Книга Люди сороковых годов онлайн - страница 12



XII
Кузина

Павел перешел в седьмой класс и совсем уже почти стал молодым человеком: глаза его приняли юношеский блеск, курчавые волосы красиво падали назад, на губах виднелись маленькие усики. В один день, когда он возвратился из гимназии, Ванька встретил его, как-то еще глупее обыкновенного улыбаясь.

– Дяденька ваш, Еспер Иваныч, приехал-с, – сказал он, не отставая усмехаться.

– Ну вот и отлично, – проговорил Павел тоже обрадованным голосом.

– Они нездоровы оченно! – продолжал Ванька.

– Как, нездоров и приехал? – спросил с удивлением Павел.

– Их привезли-с лечить к лекарям… Барышня к ним из Москвы тоже приехала.

– Воспитанница, что ли?

– Да-с!.. Анна Гавриловна присылала кучера: «Скажите, говорит, чтобы барчик ваш побывал у нас; дяденька, говорит, нездоров и желает его видеть».

– Я сейчас же пойду! – сказал Павел, очень встревоженный этим известием, и вместе с тем, по какому-то необъяснимому для него самого предчувствию, оделся в свой вицмундир новый, в танцевальные выворотные сапоги и в серые, наподобие кавалерийских, брюки; напомадился, причесался и отправился.

У Еспера Иваныча в городе был свой дом, для которого тот же талантливый маэстро изготовил ему план и фасад; лет уже пятнадцать дом был срублен, покрыт крышей, рамы в нем были вставлены, но – увы! – дальше этого не шло; внутри в нем были отделаны только три – четыре комнаты для приезда Еспера Иваныча, а в остальных пол даже не был настлан. Дом стоял на красивейшем месте, при слиянии двух рек, и имел около себя не то сад, не то огород, а скорей какой-то пустырь, самым гнусным и бессмысленным образом заросший чертополохом, крапивою, репейником и даже хреном. Павел по очень знакомой ему лесенке вошел в переднюю. Первая его встретила Анна Гавриловна с распухнувшими от слез глазами и, сверх обыкновения, совершенно небрежно одетая.

– Что дяденька? – спросил Павел.

– Започивал! – почти шепотом отвечала Анна Гавриловна.

– Что такое с ним?

– Удар: ручка и ножка отнялись, – отвечала Анна Гавриловна.

– Господи боже мой! – произнес Павел.

У Анны Гавриловны все мускулы в лице подергивало.

– Марья Николаевна наша приехала! – проговорила она несколько повеселевшим тоном.

– Слышал это я, – отвечал Павел, потупляясь; он очень хорошо знал, кто такая была Марья Николаевна.

– Подите-ка, какая модница стала. Княгиня, видно, на ученье ничего не пожалела, совсем барышней сделала, – говорила Анна Гавриловна. – Она сейчас выйдет к вам, – прибавила она и ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.

Тот, оставшись один, вошел в следующую комнату и почему-то опять поприфрантился перед зеркалом. Затем, услышав шелест женского шелкового платья, он обернулся: вошла, сопровождаемая Анной Гавриловной, белокурая, чрезвычайно миловидная девушка, лет восемнадцати, с нежным цветом лица, с темно-голубыми глазами, которые она постоянно держала несколько прищуренными.

– Вот, посмотрите, какая! – проговорила, не утерпев, Анна Гавриловна. – Это племянник Еспера Иваныча, – прибавила она девушке, показывая на Павла.

Та мило улыбнулась ему и поклонилась. Павел тоже расшаркался перед нею.

Они сели.

– Вы еще в гимназии учитесь? – спросила его девушка.

– В гимназии!.. Я, впрочем, скоро должен кончить курс, – отвечал скороговоркой Павел и при этом как-то совершенно искривленным образом закинул ногу на ногу и безбожно сжимал в руках фуражку.

– А потом куда? – спросила девушка.

– Потом ненадолго в Демидовское[32], а там и в военную службу, и в свиту.

Павел, не говоря, разумеется, отцу, сам с собой давно уже решил поступить непременно в военную.

– Почему же в Демидовское, а не в университет? Демидовцев я совсем не знаю, но между университетскими студентами очень много есть прекрасных и умных молодых людей, – проговорила девушка каким-то солидным тоном.

– Конечно, – подтвердил Павел, – всего вероятнее, и я поступлю в университет, – прибавил он и тут же принял твердое намерение поступить не в Демидовское, а в университет. Марья Николаевна произвела на него странное действие. Он в ней первой увидел, или, лучше сказать, в первой в ней почувствовал женщину: он увидел ее белые руки, ее пышную грудь, прелестные ушки, и с каким бы восторгом он все это расцеловал! Фуражку свою он еще больше, и самым беспощадным образом, мял. Анна Гавриловна, ушедшая в комнату Еспера Иваныча, возвратилась оттуда.

– Дяденька вас просит к себе, – сказала она Павлу.

Тот пошел. Еспер Иваныч сидел в креслах около своей кровати: вместо прежнего красивого и представительного мужчины, это был какой-то совершенно уже опустившийся старик, с небритой бородой, с протянутой ногой и с висевшей рукой. Лицо у него тоже было скошено немного набок.

Павел обмер, взглянув на него.

– Видишь, какой я стал! – проговорил Еспер Иваныч с грустною усмешкою.

– Ничего, дяденька, поправитесь, – успокаивал его Павел, целуя у дяди руку, между тем как у самого глаза наполнились слезами.

Мари тоже вошла и села на одно из кресел.

– Познакомь их! – сказал Еспер Иваныч Анне Гавриловне, показывая пальцем на дочь и на Павла.

– Они уже познакомились, – отвечала Анна Гавриловна.

– Скажи, чтобы они полюбили друг друга, – проговорил Еспер Иваныч и сам заплакал.

Павел был почти не в состоянии видеть этого некогда мощного человека, пришедшего в такое положение.

– Он… малый… умный, – говорил Еспер Иваныч, несколько успокоившись и показывая Мари на Павла, – а она тоже девица у нас умная и ученая, – прибавил он, показав Павлу на дочь, который, в свою очередь, с восторгом взглянул на девушку.

– Когда вот дяденьке-то бывает получше немножко, – вмещалась в разговор Анна Гавриловна, обращаясь к Павлу, – так такие начнут они разговоры между собою вести: все какие-то одеялы, да твердотеты-факультеты, что я ничего и не понимаю.

Еспер Иваныч рассмеялся; девушка взглянула на мать; Павел продолжал на нее смотреть с восторгом.

О, сколько любви неслось в эти минуты к Марье Николаевне от этих трех человек!

Еспер Иваныч продолжал сидеть и неумно улыбаться.

– Как же я вас буду звать? – отнеслась Марья Николаевна к Павлу несколько таким тоном, каким обыкновенно относятся взрослые девушки к мальчикам еще.

– Как вам угодно, – отвечал тот.

– Я вас буду звать кузеном, – продолжала она.

– В таком случае позвольте и мне называть вас кузиной! – возразил ей на это Павел.

– Непременно кузиной! – подхватила Марья Николаевна.

– Слышите, батюшка! – отнеслась Анна Гавриловна к Есперу Иванычу. – Она его карзином, а он ее карзиной будут называть.

– Карзиной! – повторил Еспер Иваныч и засмеялся уже окончательно.

Вот что забавляло теперь этого человека. Анна Гавриловна очень хорошо это понимала, и хоть у ней кровью сердце обливалось, но она все-таки продолжала его забавлять подобным образом. Мари, все время, видимо, кого-то поджидавшая, вдруг как бы вся превратилась в слух. На дворе послышался легкий стук экипажа.

– Это Клеопаша, должно быть, – проговорила она и проворно вышла.

– Кто? – спросил Еспер Иваныч.

– Клеопатра Петровна, надо быть, – отвечала Анна Гавриловна.

– Кто это такая? – спросил ее негромко Павел.

– Да как, батюшка, доложить? – начала Анна Гавриловна. – Про господина Фатеева, соседа нашего и сродственника еще нашему барину, слыхали, может быть!.. Женился, судырь мой, он в Москве лет уж пять тому назад; супруга-то его вышла как-то нашей барышне приятельницей… Жили все они до нынешнего года в Москве, ну и прожились тоже, видно; съехали сюда… Княгиня-то и отпустила с ними нашу Марью Николаевну, а то хоть бы и ехать-то ей не с кем: с одной горничной княгиня ее отпустить не желала, а сама ее везти не может, – по Москве, говорят, в карете проедет, дурно делается, а по здешним дорогам и жива бы не доехала…

– Она одна или с мужем? – перебил Еспер Иваныч Анну Гавриловну, показывая рукою на соседнюю комнату.

– Одна-с, – отвечала та, прислушавшись немного. – Вот, батюшка, – прибавила она Павлу, – барыня-то эта чужая нам, а и в деревню к нам приезжала, и сюда сейчас приехала, а муженек хоть и сродственник, а до сих пор не бывал.

– Дурак он… – произнес Еспер Иваныч, – армейщина… кавалерия… только и умеет усы крутить да выпить, – только и есть!

– Уж именно – балда пустая, хоть и господин!.. – подхватила Анна Гавриловна. – Не такого бы этакой барыне мужа надо… Она славная!..

– Она умная! – перебил с каким-то особенным ударением Еспер Иваныч, и на его обрюзглом лице как бы на мгновение появилось прежнее одушевление мысли.

Вошла Мари и вслед за ней – ее подруга; это была молодая, высокая дама, совершенная брюнетка и с лицом, как бы подернутым печалью.

– Здравствуйте, Еспер Иваныч! – сказала она, подходя с почтением к больному.

– Здравствуйте! – отвечал ей тот, приветливо кивая головой.

М-me Фатеева села невдалеке от него.

– Вот это хорошо, что вы из деревни сюда переехали – ближе к доктору, – здесь вы гораздо скорее выздоровеете.

– Да, может быть, – отвечал Еспер Иваныч, разводя в каком-то раздумьи руками. – А вы как ваше время проводите? – прибавил он с возвратившеюся ему на минуту любезностью.

– Ужасно скучаю, Еспер Иваныч; только и отдохнула душой немного, когда была у вас в деревне, а тут бог знает как живу!.. – При этих словах у m-me Фатеевой как будто бы даже навернулись слезы на глазах.

– Что делать! Вам тяжкий крест богом назначен! – проговорил Еспер Иваныч, и у него тоже появились на глазах слезы.

Анна Гавриловна заметила это и тотчас же поспешила чем-нибудь поразвеселить его.

– Полноте вы все печальное разговаривать!.. Расскажите-ка лучше, судырь, как вон вас Кубанцев почитает, – прибавила она Есперу Иванычу.

Он усмехнулся.

– Ну, расскажи! – проговорил он.

– Кубанцев – это приказный, – начала Анна Гавриловна как бы совершенно веселым тоном, – рядом с нами живет и всякий раз, как барин приедет сюда, является с поздравлением. Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того – прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой – самого себя!

Все улыбнулись. И Еспер Иваныч сначала тоже, слегка только усмехнувшись, повторил: «Усмирильщик… себя!», а потом начал смеяться больше и больше и наконец зарыдал.

– Ой, какой вы сегодня нехороший!.. Вот я у вас сейчас всех гостей уведу!.. Ступайте-ка, ступайте от капризника этого, – проговорила Анна Гавриловна.

Мари, Фатеева и Павел встали.

– Да, ступайте, – произнес им и Еспер Иваныч.

Они вышли в другую комнату.

Как ни поразил Павла вид Еспера Иваныча, но Мари заставила его забывать все, и ее слегка приподнимающаяся грудь так и представлялась ему беспрестанно.

Дамы сели; он тоже сел, но только несколько поодаль их. Они начали разговаривать между собой.

– Я к тебе поутру еще послала записку, – начала Мари.

– Я бы сейчас и приехала, – отвечала Фатеева (голос ее был тих и печален), – но мужа не было дома; надобно было подождать и его и экипаж; он приехал, я и поехала.

– А в каком он расположении духа теперь? – спросила Мари.

– По обыкновению.

– Это нехорошо.

– Очень! – подтвердила Фатеева и вздохнула. – Получаешь ты письма из Москвы? – спросила она, как бы затем, чтобы переменить разговор.

– О, maman мне пишет каждую неделю, – отвечала Мари.

– А из Коломны пишут? – спросила Фатеева, и на печальном лице ее отразилась как бы легкая улыбка.

– Пишут, – отвечала Мари с вспыхнувшим взором.

Павла точно кинжалом ударило в сердце. К чему этот безличный вопрос и безличный ответ? Он, кроме уж любви, начал чувствовать и мучения ревности.

Вошла Анна Гавриловна.

– Ну, гости дорогие, пожалуйте-ко в сад! Наш младенчик, может быть, заснет, – сказала она. – В комнату бы вам к Марье Николаевне, но там ничего не прибрано.

– У меня хаос еще совершенный, – подтвердила и та.

– В саду очень хорошо, – произнесла своим тихим голосом Фатеева.

– Угодно вам, mon cousin, идти с нами? – обратилась Мари с полуулыбкой к Павлу.

– Если позволите! – отвечал тот, явно тонируя.

Все пошли.

В саду Фатеева и Мари, взявшись под руку, принялись ходить по высокой траве, вовсе не замечая, что платья их беспрестанно зацепляются за высокий чертополох и украшаются репейниковыми шишками. Между ними, видимо, начался интересный для обеих разговор. Павел, по необходимости, уселся на довольно отдаленной дерновой скамейке; тихая печаль начала снедать его душу. «Она даже и не замечает меня!» – думал он и невольно прислушивался хоть и к тихим, но долетавшим до него словам обеих дам. М-me Фатеева говорила: «Это такой человек, что сегодня раскается, а завтра опять сделает то же!» Сначала Мари только слушала ее, но потом и сама начала говорить. Из ее слов Павел услышал: «Когда можно будет сделаться, тогда и сделается, а сказать теперь о том не могу!» Словом, видно было, что у Мари и у Фатеевой был целый мир своих тайн, в который они не хотели его пускать.

Дамы наконец находились, наговорились и подошли к нему.

– Pardon, cousin[33], – сказала ему Мари, но таким холодно-вежливым тоном, каким обыкновенно все в мире хозяйки говорят всем в мире гостям.

Павел не нашелся даже, что и ответить ей.

– О чем это вы мечтали? – спросила его гораздо более ласковым образом m-me Фатеева.

Павел тут только заметил, что у нее были превосходные, черные, жгучие глаза.

– Женщины воображают, что если мужчина молчит, так он непременно мечтает! – отвечал он ей насмешливо, а потом, обратившись к Мари, прибавил самым развязным тоном: – Adieu,[34] кузина!

– Уже?.. – проговорила она. – Вы, смотрите же, ходите к нам чаще!

– Я готов хоть каждый день: я так люблю дядю! – отвечал Павел слегка дрожащим голосом.

– Каждый день ходите, пожалуйста, – повторила Мари, и Павлу показалось, что она с каким-то особенным выражением взглянула на него.

M-me Фатеевой он поклонился сухо: ему казалось, что она очень много отвлекла от него внимание Мари. Когда он пошел домой, теплая августовская ночь и быстрая ходьба взволновали его еще более; и вряд ли я даже найду красок в моем воображении, чтобы описать то, чем представлялась ему Мари. Она ему являлась ангелом, эфиром, плотью, жгучею кровью; он хотел, чтобы она делилась с ним душою, хотел наслаждаться с ней телом. Когда он возвратился, то его встретила, вместо Ваньки, жена Симонова. Ванька в последнее время тоже завел сердечную привязанность к особе кухарки, на которой обещался даже жениться, беспрестанно бегал к ней, и жена Симонова (женщины всегда бывают очень сострадательны к подобным слабостям!) с величайшей готовностью исполняла его должность.

– Ну, Аксинья, – сказал ей Павел, – я какую барышню встретил, кузину свою, просто влюбился в нее по уши!

– Да разве уж вы знаете это? – спросила его та с улыбкой.

– Знаю, все знаю! – воскликнул Павел и закрыл лицо руками.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт