Книга Одиночество-12 онлайн - страница 7

Глава 7

 
Kol' od ba levav – pnima
Nefesh yehudi homia
U faatei mizrah – kadima
Ain le Tsion – tsofia
Od lo avda tikvateinu
Hatikva bat shnat alpaim
Leiot am hofshi be artseinu
Erets, Tsion, Yerushalaim.^[21]
 

Я сидел на заднем сиденье маршрутного такси, везущего меня из аэропорта в Иерусалим, и слушал купленный только что диск «Jerusalem 3000». Некоторые песни меня прикололи. В частности, эту, с красивым именем «The Hope» я слушал уже третий раз. Это был такой фолк, которому сам Брегович бы позавидовал. Особенно вставляла безнадежная умная грусть.

У девушки в военной форме с укороченным М-16 в руках сидевшей рядом со мной, виднелась бретелька от лифчика. Мне потом объяснили, что это армейский шик. Я ожидал, что израильтянки – жгучие брюнетки. Но эта оказалась вполне себе шатенка с модным каре и зелеными, под цвет формы, глазами без намека на косметику. Интересно, а нижнее белье в армии выдают вместе с униформой? Я не делал попытку с ней разговориться из врожденного страха перед незнакомыми существами противоположного пола. Но девушка, услышав, что песня кончилась, обратилась ко мне сама. Я снял наушники.

– Вам нравится наш гимн?

– Гимн? – переспросил я. – Я сейчас слушал гимн Израиля? Вот этот фолк?

– Ну да. Это наш national anthem. Hatikva.

Красавица в униформе была приветлива. Рассказала мне, что ее зовут Мири, что она родилась в Иерусалиме, а теперь живет с родителями в маленьком поселении в Иудее. Я сказал, что Иудея вызывает у меня ассоциации не то с Библией, не то с Иосифом Флавием. «Ну да, – сказала она, – вокруг солнце, воздух и горы. Неземная красота».

– Далеко от Иерусалима?

– Близко. Двадцать минут на машине.

– И, наверно, близко к Богу? – спросил я.

Мири отшутилась анекдотом про местный звонок.^[22]

И тут, действительно, начались горы. Свет сделался контрастным. Я вертел головой по сторонам. Мири вдруг сказала мне «Look!». Я посмотрел вперед и сказал «О-о-о…».

Я и не думал, что в жизни бывает так красиво. Впереди, за витками серпантина на самом верху горы, прямо под голубым небом появилась тройная цепь маленьких позолоченных домов. Я раскрыл рот. Иерусалим с каждым поворотом дороги становился ближе. Наконец, такси въехало в город, и с левой стороны дороги я увидел почти отвесно падающий вниз со скалы амфитеатр старой разрушенной деревни.

– Археологические раскопки?

– Нет. Национальный позор, – сказала Мири.

– Позор? – удивился я. – Посреди такой красоты?

– Это Дир-Ясин. Арабская деревня. Во время войны за независимость один из наших партизанских отрядов вошел в эту деревню и вырезал ее. Женщин, детей, стариков – всех. И с тех пор деревня осталась в таком виде. Чтоб мы помнили…

Маршрутка доехала до центральной автобусной станции. Мири попрощалась со мной и исчезла. Я растерялся и даже не успел взять у нее телефон. Потом, сообразив что Мири – это сокращение от Мириам (даже не верится, что Деву Марию звали в земной жизни Мири), я решил что это – судьба. Маши, конечно, хороши, но видно с ними пора заканчивать.

Вокруг царила расслабленная суета.

Я посмотрел на оборванца лет пятидесяти, в истрепанных джинсах с длинными седыми волосами. Оборванец пел под гитару Высоцкого голосом автора.

 
Столько лет
Столько лет
Все одно и тоже
Водки нет, денег нет
Да и быть не может.
 

В гитарном чехле лежало несколько монет. Я бросил шекель. Оборванец сказал на цыганском проигрыше thank you, sir и внимательно на меня посмотрел. Я улыбнулся ему и пошел искать такси.

Через пятнадцать минут я оказался в районе Старые Катамоны и был сбит с толка окружившими меня запахами цветов, трав, деревьев и горной свежести. Это в центре-то города! Я недоверчиво покачал головой, поднялся на второй этаж и позвонил.

Сначала я услышал бешеный лай. «Крыся, пошла вон» – прозвучало в ответ. Не «Крыса», как у меня в PR-Technologies, а немного по-польски. Крыся.

Дверь открылась, и ко мне бросилась маленькая мохнатая очаровательная терьерша. За ней стоял длинный немного сутулый лысый человек в металлических очках с лицом серийного убийцы. По крайне мере я представлял серийного убийцу именно таким.

– Вы Иосиф? – приветливо и тепло сказал он. – Здравствуйте. Заходите.

– Спасибо. А вы – Аркан, – уточнил я.

– Да, – сказал он и внимательно посмотрел на меня. – Заходите-заходите.

Я вздрогнул. От очков за версту несло тюремной поликлиникой. На лысый череп я вообще старался не смотреть. Но виноватые интеллигентные глаза скрашивали впечатление. Строго по выражению: «Ребенок весь в меня – умный, спокойный. А глаза – в мужа – виноватые, бегают…»

Аркан предложил кофе, укрепив меня в уверенности, что друзей-маньяков у Антона нет. Не могу поверить, чтоб серийные убийцы предлагали кофе; конфетку – могу, а кофе – нет.

Пока он варил кофе, я осмотрелся. Мне всегда было интересно, как обустраиваются люди почти из моей тусовки на новом месте.

Прямо напротив входной двери торчал большой двурогий тренажер, который использовался под вешалку для ковбойской шляпы и полотенец.

В комнате, которая служила одновременно прихожей, салоном и кухней громоздились полупустые открытые картонные коробки. Скосив глаза в одну из них я увидел смесь книг, кассет и дисков. На маленьком стуле громоздились джинсы, носки, трусы, свитера и рубашки, создавая впечатление, что шкафа у Аркана нет.

Мебели вообще было не по-московски мало: красненький плюшевый диванчик, на котором сидел я, стул со шмотками на который, скинув джинсы и свитера на пол, сел Аркан и облезлый столик, за которым мы предполагали пить кофе.

Зато кофе оказался густой и душистый, сваренный в джазве и поданный в крохотных чашечках. Я еще раз огляделся по сторонам.

– Уютная квартирка, – я начал разговор по-светски.

Но, похоже, я сказал что-то не то.

– Уютная?! – испуганно огляделся Аркан сутулясь больше обычного. – Мои друзья, говорят, что это антилувр.

– Антилувр?

– Ну да. Бедненько. Но грязненько.

Я вежливо улыбнулся шутке друзей и решил перейти на менее опасную тему.

– Мне Антон сказал, что вы можете помочь выйти на коптскую общину.

– Помочь? Не знаю. Могу попытаться. Копты – очень закрытые ребята. Никого близко к себе не подпускают. Но у меня есть один знакомый армянский священник, Варкес. Он вроде бы общается с кем-то из коптских священников. Можно его попросить. А что ему сказать, если он спросит, зачем?

– Ну скажите ему, что есть один важный теологический вопрос.

Я помнил запрет Антона и решил держать язык за зубами. Аркан задумался.

– Может быть, перейдем на ты?

– Перейдем, – осторожно сказал я.

Аркан пообещал сделать все, что сможет. Завтра он позвонит Варкесу. И может быть. Что нибудь. Хотя он опять же не очень… Но. Это же завтра! А пока – еще продолжается сегодня. Скоро вечер. Гость из Москвы может выбрать себе развлечение по вкусу.

К сожалению, живет Аркан скромно, поэтому вариантов, собственно, два. Или курить траву с друзьями Аркана здесь или отправиться курить траву к друзьям. В любом случае, друзья очень хотят познакомиться с московским другом Антона, восходящим светилом российского пиара.

Я чуть не поперхнулся от последних слов, но все-таки сделал вид, что их не услышал. Зато я отметил масштабность выбора, стилистическую точность терминологии (не шмаль, не ганжа, не дурь), а вслух порассуждал на тему, что устал с дороги и курить траву, наверно, лучше здесь, хотя быт его друзей меня, конечно, тоже очень интересует.

Меня вообще интересует быт. Я умираю, хочу узнать, как чистили зубы дворяне в 18-ом веке, если они вообще их чистили. Мне страшно интересно, как одевались в холодную погоду моряки на корабле Колумба. Я был бы счастлив очутиться в доме египтянина времен Хатшепсут. Просто, чтоб посмотреть, какая там мебель.

* * *

Я помылся и переоделся, решив что мне уготовано стать звездой вечера. Но не тут то было. Звездой вечера оказался не я. И не Аркан. И не заячьего вида помощник депутата Кнессета Пини, он же Пинхас Бар-Зеев, он же в прошлой жизни и русском паспорте – Петр Волков. И не Ваня с Маней, – пара приехавшая из Петропавловска-Камчатского ухитрившаяся наполовину забыть русский. И не израильтянин Рони, который ухитрился его наполовину выучить. И даже не трава.

Звездой вечера была медсестра Аня. Классическая русская красавица с длинной косой. Не до пояса, конечно, но все-таки. Я и в Москве таких русских красавиц не встречал. Она говорила медленно и спокойно, она смотрела приветливо и открыто такими глубокими и такими внимательными глазами…

Я отозвал Аркана в сторону. Стороной оказалась крошечная спальня.

– Аркан, – сказал я. – Аня-то – хороша!

– Хороша, – согласился Аркан.

– А она… м… свободна?

– Как все мы, – сказал Аркан со вздохом.

– А куда у вас возят девушек, если хотят им понравиться?

– В Эйлат, – уверенно сказал Аркан. – Девушек возят в Эйлат. И место – клевое, и дорога прикольная. Ваня с Маней только что оттуда, они сейчас тебе расскажут.

По просьбе Аркана Ваня с Маней, перебивая друг друга и стараясь говорить для меня на чистом русском языке, рассказали о романтическом месте длиною в триста пятьдесят километров под названием «Ночная дорога из Иерусалима в Эйлат».

Ты выезжаешь из Иерусалима, кинув взгляд на подсвеченные желтым светом зубцы и башни старого города, и спускаешься за двадцать минут и 30 километров из горного Иерусалима в самое низкое место на земле. Доехав до указателя «Иерихон 6 км налево», ты поворачиваешь направо и встречаешься с Мертвым морем.

Если вылезти из машины, то сначала на тебя чуть не обрушивается огромное количество крайне низких звезд. Потом ты понимаешь, что видишь млечный путь и так ясно, как ты не видел его никогда в жизни.

От стоящей вокруг тишины в голову приходят глупые мысли. Например, не является ли самое глубокое место на Земле самым главным? Впрочем, какие только мысли не приходят в голову в этом районе земного шара? Все зависит от воспитания, которым снабдили тебя молодые годы, музыки, которую ты слушаешь в дороге… Ну, конечно и от спутницы, которую ты взял.

Дорога идет себе, спокойно петляя, и море остается позади. И тут перед тобой постепенно возникает огромный светящийся корабль. Он медленно приближается и становится ясно, что таких больших судов не бывает. Особенно в пустыне. Корабль от носа до кормы увешан гирляндами лапочек, отчего вокруг корабля струится мерцающее сияние. Если ты видишь это первый раз в жизни, у тебя сносит крышу. Но это опять же зависит от музыки и от спутницы.

Проехав еще несколько километров, становится очевидным то, что это никакой не корабль, а завод. Вероятно, по переработке минералов Мертвого моря. Но люди украсили его несколькими тысячами лампочек. Но зачем посреди ночи в пустыне освещать завод такими гирляндами – не ясно, и это впечатляет. Затем последние признаки пребывания человечества кончаются.

Проводив удивленным взглядом указатель на библейское место с подозрительным названием «Содом» («Содомиты! Боритесь за культуру родного города!»), ты едешь часа полтора через темную безлюдную пустыню.

И вот в середине пустыни, когда музыка кончилась, а спутница почти уснула тебе попадается невероятное место под названием – «101 км». Ты останавливаешься.

Очень странный комплекс очень странных зданий. Ресторанчик на открытом воздухе, минимаркет, сад сумасшедших скульптур и маленький зоопарк. В зоопарке ишаки, верблюды, крокодилы и змеи с ящерицами. Большинство из животных спит, так как уже ночь. Некоторые во сне сопят. Бармен рассказывает тебе, что в террариуме живет якобы единственная на земле двухголовая змея-альбинос, самая ядовитая змея на свете.

Вокруг зоопарка проложена крошечная действующая железная дорога с детскими вагончиками.

Посмотрев на скульптуры, сваренные из грубых железных прутьев, приходиться задуматься о судьбе безголового человека, везущего в тачке собственную голову. Осмотревшись, ты замечаешь, что тут под открытым спят не только звери, но и люди. Прямо в гамаках, развешанных посреди сада.

Вы со спутницей пьете кофе и продолжаете путь. Еще 101 км пустыни, которые кажутся такими быстрыми и вот он – Эйлат. Мы все-таки дошли до Красного моря! Ночные пляжи, тропические коктейли, и маленькая уютная гостиница. А впереди утром пляжи, подводные красоты, купание с дельфинами и бедуинские рестораны с кальянами и почти легальной марихуаной.

Рассказ Вани и Мани впечатлял. Мне показалось, что настало самое время немного развеяться от истории с Машей и Германом. Я прикидывал, достаточно ли у меня времени и денег для такого путешествия (выходило, что вполне), а главное, согласится ли Аня меня сопровождать. Я пораздумывал, как бы это выяснить, не задавая вопрос в лоб и придумал. Я спрошу, не проводить ли ее до дома. А там видно будет.

Спросил. Она сказала: «Проводить». Хороший признак.

Идти пешком было минут тридцать. Я начал рассказывать Ане, как мне все здесь нравится, особенно демократичность общества, где безработный журналист и писатель Аркан курит траву с помощником депутата Кнессета, и не чувствует никаких предрассудков и несообразности, которая…

…Моментальная резкая смесь звуков. Визг шин и нарастающий рев двигателя. Сноп света – справа налево. Аня с силой хватает меня двумя руками за рубашку и толкает в кусты шиповника в которые я, неуклюже раскинув руки, падаю. В нескольких сантиметрах проносится белый длинный Мерседес. Запах жженой резины, горелого сцепления и машинного масла. Красные огни улетают вдаль. Я не то лежу, не то свисаю с кустов. Надо бы сказать что-то, соответствующее случаю.

– Весело тут у вас.

И я начинаю привставать. Шиповник колет меня со всех сторон. На щеке у меня кровь. «Кровь, Пот, Машинное Масло» – мне почему-то приходит в голову расшифровка названия журнала «КПМ», редактором которого Антон подрабатывал в Израиле, делая свой докторат.

– Помолчи, пожалуйста, – шепчет Аня, – помолчи и не двигайся.

Я продолжаю свисать с кустов. Но мне становится скучно. Я пытаюсь посмотреть на Аню. Совершенно идиотская немая сцена.

– Может, пора? – подал я голос через минуту молчания. – Ну и джигиты!

– Это не джигиты, – ответила Аня почти обычным голосом. Разве, что в нем появилась какая-то задумчивость.

– Арабские террористы?

– Не террористы. Арабы в это время спят. Это, как у вас говорят, наезд.

– Почему?

– Потому что эта машина тихо стояла. Мы проходили мимо нее. Но в ней никого не было. Странно. Плохо. Надо вызвать такси.

– А далеко еще идти?

– Пять минут.

– Но тогда…

– Надо вызвать такси.

Она вытащила мобильный и сказала несколько слов. Пока я раздумывал, удачное ли сейчас время для приглашения Ани в Эйлат, а также откуда у медсестры такая наблюдательность и такая реакция, такси подъехало. Через две минуты мы были у ее дома. Эти две минуты она молчала, а на прощание тихим ровным голосом сказала: «Береги себя».

Я набрал в легкие воздуха, но… Ничего не получилось. Я зачем-то сказал: «Хорошо, Бог даст, еще увидимся», и вернулся на том же такси.

Таксист не взял с меня денег, объяснив, что Аня с ним уже расплатилась. Оказывается, в Израиле медсестры не просто спасают жизни, но еще и платят за такси. Я почувствовал себя дураком, но не платить же таксисту по второму разу?

Увидев меня Аркан, засуетился. Он настоял на том, чтобы залить руку йодом и подтвердил, что теракты в это время суток не происходят. «Значит, джигиты. Арабские джигиты. Хотели попугать. Неприятно, но бывает». – Я храбрился. Спать от перевозбуждения не хотелось.

– Аркан, а давно ты в Израиле?

– Пятнадцать лет.

– Ну как тут вообще жизнь?

– Жизнь проходит. И в Москве, и в Нью-Йорке, и в Иерусалиме. Потому что жизнь проходит не в стране, а в тебе самом. На самом деле – Израиль – маленькая провинция, довольно бедная по европейским понятиям, особенно сейчас посреди войны. Народ – ленивый и крикливый. Политики – продажные и тупые. Местечковая русская община заебала. По-русски говорить разучились, а на иврите не научились.

– Но у тебя же есть своя тусовка?

– Есть. Но маленькая… Такая маленькая, что друзья и враги – одни и те же люди.

Я недоверчиво слушал, потому что давно был влюблен в Израиль, в легенду, построенную тремя поколениями посреди засоленной и заболоченной пустыни.

А войны, выигранные Израилем у стран, общее население которых вместе превышало его собственное в сто, если не больше раз…

Шарон казался мне не продажным и тупым политиком, а генералом, наследником Жукова и Гудериана, тремя блестящими танковыми бросками без поддержки пехоты решившим судьбу трех войн.

Киббуцная романтика – нежная и тревожная. Работа, природа, любовь, работа.

Ежегодные военные будни. Террор, пропитавший общество кровью, но не сломивший его.

Поселенцы, напоминавшие мне последних героев Дикого Запада. Кожаная кобура на боку и кипа вместо ковбойской шляпы.

Израильский хай-тек. Гениальные программисты, зарабатывавшие сотни тысяч долларов в год. Экскурсовод показывал нам тридцать небоскребов, построенных в Тель-Авиве за последние десять лет.

А тут Аркан говорит – болото, глупость, налоги, чванство. А романтика? С другой стороны, ему виднее. Но Аркан не унимался.

– Сначала мы все приехали, как в сказку. Нашу сионистскую сказку. Все были молоды и счастливы, что сбежали от коммунистов и родителей. Учили иврит, поступали в университеты, открывали бизнесы, писали стихи и прозу. Потом началась брачная лихорадка… Все перевлюблялись. Стали уводить друг у друга жен и подруг. Потом и это надоело. Стали растить детей (ну, ко мне это не относится), работать, копить деньги. Но деньги тут не скопишь. Наоборот, залезешь в долги. Все залезли…

Аркан выразительно огляделся и изучил обстановку, вогнавшую его в долги. Обстановка не впечатляла.

– Потом кто-то свалил к вам обратно (я вспомнил Антона и Носика), кто-то в Штаты. А все, кто остались – скучают. Вот сегодня на тебя ко мне в очередь записывались.

– В очередь? – удивился я. На меня еще никто никогда в очередь не записывался. – С романтическими целями?

– Почему с романтическими? Просто новый человек приехал. И все. Здесь – правда, деревня. Точнее полуобитаемй остров. Любой живой источник информации – лучше интернета и телевидения. И не записывался, конечно, никто. Но когда я сказал, что приедет московский друг Антона, то народ сразу стал проситься в гости. Даже траву принес свою.

Я совершенно не оценил антисионистский скепсис Аркана.

– Все равно, – сказал я, – у вас красиво и свободно.

– Да, – подумав сказал Аркан. – У нас красиво и свободно. Но бедно и глупо.

Я загрустил. Легенду не отменили, но у нее оказался комментарий. У всех легенд есть комментарий. Главное, чтобы он легенду не уничтожал, а только комментировал.

– Пора спать, – сказал Аркан. – Утро вечера мудренее.

Он постелил мне на красном диванчике, на котором поместились только 150 сантиметров из моих 175, но перелет, гости и Мерседес так утомили меня, что я немедленно отрубился.

Ночь прошла великолепно. Утром Аркан доставил к колченогому столику две чашечки дымящегося кофе. Я оценил такой способ пробуждения и начал день с того, что умывшись и приведя себя в порядок, пять раз подряд обыграл Аркана в нарды.

Потом я заметил, что уже час дня, и расследование застопорилось. Аркан начал набирать Варкеса, но у того не отвечал телефон. Мы сыграли еще три партии. Аркан проиграл две из них. В перерыве он сварил еще кофе и набрал Варкеса. Варкеса не было. Я занервничал.

– А если я пойду один? – озабоченно спросил я.

– То тебя пошлют к черту, – беззаботно сказал Аркан. – Не дергайся. Ты же не в Москве. Здесь Левант. Ближний Восток подразумевает расслабление и созерцательность. Появится твой Варкес. Куда он денется?

Меня начало немного колбасить. Это мое обычное состояние, когда я не делаю чего-то нужного. Реакция на появившийся кармический долг. Я сделался раздраженным и отказал Аркану в очередной партии в нарды, чем явно его расстроил.

Через пять минут Аркан еще раз набрал номер и вдруг заговорил на иврите. Я удивился. Договорив, Аркан объяснил, что местные армяне по-русски не говорят, и даже к армянам из Армении относятся настороженно, так как живут отдельно чуть ли не две тысячи лет.

Он сказал, что Варкес пойдет к главе коптской иерусалимской общины Моркосу Хакиму. Перезвонит через час. В Старом Городе все рядом и вопросы решаются быстро. Вот тебе и Левант.

Я немного успокоился и продолжил обыгрывать Аркана в нарды. Ровно через час зазвонил телефон, и Аркан сказал, что Моркос Хаким ждет меня прямо сегодня, в Старом Городе, в коптском приделе Храма Гроба Господня. Хорошее название для места встречи. Аркан объяснил мне, как найти Храм, а про коптский придел предложил спросить у дежурящей там полиции.

* * *

Мы вышли вместе. Аркану нужно было в банк – решать скопившиеся за 13 лет проблемы. Я, доехав на такси до Яффских ворот прошел через них, поглазел на башню Давида и попал в ряды арабских торговцев деревянными крестами, старыми монетами, кальянами, игральными и географическими картами, святой водой, сандаловым деревом, кофейными сервизами, святой землей, открытками и всеми остальными прелестями арабского Средиземноморья с христианским уклоном. Ориентируясь по карте в путеводителе, я добрался до Храма Гроба Господня и попытался почувствовать себя крестоносцем.

Я ожидал, что на месте распятия Христа будет стоять что-то величественное. Не хуже мечети Аль-Акса, построенной на месте вознесения Магомета. И был разочарован. Храм показался мне довольно низким, темным и неуклюжим. У входа стояли три израильских полицейских в бронежилетах и в полной боевой выкладке. Прежде чем идти в коптский придел, я решил пройтись по Храму.

Через пять минут я совершенно запутался. Мне вдруг, показалось, что здесь искривляется пространство. Повернув от входа направо, я спускался вниз по каменным выщербленным ступеням.

На стенах вдоль лестницы были вырезаны кресты не самой правильной формы и разного размера – от спичечного коробка до сигаретной пачки. Я провел по ним указательным пальцем. Похоже, что их вырезали крестоносцы, гордые захватом Иерусалима. Я сразу вспомнил семейную легенду, согласно которой мой дед также расписался на рейхстаге в 1945 году, выбив пулями своего наградного Вальтера самое короткое ругательное слово русского языка.

Затем я спустился в зал без окон. Очевидно, он располагался ниже уровня земли. На полу и на иконах отчетливо проступал армянский шрифт. Я спустился еще ниже, и ничего не понял. Зал освещался витражными окнами, в которые явно светило солнце.

Я повернул, поднялся обратно и опять пошел направо. Неожиданно я оказался в абсолютно правильном и симметричном маленьком костеле. Чистый пол, яркий свет, элегантно вмонтированный в стену орган, современный дизайн, лавки покрытые лаком. На лавках сидели европейского вида туристы и отдыхали.

Я обошел часовню и оказался в небольшом темном зале, больше всего напоминавшим пещеры для тайных собраний первых христиан. Темные грубые каменные стены. Земляной пол. Маленький почти черный покосившийся алтарь. Ни одного окна. Ни одного человека. В конце зала, освещенного старой лампадой прямо в полу темнела дыра. Я сунул руку – пустота. Я бросил камешек. Звук падения раздался секунд через десять.

Я вышел из пещеры и увидел застекленную витрину, в которой торчал ярко освещенный кусок скалы. Судя по всему – это была Голгофа. На нее вела с другой стороны отдельная лестница. Я поднялся на Голгофу и постоял, ожидая каких-то мыслей. Но мысли сбивали туристы, фотографирующиеся в самой идиотской позе, которую можно было вообразить: они вставали на колени спиной к алтарю и лицом к фотоаппарату, и засовывали правую руку куда-то далеко вниз.

Торжественная улыбка скрюченного человека перед вспышкой наводило на подозрение, что Христос умер зря. Разобравшись, я понял, что они просовывали руку в специальную дырку, чтобы коснуться Голгофы.

Я вернулся к выходу, подошел к полицейским и спросил, где копты. Они показали в сторону. Храм начал меня очаровывать. Эвклидова геометрия в нем не работала. Я вошел в кривую дверь, попал на узкую лестницу и оказался в длинном зале, в котором сидело несколько низких худых людей с кожей черного цвета в бежевых балахонах. Они даже не посмотрели на меня.

Пройдя этот зал насквозь, я оказался на улице, точнее на крыше Храма. Первое, что меня там встретило было сохнущее на веревках белье. Простыни, кальсоны, рубашки. Все застиранного белого цвета. Решив, что для первого раза хватит, я осторожно подошел к краю крыши и закурил. Судя по обилию окурков я это делал не первым. Храм Гроба Господня, воздвигнутый на месте земной смерти Иисуса Христа, оказался местом не простым.

* * *

Докурив, я решил, что от судьбы не уйдешь и пошел отыскивать Моркоса Хакима. Коптский придел Храма мне сразу понравился! Беленые, без фресок стены. На стене напротив входа – несколько икон и лампада. Иконы – как рисунки детей. Или Пиросмани. Фигуры – плоские, лица крупные, мелкие детали не прописаны. Глаза большие и смотрят на тебя в упор.

Я прошел мимо молящейся группы людей в длинных белых одеждах. Все они были босые, но в шапках. Я обратился к ним назвав имя «Моркос». Один из них поднялся и жестом пригласил меня следовать за собой. Он и оказался Моркосом – очень худым стариком в белой рубахе и коричневой шапке, напоминающей по форме шапки заключенных Освенцима.

Сразу выявилась проблема – Моркос не говорил по-английски. Он знал греческий в рамках межконфессионального общения, арабский и коптский. Тогда он подозвал мальчика лет тринадцати и мы втроем прошли в маленькую комнату с выбеленными известкой стенами.

Вдоль одной из стен шла тонкая ржавая водопроводная труба, с которой стекали капельки воды. Моркос сел на темное кресло с подлокотниками, напоминающее маленький трон императора в изгнании, мне было предложено сесть на крошечную деревянную скамейку. Мальчик остался стоять. Я старался говорить самыми простыми предложениями, чтобы он понимал и переводил правильно. Конспект нашей беседы выглядит так:

Я: Мне нужна помощь. Два человека умерли: мой друг и его жена. Мне кажется, что это связано с монастырем Дейр-Эль-Бахри. Или с женщиной-фараоном Хатшепсут.

Он: Отчего они умерли?

Я: Друг умер от неизвестной причины. Когда люди вошли в дом, он лежал мертвый с отрезанной головой. Жена через месяц покончила с собой.

Он: Почему Дейр-Эль-Бахри?

Я: Через несколько дней после смерти друга ко мне пришел странный человек и сказал, чтобы я печатал в газетах слова Дейр-Эль-Бахри, Калипсол, Одиночество и номер 222 461 215.

Когда я произносил номер, а мальчик переводил его, мне показалось, что и без того худое серо-коричневое лицо Маркоса еще более посерело и осунулось. Он потребовал произнести число еще раз. Мальчик переводил, а он повторял за мальчиком:

two – снав

two – снав

two – снав

four – фтоу

six – сооу

one – уэй

two – снав

one – уэй

five – тиоу

Мне показалось, что я разговариваю с Тутмосом Первым. Маркос покачал головой и что-то сказал мальчику. Мальчик обратился ко мне.

– Не один-два. Двенадцать.

– Двенадцать?

– Да. Метснав.

– Метснав, – мрачно подтвердил Маркос.

«Прямо как наша концессия», – подумал я.

– А про один-пять он вообще ничего не знает, – объяснил мальчик

– Не важно. Что означает число? Без пятнадцати?

– Некоторые люди называли его числом жизни.

– Что такое «число жизни»?

Маркос посмотрел на небо и ответил вопросом на вопрос, прочертив в воздухе треугольник:

– У человека, который приходил к тебе, был выбрит затылок так?

Я: (офигевая, механически повторив его жест): Да.

Он: (после минутной паузы и рассматривания меня в упор): Это большой человек. Плохой человек. Хат.

Я: Хат? Что это такое?

Он: Хаты – плохие люди. Почти не люди. Апостол Марк написал Евангелие и крестил мой народ. Египтяне отказались от старых богов и приняли Христа. В Дейр-Эль-Бахри построили монастырь. Рядом с Храмом Хатшепсут. Но монахи оказались еретиками. Они называли себя «хаты» в честь женщины-фараона. Они женились на собственных сестрах. Они отрезали головы своим врагам. Они приносили в жертву людей. Мы разрушили монастырь, прокляли и изгнали их из Египта. Но они не исчезли. Римская церковь нашла записи хатов на коптском языке. Тогда она обратилась к нашей церкви. Мы им не помогли. Римляне – тоже еретики. Больше я сказать ничего не могу.

Я (с надеждой): Давно Римская церковь обращалась к вам?

Он: У нас говорят, что тридцать поколений назад.

Я (разочарованно): Это все? А что все-таки означает это число?

Он вместо ответа довольно странно перекрестился открытой ладонью, затем приподнял руку и сказал что-то вроде «нтоф оу нутипе», после чего замолчал. Я понял, что мне пора уходить. Я оглянулся на мальчика. This is blessing,^[23] – сказал мальчик. Я поднялся, поблагодарил его и ушел благословленным. Аудиенция длилась не больше пяти минут.

У Яффских ворот я остановился и, поколебавшись, решил не брать такси, а вернуться пешком. С удивлением я заметил, что такой привычный в последнее время страх отпустил меня. Интересно, надолго ли? Специально для того, чтобы испытать судьбу и арабских террористов я шел довольно медленно. На площади Сиона мне встретился знакомый нищий с длинными седыми волосами. В этот раз он пел голосом Шахрина.

 
А не спеши ты нам в спину стрелять,
Это никогда не поздно успеть.
Лучше дай нам дотанцевать,
Лучше дай нам песню допеть.
А не спеши закрыть нам глаза.
Мы и так любим все темноту,
А по щекам хлещет лоза,
Возбуждаясь на наготу.
 

Я дослушал до конца песни, подумал я, кажется, раньше недооценивал ЧайФ, бросил в гитарный чехол шекель, еще раз сориентировался по карте и пошел домой. Мне было о чем подумать.