Книга Жанна д'Арк онлайн - страница 10

Глава III

Нас было двадцать пять сильных, хорошо вооруженных всадников. Мы ехали в две шеренги: Жанна с братьями в середине, Жав де Мец впереди, а сьер Бертран сзади. Рыцари заняли такие места, чтобы предупредить дезертирство, по крайней мере, на первое время. Через три-четыре часа мы должны были очутиться на занятой врагом территории, и тогда уже вряд ли кто мог решиться бежать. Вскоре в шеренгах послышались стоны, оханья и проклятия. Оказалось, шестеро из наших воинов – крестьяне, раньше никогда не ездившие верхом, – с трудом держались в седлах и уже успели натереть себе ссадины, причинявшие им жуткую физическую боль. Они были завербованы комендантом в последнюю минуту и насильно включены в нашу группу для количественного пополнения. К каждому их них был прикреплен опытный ветеран с полномочиями обучать их, а при попытке к бегству – убивать на месте.

Эти несчастные сначала вели себя смирно, но чем дальше, тем больше их мучения усиливались и, наконец, стали невыносимыми. А тем временем мы очутились в неприятельской зоне и помочь им уже ничем не могли; крестьяне вынуждены были продолжать путь, хотя Жанна и предложила им вернуться назад, если они не боятся рисковать жизнью. Они предпочли остаться с нами. Мы замедлили шаг и стали продвигаться вперед осторожней; новобранцам было приказано вести себя спокойно и для общей безопасности воздерживаться от громких стонов и воплей.

На рассвете мы углубились в густой лес, и вскоре все, кроме часовых, бросились на сырую землю и крепко уснули, невзирая на легкий мороз.

Мой сон был так глубок, что когда я проснулся в полдень, в первое мгновение не мог опомниться и понять, где нахожусь и что происходит вокруг. Затем в голове у меня прояснилось, и я все вспомнил. Лежа я обдумывал странные события, происшедшие за последний месяц, и меня поразила мысль о том, что одно из пророчеств Жанны не сбылось: где же Ноэль и Паладин, которые должны были присоединиться к нам в последний момент? Как видите, я успел привыкнуть к тому, что всякое предсказание Жанны непременно сбывается. Обеспокоенный и смущенный, я открыл глаза, и – о наваждение! – передо мной стоял Паладин, прислонясь к дереву и устремив на меня пылающий взгляд. Не так уж часто случается: думаешь о человеке, говоришь о нем, знаешь, что он где-то далеко, а он здесь, перед тобой, и не во сне, а наяву. Получается, будто его присутствие и заставляет тебя вспомнить о нем, а не какая-то случайность, как обычно полагают люди. Но, как бы то ни было, передо мной стоял Паладин и пристально смотрел на меня, ожидая моего пробуждения. Я страшно обрадовался, вскочил, пожал ему руку и отвел его немного в сторону, причем не без удивления заметил, что он сильно прихрамывает. Я предложил ему сесть и затем спросил:

– Откуда ты взялся? С неба свалился? Как это ты попал именно сюда? И что означают твои доспехи? Рассказывай.

– Я ехал с вами всю ночь, – ответил он.

– Этого не может быть! – воскликнул я, а про себя подумал, что пророчество Жанны наполовину сбылось.

– Да, я говорю правду. Я спешил из Домреми, чтобы присоединиться к вам, и немного опоздал. Но я так умолял коменданта, что он, тронутый моей преданностью великому делу освобождения страны – да, да – великому делу, как он сказал, в конце концов согласился, разрешив мне примкнуть к отряду.

Я подумал про себя, что все это ложь. Вероятно, Паладин был одним из тех, кого комендант завербовал насильно. Я знал, что это так: ведь согласно предсказанию Жанны, он должен был присоединиться к нам в последний момент, но не по своей доброй воле.

– Я очень рад, что ты здесь, – сказал я вслух. – Мы идем в бой за святое дело, и в такое время нельзя сидеть дома.

– Сидеть дома! Разве можно? Никто не удержал бы меня, как нельзя удержать молнию в грозовой туче, когда загремит гром.

– Красиво говоришь. Похоже на тебя. Это польстило его самолюбию.

– Ты ведь знаешь меня! Правда, не все меня так хорошо знают. Но они тоже убедятся в моем геройстве еще до того, как я покончу с этой войной.

– Я и не думаю иначе. Я убежден, что тебе нипочем любая опасность.

На этот раз мои слова так пришлись ему по вкусу, что он раздулся, как пузырь.

– Уж я-то знаю себя! Да! И мои подвиги в этой войне не раз заставят тебя вспомнить мои слова.

– Я был бы дураком, если бы сомневался. Это бесспорно.

– Простым солдатом мне трудно показать себя с лучшей стороны, и все же Франция услышит обо мне. Вот если бы я был там, где мне подобает, – на месте Ла Гира, Сентрайля или бастарда Орлеанского – тогда другое дело… Я по стану много говорить, я, слава богу, не из породы болтунов, как Ноэль Ренгессон и ему подобные. Но я поставил перед собой определенную цель, и весь мир будет поражен, когда я достигну ее. Я хочу вознести славу простого солдата выше их славы и окончательно затмить ею громкие имена этих полководцев.

– Послушай, дружище, – сказал я, – знаешь ли ты, что у тебя возникла замечательная идея? Сознаешь ли ты ее величие? Действительно, что значит быть генералом с громкою славой? Ерунда! В истории их слишком много. Их так много, что не упомнишь даже имен. Но простой солдат, стяжавший себе громкую славу, – явление исключительное и необычное. Он будет яркой планетой среди миллионов мелких звезд! Его имя переживет века! Друг мой, кто подал тебе такую мысль?

Паладин готов был лопнуть от радости, но старался по возможности скрывать ее. Небрежно отмахнувшись рукой от моего комплимента, он самодовольно проговорил:

– Все это пустяк! Мне приходят в голову мысли получше. А этой я даже не придаю значения.

– Ты меня удивляешь, право, удивляешь. Неужели такая мысль – плод твоего собственного ума?

– Точно. В моей голове богатейший запас всевозможных идей, – прибавил он, хлопнув себя пальцем по лбу и заодно сдвинув шишак на левое ухо, что придало ему ухарский вид. – Я не привык пользоваться чужими мыслями, как Ноэль Ренгессон.

– Кстати, о Ноэле. Когда ты видел его в последний раз?

– Полчаса тому назад. Вон он, спит как убитый под деревом. Всю ночь вместе с нами ехал.

Я обрадовался и подумал, что теперь могу быть совершенно спокоен. Теперь уж я никогда больше не стану сомневаться в пророчествах Жанны.

– Мне очень приятно это слышать! – воскликнул я. – Мы можем гордиться нашей деревней! Вижу, что в это грозное время не удержать дома наших молодцов с львиными сердцами!

– Львиное сердце? У кого? У этого плаксы? Он так просился домой! Кричал, хныкал, умолял отпустить его к маменьке. Тоже мне львиное сердце! Да это же сосунок, неженка!

– Скажи, пожалуйста! А я думал, что он пошел добровольно! Разве не так?

– Вот еще, добровольно! Он шел, как на виселицу. Когда узнал, что я иду из Домреми призываться, он попросил меня взять его с собою, под свое покровительство, хотел посмотреть на войска и на всю эту суету. Ну, пришли мы, увидели вереницу горящих факелов у ворот замка и побежали туда. И тогда, по указанию коменданта, Ноэль был схвачен, а с ним еще четыре человека. Он умолял, чтобы его отпустили. Я тоже просил заменить его кем-нибудь другим. Наконец, комендант разрешил мне примкнуть к отряду, а Ноэля так и не отпустил – здорово рассердил его этот плакса. Да, славно будет он служить королю: уплетать за шестерых, а улепетывать за десятерых. Мне начинает внушать отвращение этот пигмей с сердцем кролика и брюхом коровы!

– Какая неожиданная новость! Мне обидно и больно слышать об этом. Ведь я считал Ноэля храбрым малым. Паладин сердито взглянул на меня и сказал:

– Не понимаю, как ты можешь так говорить? На основании чего ты мог составить себе подобное мнение? Я не питаю ненависти к Ноэлю. Я говорю о нем без всякого предубеждения. Вообще я отношусь одинаково ко всем людям. Ноэля я люблю, он друг моего детства, но пусть не обижается на меня за правду. Я говорю о его недостатках, он может говорить о моих, конечно, если они у меня есть. Возможно, их даже много у меня, но, я полагаю, они далеко не так отвратительны… Храбрый малый! Ты бы послушал, как он ревел, визжал и чертыхался прошлой ночью из-за того, что седло ему что-то натерло. Почему же оно мне ничего не натерло? Да я в нем чувствовал себя так удобно, будто и родился в седле. А между тем, я впервые в жизни ехал верхом на коне. Все старые солдаты восхищались моей посадкой и утверждали, что ничего подобного не видели отроду. Я его все время поддерживал, чтобы он не свалился.

Из лесу доносился аппетитный запах завтрака. Паладин невольно раздул ноздри, с наслаждением втянул в себя воздух, потом встал и с трудом поковылял в сторону, сказав, что должен присмотреть за лошадью.

В сущности, он был славным, добродушным и совершенно безвредным малым. Разве может кому повредить лай собаки, если она не кусается, или человек, уподобившийся ослу, который кричит, но никого не обижает? Что из того, что у этого кряжистого, рослого парня, полного сил, тщеславия и глупости, был чересчур болтливый язык? В нем не было ни капли злобы, и, кроме того, в своем недостатке виноват был не так он сам, как Ноэль Ренгессон, который взлелеял, развил и усовершенствовал порочные стороны характера Паладина для собственной же потехи. Будучи сам легкомысленным и беспечным, он всегда хотел иметь рядом с собой кого-нибудь, над кем бы можно было подтрунивать и издеваться. Характер Паладина довольно легко поддавался развитию, удовлетворявшему Ноэля. Он крепко взялся за воспитание своего друга, усердно ухаживал за ним, не отступал ни на шаг от него, был предупредителен и внимателен, донимая его, как слепень быка, – и все это на протяжении ряда лет и в ущерб другим качествам. Результат получился поразительный. Ноэль высоко ценил общество Паладина, а Паладин, в свою очередь, предпочитал Ноэля всем остальным своим сверстникам. Долговязого парня часто видели вместе с коротышкой. Видимо, по той же причине бык и слепень тоже бывают неразлучны.

При первом удобном случае я разговорился с Ноэлем. Я похвалил его за то, что он присоединился к нам:

– Это очень красиво и храбро с твоей стороны, Ноэль, – влиться в ряды нашей армии. Он заморгал глазами и ответил:

– Да, это, пожалуй, хорошо. Но не мне одному принадлежит эта честь – мне ведь помогали.

– Кто помогал?

– Комендант.

– Каким образом?

– Хорошо, расскажу тебе все по порядку. Я пришел из Домреми посмотреть на толпы народа и на разные зрелища. Ничего подобного я не видел, и, вполне естественно, я постарался воспользоваться подвернувшейся возможностью. Но у меня и мысли не было вступать в армию. По дороге я нагнал Паладина, и весь путь мы проделали вместе, хотя ему этого и не хотелось, в чем он мне и признался. И вот, пока мы, разинув рты, любовались пламенем дымящихся факелов у ворот замка, нас схватили вместе с другими четырьмя парнями и присоединили к отряду. Вот таким образом я и стал «добровольцем»! Но в конце концов я не сожалею об этом: я представляю, какой скучной была бы для меня жизнь в деревне без Паладина.

– А как реагировал на это он? Тоже был доволен?

– Думаю, что да.

– Почему?

– Дело в том, что он доказывал обратное. Видишь ли, его захватили врасплох, и вряд ли он сможет рассказать тебе всю правду.

– А ты уверен, что он был доволен?

– Да, уверен. Он, как жалкий раб, валялся в ногах у коменданта и просил отпустить его ради матери. Говорил, что слаб здоровьем, что не умеет ездить верхом и что погибнет при первом переходе. Но в действительности он совсем не выглядел таким слабым, каким прикидывался. Там стояла бочка с вином, тяжесть которой едва была под силу четверым. Комендант рассвирепел, отругал его всячески, а потом велел ему сдвинуть бочку, иначе грозил изрубить на котлеты и отправить домой в корзине. Паладин, как ни в чем не бывало, сдвинул бочку и этим добился того, что его сразу же забрали в отряд.

– Кажется, ты абсолютно уверен в том, что ему хотелось идти на войну, то есть, об этом свидетельствуют те предпосылки, на которых ты строишь свои догадки. Ну, а как он перенес ночной переход?

– Так же, как и я. А если он шумел больше, чем я, то это ему простительно при его комплекции. Мы держались в седлах лишь потому, что нас поддерживали. Зато сегодня и ходим оба раскоряками. Если он не может стоять, пусть сидит, а мне все же легче стоять, чем сидеть.