скрывать своих подозрений, что Янушкевич использует евреев в качестве козлов отпущения… (за свои неудачи)».

Остановившись еще раз на ужасах принудительных депортаций, Щербатов отметил, что они угрожают усилить революционные настроения среди евреев. Но основной довод в пользу практических мер по облегчению страданий беженцев состоял в том, что правительство сталкивается с трудностями в получении кредитов внутри страны и за рубежом. Щербатов предложил отменить запрет на расселение евреев во всех городах и административных центрах империи. Но военный министр Поливанов заявил, что расселять евреев в городах с казачьим населением весьма опасно: это могло бы легко вызвать волну погромов. В конце концов кабинет принял предложение Щербатова с одним голосом против (министра железных дорог Рухлова). Кривошеий попытался внести ноту торжественности в акт принятия предложения Щербатова: он сослался на разговор с покойным графом Витте. Тот сказал Кривошеину, что «разрешение евреям селиться во всех городах империи равносильно решению еврейского вопроса». Воодушевление от слов Кривошеина несколько умерила циничная шутка государственного инспектора Харитонова. Он поинтересовался у министров, не будут ли они иметь проблемы с полицией. Новая мера в пользу евреев лишит полицейских и инспекторов небольшого, но желанного приработка. Возможно, они устроят забастовку протеста против ущемления властями их прав и «даже организуют парочку погромов для доказательства того, что данная мера не отвечает чаяниям истинно русских людей».

Решение Совета министров, возможно, облегчило положение местной администрации тех районов, куда направлялись беженцы, поскольку распределило бремя забот о беженцах по всем городам, вместо того чтобы возлагать его на несколько городов за чертой оседлости. Возможно также, что это решение привело к некоторому облегчению страданий самих переселенцев. Чего оно не могло достичь, так это притупить чувство глубокой обиды евреев на режим, который обращался с ними столь несправедливо. Все знали, что правительство пошло даже на такую частичную меру под угрозой финансового бойкота. Горечь и обиды евреев вели – как ясно сознавало правительство – к усилению их революционности. Однако совершенно очевидно, что, как бы ни были сильны эти настроения, они не могли оказать прямого влияния на ход революционных событий 1917 года. Еврейские беженцы представляли собой слишком подавленную и изолированную массу людей, чтобы оказывать какое-то политическое влияние. И все же их настроения имели серьезнейшие последствия для дальнейшего хода революции в России. Для миллионов российских евреев революция, провозгласившая лозунг «равенства всех граждан перед законом», обещала освобождение в момент величайшей угрозы физическому и духовному существованию еврейской нации – последнюю возможность спасения от смертельной опасности, наподобие Исхода. Как и во всякое чудо, в это трудно было поверить, даже переживая революцию. Страх за то, что надежды не оправдаются, что, проснувшись на следующий день, увидишь восстановленный старый порядок, становился наваждением для многих из этих бывших беженцев. Этот страх подпитывало смутное, но стойкое ощущение того, что угроза контрреволюции исходит от армии, пока в ней еще живы традиции прошлого, а также старые кадры, выполнявшие жесткие приказы командовавшего ею (начальник штаба Верховного командования. – Ред.) Янушкевича. Такое состояние объясняет энтузиазм и воодушевление, с которыми еврейская интеллигенция и полуинтеллигенция приветствовали революцию и присоединялись к левым организациям, выступающим в защиту «завоеваний революции». Вот почему большое количество евреев предложили советскому режиму услуги в качестве лояльных «советских служащих» в годы Гражданской войны и нэпа. То же самое сложное психологическое основание еврейско-большевистской власти и сотрудничества объясняет изменение характера власти в дальнейшем (когда постепенно менялся национальный состав органов власти и карательных структур. – Ред.). «Партия и правительство», а скорее сменяющие друг друга самодержавные генсеки, в каждом из которых в основном воплощались функции партии и правительства, никогда до конца не верили в политическую лояльность евреев. Такая лояльность возникла первоначально не как какое-то внутреннее влечение к большевизму, но как инстинкт национального самосохранения, к которому коммунистическая идеология не проявляет ни интереса, ни сочувствия.